Павел Николаевич Филонов (1883 - 1941) - советский художник, кубист и экспрессионист; создатель особого направления «аналитического искусства» и один из лидеров русского авангарда. Сам себя Филонов официально называл «художником-исследователем».
В 1897 году Филонов поступил в живописно-малярные мастерские и по окончании которых работал «по малярно-живописному делу». Параллельно посещал вечерние рисовальные курсы Общества поощрения художеств, с 1903 года обучался в частной мастерской гравёра и офортиста академика Льва Евграфовича Дмитриева-Кавказского.
Завершив занятия в мастерской, Филонов с 1908 года трижды пытался поступить в Петербургскую Академию художеств, но в итоге был принят только вольнослушателем. Проучился в ней два года и был фактически изгнан, так как к тому времени сблизился с питерскими авангардистами из группы «Союз молодежи», и манера его письма стала всё меньше напоминать академическую. Однажды в классе Филонов написал сине-зеленого Аполлона и, вообще, по словам ректора школы, «работами своими развращал товарищей».
Особенности его личности можно охарактеризовать как бойцовские. «Он по-рахметовски закалял и истязал себя: спал на железной кровати без матраса, смотрел невооружённым глазом на солнце, жил в неотапливаемом помещении, жестоко ограничивал себя в еде». По воспоминаниям поэта-футуриста Алексея Елисеевича Кручёных, «Филонов вообще – малоразговорчив, замкнут, чрезвычайно горд и нетерпелив…»
В начале 1910-х произошло сближение Филонова с известным будетлянином Велимиром Хлебниковым. Мироощущение художника передано в рассказе Велимира Хлебникова «Ка» (1915 г.) следующим образом: «Я встретил одного художника и спросил, пойдёт ли он на войну? Он ответил: “Я тоже веду войну, только не за пространство, а за время. Я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени. Мой долг одинаково тяжёл, что и у войск за пространство”. Он всегда писал людей с одним глазом… Художник писал пир трупов, пир мести».
Двое больных шизофренией умудрились найти общий язык. В творчестве Павла Филонова и Велимира Хлебникова наблюдается явное духовное родство и взаимовлияние: как в изобразительных принципах Павла Филонова и графических опытах Велимира Хлебникова, так и в поэтическом строе, особенностях звучания, построения литературного языка.
В марте 1914 года Филонов со своими соратниками выпустил манифест под названием «Интимная мастерская живописцев и рисовальщиков „Сделанные картины“». Эта первая печатная декларация аналитического искусства является единственным свидетельством существования этого общества, где провозглашается реабилитация живописи (в противовес концепции и методов К. Малевича и В. Татлина) - «сделанных картин и сделанных рисунков».
В 1921 году состоялось знакомство Филонова с Екатериной Александровной Серебряковой, которая стала его женой. «Она была много старше Филонова; насколько могла она окружила художника вниманием и заботой… Филонов не продавал картины, почти никогда не дарил их, храня всё для будущего музея аналитического искусства, о котором мечтал всю жизнь... Не раз у Филонова возникала возможность показать свою выставку за границей, но он отклонял все предложения, считая, что его работы должны быть показаны сначала на родине».
К 1922 году относится безуспешная попытка Филонова реорганизовать живописный и скульптурный факультеты Академии художеств в Петрограде, т.к. идеи Филонова не находят официальной поддержки. Ему всё-таки удалось прочитать несколько лекций по теории и «идеологии» аналитического искусства, конечным результатом которых стала «Декларация „Мирового расцвета“». В ней Филонов настаивает, что кроме формы и цвета, существует целый мир невидимых явлений, которые не видит «видящий глаз», но постигает «знающий глаз», с его интуицией и знанием. Художник представляет эти явления «формою изобретаемою», то есть беспредметно.
Попытка художника зрительно воссоздать параллельный природе мир, то есть уйти от реальности в изобретаемое, отвлечённое, несмотря на революционно-пролетарскую фразеологию Филонова, становится опасной утопией. Постепенно вокруг художника воздвигается стена изоляции и отвержения. Филонов продолжает рисовать, пытаясь сформировать около себя группу «мастеров аналитического искусства».
Об отношении к художнику свидетельствует следующая дневниковая запись от 18-19.09.1933 г.: «Он [студент рабфака Художественной академии П.И. Бек] слышал мои выступления и, желая работать у меня, собирал обо мне справки в Академии у профессоров и студентов. Профессора ему говорили: “Филонов – ненормальный, сумасшедший, шарлатан”. Ученики говорили: “Не ходи к Филонову – он гипнотизёр”». Дневниковая запись от 29.09.1934 г.: «Утром женщина-рассыльный из Союза принесла мне письмо. В её же присутствии я вскрыл конверт – там были пропуски на паёк, продуктовый и промтоварный, и какая-то печатная приписка. Не читая приписки, я вернул женщине всё это назад и сказал, что пайка не возьму – отказался от него несколько месяцев тому назад, о чём Союз знает. Она, недоумевая, говорила: “Как же можно отказываться, ведь это паёк”». Подобное поведение, разумеется, никоим образом не могло улучшить материальное благосостояние художника.
Так как в официальных заказах ему было отказано, Филонов, пытаясь прокормить семью, «был вынужден работать под чужой фамилией, поскольку попал в чёрные списки. Редкой удачей оказалось получение заказа на роспись купола Антирелигиозного музея, который был устроен в Исаакиевском соборе. Заказ был получен на имя его пасынка Петра Серебрякова, и Филонову приходилось работать тайно, по ночам при искусственном освещении. Точно так же, инкогнито, Павел Николаевич написал портреты Тельмана и Ворошилова для Клуба моряков».
С конца 1920-х годов художник и его соратники, сохранившие верность методам аналитического искусства, подвергались травле. Филонова лишили мастерской, а единственная прижизненная персональная выставка, которую подготовили в залах Русского музея в 1929 году, была запрещена. Работы художника провисели на стенах музея целый год, и во время закрытых просмотров шла ожесточённая полемика в прессе. В итоге выставка так и не открылась, несмотря на поддержку Филонова крупнейшим официальным портретистом того времени Исааком Израилевичем Бродским.
Филонов скончался третьего декабря 1941 года в самом начале ленинградской блокады. Истощённый годами полуголодной жизни организм не вынес последнего испытания.
Филонов по праву считается уникальным художником не только в русском, но и в мировом авангарде. «Он не вписывается в художественные ряды, направления и стили. … он вне коллективных движений. Его аналитический метод - не новая художественная стилистика, не аранжировка старой мелодии на новый лад, а новый способ образного претворения мира… Кардинальное отличие Филонова от окружавших его художников авангарда – стремление сделать зримым принципиально невидимое… Он передаёт незримое не через видимое, как реалисты или кубисты, а находит для этого другие пластические решения… Художник разработал положения о “глазе видящем” и “глазе знающем”… Филонов в своей работе делает ставку на интуицию, сознательно вводит её в творческий метод аналитического искусства».
По воспоминаниям Кручёных, работал Филонов, как и подобает настоящему трудоголику, одержимому своим делом. Когда он рисовал декорации для пьесы Маяковского, «то засел, как в крепость, в специальную декоративную мастерскую, не выходил оттуда двое суток, не спал, ничего не ел, а только курил трубку. …Окончив работу, он вышел на улицу и, встретя кого-то в дверях, спросил:
- Скажите, что сейчас – день или ночь? Я ничего не соображаю».
Как и у некоторых других художников - Блейка, Сведенборга и Чюрлёниса, Филонова часто посещали яркие видения, и он был измучен жестокой борьбой между появляющимися призраками и их бледным отражением в реальности, между внутренней идеей и её внешним образом.
Оставшись без работы, последние семь лет жизни художник фактически голодал.
Филонов был фанатично убежден, что «аналитическое искусство» - единственно законная, революционная система, и он настаивал на своих аргументах, чтобы продвигать и вводить в действие свою систему. Даже в те времена, когда политический конформизм достиг своей вершины, Филонов рвался спорить со Сталиным, а на своих лекциях пытался противостоять «диктату теории Карла Маркса». Филонов никогда не скрывал своего отношения к «ветру перемен», произошедшими в искусстве в послереволюционные годы, позволяя себе называть соцреализм профанацией искусства, а его творцов – «корыстолюбивыми карьеристами». В прозе его протест против существующего миропорядка нашёл своё выражение в малопонятной форме: «Тесно небесной харчевне медово едою черветь».
Филонов создал свой, совершенно особый вариант авангардизма. Он осмелился нарушить один из важнейших авангардистских принципов: никогда не отрицал классического искусства и не воевал с ним. В его работах, даже в последних, можно найти следы этого искусства – и хронологически близкого, вроде модерна и символизма, и гораздо более раннего, вроде Босха. Поэтому филоновское направление в живописи и поэзии можно описать как визионерское, универсалистское, натурфилософское и религиозное с уклоном в эсхатологию.
Современный психиатр Михаил Иванович Буянов пишет: «Я не знаю, как бы развивался талант П.Н. Филонова... если бы он не заболел шизофренией, сделавшей его картины похожими на картины всех шизофреников всех времён и народов. Но поскольку у Филонова был феноменальный талант, то даже в картинах, сотворённых больным человеком, виден гений. Картины его прекрасны не потому, что они шизофренические, а потому, что они высокохудожественные. Всё удручающее – необычное, вычурное и неестественное в них – от болезни и от ненормального мира, который болезненно воспринимал ненормальный творец. Всё остальное – от гения». Осмелимся заметить, что если убрать из картин Филонова всё «необычное, вычурное и неестественное», это уже будет живопись не Филонова, а кого-то другого художника.
Образ Филонова сопровождают многочисленные легенды. Одна из них, например, гласит, что художник лечился в психиатрической больнице у знаменитого психиатра Владимира Михайловича Бехтерева. Так ли это, кто знает?
Своеобразное явление искусства представляет собою книга Павла Филонова «Пр;певень о проросли мир;вой». Она наполнена неологизмами и написана ритмизованной прозой, язык её «тяжеловесный, почти шаманский». «Трудно даже и предположить, что найдётся лингвист, который разложит многослойный язык Филонова по чётким разрядам исторического, этимологического, словотворческого и прочих значений. Непосредственному читательскому восприятию приходится продираться сквозь эти дебри… Известно, что Филонов-живописец… мог писать картину от угла, чтобы она росла и развивалась, как природный процесс, именно как “проросль мир;вая”».
Для уверенной постановки диагноза шизофрении в приведённом патографическом материале не хватает данных о перенесённых психотических эпизодах. Однако сведения подобного характера часто намеренно остаются вне поля зрения биографов. Единственный автор, который пишет о шизофрении, - российский психиатр М.И. Буянов. Можно допустить, что другие психиатры до настоящего времени попросту не обратили на личность Филонова своего внимания. Уникальное своеобразие его творчества полностью соответствуют критериям шизотипического расстройства. Страдающий этим заболеванием пациент обладает генетической предрасположенностью к шизофрении.
***