Глава 12. Лука Фролович Горшков. Сентябрь 1748 года
Рассказывал дядя Никита практически один. Лишь изредка отец его поправлял или дополнял, а дядя Фима, тот вообще сидел молча и с явным интересом слушал. Казалось, что он впервые, так же, как и я, всю эту историю слышит, хотя в некоторых местах он тоже довольно меткие дополнения делал. Но, повторяю общее впечатление сложилось, что рассказывал всё это один только дядя Никита.
Пока он рассказывал, мне несколько раз приходилось его прерывать и идти на кухню. Там Люба самостоятельно пыталась приготовить тушёного в молоке кролика. Обычно этим занимался я один, она только изредка мне помогала – морковку тёрла, да лук чистила. Резать лук она не бралась, сразу же плакать принималась. Не знаю почему, но мне это совершенно спокойно удавалось. Резал я его тоненькими полукольцами, знал, что чем тоньше порежешь, тем вкуснее получится. Вот и в тот день мне пришлось десяток луковиц покрошить тоненько-претоненько, ну а уж пожарить его, вернее не пожарить, а потомить на маленьком огне, регулярно перемешивая, добиваясь только одного – удалить из него все летучие фитонциды, которые и горечь придают и слезы вызывают, это я Любе доверил. У нас над газовой плитой вытяжка с угольным фильтром и вентилятором висела, поэтому никакие запахи ей помешать не могли.
Помимо резки лука, мне пришлось регулировать огонь, ведь от того насколько бурно кипит молоко, в котором кролик тушится, и кипит ли оно вообще, вкус блюда тоже зависит.
Когда я выходил, братья начинали свои семейные разговоры, но стоило мне вернуться, как рассказ о давнем времени продолжался точно с того места, на котором был прерван.
- Ну, что Митяй, не разочаровался ещё, что со мной беспокойным связался?
- Да, как можно барин? – с лукавой улыбкой Митяй голову повернул и на Ивана посмотрел, вот Иван и сердиться не стал на запретное в их отношениях слово. Понял, что это специально Митяй в шутку всё перевести решил.
- Ну, ладно шутки шутками, а вот ты скажи, может я что не увидел, или не понял, правильные мысли у меня в голове родились, или что сомнения вызывает?
Иван не выглядел растерянным или в чём-нибудь сомневающимся. В своих действиях и словах он был уверен, но всё же со стороны зачастую всё видней, вот он и хотел, чтобы Митяй на все это как бы со стороны взглянул.
- Я пока, - задумчиво произнёс Митяй, усаживаясь на телеге боком, чтобы постоянно видеть лицо Ивана, - только удивляться могу, как до такого додуматься можно было. Иван, я за тобой теперь уж точно готов хошь в огонь, хошь в воду.
- Спасибо, конечно, но это просто отговорка, а мне твои мысли нужны. Правда, возможно я слишком много от тебя пока требую. Ты ещё совсем ни в чём разобраться не успел, а я тебя тороплю. Подождём ещё немного, но уж потом сам на себя пеняй, если никакой от тебя помощи не будет. Заставлю короба за спиной таскать, дождёшься ты у меня, - и он улыбнулся, чтобы Митяй понял, что это тоже шутка.
Несколько минут они ехали молча. Митяй даже вожжи себе на колени положил. Воронок понял, что они в сторону дома следуют и без понуканий неспешно сам бежал по дороге. Молчание затянулось. Только телега поскрипывала, да копыта Воронка постукивали, как на твёрдое попадали.
- Есть хочу, сил уж нет, - пробормотал Иван, - ведь два раза добрые люди предлагали с ними откушать. Нет, гонит нас нечистый не знаю куда. Вот приедем в Горшково, когда хозяева спать лягут, придётся на телеге голодными всю ночь провести. Смотри как темнеет быстро. Может нам немного поторопить Воронка?
Митяй отреагировал моментально. Он прикрикнул на коня и тот живо побежал рысью. Но, как они ни старались ускорить свой приезд к Луке, к его избе они подъехали уже почти в полной темноте.
Иван соскочил с телеги, открыл калитку и подбежал к избе. Сквозь занавеску, сшитую Евдокией Кузьминичной из тонкой кисеи, что она купила в тот самый первый раз, когда он попал к этим людям, на фоне свечи, горевшей на столе, виднелся хозяин, держащий в руках какие-то бумаги. Иван ногтем легонько постучал по стеклу. Лука подошёл к окну, и разглядев на улице Ивана, пошёл открывать дверь:
- Лука Фролович, прошу простить, но раньше никак не получилось, - извиняющимся тоном проговорил Иван, пока они, ещё на крыльце жали друг другу руки.
- Эким ты нарядным воротился, - отметил Лука уже в горнице, оглядывая со всех сторон Ивана, - я уж грешным делом решил, что ослышался, и ты не в этот раз вернешься, а в следующий приедешь. Заходите, в печи ещё горячие щи, да репа пареная. Как ты к щам и репе относишься? – спросил хозяин у Ивана, а сам продолжил, - я, например, полагаю, что слаще репы ничего нет, вот Евдоша чуть не каждую седмицу меня любимым блюдом и балует. Митяй-то, что не идёт?
- Я думаю, пока он коня не напоит, да овса ему немного в торбу не насыплет, он сюда не заглянет.
- Такой хороший помощник тебе попался?
- Да вроде ничего. По крайней мере меня пока всё устраивает.
Он не успел ничего больше сказать, как дверь слегка скрипнула и в горнице появился Митяй:
- Воронка напоил, овса ему дал, - тихонько, чтобы не разбудить спящих детей, доложился он и уселся на лавку, привалившись к стене и вытянув вперёд ноги.
Хозяин подошёл к печи, налил каждому по полной миске густых наваристых щей, щедро забелил их сметаной, в которой ложка могла стоять не шелохнувшись, отломил по ломтю ароматного хлеба и вновь уселся рядом:
- Ешьте, да только не спешите так, - глядя с какой скоростью стал работать ложкой Иван, с улыбкой успокоил гостей Лука, - никто у вас миску отнимать не собирается. Думаю, что репа ещё не совсем готова. Евдоша её поставила сразу, как щи из печи достала, а они вишь ещё горячие. Так, что обождать придётся. Она сейчас вернётся, и сама распорядится.
Иван даже спрашивать не стал, где Евдокия Кузьминична. Самому было ясно, что пошла скотину кормить. Он уж решил, начать рассказывать где были, да что делали, как дверь опять скрипнула и в горницу зашла хозяйка:
- Ой, у нас гости, - обрадовалась она, направляясь к рукомойнику, - а я и не слышала, как вы приехали. Щи поели? Молодцы, подождите немного, репа дойдёт, и я вас ей покормлю. В этом году она крупная, да сладкая выросла. Мёду надо много меньше, чем раньше. Даже не пойму, отчего это зависит. Вроде семена одинаковые, поливаем так же, а каждый раз вкус у репы немного меняется. Рассказывай Ванюша, как с маменькой всё обошлось? Согласилась она на переезд? Все бумаги, что нужны оформил, подписал?
Вопросы сыпались один за другим. Иван только и успевал, что на них отвечать. Наконец, хозяйка решила, что репа готова и принялась её по мискам раскладывать.
- Жаль детишки заснули, а то тоже полакомились бы, - сказал Лука Фролович, набрав полную ложку желтоватых кусочков и отправляя их в рот, - господи, вкуснотища то какая, - только и смог он вымолвить.
- Ладно, я спать собираюсь, - Евдокия Кузьминична прибрала всё со стола и потянулась, - а вы, ежели хотите ещё посидеть, марш на сеновал. Вот там можете хоть до утра болтать, никому мешать не будете.
- Наверное, права Евдоша, - согласно кивнул головой Лука, - ей опять ни свет, ни заря подниматься. А мы пойдём Ванюша. Митяй пусть здесь поспит, а мне с тобой поговорить хочется. Я тебя целый день ждал.
Иван спать совсем не хотел, да к тому же с Лукой поговорить редко удавалось, тот вечно занят был, поэтому он, не раздумывая, на сеновал полез. Там его ждала неожиданность. Сено куда-то исчезло, у подслеповатого чердачного окошка, по-прежнему затянутого бычьим пузырём, стоял на коротких ножках небольшой стол, рядом две странных тоже невысоких скамьи находились, Ивану такие никогда ещё не попадались. Прежде всего они короткими были, только один человек, да и то, если он не очень толстым будет, на каждую из них усесться мог. Обычная спинка, но вот что ещё необычным было, так это с боков ограждения какие-то. Лука уселся на одну и вытянул вперёд свои ноги. Иван замешкался немного, но Лука ему своей рукой на вторую скамью показал, и Иван тоже на неё присел. Оказалось, весьма удобно. Локти сами собой на эти ограждения легли, а ноги, как будто так им привычно было, вперёд вытянулись.
- Это - кресло называется, - сказал Лука, - мне недавно в Санкт-Петербурге пришлось побывать, там увидел, мне понравилось, ну, я с собой их пару и привёз. Теперь здесь ещё хочу заказать, да всё руки не доходят, дел столько навалилось, что кажется все и не переделаешь. Надо каких-то помощников найти, а где таких расторопных, да понятливых взять, чтобы они самостоятельно, без постоянного пригляда, работой занимались, не знаю, - и он рукой махнул.
- Ладно, у меня ведь к тебе другое дело имеется, - Лука в своем кресле поёрзал немного, собрался с мыслями и продолжил, - ты к матушке своей уехал, а я ночи не спал, всё над твоим предложением раздумывал. Я, конечно, с Горевым Яковом Савельичем больше работать не буду. Пусть как угодно дела идут, а к нему я на поклон не пойду, - он даже рукой рубанул, - я тут посчитал, он меня в чистый убыток ввёл своими непрерывными требованиями цену сбросить. Я сбрасывал-сбрасывал, да досбрасывался видать. Но и на вас с Тихоном, при всём моём самом глубоком уважении надежда не велика. Сейчас уже в амбаре всяческих крынок, да кружек, да горшков гора собралась немалая, возов на пять, ежели не больше. А мы их всё делаем и делаем. Бросать не хочу.
Лука помолчал немного, нагар со свечи снял, поправил её, чтобы ровней стояла, и вновь заговорил:
- Надумал я тут арифметику хорошенько вспомнить. Так вот ведь, что получается. Большая статуя, которая стоит дорого и по всему выгодна должна быть, очень много времени на изготовление требует. Столько, что за это время можно воз дешёвой посуды наделать, а ежели её к тому же продать быстро, чтобы она пол амбара не занимала, то совсем замечательно будет, - он говорил всё медленней и медленней, явно продолжая над чем-то раздумывать, а затем ускорился, - конечно, эти горшки можно в столицу отвезти, там такие продажи стоят, что воз за неделю расторговать можно, но дорога уж больно дальняя. Настолько дальняя, что воз золотым станет, - теперь он говорил размерено и чётко. Чувствовалось, что всё это много раз думано-передумано, - значит продавать его только здесь поблизости можно.
Он опять помолчал чуток, а затем даже кулаком легонько по столу стукнул и продолжил:
- Так вот, мне надобно, чтобы вы сегодня-завтра забрали хоть половину из того, что скопилось, а ты говоришь вам лавку лишь после декабря дадут, а первая ярманка только летом будет. Где я всё то добро держать буду, да это и не главное, а главное где я столько денег найду, чтобы людям, которые у меня всю осень и зиму трудятся, деньги заплатить, которые им за работу полагаться будут. Мастеров настоящих, которые круглый год при деле, у меня всего несколько человек. А как страда заканчивается, я на самые простые работы соседских мужиков приглашаю. За зиму мы и производим столько дешёвой посуды, сколько за год продать можем. Больше будем продавать, ещё народ призову и ещё больше наделаем. Печей для обжига хватает, а глину мы за сто лет извести не сможем. Вот вопрос и возник, что мне с той кучей, что сейчас в амбаре лежит делать. Яков Савельевич вывозить сразу начинал, а ты предлагаешь до лета ждать.
- Постой дядя Лука, прежде чем жаловаться, надо было свои соображения высказать. Глядишь мы бы совместно этот вопрос разрешили, - Иван глаза не опускал и виновным совсем не выглядел, наоборот он, как петушок молодой весь нахохлился и того и гляди на Луку наброситься готов был, - я думаю, что вопрос куда вывезти твоё добро, не такой уж и сложный, решим мы его, не сумлевайся.
- Ну, ежели так, - оживился Лука, - хорошо, согласный я, только ты его реши поскорее, я на своих возах всё доставлю куда скажешь, и даже денег просить не стану, до тех пор, пока у вас продажи не пойдут.
Они рукопожатием эту договорённость скрепили, но оба остались этим не вполне довольны. Лука продолжал сомневаться, что Иван свои обещания выполнить сможет, а Иван побаивался, что Тихон его не поддержит, а без Тихона он сам ничего сделать пока ещё не мог.
- Дядя Лука, а куда ты сено дел, чем скотину кормить собираешься? – вопрос Иван задал не столько, чтобы действительно узнать куда с сеновала сено подевалось, как чтобы разговор на другую тему перевести.
- Вишь Ванюша, побывал я в стольном граде, посмотрел, как там люди живут и понял, что что-то в моей жизни не так происходит. Я ведь в крестьянской избе вырос, она намного меньше была чем эта и я, когда у меня деньги завелись, себе избу большую построил и ей очень гордился всё время. Мне казалось, что так как я могут жить только люди достатку достигшие. Смотрите, люди добрые, - думал я, - как у меня в избе просторно да уютно. Стёкла в окнах стоят, видно всё, что на улице творится, занавески на окнах висят, одеяла новомодные, и всё не так как у соседей, а лучше, да красивше. Так и жил бы не тужил, да вот Тихон вмешался и всю мою жизнь стал переворачивать. Нет, я не сетую, я наоборот весьма рад, можно сказать даже счастлив, что с ним встретиться мне довелось. Он для меня очень много хорошего сделал и многому научил. Но самое главное доброе дело он сотворил, когда Пафнутия Петровича сюда привлёк.
Лука даже улыбнулся, вспомнив тот день, когда он Пафнутию коняшку передавал. Да и Иван от него отставать не стал, воображение у него богатое было, и он всё то событие перед собой представил, как будто оно вновь сейчас происходить принялось. А Лука уже продолжал вовсю:
- Пафнутий начал мне голову крутить, когда о вазах огромных, да статуях больших рассказывал. Он ведь упорный человек, давит может и не сильно, зато постоянно. Долбит и долбит в одно место. Раз сказал, два, а я после успеха с его коняшкой в себе силы почувствовал, решил, что мне всё доступно. Вот и вылепил большой вазон, на греческий похожий, по той бумаге, которую он привёз и где он изображён был, да обжечь сумел в печи маленькой. Сам не верил, что такое возможно, по частям большую вещь в маленькой печи обработать. Единственно, что мешало, чуть разный цвет у разных частей получился. Я так думаю от температуры это зависело. Ведь как её не держи, а она всё колеблется. Чтобы этого не было – большая печь нужна, но, когда я узнал, сколько она стоит, понял, что один не потяну.
Я вазон сделал, по листу, который мне Пафнутий дал, да его в горнице в самый угол поставил так, чтобы, когда я за столом сижу, его видеть постоянно мог. Мне он самому понравился очень. Привыкнуть даже мы с Евдошей успели, что у нас в избе такая вещь имеется, которой ни у кого во всей округе быть не может. Евдоша попыталась как-то в него цветы поставить, подсолнухи как раз расцвели, вот она несколько и загубила. Срезать срезала, а они там как бы не к месту. Так и пришлось, порубить их мелко да поросятам скормить. Мы и перестали думать о том, как его использовать. Стоит и пусть стоит. Но тут Пафнутий явился. Он всегда совершенно неожиданно являлся. То, что он не офеня я уже давно понял и даже разобраться смог, чем он занимается. Я его как-то прямо так и спросил, а он всё по порядку мне объяснил. И про академию свою и про эту кунсткамеру разъяснил, я и успокоился. Понял, что вред нам он принести не может, а польза может и получится. Но больше всего мне те умные слова, которые он говорил, нравилось слушать. Так вот явился Пафнутий и сразу от порога к вазону тому бросился, чуть ли не ниц перед ним пал. На колени стал и принялся вокруг него ползать, глаз не спуская, а потом меня начал именами каких-то древних греков обзывать. Я понять ничего не мог, а он мне потом всё это объяснил, напоследок обозвав меня расейским Фидием. Я, когда позднее, разумеется не специально для этой цели, во Владимире оказался, решил заодно узнать, кто же это такой Фидий. Удачно получилось, всё разузнал. Оказалось, скульптор это - один из величайших в мире. Так что смотри, ты теперь сам гордиться можешь, что с самим расейским Фидием знакомство водишь, - и он засмеялся, а затем продолжил:
- Пафнутий вазон этот резной, саженной величины, выполненный по старинному греческому образцу, в столицу отвёз и там знающим людям показал. Я себе даже представить не мог, что кому-то ещё кроме меня, да Евдоши, может понравиться моя работа. А они не только пригласили меня к ним приехать, но и все мои расходы по поездке оплатили. Наверное, посмотреть им хотелось, что я из себя представляю. Съездил я и весь теперь в тревоге и сомнениях больших нахожусь. Вот у тебя голова совсем не так, как у всех, кто меня окружает, работает. Ты мне подскажи, что делать? Чем заниматься? Посуду лепить, на которую спрос большой и которую легко делать? Так налажено это уже, мне даже иногда скучно становится. Или за новое дело приниматься? Но тогда, что со старым делать? Бросать, что ли? Я ведь один, разорваться не могу?
- Представляешь Иван, - продолжил он после небольшого молчания, - прознал Горев про этих людей из столицы и начал требовать, чтобы я на его деньги новые печи поставил, а за это всю продукцию ему по тем ценам, которые он скажет, отдавал. Вот ведь, чего он хотел. Знал, что я просто мечтаю статуями теми заняться, но печей нет, и денег на них нет. А деньги там большие нужны. Как быть? - и он опять замолчал.
Молчал и на Ивана в упор смотрел. Ответ, по-видимому, ждал. Иван только с духом собрался, но даже рот открыть не успел, Лука вновь заговорил:
- Вот, сделал себе кабинет. Сено на завод в большой амбар перевёз, немного, на одну неделю, рядом с хлевом в сараюшке лежит. Как кончаться принимается, я команду даю и из амбара заводского в сараюшку ещё на неделю привозят. Оказалось, удобно и не так тяжело, как думалось. Даже, по-моему, тяжелее было вилами отсюда вниз сбрасывать, да по коровам с лошадьми растаскивать. Может и все мои страхи такими же окажутся, ты как Иван думаешь?
- Мне Тихон, когда-то сказал, что все страхи у нас в голове, - Иван улыбнулся и продолжил, - начни делать то, что тебя пугает. Получится - страх пропадёт. Он мне много умных слов наговорил, в нужную минуту я их из памяти своей достаю, да примериваю, подойдёт али нет. Ежели мне кажется, что подходит, то пробую и делаю, и редко, когда, что не получается.
- Вот видишь, как тебе повезло, у тебя Тихон в советниках был, а у меня никого, сам до всего доходил. У меня ведь отец - летом обычный хлебопашец, зимой в гончара превращался. Ему это дело очень нравилось, но без земли он считал выжить нельзя. Я к кругу гончарному в шесть лет был поставлен, а в семь - уже кружки одну за другой делал. Он нарадоваться не мог, что у меня все так красиво и ладно получается. Грамотой я ему обязан. У нас в деревне дедок один был, который в солдатах всю жизнь провёл, а потом в старости домой попросился, его добрый командир и отпустил. Он, Никитой его звали, работать в поле уже совсем не мог, сил не было, но староста наш, тоже умный человек, светлой памяти оба, предложил всем односельчанам старика того, Никиту, содержать, а он взамен детей и всех желающих грамоте да счету учить будет. Никита в армии писарем последние годы служил. Учителем видать неплохим оказался, ежели я, благодаря тому чему он научить сумел, в люди выбился. Я ведь, когда мне всего-навсего двенадцать лет было, категорически отказался в земле ковыряться и отцу это объяснил. Странно, но меня он понял и поддержал. Вот с тех давних пор, а уже скоро три десятка лет пройдёт, отца давно в живых нет, я ничем кроме глины с гипсом не интересовался и не занимался. Коняшка, конечно, меня здорово подтолкнула, такие силы мне придала, - он опять вспомнил ту любопытную историю, и усмехнулся, - да и знакомству со всеми вами я многим обязан. Почему я и не хочу тебе отказывать. Много лет пытался уговорить Тихона поторговать моим товаром и вот теперь, вы соглашаетесь, а мне боязно, вдруг у вас не получится, неловко даже как-то стало, - он замолчал и уставился куда-то в стену.
Что уж он там рассмотреть пытался, Иван не стал интересоваться. Вот так молча они посидели немного, а потом Лука вновь заговорил:
- Мне вообще в жизни везло, но самое моё большое везение, это то, что с Евдошей довелось познакомиться. Случайно это как-то произошло. Её отец старостой в соседней большой деревне был. Он ещё совсем молодым был, но способным, вот вся деревня его старостой и выбрала. Мне тогда десять исполнилось, ну, а Евдоша на пару лет помоложе будет. Нашего дядю Никиту, солдата того старого, помнишь я о нём говорил, попросили поучительствовать в соседней деревне, там что-то с их учителем произошло. Не знаю, что и врать не хочу. Знаю, что дядя Никита туда стал ходить, а я за ним увязался, как репей. Я же прилипчивый. Понравился мне человек какой, вот я к нему липну и липну. Вот так и с дядей Никитой случилось. Мне очень нравились его рассказы, как он с турками воевал. Я отца и попросил, чтобы он в соседней деревне договорился, что я вместе с ним приходить буду. А пока мы туда да обратно ходили дядя Никита мне много о чём рассказать успел. Евдоше учиться особо не надо было. Всё, что мог дядя Никита дать, она уже знала, но отец её настоял, чтобы она без дела не сидела и на уроки эти ходила. Мы с ней и подружились. Она мне книжки разные из дома таскала, а я их при свете лучины у себя в избе ночами читал. Вот и всё моё образование. У тебя-то оно, наверное, получше было, - утвердительно сказал он, а Иван подумал, жаль, что не было у него такого дядя Никиты.
"Правда с дядей Тихоном мне повезло, - решил он, - хотя это уж позже случилось, всего-то четыре года назад".
Лука передохнул чуток и принялся рассказывать дальше:
- Вскоре Кузьму Матвеевича, отца Евдошиного на работу в управу уездную пригласили. Брат ему двоюродный, купец, Пётр Самойлович, поспособствовал в этом. Семья в деревне осталась, а Кузьма в городе у него стал жить, но на выходные к семье возвращался. Я к тому времени научился всё, что захочешь из глины лепить и Евдошке, с которой мы при любом удобном случае встречаться успевали, показывал, а она дяде своему. Как-то в её именинный день я такую чашу для питья ей подарил, что заглядеться можно. Она у нас до сих пор дома хранится. Напомни, когда мы в горницу спустимся, я её тебе покажу. Пётр Самойлович, как чашу эту увидел, так сразу и пришёл к нам в то, что мы с отцом гордо мастерской называли. Пришёл, посмотрел и денег дал на обустройство нормального помещения для производства глиняной утвари, но условие одно поставил, никому кроме него ни одной вещицы, изготовленной в новой мастерской, мы продать не можем. В общем хоть это и кабала была, она меня нисколько не беспокоила. Я этому даже рад был. Цены он низкие установил, но какой-то доход всё равно оставался. На жизнь вполне хватало, а когда я свататься явился, он помог нам этот вопрос решить – сам с Евдошиными родителями переговорил и объяснил им насколько я хорошая партия для его племянницы, какие передо мной першпективы могут открыться. И ведь действительно открылись, и хоромы новые мы построили, и из крестьян я выбыл, а в мещанском сословии состою, и всё это благодаря заботливому и внимательному дяде Пете и своему тестю, который со временем стал земским бурмистром в Мстёре. Жаль умер он рано, какая-то лихоманка на него напала. Так в горячке, в сознание на приходя, и отдал Господу душу свою. Но дядя Петя продолжал нас опекать и товар наш весь себе для торговли забирал, ну, а если какая нужда у нас возникала, ни в чём нам не отказывал. Такое блаженство продлилось до его болезни. У него удар случился, да сильный такой. С полгода он прожил после первого удара, а второй ему пережить не удалось. К тому времени я смог полностью свой долг перед ним погасить, и до сих пор семью его поддерживаю. С его смертью я основного своего покупателя чуть не потерял. Хорошо Яков Савельевич, который у Петра Самойловича старшим приказчиком служил, делу своего бывшего хозяина погибнуть не дал. Начал он потихоньку торговлей сам по себе заниматься. Он ко мне обратился, объяснил, что у него с деньгами не очень хорошо обстоит. Попросил, чтобы я и цену немного снизил, да и с оплатой за полученный товар чуток подождал. Ну, я ему навстречу естественно пошёл. Я ты бы, что отказал? – неожиданно обратился он к Ивану, и увидев его кивок, продолжил, - так и пошло, я ему уступаю, а он всё давит и давит. Несколько лет уж прошло, как он торговать принялся, а всё жалуется, что у него с деньгами плохо. Врёт, поди, иначе откуда у него они возьмутся на новые большие печи, ежели я соглашусь с ним сотрудничать. Ведь он грозился их закупить. А пока постоянно тянет и тянет с расплатой. Да и сейчас ведь он со мной до сих пор никак не расплатится за большую часть поставленного в прошлом году товара. Вот ведь до чего дело дошло. Не знаю даже, как с него теперь долг стребовать, если я ему больше ничего поставлять не буду. Там сумма не маленькая накопилась.
И он пригорюнился даже.
- Я, конечно, - тихонько заговорил Иван, - в подобных делах пока мало, что понимаю, но на твоём месте я в управу бы сходил. Имеется, наверное, там такой приказчик, или может чиновник он называется, я точно ещё не знаю, который ими занимается. Хотя скорее всего он в губернии сидит, вот там всё это и следует разрешить. Полагаю, что все нужные бумаги по отпуску Гореву товара и оплаты за него у тебя в порядке?
Увидев кивок головой Луки, Иван добавил:
- Только тянуть с этим делом никак нельзя. Вопрос этот надо срочно решать.
Лука опять кивнул и замолчал. Иван решил, что всё, Лука всё ему выложил, что на душе у него скопилось и, наверное, настала пора отвечать:
- Ну, а ежели ты хочешь узнать, как поступил бы на твоём месте я, так слушай, - Иван принялся говорить медленно и очень осторожно, тщательно подбирая слова, - прежде всего я нашел бы или среди своих подобрал человека, который традиционной продукцией заниматься примется, чтобы меня это дело не беспокоило. Я там только в общем и целом должон быть, чтобы большие решения принимать, да подсказать что. А сам бы занялся новым производством. Не думаю, что большие печи настолько дороже, чем твои. Надо просто хорошенько поискать. Думается, что на Камне, где металл варят, с большими печами хорошо знакомы. Не обещаю, что точно всё узнаю, но поговорю, может чем и смогу помочь.
Когда он всё это договорил, на лице Луки такая надежда появилась, что оно будто осветилось, словно какой-то свет внутри него зажёгся. Иван весь вечер следил за тем, как лицо Луки менялось, по мере того, как его чувства друг друга сменяли, пока до этой надежды не дошло. А как дошло, Лука успокоился сразу же и тут же улыбнулся, будто вспомнил, что смешное, да так с улыбкой на губах и заговорил:
- Я хоть и не видел, но представил себе, как ты на телеге восседаешь. Молодой красивый, статный человек в приличной одёже, в кафтане красивом, ботинках модных, в шляпе щёгольской на голове и на крестьянской телеге, как король какой-то на троне расселся. Уж больно странно всё это. Вот я и ещё одну историйку, которая со мной в столице произошла, вспомнил, да рассказать тебе желаю, а ты уж сам над ней подумай, никакие советы тебе давать не буду. В нашей глуши – они без пользы. Жил я в столице в гостеприимном доме. Так он называется, специально для таких, как я приезжих, которые на краткое время приехали, а ночлегом до того не озаботились. Знаешь, очень приличное заведение. На каждого гостя свой покой, там это нумером обзывают. Свободного места в нумере вполне достаточно. Там лишь кровать с пуховой периной стоит, стол, такое вот кресло, - и он вниз рукой ткнул, - да ещё в углу шкап для одёжи находится, он по-ихнему гардеробом называется.
Заметив, что Иван недоуменно головой крутить начал, Лука спросил:
- Ты, что не знаешь, что такое шкап? – и тут же пояснил, - если сундук на короткую боковину поставить, да повыше сделать, чтоб туда тулуп поместиться во весь свой рост смог, шкап и получится.
- Вот перебил ты меня, так и запутаться можно, - Лука даже руками на Ивана замахал, - я ж тебе покои в гостеприимном доме описывал, как там всё обстоит, а мы на шкапе сбились. Так вот там ещё на пол циновка брошена, это чтобы босыми ногами по холодному полу не ходить. Отхожее место в коридоре, одно, общее на всех постояльцев. Не очень удобно, конечно, но с этим ничего не поделаешь, зато тёплое и сидеть приятственно. Даже книжку можно почитать, если свечу запалить, которая на стене прилажена. Внизу трактир, где тебя в любое время, и ночью тоже, накормить готовы. Там же можно карету нанять вместе с возницей, у них он кучером называется. Скажу очень всё замечательно придумано.
Я почти каждый день к этим господам на карете приезжал и с ними или беседы вёл, или чаще мы в музеум ходили, огромные статуи да вазы, из Греции и других стран привезённые, рассматривали. Однажды, я утром в этом гостеприимном доме вниз спустился, хотел в карету сесть, да к этим господам поехать, а оказалось карета есть, а кучера нет, то ли приболел он, то ли ещё какая незадача получилась, не знаю. Попросили подождать пока другая карета не подъедет. Ну, а мне ждать зачем, я на козлы сел и поехал, так со мной беседовать отказались. Просили передать, что они с кучерами переговоры не ведут. Я разозлился страшно, нашёл обчество, которое кареты строило, присмотрел у них симпатичную такую одноконную коляску, мне объяснили, что она кабриолет называется. Этот кабриолет на одного седока был, двухколёсным, без козел, но с высоким сидением. А раз козел нет, так ездок сам возницей служить обязан. Я этот кабриолет в аренду себе взял и на нём в тот же день туда же приехал. Там засмеялись и сказали, что, ежели места для кучера нет, то господин сам может лошадью управлять. Во как получилось.
И он опять замолчал, видно думал, что дальше сказать, а потом продолжил:
- Так ежели тебе надобно будет, завсегда приезжай и коляску мою бери. Я ведь, когда через Владимир проезжал, каретный двор разыскал. Там почти такая же нашлась, как та о которой я тебе рассказ вёл, только четырёхколёсной она оказалась, да на двух пассажиров и с козлами для возницы, бричкой она называется, вот я и купил её сдуру вместе с конём. Мне же в Санкт-Петербурге за мой вазон деньги немалые заплатили, они в кармане лежали, да жгли его, наверное. Я на них совершенно не рассчитывал, вот без раздумий и потратил на понравившуюся вещь. Коляску купил, да на ней сюда приехал, а теперь она без дела стоит, мне редко надобится.
Иван даже раздумывать над этим предложением не стал. Что голову пустыми мыслями забивать, не вырос он ещё настолько, чтобы на карете разъезжать, вот и перевёл разговор на совсем уж другую тему:
- Лука Фролович, а что ты всё в избе живешь? Может тебе новые хоромы нормальные поставить? Давай приезжай к нам, я тебя с другом своим познакомлю. Хотя вы знакомы уже, помнишь, когда Пафнутий приходил, он с нами был, Прохором его зовут. Так вот теперь под ним много строительных артелей ходит. Он мне сейчас для матушки новые хоромы ставит. Слушай, - воодушевился Иван, - у меня на Покрова свадьба должна быть, я вас с Евдокией Кузьминичной приглашаю. Приезжайте, там мы все вопросы с тобой и решим.
Лука только голову вниз согласно нагнул, что означало – приглашение принято и всё.
На этом разговор сам собой иссяк, и они спать прямо там наверху на полу, циновкой покрытом, завалились. Благо одеяла с подушками там имелись в достатке.
Утром, сразу после завтрака, в избу короб затащили, новый товар Луке с Евдокией показать, те набрали немного, и Иван с Митяем пошли по деревне товара хоть сколько продать. На удивление распродались почти полностью. Горшково – деревня одна из самых богатых в округе. Многие у Луки на заводе работали, а он деньги платил исправно и не скупясь. Иван, чтобы себя проверить, специально под эту деревню нового товара, которым они с Тихоном ранее не торговали, понемногу набрал. Его они и распродали сразу же. Больше им задерживаться было негде, да и незачем. Все намеченные вопросы были решены, короба практически пустые на телеге лежали.
Дело потихоньку к вечеру шло и мне пришлось уже на полчасика на кухню убежать. Кролик практически был готов и в него следовало добавить пережаренную морковь, а самое главное томлёный лук. Тут самое главное не пропустить момент, когда молоко створоживаться примется, а как это произойдёт, надо варево солить. Вот тут мне и пришлось на кухне задержаться. Блюдо достаточно густое, соль расходится в нём долго. Приходится немного посолить, да подождать, попробовать, ещё посолить и так несколько раз, пока всё равномерно и в достаточной степени не просолится.
Лапша на гарнир уже тоже была сварена, так что осталось сервировать стол да звать гостей.
Ужин оказался на славу. Салаты, которые дядя Фима с собой принёс, так хорошо под холодную водочку пошли. Но мы злоупотреблять не стали по паре стопок выпили и на дяди Фимину наливку переключились. Здесь нам и Любаша помогла. Никто даже не заметил, а бутылка из-под белосмородиновой наливки уже пустая на полу стояла. Кролик всем очень понравился, и все мужчины себе добавки попросили.
- Девять десятков лет прожить, - задумчиво сказал дядя Никита, - и всё это время полагать, что кроличье мясо чересчур сухое и волокнистое, и только сейчас узнать, что все те повара, чьи блюда я критиковал, просто не умели его готовить, знаете, это многого стоит.
После ужина все ещё долго на кухне сидели, да разговоры обо всём и ни о чём вели, а потом по своим койкам разбежались. Устали все, день каким-то очень длинным и насыщенным оказался.
Я, правда, к себе в кабинет забежал, да всё о чём дядя Никита рассказал кратко на бумагу занёс.
Продолжение следует…