Полина Петровна редко наезжает в своё родное село:
возраст. Нет уже той лёгкости подъёма, когда только
задумаешь и уже сборы в дорогу.
Но навещает она кладбище, дорогих её сердцу родных,
многих одноклассников, упокоившихся на нём,
знакомых. Постоит у могилки, вспоминает, слезу
промокнёт, а бывает, и улыбнётся, но от этого ещё тяжелее -
сердце заходится.
И обязательно идёт на свою улицу, где жилых домов
осталось с десяток. Остальные стоят неприкаянные,
ненужные никому. Странно ей: почему их не покупают,
так просто не вселяются, хотя бы, как на дачу.
И речка рядом красавица, а на другом её берегу
лиственный вековой лес...
Вот и их домик. Написала о нём Полина Петровна:
Дом наш одинокий
Опустел навеки.
И закрыты окна,
Как у мёртвых веки…
Хиреет село. Вымирает. Остаются в нём единицы,
да и те просто доживают свой век.
Воспроизводство населения? Какое воспроизводство?
Рожать некому: молодёжи мало, а старые...
какие из них воспроизводители.
Вот она, её улица: короткая, но всем в селе известная - жил когда-то на ней
Михаил Фёдорович Пантелеев. Так и стала она, на местный лад называться -
Пентилеева.
Трое племянников его жили на улице - Пантелеевы, дети брата Павла и племянница, -
дочь Николая, но чужой славы они не присваивали, да и не прославились ничем - обычные люди - добрые работяги. Сейчас и их уже нет никого.
Михаил Фёдорович был гуртоправом, по пять тысяч голов свиней докармливал,
работников держал. Слава о нём гремела: бедным помогал.
Полина Петровна стоит у своего домика, вспоминает. И никто не помешает
медленной их веренице.
Десятилетия прошли со смерти Михаила Фёдоровича. Прошумела война,
развернулся колхоз-миллионер! Гремел в округе! Знаменитое село
было: три школы - начальная, восьмилетка и средняя. Полеводство
и животноводство на недосягаемый уровень вышло.
А теперь доживает на этой улице мама, внучка Михаила Фёдоровича - Анна.
Мы, её дети, выросли, разлетелись, папу похоронила.
На лето приезжает в свой небольшой домик.
И вспоминает, вспоминает Полина Петровна, как свою жизнь, день
день за днём проживает жизнь мамы.
Живёт мама тихо, скромно, радуется своему садику, в котором всего,
и фруктов, и ягод, в изобилии.
Рада небольшому огороду, где растут картофель и тыквы, кабачки.
Есть несколько грядок с огурцами, десятка три кустов помидоров. Добрая, спокойная, каждого, кто к ней зайдёт, наделяет созревшими огородными плодами-деликатесами.
Как-то сидит она на порожке, вязание в руках. Незнакомый мужчина к ней
подошёл. Поздоровался, присел.
- Тёть, давно здесь живёшь? - спрашивает он старушку.
- С самого рождения, только сначала через дом отсюда, вон там родители
мои жили и вся наша семья. А потом замуж вышла, на этом месте избушку купили,
перестроили её с мужем...
Анна говорит неторопливо и столько тепла, искренности и затаённой грусти
в её рассказе. Она пригляделась к мужчине - лет пятьдесят, может, чуть
меньше. Щуплый, но это на первый взгляд, а на самом деле жилистый.
Не знает его.
- А ты откуда и чей будешь?
- Мы с женой и троими детьми в ваше село приехали жить. Надеемся постоянно.
Село у вас хорошее, река, лес рядом. Это же райские места! Дом хороший купили,
рядом с почтой. Не ожидали, что так недорого. Вообще-то дома у вас дорогие.
- Хороший дом, кивает головой Анна, - рада за вас. Только прежние хозяева
не долго в нём жили, сад не успели насадить. С огородом-то дело проще: в первый же год что-то да вырастет. Приходите ко мне в сад, детишкам фрукты, ягоды нужны...
- Спасибо, тётя, я сам приду, а ребятишки могут попортить, поломать.
В долгу не останусь.
- Ну, и хорошо. И правильно. Приходи. О долге и речи не веди - Бог даёт
на всех. Как зовут тебя?
- Дмитрий.
- О! Моего батюшку так звали. Доброе имя. Ну, иди с Богом!
Вышла как-то Анна на улицу, а изгородь, что была на улице огороду защитой,
проломана метра на три. Охала, горевала Анна, предполагала, кто это сделал,
но выяснять не пошла. А тут дачник, что напротив живёт, вышел.
- Тёть Ань! Это Жулик натворил! Я ему говорил, что так и не по-людски,
и не по-соседски. А он говорит, что ему так надо. А потом смотрю - двух
коз своих ведёт и у вас прямо на огороде прибивает их пастись. Я ему снова: что же ты делаешь? А он: что козы огороду сделают? Ножки у них
тоненькие...
Некому вас защитить, тёть Ань? Сельсовет рядом, сходили бы...
- Я на него и подумала. Жена у него хорошая, а он... Бог ему судья. Пусть
измывается, слова не скажу. Терпеть несправедливость перед Богом хорошо, -
только и сказала Анна.
Шла к Анне родственница дальняя, увидела, что козы на огороде пасутся.
Остановилась, смотрит в недоумении. А тут Жулик с водой в ведре - напоить коз -
и молотком - перебить их на свежее местечко.
- Это что же, твои козы?
- Мои! А тебе какое дело? Иди своей дорогой!
- Бессовестный! У тебя свой огород, там бы и прибивал! - возмущается
женщина.
- Иди сказал, а то так прибью, тебе не понравится...
Однажды Дмитрий идёт.
- Тёть! А у вас и козы есть? Зачем же вы их на огороде прибили?
Кто ж так делает? И потопчут, и погрызут... А я смотрю - пролом в изгороди
и огород через него весь, как на ладони. Раньше не видно было.
- Митя, и пролом, и козы соседа рук дело. Вон в том доме живёт.
Пусть тешится, Бог с ним... - Сказала и ушла к себе. За вязание взялась,
чтобы успокоиться.
На другой день Анна не увидела коз на своём огороде. Обрадовалась!
Вышла на улицу, а Жулик пролом заделывает. Попятилась она в дом,
словечка и
на этот раз ему не сказала, даже не хотела, чтобы он увидел её.
Вечером тот же дачник, что через дорогу живёт, рассказывает.
- Гляжу, вы с Дмитрием разговариваете. Только недолго. Вы ушли, а он
к Жулику пошёл. Тот, как раз, на крыльце сидел. Не долго они и тихо говорили.
Я и не понял, о чём. Дмитрий сошёл с крыльца и дальше пошёл, а Жулик чуть ли
не бегом к вашему дому. Коз своих забрал с огорода. Ведёт, оглядывается.
А утром сегодня пролом тщательно заделал.
Не знаю, что на него подействовало, но я очень рад!
- И я не знаю, но я тоже рада, - только и сказала Анна.
Катится лето к своему закату. Как-то Жулик с женой работали на огороде,
урожай собирали.
- Лёнь, что-то ты устал вижу... Присядь, отдохни, а я пойду попить тебе
что-нибудь принесу, - жена ему говорит, а на лице её тревога за мужа.
Гулял от неё Лёня по-чёрному, сына на стороне прижил, на лицо - копию свою, правда, не признал его и никогда ничем не помог, но всё ему прощала Катерина, любила или за хозяйственность его... Всё тащил в дом, не гнушался и обманом
добро чужое выманить, за то и прозвали его Жуликом.
- Вот хорошо придумала, иди принеси... Не спеши там, чайку завари.
Пошла Катерина, а как вернулась - далеко её Лёня, не до чая ему...
Полина Петровна тяжело вздыхает. И Катерины нет, и дачника того,
а домики стоят и видно, как тяжко им, бедным.