Незаконченная работа, моего доброго друга, члена Союза художников, А.В. Федай.
Культурная публика актового зала кипела овациями, когда на сцену пригласили заслуженного и видного учёного Марка Израилевича Райхмана. Сегодня исполнилось 90 лет Институту авиации, в котором он добросовестно и честно служил всю свою жизнь.
Генеральный директор Государственного авиационного института Герхард Карлович и, по совместительству, друг учёного Райхмана, попросил раскрасневшуюся от четырёхлетнего «Кенигсберга» публику успокоиться и дать ему слово.
- Мой дорогой друг, сегодня мы тронуты датой долголетия нашего дела. - Марк Израилевич смущённо вытер проступившие капли пота со лба карманным платком. - Почти пятьдесят лет ты на передовой научного прогресса авиации, твой пример безупречной службы, поиска элегантных решений, вошёл в историю не просто нашего института...
Возникла короткая пауза, директор поднёс указательный палец к языку, чтобы перевернуть страницу.
- Ты вошёл в историю отечественной авиации... Ты памятник на поприще гения! Твоё имя будет выбито в граните на почётной доске института!
- А Ваше имя там будет? - выкрикнул подвыпивший инженер отделения прочности.
- Тихо, Замшелов, молчать!!! - закричал заместитель директора. - И в честь этой даты, прими юбилейную медаль 90-летия института.
Культурная публика актового зала взорвалась аплодисментами. Райхман, худой и низкий, как иссохший стебель одуванчика, с непропорционально большой головой, лысый, с щеками, обрамлёнными седой порослью, вытянувшись по неписанному протоколу, пожал руку друга, обнял его и незаметно ушёл со сцены... По-английски.
Разумеется, праздник Марка Израилевича на этом не закончился. Была торжественная презентация с его именем на доске славы института, был невыносимый «Кенигсберг», банкет, поздравления коллег, жаркие обсуждения последних испытаний, исследований, новых контрактов. Главный подарок, уже лично, доктору технических наук Райхману вручил его друг, директор. Это был серебряный полуполтинник Петра I 1707 года. Такого счастья нумизмат не ожидал. Эта блистательная вещица с портретом великого императора весила не более семи грамм, но редкость, состояние экземпляра были кабинетного уровня. Семидесятипятилетний Марк Израилевич так растрогался, так засмущался, держа в двух руках маленькую монетку, это можно сравнить с оцепенением паралича, фантомной судорогой счастья, когда всё исчезает, исчезает, превращаясь в танец, бесконечно медленный вечерний танец...
…Монетами Райхман занимался с раннего детства, когда нашёл у бабушки несколько медных копеек Николая II и серебряный советский полтинник 1924 года.
Многие считают, что только одержимые и неуверенные в себе люди испытывают тягу к коллекционированию. Марку Израилевичу было плевать, кто как считает: будучи доктором технических наук, он сам считал превосходно. Его коллекция, детище, собираемая по крупицам, была настоящим сокровищем, бриллиантом всей его жизни! Занимаясь преимущественно царской Россией и, для успокоения совести, ещё советскими и современными юбилейными монетами, он считал подаренный полуполтинник настоящей жемчужиной коллекции. Это тот самый случай, когда было уже всё, а вот этого не было. Когда к Райхману приходили друзья, он с удовольствием показывал полную серию «Красной книги» 1991-1994 гг., коллекцию памятных и юбилейных монет СССР. Тут был и редкий рубль «20 лет Победы» с раритетной гуртовой надписью, и «Сионистский рубль» «60 лет Советской власти» 1977 года, где рисунок движения атомов напоминает Звезду Давида, и монета «Гагарин» 1981 года с узким кантом. Но это только советские прелести. Избранной, действительной, фактической коллекцией, он наслаждался в одиночестве. И как не насладиться роскошью медных монет царской России: это полная сибирская подборка меди Екатерины II, монеты Николая I c масонским гербом, собрание кольцевиков Александра I, которое стоит целое состояние, Елизавета, Екатерина II, Павел I, - все номиналы каждой эпохи, включая редчайшие 10 копеек Петра III в эксклюзивном состоянии. «Сколько таких монет на всю Россию?», - думал Райхман. – «Двадцать, или, может, тридцать...»
Если медь поднимала настроение, то царское серебро восстанавливало давление, заживляло раны, рассасывало гной: «300 лет дому Романовых» 1913 года, «Коронация Александра III» 1883 года, «Коронация Николая II» 1896 года, рубль 1912 года «В память 100-летия Отечественной войны 1812 года», не говоря об обычных рублях от Петра I до Николая II... Особенной гордостью были собрания золотых монет Николая II и Александра III, блеск империалов сводил с ума, как поцелуй молоденькой девушки.
Просмотр накопленного, обладание этим историческим богатством оказались выше цели семьи и её ценности, эти ничтожные представители рода человеческого – сосуды, которые наполнены амбицией, гонором и жаждой собственного комфорта, ничего не давали взамен, фактически, чужие люди, которых мы, по долгу законодательства, называем жёнами, упорно отказываются понимать, почему все деньги уходят на какие-то железяки, пусть и старые.
…Ничего не скопив на старость, не имея семьи, Райхман из-за сильнейших приступов мигрени уже не мог работать. Два года назад доктор уволился из института, проживал неприглядно, уныло. Ходил в сломанных очках, обмотанных синей изолентой, скромно питался, позволяя себе покупать недорогие биметаллические десятирублёвки основных серий.
Сегодня Марк Израилевич решил тараном, лобовой атакой штурмовать отделение Пенсионной Службы, в надежде на то, что полученная медаль 90-летия института будет основанием для пенсионных надбавок. Подаренный полуполтинник он положил на стол. Райхман всегда так поступал с новым и редким экземпляром: хотелось любоваться, восторгаться им, непрерывно и постоянно, как полуголым образом юной жены.
Здание Пенсионной Службы в городе, где жил Райхман, являлось практически местной достопримечательностью. Законченное, выдержанное в современном, строгом стиле, давящее своей красотой окружающее пространство, угнетая его монументальностью, важностью и суровой надменностью. Подходя к нему, чувствуешь могущество места, его силу, величие! Такие ощущения испытывал и Райхман, пересекая портал центрального входа Пенсионной Службы. Получив талон электронной очереди, Марк Израилевич уже через несколько минут увидел, что на табло высветился его номер. Подойдя к операционисту, Райхман встретился взглядом с дамой среднего возраста, сдобной комплекции, но весьма миловидным лицом. Получив документы и медаль, сдобная дама потугами ритуальных жестов давала понять, что слушает доктора и вовлечена, но, скорее, из необходимости поведенческой блажи, чем из искренности. Пропустив всю информацию через одно ухо, дама с миловидным лицом загадочно улыбнулась и, несмотря на тучность, почти как балерина вспорхнула балетным па и снежинкой унеслась в дворцовую тьму кабинетов.
Передовика отечественной авиации пригласили не куда-нибудь, а на ворсистые ковры заместителя начальника Территориального отдела службы. Убранство кабинета было восхитительным, бросался в глаза превосходный ремонт помещения, великолепный настольный набор из яшмы. Неповторимый казённый запах чистоты и величия родины вскружил голову Райхмана. И как тут не разомлеть, как не дрогнуть, когда сам господин Паскудников щекотал взглядом, лепетал, кружил перед доктором, ластился и лип, как репейник. Миленькая секретарша уже неслась делать кофе господину Райхману, так торопилась, так старалась, что чуть не уронила серебряный поднос.
Марк Израилевич смутился:
- Видите ли, я только изложить...
- Знаем, знаем! - бодро и участливо перебил доктора господин Паскудников. - Всё сделаем, всё решим, милый Марк Израилевич! Вот только тут, где галочка, где точечка, где строчечка, да без помарочек, милый Марк Израилевич, да соблаговолите, да не серчайте, родненький Марк Израилевич. Вот тут, да! Вот на этой страничке ещё подпишите. Всё сделаем! И вот здесь не откажите!
Подписав все документы, окрылённый Марк Израилевич радовался своему триумфу, одержанной победе в неравной схватке с аппаратными львами государственного учреждения. Конечно, доктор не знал, что за ведомственную медаль не положено не то что надбавок, а даже льгот. Награды федерального и регионального уровня учитываются, а полученная им медаль была не более чем данью уважения талантливому инженеру-конструктору.
По дороге домой Марк Израилевич зашёл в супермаркет, купив нехитрый продуктовый набор и ещё кое-что для себя, небольшого объёма. В торжественном благоговении Райхман отправился преумножать свой восторг, любуясь на драгоценный полуполтинник.
Несмотря на учёность, добрый старик был романтиком, верил ветрам лепестков, дорожил горечью весеннего дыма, собирал пыльцу злачных пажитей жатвы, был предан всему ценному, неприкосновенному, что остаётся во внутреннем мире человека навсегда. Наслаждаться счастьем неведения — это значит, смириться с тихим шорохом хладнокровного, ползучего и ядовитого гада, голодного до человеческой боли, рассчитавшего свои силы, медленно приближающегося. Это чудовище под названием «неведение» невозможно заметить, увидеть, оно всегда наносит удар первым.
На нивах скучных дней, повседневного однообразия, невыносимого одиночества невысказанности, которое, по воле удовлетворительного состояния своего здоровья, Марк Израилевич скрашивал любимой работой, теперь превратились во что-то такое, что можно сравнить с зубной болью. Зубы у доктора техических наук не болели, болела душа, в которую он не верил, но почему-то в последние годы стал лучше чувствовать её присутствие и наличие. Пенсия тоже не увеличилась, напротив, стали поступать и поступать регулярно какие-то странные прокламации, письма, манифесты, причём из суда. Райхман считал это какой-то ошибкой, и даже не читал эту белибердятину.
Тем временем юрист высочайшей квалификации Службы судебного исполнения Альберт Казимирович Зырин искал то самое дело, на котором можно хорошо поживиться и сорвать куш. Несколько слов об Альберте Казимировиче, чтобы быстрей с ним разделаться. Тридцатилетний юрист Зырин, очень привлекательной внешности, любил то, чем занимается, иногда даже с излишним пристрастием и рвением выполняя решения суда. Это рвение было замечено и руководством: пристрелянный, познавший горечь служебных похлёбок и обласканный почётными грамотами, господин Зырин уже чувствовал, что засиделся в юристах. Ещё одно громкое дело, ещё немного скукожиться, и он уже советник с отдельным кабинетом и личной машиной для кофе. Альберт Казимирович описывал последнее имущество женщин с детьми, кормящих матерей, не упускал фамильные драгоценности одиноких стариков, срывая золото с груди или мочек. Был хладнокровен с оступившимся офицером Афгана (последний, потеряв всё, застрелился). Немногие выдержали бы такую работу, но только не Зырин. Он, как семя могучего дуба, прорастал сквозь асфальт, постепенно набирая мощь и влияние твердыней своего стержня, сквозь каменный пласт разламывал породу, грудью пёр в квартиры и чужие дома, заглядывая через плечи. А что до нравственности, то пусть о ней позаботятся те, кто принимал эти решения, да, иногда ошибочные, но Зырин не более чем исполнитель, инструмент, без него никакое решение суда не имело бы значения и веса.
«Кто-то должен заниматься всем этим дерьмом!», - говорил про себя Альберт Казимирович. - «А разве сотрудники банков или МФО ведут себя лучше, закредитовывая несчастных людей, обманывая их, навязывая дорогостоящие страховки, которые им не нужны? И всё для того, чтобы обжираться деньгами...», - заключал Зырин.
Увидев дело Райхмана, Зырин буквально с мясом вырвал его из рук неопытного коллеги. Юрист хорошо понимал, что со старика проще взыскать средства, чем с искушённого алиментщика или матёрого предпринимателя. Это дело было его, он заслужил это дело!
Не читая писем и доходчивых решений суда, Райхман продолжал жить обычной жизнью. Старик не знал, что он подписал в Пенсионной Службе, и что этот шаг обернётся ему многомиллионными долгами и общественным унижением. Выяснилось, что пенсию доктор получал прогрессирующую, в течение десяти лет, которые он работал после выхода на законный отдых. Было установлено, что инженер-конструктор получал надбавки, на которые права по закону не имел, за предоставление многочисленных благодарностей от администрации местного самоуправления. Пенсионная Служба по каким-то причинам определяла их как федеральные поощрения, которые согласовывал и подписывал безграмотный Паскудников. А многоопытная «снежинка», оценив масштаб скандала, доложила о проблеме Паскудникову и подготовила документы, которые, юридически, спасали начальника и доброе имя службы.
Решением суда был вынесен исполнительный лист, по которому Райхман был должен государству 3 658 352,87 рублей.
Юрист-пристав Зырин, узнав, с кем имеет дело, пользуясь служебным положением, организовал информационную травлю. На местном телеканале выпустили целый репортаж под редакцией хлёсткого, опытного журналиста и «дачного изгоя», Мылина Игоря Емельяновича, который не оставил места для клейма на израненном теле доктора. Мылин кричал о позоре, воровстве несчастного Райхмана. Как подлый учёный, зная положение страны, когда она в струпьях кризиса, умывался жиром социальных надбавок, как бессовестно их тратит, когда голодающие семьи ждут любого рубля от государства, как такие как он, совращённые, жадные, подлые люди, обманывая общество, своими связями, наглостью, исхитрившись, вымывают почву из под ног порядочной публики!
Райхман телевизор не смотрел, выписывал пару журналов научного плана, чтобы не отставать от прогресса. Стук в дверь показался ему странным и дерзким. Не успев её открыть, доктор почувствовал, как к его лицу прижали постановление. Зырин хищным броском центробежного рвения сбил старика с ног (не умышленно, конечно), прорываясь в комнаты, целый легион приспешников службы отправился за ним. Марк Израилевич опешил, прочитав постановление. Также он понял, что сумму долга ему не выплатить, и, вероятнее всего, он останется на улице, бездомным бродягой. Тридцатилетний Зырин вёл себя надменно-вульгарно с доктором, что-то рассказывая о человеческой порядочности, нравственности, взывал к совести и покаянию, пока описывал всевозможные ценности. В промежутке между описью и лекцией о достоинстве и чести породистой интеллигенции, Альберт Казимирович увидел чёрную папку, которую не поленился достать. Это была коллекция — главный клястер нумизмата. Райхман бросился в ноги юристу, умоляя не забирать коллекцию, но опытный Зырин уже чувствовал волнительную эйфорию свалившейся прибыли. Оттолкнув старика правой ногой в казённом сапоге, Зырин заметил на столе что-то серебряное, это что-то оказалось полуполтинником Петра I. Будущий советник, подбросив до звона полуполтинник большим пальцем, в танце стремительных вращений, с хлопком правой руки засвидетельствовал монету на тыльной стороне ладони, после, с улыбкой, положив её в карман своего великолепного кителя.
Положение Марка Израилевича было столь чудовищным, что даже продажа единственной однокомнатной квартиры не могла покрыть долг перед государством. Когда Райхман узнал, что вся его коллекция продана за сто тысяч рублей, в то время как один полуполтинник стоил около трёхсот пятидесяти тысяч, добрый доктор потерял сознание. Это был инфаркт, который навсегда сделал Марка Израилевича инвалидом. За секунду до этого Райхман хотел умереть, чтобы силы удара, приближение которого он чувствовал, хватило со всем покончить: тихо уйти, бездетным, голым, ничтожным, несправедливо поруганным, непризнанным в рамках Большой науки, одиноко пройдя тенью по миру.
Альберт Казимирович сказочно обогатился на продаже коллекции, получив вдобавок чин советника. Дело Райхмана только упрочило его репутацию и сделало ему имя, как принципиального, молодого, нового покаления управленца, которого стоит попробовать...
А бедный доктор после того, как пришёл в себя, навсегда отправился жить на дачу в Масловку к старому другу по парте, директору Института авиации Герхарду Карловичу, который втайне взял на себя все доги Марка, подарив свою собственную небольшую коллекцию иностранных монет.