Как я и предполагал, Волкодав выслушал меня скептически, кривясь и глядя с пренебрежением, но я уже прекрасно понял, кто здесь главный, а кого можно и игнорировать. Волкодава слушались егеря, его можно было использовать для устрашения, как грубую силу, на подхвате, как-то ещё, но интеллектом он не блистал и, следовательно, доверенным лицом профессора, его правой рукой, ближайшим помощником быть не мог. А вот Мармората выслушал меня очень внимательно – я видел, что он обдумывает мои слова, взвешивает их. Видимо, тот человек, которым я был когда-то, Шерлок Холмс, имел определённый вес в его глазах. был не просто противником или подопытным кроликом – был противником уважаемым, а кроликом, принятым в кролики не без сожаления. Мармората – я это видел – всерьёз обдумывал возможность сотрудничества, так сказать, « с открытыми картами». Наконец, видимо, не придя ни к чему конкретному, он просто мотнул головой: «после» - и приказал Волкодаву привести того, за кем они приехали.
Когда я увидел, кто этот человек, у меня похолодела спина – между двумя бесстрастными, двигающимися, как механические куклы, людьми в чёрном к фургону шёл цыган-барышник – тот самый, через которого мы с Уотсоном пытались передать устное послание для Орбелли. Теперь уже было абсолютно понятно, что весточка не дошла и не дойдёт. Моя решимость пошатнулась, да и сам я чуть не зашатался при виде его пустых не узнающих меня глаз.
Волкодав подсадил его в фургон, и он послушно переступил, и послушно забрался в него, не говоря ни слова. Мармората тоже забрался внутрь, и мы таким образом оказались в фургоне втроём. Я, прежде, чем опустить брезент, нашёл взглядом Уотсона – тот по-прежнему сохранял неподвижность в своём только мной замеченном убежище, но его глаза горели огнём. Я чуть прикрыл глаза и улыбнулся ему – сомневаюсь, что он мог бы это увидеть со своей куриной слепотой городского жителя, но я ничего уже не мог поделать. Игра началась.
Фургон снова покатился по дороге, и цыган сидел смирно, сложив руки на коленях и уставясь прямо перед собой. Я некоторое время собирался с духом, но, наконец, решился:
- Принимаете ли вы моё предложение, сеньор Мармората? Вы ничего не ответили – ответьте теперь, пока мы наедине – считать свидетелем этого беднягу ведь не приходится, да?
Довольно долго он молчал, делая вид, что вообще не слышит, будто я что—то спросил. Наконец раздвинул губы:
- Дайте мне время, мистер Холмс. Я обдумываю ваше предложение, но мне , в любом случае, нужно будет поставить о нём в известность профессора.
Я согласно опустил голову, хотя внутри у меня по-прежнему всё дрожало. Но пока от меня больше ничего не зависело.
Мы ехали долго. Так долго, что я успел успокоиться и немного расслабиться. Мармората по-прежнему хранил молчание, а цыган и вовсе казался механической куклой с окончившимся заводом пружины. Их молчание было полезно мне – я прикрыл глаза, делая вид, что дремлю, а сам играл с собой в мнемоническую игру, придуманную ещё при общении с Уотсоном: мысленно назвав слово – имя, предмет – пытаться вызвать поток свободных ассоциаций и порыться в нём, стимулируя арестованную память к побегу.
Так мне припомнился белый выгнутый аркой потолок, и ещё я услышал журчание воды и понял – знал – что вода питьевая, но добраться до неё нельзя, потому что фонтанчик укрыт замкнутым на замок стеклянным колпаком – струя ударяется о него и растекается по внутренней поверхности прозрачной дрожащей плёнкой.
Потом мелькнуло чьё-то лицо, и я попытался сфокусироваться на нём – неприятно утончённом, утончённом даже до чрезмерности, наводящем на мысли о чём-то стыдном и запретном, но вожделенном – вроде того, что охватило меня некогда при виде дочери мельника. И тут же, едва я осознал это, его заслонила жуткая маска покойного отца Оззи, и я увидел шевелящиеся от нетерпения пальцы, суетливо разглаживающие складки у пояса.
«Удерживать на грани беспамятства и безумия, не сталкивая за грань – искусство, - услышал я в своей голове высокий голос. – Не всем дано его постичь, мой озабоченный друг. А здесь у нас лишком ценный материал, чтобы я мог доверить его дилетанту». И другой голос – голос, который я уже узнал безошибочно: «Материал уже непоправимо испорчен, профессор. Боюсь, я ничего не смогу сделать» - «Что ж, придётся тогда просто выбросить. Жаль. Я возлагал на этот эксперимент большие надежды». – «Можно и не просто выбросить, профессор. Мы проводили пока все опыты «in vitro». Это может оказаться интересным экспериментом» - «Опасным экспериментом, Чезаре» - «Если он окажется опасным, никто не помешает нам его прервать».
Я напряг силы, стараясь удержать, запечатлеть узкое лицо, ускользающее от моего внутреннего взора. Я понял ещё, что на нём должны быть очки в тонкой золотой оправе, но я не мог отчётливо увидеть его, хотя уже знал кто это: профессор Себилл Себастьян Эмилио Сатарина-Дойл – младший. То есть, теперь уже единственный. «Я знаю, что ваш отец умер не своей смертью, Селби» - «Попробуйте это доказать».
Тяжесть уже давно и привычно сдавливала мне грудь, перехватывая дыхание, и невидимая рука, словно за волосы схватив, выгибала назад, откидывая голову, выгибая позвоночник, заламывая назад плечи…
Меня спас порыв влажного ветра – он хлопнул полой брезента, завешивающего фургон и ворвался внутрь. Я вдохнул его – резко и сильно – и закашлялся. Пахло рыбой, солью и немного снегом. Я понял, что фургон катит уже по самому берегу залива, а в щель и увидел, как жёлтый фонарный свет огней набережной, словно в мутном зеркале, отражается в чернильно-чёрной воде.
Это вызвало у меня новое воспоминание – то, которое снилось мне в «логове»: каменная мостовая, чёрная вода, бетонный парапет и мой последний тоскливый прощальный взгляд. «Ещё одну минуту, сеньор Мармората, я хочу запомнить…» - «Не трудитесь, мистер Холмс. Ваша память всё равно очень скоро перестанет принадлежать вам».
Но – чёрт побери – мне явственно слышалось в его тоне сочувствие и сожаление. Или я обманываю себя?
Я посмотрел на реального Мармората – Мармората. сидящего рядом со мной в фургоне.
- Похоже, мы приехали? А вы всё ещё не ответили, принимаете ли вы моё предложение. Или, может быть, вы не имеете соответствующих полномочий?
Мармората насмешливо вскинул брови и пристально посмотрел на меня. Словно вот только что загадал мне интересную загадку и надеется на мою сообразительность. Я чудес сообразительности не проявил, поэтому, помолчав немного, он ответил. Но не сразу. Сначала он сам задал мне вопрос:
- Вы знаете, что такое скрытый суггестивный рапорт, мистер Холмс?
- Думаю, да. Особые отношения между суггестором и реципиентом, заставляющие второго беспрекословно подчиняться первому без специальных команд и… - я запнулся.
- …и незаметно для окружающих, - договорил он. – Мы с вами достигли скрытого суггестивного рапорта ещё тогда, когда вы были гостем профессора, а не Клуни. Так какой же вам смысл спрашивать меня о полномочиях? Кому я должен их предъявлять?
У меня дух захватило от его слов, едва я понял, куда он клонит.
- Так вы предлагаете мне…
- … беспрекословно подчиняться, пока я определённо не отвечу на ваше предложение, - снова договорил он за меня. Присутствие цыгана его, по-видимому. нисколько не смущало.
- А как вы поймёте, если я…
- … попытаетесь не подчиниться? Тогда я просто заставлю вас и мы сочтём , что от своего предложения вы отказались сами.
- Но… а профессор?
- Профессор – человек науки, - улыбнулся бывший мертвец, а ныне суггестор Томазо Арчивелла. – Все люди науки немного витают в эмпиреях. Они не от мира сего. Зачем тревожить чистый разум приземлёнными сделками? Пусть думает, что хочет – он волен в своих убеждениях
- То есть, пусть думает, что хотите вы?
- Ну… пока вы хотите того же самого…
И, поскольку фургон к этому моменту остановился, он поднялся с места и положил руку на плечо безучастного цыгана. С таким же успехом, впрочем. он мог положить её на камень или на пень. Цыган не реагировал, даже не сморгнул. Пришлось потянуть его за руку побуждая встать.
- Увы, - проговорил Мармората, - я не могу вам выдать никаких гарантий - так же, как и вы не можете дать их мне. Да и не захотите: вы – человек слова, зачем вам связывать себя? Но при этом вы – умный человек, и понимаете, что если вы даже и вышли из-под моей власти, вернуть вас обратно – дело нескольких минут. Уж настолько то вы знаете предмет. Так что я не вижу оснований, почему бы не повременить с этим и не попытаться извлечь из нашего сотрудничества ту максимальную пользу .которое даёт добровольное сотрудничество против рабского принуждения. То, чем занимается профессор… А впрочем, сами увидите. Послушайте же! – воскликнул он, отчаявшись, наконец, сдвинуть нашего спутника с места. – Помогите мне его высадить – фигуру из музея мадам Тюссо - и то было бы проще заставить двигаться. Я всегда говорил Волкодаву, что после его методов у материала нет никакой гибкости – я неделю потрачу просто на то, чтобы он перестал напоминать глиняную статую. Ну, просто труп – и труп. Возьмите его под другую руку!
- Хорошо. Скажите только ещё, - не выдержал я. – Я был таким же?
- Ну что вы! – улыбка Мармората стала шире. - Гораздо, гораздо хуже, мистер Холмс. Кстати, я, пожалуй, не стану больше вас так называть – вы не против, если мы вернёмся к привычному «о`Брайан»?
Я был очень даже против, но что меняло моё желание или нежелание?