Хтонь несусветная. Трагедия

Хтонь несусветная. Трагедия.

Действующие лица:
ГОЛОС.
САВАОФ. Мужчина старше 50 лет, принявший неизбежное. 
ТАМАРА. Женщина 45 лет в поисках счастья.
МАРТА. Девушка.
АФОНЯ. Алкоголик, бизнесмен.
НИКИ. Влюбленный.
СЕРЖАНТ. Шуцман.
РЯДОВАЯ. Бочкарева.
ЖЕНЩИНА. Лидер группы физкультурниц.
ФИЗКУЛЬТУРНИЦЫ.
Духовой оркестр.

Эпизод первый. Осень.

ГОЛОС. Слова нашей песни: боль, болезнь, крест, горе-горечь, мука-мучение, несчастие, казнь, пытка, скорбь, огорчение, каторга, Голгофа, мытарство, терзание, маета, патема, патерба, сокруха, тоска, неприятность, тягота, бремя, испытание, терпение, истязание, печаль, беспокойство, замешательство, томление, грусть, кручина, ужас, заклание, гнёт, угнетение, недуг, немощь, немочь, хворь, сокрушение, слабость, обуза, недомогание, расстройство, хвороба, нездоровье, чернота, страдание.
В одной части земного шара была весна, а в другой осень. Там, где была осень, день уже стал короче ночи. В одном сером-сером городе, в самом дальнем углу заброшенного парка, в котором аллеи последний раз мели сто лет назад, а белки вырастали размером с кролика, на некрашеной скамейке, чудом сохранившейся на берегу заросшего пруда с развалившейся беседкой на острове, который торчал гнилой кочкой в центре, сидел мужчина. На вид ему было больше 50 лет. Одет он был не броско, капюшон закрывал лицо, а большие затемненные очки прятали глаза. В нем ничего не выдавало шпиона, который пришел на тайную встречу, потому что он не был шпионом. Сидел он, устремив взгляд в дальний край парка, где старое неухоженное поле сливалось с горизонтом. По расслабленной фигуре было видно, что мужчина не напрягается. Любому прохожему, кто забредал в эту сторону парка, было понятно, что мужчина еще жив, ему тепло и комфортно.   
Мимо скамейки пролегала дорожка, когда-то это была набережная вокруг пруда, но теперь это была еле заметная тропинка между осколками старого асфальта. Тишина и запустение поглотили этот прекрасный уголок вселенной. Там, где сидит человек, который обрел тишину и покой, найдутся люди, которые нарушат гармонию.
Из кустов, закрывающих всю правую сторону от скамьи, поправляя юбку, вышла молодая девушка. Её юбка была короче, чем принято надевать в порядочном обществе в такую осеннюю пору. На первый взгляд, барышня не отличалась от молодых людей, которые не верят в ранний цистит.
Эта девчонка с легкой и трепетной душонкой в порыве страсти готова на подвиг во имя любви или из-за протеста, и неважно, какой сквозняк унесет ее в могилу или на небеса, что одно и то же.  Мечта маньяка по имени Марта.
Положив на скамейку сумку, она села сверху, чтобы не заморозить попу или не замарать модные белоснежные трусы. На мужчину, который сидел в центре скамьи, она посмотрела как на старую привычную мебель. А мужчина не повернул голову, не посмотрел на Марту, он уставился в небо.
Ветер гнал по воде желтые и красные листья, последние стрекозы садились на торчавшие из воды спины толстых и больных лещей, которые бороздили поверхность воды, оставляя на тине четкий кильватерный след.
Марта поковырялась с телефоном, достала наушники и вставила их в уши. Тишина вернулась, но спокойствия не было. Чувствовалась тревожность и бестолковая суета. Даже воробей покосился на девушку и отошел подальше. Мир напрягся, но не приготовился.
Качая ногой, Марта немного дергала головой в такт музыки. Это раздражала все живое вокруг, и только мужчина не обращал на нее внимания.  Прошло около пяти минут, ничего не поменялось, прошло еще столько же, и еще столько же. Марта достала телефон, повозила пальцем по экрану и убрала его в карман. Она поменяла ногу, на которой сидела, блеснув трусами так, что воробей шарахнулся в кусты.
Прошли еще около пяти минут, и еще около пяти минут. Серая мгла растаяла по краям неба и кое-где на оставшихся листьях, по макушкам деревьев появились отблески багрового солнца, но оно быстро спряталось.
Болезненная тоска была на лицах людей. Над куполом этого мира звучало адажио соль-минор для струнных, органа и скрипки соло, написанное Томазо Альбинони незадолго до смерти в исполнении духового оркестра местного управления министерства чрезвычайных происшествий.

МАРТА. Красиво.

САВА. Красиво.

ГОЛОС. На границе неба и земли появилась синяя полоса косого дождя, подсвеченная с одной стороны нетеплым солнцем. Радости это не принесло.

МАРТА. Что видно.

САВА. Даль.

МАРТА. М.

ГОЛОС. Наконец, она замолчала, тишина стояла почти мертвая, только иногда доносился звук пролетающей стрекозы, которая носилась над водой. Когда же они сдохнут? Уже осень. 

МАРТА. Посторожи место, я в кусты схожу.

ГОЛОС. Мужчина почти незаметно качнул головой и не отвел взгляда от горизонта. Девушка соскочила, схватила сумку и скрылась в кустах. Созрел сумрак, еще не наступил вечер, но стало беспросветно тоскливо. Мужчина скромно улыбнулся, уголки губ его вздрогнули, морщинки у глаз потемнели, и в его мире наступила гармония. 

САВА. Спокойно.

ГОЛОС. И потемнело кругом. В тот же больной день, когда торговцы картошкой нового урожая на старом базаре закручивают себя и товар в полиэтиленовые плащи черного цвета, когда голубя не выгонишь на помойку, когда только дети прыгают по лужам и черпают грязную воду в сапоги, на скамейке в заброшенном парке продолжал сидеть мужчина.
Было трудно сказать, насколько ему больше 50 лет, но стариком он не выглядел. Он не опускал головы и смотрел в поле, где в сам его конце было видно разрушенную колокольню. Покосившаяся луковка угадывалась только голой арматурой. И когда вороны садились на крест, только тогда становилось видно облезлый купол. Крест торчал, как пика римского легионера - воткнулся в низкое небо. Из леса вышел человек и подошел к берегу. Он остановился напротив скамейки у воды и встал на корочки. Он был одет в старый солдатский бушлат и обут в глубокие галоши. Он черпал ладошкой воду и пил. Напившись и развернувшись, он выполз на дорожку по плитам набережной. Встал, отряхнул колени, поправил кепку модного бренда, икнул и сел с краю.

АФОНЯ. Нормально.

ГОЛОС. Мир задрожал от его голоса, деревья заскрипели, червяки сжались под землей. Ворона взлетела с церковного креста, до которого было около 10 километров. Страх наполнил пространство. Присев мужчина, вытер руки о штаны и высморкался.

АФОНЯ. Так-то я бизнесом занимаюсь, только сейчас в запое. Извини.

ГОЛОС. Говоря это, он полез в карман темных ненаглаженных брюк, бывших парой от дорогого костюма. Отодвинув полу бушлата, с трудом достал бутылку, посмотрел на нее, как австралийский защитник природы смотрит на жабу Яго, потом встряхнул бутылку и протер рукавом.

АФОНЯ. Будешь?

САВА. Нет.

АФОНЯ. А что так?

САВА. Не вставляет.

АФОНЯ. Не бывает такого, чтобы водка не вставляла. Она всех вставляет. Водка такой продукт, она всегда вставляет, только на поминках долго набирает, а потом и там накрывает. Водка как закат, он всегда приходит. Давай накати, немного. А то одному скучно, хочется поговорить, а если один на стакане, а другой трезвый, то разговор не пойдет.

САВА. Не буду.

АФОНЯ. Болеешь что ли? Я тоже болею утром, пока не похмелюсь, а после опохмела не могу остановиться. Боюсь умереть.

САВА. Умирать не страшно.

ГОЛОС. Жадными глотками, дергая небритым кадыком, Афоня стал пить из горлышка, давясь и морщась. Остановившись, он вдохнул, закрыл рот рукой, замер. Вытер слезы и губы.

АФОНЯ. С моими грехами страшно. Пропьюсь, поеду в монастырь. Побуду там неделю, покаюсь, причащусь, отпустит, поеду на работу. Закурить есть?
 
САВА. Нет.

АФОНЯ. А закусить?

ГОЛОС. Посмотрев на него, Сава засунул руку за пазуху, достал шоколадку и протянул. А мог достать пистолет, выстрелить мужчине в голову и конец.

АФОНЯ. Спасибо. А то трясти начинает. Меня Слава зовут, но знакомые часто называют Афоней. Фамилия у меня Афанасьев. Я недалеко живу, деньги у меня есть, я отдам.

ГОЛОС. Он попробовал аккуратно развернуть плитку, но у него не получалось, и после нескольких мучительных попыток порвал обертку и отломил кусок. Посмотрев на него, как рыбак смотрит на толстого, но полудохлого червяка, он засунул шоколад в рот.

АФОНЯ. Вот дрянь, всего трясет. Но сейчас пройдет. Точно бухать не будешь?

САВА. Нет.

АФОНЯ. А мне надо. Надо успокоиться, колотит.

ГОЛОС. Он сделал большой глоток, вытер рот ладонью, поставил бутылку между ног. Уперся рукой в лоб и завис, глядя в сырую землю. (Большая пауза.)

АФОНЯ. Как жить? Ну как жить то? Все лезут, все советуют, не бухай, бросай, лечись. А если не помогает. Ну не помогает их лечение, Господь Бог, ненадолго помогает, а их психотерапевты не помогают, и что делать. А может мне нравится? Если бы не нравилось, я бы и не бухал, а мне хорошо бухим. Мне пьяным всё пофиг. А трезвым, я всем что-то должен. На работе должен, дома должен, жене должен, дочкам должен, родителям должен. Все хотят, чтобы я был хороший. Когда я трезвый, им хорошо, а мне? Тебе хорошо?

САВА. Хорошо.

АФОНЯ. Я сейчас еще накачу, и мне станет хорошо. Спасибо, пошла шоколадка в жилу. Прости, но надо.

ГОЛОС. Он поднял бутылку, открутил пробку, сделал небольшой глоток, выдохнул, закрутил пробку, поставил бутылку. Откинулся на спинку скамьи, посмотрел вокруг и вытянул ноги.

АФОНЯ. Галоши - мировая обувь и не сапоги, и не тапочки. Я в деревне был, там все в галошах ходят. Наверное, с революции остались, натырили в московских парадных профессорских галош. А что, сносу им нет и сто лет. Я себе тоже взял. И сухо и тепло, по этой погоде в самый раз. Сверху черная, внутри красная, как залезешь так прекрасная. Лакированная обувь колхозного пролетариата. А что сидишь?

САВА. Смотрю.

АФОНЯ. Ну да, каждый волен делать то, что ему хочется. Кто-то сидит на лавочке, а кто-то бухает - свобода. Прости, спросить хочу, а ты совсем не пьешь, или по праздникам бывает?

САВА. Тебе, зачем?

АФОНЯ. Хочу разобраться. Один знакомый совсем завязал, потом на нерве тещу убить хотел. Психика стала сдавать, раздражался по любому поводу, теща приехала, стала пилить, он не выдержал. Оттащили его вовремя. А другой знакомый, пьет только по праздникам, но зато в хлам. И барагозит после второй стопки как черт.

САВА. Ага.

АФОНЯ. Я нормально запойный. Бухаю неделю, потом болею и еду в храм. Раньше мог дома отлежаться, но там жена с дочками. Потом я из дома ушел и, чтобы остановиться, в монастырь еду. Художника одного знаю, он после запоя в психушку ложиться, его там прокапают и выпустят, но тоже не помогает. Через пару недель срывается. Я раньше много работал, шел в офис, ездил по делам в банки, а теперь почти не работаю, деньги есть. Точно не хочешь бухать. Я тогда, с твоего позволения, еще глотну.

ГОЛОС. Приложившись к бутылке как горнист, Афоня сделал большой глоток и зажмурился. В этой темноте мимо него пролетела миллиардная туча черной саранчи. Искры вспыхивали на их глянцевых крыльях, ужас накрыл мир. Он испугался и задумался, стоит ли открывать глаза, вдруг надежды больше нет. Не дай Бог, он так быстро умер. Он прислушался. Тишина.
«Саранча должна трещать, - подумал он, и испугался еще больше, значит, умер и это кромешный ад». Но потом вдохнул и услышал себя. Открыл глаза, ничего не изменилось. Он сидел на скамейке в парке у заброшенного пруда в чужом поношенном бушлате и грязных галошах, держа в руке бутылку. Рядом сидел незнакомый человек. Если бы Афоня был настоящим чертом с района, он бы дал этому мужику бутылкой по голове, но родители назвали его Мирослав, и он был глубинный пацифист.

АФОНЯ. Нет, все равно, все хреново. Ты посмотри, это ужас. Как мы тут живем? Зачем все это. Господи помоги. В чем смысл, вот ты скажи мне, в чем смысл? Бухаешь, живешь, а удовольствия нет. Ради чего все это? Что, и ты не знаешь?

САВА. Знаю.

АФОНЯ. Что ты знаешь? Ну, скажи.

САВА. Время убить.

АФОНЯ. В смысле?

САВА. Живешь, убить время.

АФОНЯ. И что?

САВА. Все.

АФОНЯ. Издеваешься?

САВА. У каждого есть способ убить время. Можно убивать долго и методично, как пишут в книге жизни. Кто-то убивает быстро и необычно.

АФОНЯ. А если спортом заниматься и не пить.

САВА. Умрешь.

АФОНЯ. Ты меня на самоубийство толкаешь? Это грех.

САВА. Умри героически.

АФОНЯ. Во имя чего?

САВА. Во имя бога своего.

АФОНЯ. Мужик ты не заговаривайся.

ГОЛОС. Посмотрев на бутылку, Афоня взял ее за горлышко как дубинку, покосился на мужчину, перехватил, открутил пробку и выпил. Водка встала колом, но усилием воли, через боль и страдания Афоня смог ее проглотить. Он с трудом отдышался, отломил шоколадку и закусил.

АФОНЯ. Ключница, палево. Подавился. Вспоминает кто-то. А ты прав, в такой день сдохнуть милое дело. А если подвиг совершить? Пойти там неверных замочить. А есть организация христианских фундаменталистов-освободителей?

ГОЛОС. Он полез в карман бушлата, достал телефон, отвлекся на него. Долго морщил лоб, щурился и возил пальцем по экрану. 

АФОНЯ. Связь никакая. Не гуглится. (Пауза.) Что делать? Я дом купил за городом, дочкам оставил. Девчонки растут. Музыка, танцы, спорт. Круто все у них. Любят меня. Я им подарки покупаю, но жить с ними не могу. В деревне храм построил, во славу Господа. Зачтется?

САВА. Нет.

АФОНЯ. Почему?

САВА. Для кого строил?

АФОНЯ. Для людей, во имя Бога.

САВА. Люди будут вспоминать недолго. Богу все равно.

АФОНЯ. Ты коммунист что ли?

САВА. Нет.

АФОНЯ. Бог же он все видит, значит, молитва наша доходит до него, дела наши во имя его. Мужик, ты на Бога не гони.
 
САВА. Не гоню.

АФОНЯ. Вот так. Бог он всё.

САВА. Тогда и ты Бог, и я Бог, и утка Бог, и рыба Бог.

АФОНЯ. Умный да?

САВА. Нет.

ГОЛОС. Не глядя на бутылку, Афоня поднял ее и сделал глоток. Водка прокатилась по его луженому горлу как вода в хорошеем унитазе, без лишнего всплеска.

АФОНЯ. Так. Не спорь со мной. Бог - это единственное, что у меня есть. Я жить без него не могу.

САВА. А бухло?

АФОНЯ. И без него не могу.

САВА. Бухло - это Бог.

АФОНЯ. Мужик, не раздражай меня. И так хреново.

ГОЛОС. Он заплакал, плохо заплакал, тихо, некрасиво с соплями. Плакал безнадежно, без истерики, плакал как на похоронах, когда уже не осталось криков и боли, а были только слезы.
Воздух сгустился. Птицы зависли, рыбы высунули рты, стали без звука глотать плотный воздух. Если кто подумает, что так затормозилось время, то он ошибается. Время тут ни при чем. Просто воздух загустел.
Жирные, но редкие капли дождя шлепнулись на асфальт, и показалось, что сейчас прольется мерзкий противный осенний дождик, но воздух разрядился.
Птицы полетели дальше, а из-за поворота вышли два полицейских. Увидев, на скамейке мужчин, они остановилась, постояли минуту, было видно, как они что-то обсуждают, потом поправили ремни, и деловито направилась к ним.

СЕРЖАНТ. Сержант Шуцман.

РЯДОВАЯ. Рядовая Бочкарева.

СЕРЖАНТ. Нарушаете!

РЯДОВАЯ. Ваши документы.

ГОЛОС. Сержант сделал шаг назад, нагнул вперед плечи и отвел руку за спину. Он стоял как герой плохого боевика в ожидании смерти.
Второй полицейский, крупная женщина, чуть старше сержанта внимательно смотрела на мужчин. Афоня выдохнул, полез в задний карман штанов и достал паспорт, из которого торчала крупная купюра. 

АФОНЯ. Пожалуйста, ваше благородие.

ГОЛОС. Рядовая Бочкарева взяла документ, но не стала разворачивать, она твердо смотрела на второго мужчину. Сержант выглянул из-за ее плеча.

СЕРЖАНТ. Предъявите ваши документы.

САВА. У меня нет документов, я в парке.

АФОНЯ. Блин.

СЕРЖАНТ. Мы вас задерживаем.

САВА. Время убьете, и прозеваете преступление, на вас наорет начальство и  лишит премии. Деньги лишними не бывают.

ГОЛОС. Рядовая Бочкарева не глядя, отдала паспорт напарнику, тот развернул его, вынул купюры и молча вернул ей. Она протянула паспорт Афоне.

РЯДОВАЯ. Водку выливай.

АФОНЯ. Водку!?

СЕРЖАНТ. Имя, фамилия.

САВА. Саваоф.

ГОЛОС. Сержант сделал шаг в сторону, пошевелил рацию, задумался на секунду, закашлял и нажал кнопку.

СЕРЖАНТ. Семнадцатый прием, я восемнадцатый, прием.
 
РАЦИЯ. На приеме.

СЕРЖАНТ. Пробей клиента. Прием.

РАЦИЯ. Диктуй.

СЕРЖАНТ. Саваоф.

РАЦИЯ. Ты в парке?

СЕРЖАНТ. Так точно.

РАЦИЯ. Пускай сидит.

СЕРЖАНТ. Принял.

ГОЛОС. Рядовая смотрела на посеревшего сержанта мутными глазами через запотевшие очки и молчала. Все молчали. Афоня перестал сопеть, сержант перестал скрипеть ремнями портупеи, даже учительница в школе № 40 на уроке рисования перестала шипеть на учеников 6 Г класса. Первым пришел в себя сержант и баянист в школе № 25 на внеклассных занятиях по строевой подготовке. Он заорал: «Считаем себе, и раз, и два, и раз, и два».   

СЕРЖАНТ. Вы не видели тут мужчину, примерно среднего возраста, в шляпе, в очках, в сером плаще и с коричневым портфелем.

АФОНЯ. Нет, не проходил.

РЯДОВАЯ. Если увидите, сообщите в ближайший райотдел или позвоните по телефону ноль два. 

СЕРЖАНТ. Если что, мы всегда рядом.

РЯДОВАЯ. А вас, я попрошу покинуть общественное место.

СЕРЖАНТ. Свалил быстро, пока я добрый.

ГОЛОС. Афоня поднялся, протянул руку, мужчина пожал ее и Афоня медленно поплелся по разбитой дорожке, петляя между луж в сторону улицы Профинтерна. На ходу он сделал глоток и спрятал бутылку в карман брюк. Потом остановился, оглянулся, перекрестился.

АФОНЯ. Во имя Господа нашего Бога.

ГОЛОС. Полицейский ткнул его дубинкой в спину, и они скрылись за высокими елями. Из ельника вылетел сизый голубь и сел на край старой бетонной ограды, которая осталась от моста, забытого даже старухами, живущими в поселке вагоноремонтного завода.
Все затихло, вороны уселись на крест развалившейся церкви, глистастые лещи поплыли в дальний угол пруда, мерзкая хандра накрыла всех. В конце дорожки, от которой остались ошметки асфальта, появилась группа женщин разного возраста. Одеты они были в одинаковые плащи, а в руках держали лыжные палки, которые и выдавали в них любителей скандинавской ходьбы. Если бы не палки, то женщин можно было принять за сотрудников избирательного штаба коммунистов в темно-бордовых, почти черного цвета плащах, с грязным, но когда-то алым подбоем. Видимо плащи им достались по нелепому случаю. Всем своим видом они транслировали абсолютную и неизбежную немощь. Голосов их не было слышно.
Одинокий мужчина, засунув руки в карманы и накинув капюшон, почти не шевелясь, сидел на скамейке и смотрел вдаль. Крадучись из-за дерева, вышла женщина. Если ее не разглядывать внимательно, то она казалась молодой, но если заглянуть ей в документы, то становилось ясно, вряд ли она проживет еще столько же. Обычно так долго люди не живут. Женщина встала за спиной у мужчины и начала взглядом сверлить ему затылок. Она старалась не дышать, но это у нее не получалось. Одета она была тепло, практично и красиво.

ТАМАРА. Вы девушку молодую не видели?

ГОЛОС. Мужчина должен был вздрогнуть, но он даже не пошевелил бровью. Он продолжал смотреть на мировой ужас в отдельно взятом уголке парка.
Небо прочертил серый самолет, он летел далеко, звука от его двигателей не было слышно. Белая полоса его конденсационного следа разрезала свинцовое небо на два коржа. Нижний сплющил землю, как гнет и она стала совсем плоской, а верхняя часть неба смотрелась мучительно бесконечной.

ТАМАРА. Мужчина, девушку не видели, дочь потерялась.

САВА. Видел.

ТАМАРА. Где?

САВА. Здесь.

ТАМАРА. Когда? Говорите всё. Я из вас клещами слова должна вытаскивать?

САВА. Днем.

ТАМАРА. Живую?

САВА. Да.

ТАМАРА. Где она, признавайтесь.

САВА. В кусты пошла.

ТАМАРА. Что сказала.

САВА. Место посторожи.

ГОЛОС. Женщина оглянулась, увидела в конце дорожки группу физкультурниц и села на скамейку. Желтые и красные листья загнало ветром в небольшую канаву, там они промокли и превратились в месиво цветом сгустка крови.
Ветер давно стих, вода в пруду ничего не отражала, кроме грязного неба, на поверхности была мучительная гладь.
 
ТАМАРА. Бросила меня, убежала. Ненавидит родную мать. Что ни скажешь, все в штыки, всё делает специально против меня. Холодно, а она в короткой юбке ушла. Скоро голыми ходить будут, залетит, как тогда быть?
Воспитываешь, кормишь, поишь, одежду покупаешь, в школу водишь на кружки разные и на танцы, и в художку, а она не слушает. Что ни скажу, как горох об стену.
Сегодня сбежала, форму на физкультуру не взяла, математику не повторила. Кому она нужна, кроме меня. Всю жизнь на нее положила, всю молодость угробила, а она ведет себя, как будто меня нет. Ладно - нет, так она все наоборот старается сделать. Говорю, чтобы в девять быть дома, а она в одиннадцать приходит. Говорю ей, чтобы надела теплые колготы, а она готова в шортиках убежать. Говорю, не ходи в парк, а она пошла.
Где она сейчас, по каким кустам прячется? Я совсем не такая была, маму слушалась, если что не так, то меня били. Мать схватит что под руку попадет и врежет. А я мягкая, интеллигентная женщина. Не могу ударить, могу только накричать, а потом сома переживаю, страдаю, хоть в петлю.

ГОЛОС. Она открыла сумку, долго что-то искала, закрыла сумку, залезла в карман, достала платок, повертела его в руках, выбрала чистый уголок и заплакала. Всхлипывания добавили в картину мира небольшой, но очень яркий акцент. Это было не горе, это была тоска и бремя.

САВА. А зачем дочь?

ТАМАРА. Ну, она же моя.

САВА. Но зачем?

ТАМАРА. Ребенок мой.

САВА. Зачем ребенок?

ТАМАРА. Я же мать.

ГОЛОС. Женщина еще что-то хотела сказать, уставилась на мужчину, открыла рот и замерла. Мужчина не смотрел на нее, когда он говорил, то не отрывал взгляд от неба, не поворачивал головы, не проявлял интерес. И глядя на него, можно было понять, что ему все равно, ему не нужен ответ.
Женина поправила шляпу, опять открыла сумку, достала пудру, посмотрела в зеркало, выверенным движением припудрила себя, достала помаду, одной рукой открыла колпачок, выкрутила помаду, подкрасила губы - и все прибрала в сумку.

ТАМАРА. Мужчина. Долг каждой женщины стать матерью, это инстинкт. Против природы не попрешь. Если вы таких элементарных вещей не знаете, то, о чем нам разговаривать. Сидите тут в небо пялитесь, ничего не делаете, взяли бы, ну не знаю, мусор убрали, беседку для людей отремонтировали. Надо что-то делать, вы же мужчина.

САВА. Зачем.

ТАМАРА. Затем.

ГОЛОС. Она опять поправила шляпу, одернула юбку, перебросила ногу на ногу. От этой суеты деревья изогнулись, рыбы обернулись и поплыли посмотреть, кто так разогнал волну. Последняя не съеденная воробьями улитка, еще с лета спрятавшаяся за левой задней ножкой скамейки чуть не оглохла. Ее домик чуть не треснул от такой мельтешащей, мелкой, ультракороткой волны.

ТАМАРА. Я ребенка ищу, она могла попасть в беду. Надо помочь.

САВА. Сможешь?

ТАМАРА. Я с вами мужчина сегодня еще не пила. Что бы вы мне тыкали.

САВА. Чем поможешь?

ТАМАРА. Я вам говорю мужчина, постарайтесь ко мне обращаться уважительно. Любая мать сможет помочь своему ребенку. Я все готова отдать за нее. Она кровиночка, деточка моя. А вы невоспитанный чурбан.

САВА. Ищи, не сиди.

ТАМАРА. Где хочу там и сижу. Не ваше дело.

ГОЛОС. Женщина вызывающе отвернулась. И демонстративно стала смотреть в сторону физкультурниц, те как будто поняли ее взгляд и приняли его за призыв о помощи. Собрались и засеменили по дорожке вдоль пруда по направлению к скамье. Даже небеса так напряглись, что последние целые кирпичи в стене беседки, которая стояла на острове в центре пруда, потеряли терпение и стали трескаться, а от напряжения вываливаться. Они шмякались в воду, сползая по мокрой глине. Группа физкультурниц приближались неотвратимо как Иисус на Голгофу. Они стучали палками по земле, звук этот разносился по парку. Их плащи шуршали как миллион крыльев летучих лисиц.
Чернота надвигалась. От такого ужаса умер бы прокуратор. Они поравнялись со скамейкой, на которой сидели мужчина и женщина.
Физкультурницы повернули головы, как по команде: «Экипаж, равняйсь! На флаг и гюйс смирно! Флаг, гюйс и флаги расцвечивания поднять!» Каждая глянула в глаза сначала женщине, потом мужчине.

ТАМАРА. Мы не знакомы. Я его не знаю. Я дочь ищу. Не ваше дело. Что вылупились.

САВА. Здравствуйте.

ГОЛОС. Группа проследовала мимо, ни слова не сказав. И только шепот стелился за ними как сизый дым ядовитых отравляющих веществ на поле сражения во времена первой мировой войны. Улитка подумала, что это газы и заползла глубоко в ракушку.

ТАМАРА. Ну вот, они подумали, что мы знакомы. А я не такая.

ГОЛОС. Вдруг группа женщин резко развернулась и ускорившись, пошла в обратном направлении. Женщина на скамейке отвернулась и проходящие мимо физкультурницы улыбались только мужчине. Скоро стало понятно, почему они изменили направление. Со стороны заброшенного стадиона шел нетрезвый мужчина.

ТАМАРА. Это ваш друг? Теперь ясно. Сидит, молчит, алкаш.

ГОЛОС. Мужчина поравнялся, встал, оценивающе посмотрел на женщину, глянул в серое небо, спертое как дым в рабочей курилке театра оперетты. Опять посмотрел на женщину. Подошел и сел между женщиной и мужчиной.

АФОНЯ. Пить будешь? Женщина, я вас как благородный господин спрашиваю, пить будешь?

ТАМАРА. Как вы смеете ко мне обращаться. Что происходит?

АФОНЯ. Прости друг, но она у тебя нервная. Извини, тебе не предлагаю. И судя по возгласам, она тоже не пьет. Что за день? Одиночество. Даже выпить не с кем.

ТАМАРА. Я не его женщина, мы не знакомы.

АФОНЯ. Мадам, это меняет дело. Могу предложить спирт.

ТАМАРА. Чистый?

АФОНЯ. Нет, чистый я уже не могу пить. Дышать трудно. Я его разбавил.

ТАМАРА. Давайте ваш спирт, а то на улице зябко.

АФОНЯ. Как я рад нашей встрече. Меня мама называла Мир.

ТАМАРА. А меня Томик.

ГОЛОС. Криво выставив локоть, Афоня достал из кармана бутылку без этикетки, из другого кармана вынул начатую шоколадку, обернулся на мужчину, который продолжал смотреть вдаль. Небо темнело. Вороны казались грязными точками, дым от костров, которые, несмотря на запрет, жгли жители трущоб в «нахаловке», стелился вдоль дороги. Женщина открыла сумку, внимательно изучила ее содержание, сунула руку и достала небольшую стеклянную мензурку, которые кладут в автомобильные аптечки для промывания глаз. Дыхнув в неё, она посмотрела сквозь стекло на свет, но день был таким сумрачным, что даже старый след от губной помады она не посчитала нужным стереть. Афоня налил в подставленную тару и вопросительно посмотрел на женщину.

ТАМАРА. За знакомство.

ГОЛОС. Она медленно стала цедить разбавленный спирт, почти незаметно откидывая голову, и не поднимая мензурку. Афоня смотрел на нее зачаровано, но стараясь быть скромным. Женщина допила, отломила дольку протянутого ей шоколада.

АФОНЯ. Господь с вами.

ТАМАРА. Благодарю.

АФОНЯ. Вот ты говоришь Бог не наш.

ГОЛОС. Где-то далеко, на другом краю мира у самолета американских авиалиний на внутреннем рейсе между городами на западном и восточном побережье остановился двигатель. Женщина в парке приподняла брови. Двигатель у американского самолета завелся через секунду. Все, кто заметил, успели испугаться. Старший диспетчер решил уволиться после смены. Давление у него подскочило, а пульс зашкаливал. А еще, кажется, сын подсел на героин и стал писать стихи.

ТАМАРА. Это он так говорит?

АФОНЯ. Он говорит, что наш Бог всё.

ТАМАРА. То есть совсем?

АФОНЯ. Совсем всё.

ТАМАРА. Он, наверное, дурак.

АФОНЯ. Нет, он, видите ли, по-другому думает. Он не такой, как мы. Скажи мне, ты в Бога веришь?

САВА. В какого?

ТАМАРА. Еще выпендривается.

АФОНЯ. Подожди женщина, видишь, мужчины серьезно разговаривают.

ТАМАРА. Что вы сказали, вы посмели мне указывать! Послушайте меня мужчина. Если я согласилась с вами выпить вашего дрянного спирту, то это не дает вам права мне указывать. На колени смерд! Как смеешь ты стоять перед королевой? Раб!

ГОЛОС. Этот крик как выстрел разнесся по парку, достиг дна дупла, на самом дальнем дереве, где от такого адского шума куколка обыкновенного бражника оторвалась от стенки. Афоня, вжал голову в воротник бушлата. Было слышно, как он сглотнул и поперхнулся словом. На этот крик из-за гнилого тополя вышел сержант Шуцман застегивая ширинку. Из-за другого дерева вышла рядовая Бочкарева.
В пруд с резким всплеском шмякнулась или шлепнулась поганка. Все оглянулись.

АФОНЯ. Опять.

ТАМАРА. Спокойно мужчина. Отдайте мне, пока не поздно, бутылочку, я спрячу в сумочку. Она нам еще пригодится. Вы не подумайте, я не любительница абсента. У меня сегодня тяжелый день, от меня сбежала дочь. Вы теряли ребенка? Это невыносимо. А вот этот сказал мне, что я плохая мать.
 
АФОНЯ. А мне сказал, что Бога нет. Убил во мне единственную надежду на загробную жизнь.

САВА. Загробная жизнь.

ТАМАРА. А что вас не устраивает, может быть, вы знаете, что-то больше нас?

ГОЛОС. Рядовая догнала сержанта уже рядом со скамьей. Остановилась, соскребла с сапога комки налипшей черной грязи и уставилась на женщину. Сержант стоял перед Афоней, заложив руки за ремень.

СЕРЖАНТ. Рядовой смотри, опять.
 
РЯДОВАЯ. Это к удаче.

СЕРЖАНТ. К деньгам.

РЯДОВАЯ. Деньги, это от дьявола.

СЕРЖДАНТ. Бог его знает.

РЯДОВАЯ. Женщина, предъявляем документы.

ТАМАРА. На каком основании?

РЯДОВАЯ. Еще одна умная. На основании закона.

ТАМАРА. Для проверки документов должно быть основание.

СЕРЖАНТ. Нахождение в нетрезвом виде в общественном мессе, точка. Это достаточные основания или пройдем?

ТАМАРА. Если так, то конечно. Я готова пройти, только вы же не пойдете?

РЯДОВАЯ. Что такое?

ТАМАРА. Далеко. Придется автомобиль вызывать, а за это вас капитан накажет. Как он будет наказывать не мое дело, вы уж там сами разбирайтесь, но точно знаю за беспонтовый прогон, получите. Как быть, господа полицейские?

АФОНЯ. Какие ваши доказательства.

ТАМАРА. Заткнись.

РЯДОВАЯ. Тогда на месте договоримся.

ГОЛОС. Возникла неловкая пауза. Сержант ковырял носком сапога кусок старого асфальта, рядовая поправила кобуру. Афоня крякнул. Только Сава смотрел вдаль. Пауза затянулась, но сказать было нечего.

ТАМАРА. Говорят, что зима в этом году будет снежная, не слышали?

АФОНЯ. Это к урожаю зерновых.

ТАМАРА. А весна будет поздняя.

АФОНЯ. Это к плохим надоям.

СЕРЖАНТ. Колхозник что ли?

АФОНЯ. Нет, просто по бизнесу в курсе.

РЯДОВАЯ. А может это сопротивление сотрудникам?

ТАМАРА. Это придется доказывать. Протоколом не отделаешься.

РЯДОВАЯ. А дубиной по голове.

АФОНЯ. Весомо.

ТАМАРА. При такой постановке вопроса, у меня нет ответа.

АФОНЯ. Уходим?

ТАМАРА. Отступаем.

СЕРЖАНТ. Стоять!

ТАМАРА. А можно сидеть?

РЯДОВАЯ. Сидеть!

СЕРЖАНТ. Это моя земля. Правила тут буду устанавливать я. Пока я на службе все будет, как скажу. Выполнять.

ТАМАРА. Что, простите, выполнять?

СЕРЖАНТ. Не умничать.

АФОНЯ. Как прикажите.

РЯДОВАЯ. Пасть захлопни.

СЕРЖАНТ. Короче, сейчас встали и покинули расположение парка. И чтобы я вас больше не видел. Правильно я говорю?

РЯДОВАЯ. Так точно.

СЕРЖАНТ. Не тебя спрашиваю.

ГОЛОС. Все обернулись и посмотрели на Саву. Если бы мы могли глянуть в этот момент на них с другой стороны, как в мультике, то были бы видны желтые пунктирные линии траектории их взгляда. Черточка, черточка и буковки «Тю-тю-тю»

САВА. Как хотите.

РЯДОВАЯ. Выполнять.

ГОЛОС. Медленно с огромным нежеланием Афоня поднялся, подал Тамаре руку. Она невежливо посмотрела на полицейских, с видимым презрением поднялась, опираясь на поданную руку. Выпрямилась, медленно повернулась и пошла, но вдруг остановилась, обернулась к полицейским, прищурилась, сжала губы, отодвинула Афоню. Полицейские потянулись за дубинками.

ТАМАРА. Я дочь ищу. Вы не видели девушку в короткой юбке без шапки. Я мать.

СЕРЖАНТ. На танцевальной площадке она была.

ТАМАРА. Благодарю, господа офицеры.

АФОНЯ. Я провожу.

ТАМАРА. До свидания.

ГОЛОС. Наступила тишина и за островом в засохших камышах крякнула утка. Печаль охватила полицейских и передалась всем как радиосигнал. Полицейские грустно стояли, опустив голову, мужчина смотрел мимо них вдаль. Сержант полез в кобуру и достал мятую пачку самых дешевых папирос. Рядовая пошарила в карманах и нашел зашарканный коробок спичек. Сержант долго не мог достать папиросу, а когда достал, то рядовая долго не мог зажечь спичку. Только с 8 раза она загорелась, но быстро погасла, сержант не успел прикурить. Рядовая достала, вторую спичку долго чиркала, спичка вспыхнула, но пошипела и потухла. Сержант посмотрел на рядовую, и медленно положил папиросу в пачку, пачку сунул в кобуру.

РЯДОВАЯ. Если я скажу, что все против нас, тебе легче будет?

СЕРЖАНТ. Нет.

РЯДОВАЯ. А что тогда сердиться.

СЕРЖАНТ. Да ниже некуда.

РЯДОВАЯ. Думаешь, это дно.

СЕРЖАНТ. Нет, это еще не дно. Дно будет дальше.

РЯДОВАЯ. Что они тут сидят? Почему им дома не сидится?

СЕРЖАНТ. Вас спрашиваем, господин, товарищ.

САВА. Окна во двор.

СЕРЖАНТ. А почему они к вам лезут?

САВА. А вы?

РЯДОВАЯ. Пошли беляш купим.

СЕРЖАНТ. С лимонадом.

ГОЛОС. Боль в его глазах, болезнь в его перекошенной улыбке, крест его жизни, горе его, мука, несчастие, страшная казнь, бесконечная пытка, скорбь, мучение, огорчение, каторга вечная, Голгофа смертная, мытарство униженное, терзания душевные, маета, тоска черная, неприятность, тягота, горесть, бремя вселенское, испытание нечеловеческое, терпение, истязание, печаль, беспокойство, замешательство, горечь, томление, грусть, кручина, ужас ужасный, мученичество, гнёт, недуг, немощь, хворь старческая, слабость, обуза, хвороба, нездоровье, чернота адская. Все сразу навалилось на сержанта, окутало и поглотило его.
Спасла его рядовая Бочкарева. Ее приобретенный за годы службы идиотизм был непробиваемым, вся вселенская грусть ее не коснулась, и она, схватив сержанта за рукав, потащила его в чебуречную за беляшами.
Далеко на самом краю пруда, в темных накидках с капюшонами, быстрым скандинавским шагом прошли старушки физкультурницы. Мир угомонился.
Тихо сломалась ветка в кустах, зашуршали листья, треснула вторая ветка и появилась девушка в короткой юбке. Она встала за спиной Савы и погладила его по голове.

МАРТА. Что так долго?

САВА. Так.

МАРТА. Задолбали все, просила же место покарауль. А на танцплощадке духовой оркестр. Что за мужик к матери пристает?

САВА. Местный.

МАРТА. Я тоже местная, а что он мятый такой? Мать, конечно, дает. Никогда не видела чтобы она спирт пила. А мужика этого как построила, а ментов послала конкретно. Оказывается, мать такое может. Только бы не лезла.
Шапку надень, куртку застегни, куда пошла, зачем накрасилась. А я не хочу, чтобы мне приказывали, кто она мне такая?

САВА. Мать.

ГОЛОС. Девушка обошла лавочку и села рядом с мужчиной. Воздух не шелохнулся, рябь не пробежала по воде, не каркнула ворона, не крякнула утка, даже не пискнула мышь, которую поймала кошка в подвали дома, на первом этаже которого мутный олигарх открыл свой первый продуктовый магазин.
Как жаль, что сверчки и кузнечики погибли от холода, вымерли бабочки, и последняя стрекоза уже 20 минут назад упала в воду, ее без всплеска заглотила рыба.   

МАРТА. Я не школьница, я уже совершеннолетняя, у меня возраст согласия. Не надо меня заставлять. Я - самостоятельный человек. Не хочу жить как она. Не хочу с ней жить.

САВА. М…

ГОЛОС. Где-то за гаражами, на краю парка, недалеко от убогих двухэтажных домов, оперившись рукой на ствол сухого клена, стоял мужчина в длинном сером плаще. На нем была шляпа и заляпанные очки в роговой оправе. Со стороны казалось, что он плачет. А может он мастурбировал, а может, задыхался в приступке астмы.
Этой тропинкой давно никто не ходил, только иногда студентки швейного училища, чтобы успеть на звонок к первому уроку, срезали угол и забегали в этот тихий и безлюдный проход. А 40 лет назад, летом, после танцев, сюда могли зайти подростки с тюбиком клея. Но сегодня даже работники соседней мастерской шиномонтажа старались не заглядывать за гаражи.
Осень лежала на земле как ржавый лист мятого железа. Воздуха не было, пахло прелой тиной.
Они сидели и молчали. Она думала о будущей жизни, в которой мягкий ковер на полу, светлый диван, большой балкон и вид из окна на миллион. Там были мужчины, женщины, большая прозрачная чашка с салатом «Цезарь», голый кот, араб массажист с сильными руками. В той жизни было все что надо, маленькое черное платье, мартини, шум ночного прибоя.
Все испортил звук тромбона. Донеслись обрывки грустного вальса, оркестр начал настраиваться.

МАРТА. Пойду. Спасибо. Матери скажи, что сама вернусь, пусть не ищет. И вообще ты крутой. Хочешь, я еще к тебе заскочу? С тобой уютно.
 
САВА. Пока.

ГОЛОС. Марта встала и ушла не оглядываясь. На ходу поправляя юбку и край трусиков, которые врезались в попу. Потом она остановилась, достала из кармана баночку, в которые упаковывают таблетки, вытрясла одну, положила ее аккуратно на язык и, запрокинув голову, проглотила. Медленно развернулась и опять подошла к скамейке.

МАРТА. Витаминку будешь? Полезная, кровь разжижает, чтобы инфаркта не было.

САВА. Нет.

МАРТА. Тогда пока.

ГОЛОС. На этот раз она не пошла по дорожке, а раздвинув кусты, побежала через пустырь на соседнюю аллею. Если бы она перед этим резко повернулась, то, наверное, заметила бы, как на острове в руинах беседки шевельнулся камень. Но она не повернулась.
За островом послышались звуки похожие на всхлипы, но потом стало понятно, что это всплески. Из-за острова медленно выплыл самодельный плот, сколоченный из кусков некрашеного штакетника и старых строительных поддонов.
Молодой человек в черной куртке и черной шапочке сидел на бутылочном ящике и медленно греб кривой доской, из которой торчали гнутые гвозди. Плот еле-еле двигался, при каждом гребке вода набегала на доски. Парень поднимал ноги, чтобы ни замочить обувь, вода отходила, и он делал следующий гребок. Выглядело все печально.
Минут через десять плот причалил к плитам напротив скамейки. Молодой человек долго мучился, выходя на берег. Наступая на край, он топил плот, вода подкатывала к нему и, чтобы не замочить ноги, он прыгал на ящик. Кое-как у него получилось соскочить, плот всплыл и отошел от берега.
Медленно кружась, он стал дрейфовать на середину пруда. Парень вышел на дорожку, посмотрел налево, посмотрел направо, заметил на привычном месте, между старых деревьев группу физкультурниц в темно-пурпурных плащах, которые издалека казались совершенно черными. Перешагнул лужу и присел с краю скамейки.

НИКИ. Любовь - это боль. Больно любить, больно понимать, что любишь и больно от того, что не любят. Это нестерпимая боль. Она давит, душит, жмет в груди. От нее изнемогаешь.

ГОЛОС. Группа физкультурниц вдруг переместилась в пространстве. Только что они были на пустыре за дальними деревьями, а оказались с другой стороны, у площадки, где во времена застоя был теннисный корт.
Молодой человек говорил медленно, он не обращался к мужчине, не поворачивал головы. Он равномерно, как старый метроном, покачивал ногой и говорил протяжно.

НИКИ. Любить – страшно, боишься, что любишь не то, что любишь так сильно, что от этого сойдешь с ума. Страшно понимать, что все время любишь. Все время думаешь о ней. Не видишь ее - боишься потерять, видишь ее - страшно говорить. Страшно и больно вспомнить ее коленки, как она гладит коленки, как она ходит, как стоит и сидит. Любишь все, но это убивающая любовь. Она разъедает мозг и перекручивает сердце в фарш. Когда не знаешь, как любишь сердцем или головой, становится так ужасно, что невозможно закрыть глаза.

ГОЛОС. Он поднял голову и посмотрел в сторону. Физкультурниц на месте бывшего корта уже не было, он повернул голову в другую сторону и заметил темные силуэты на собачей площадке.
В парке было тихо, выгул собак был давно запрещен.

НИКИ. Иногда я смотрю из окна на город, с высоты он кажется тихим, а ночью спокойным. Редкие фонари на улицах скрывают грязные дворовые проезды. Я смотрю вниз и представляю в смертельной тоске, как куплю упаковку таблеток, сожру их, запивая дешевым пивом и выйду подышать с балкона.
Это всё злая любовь, нет доброй любви, потому что любовь, это боль. Но мне страшно глотать таблетки, мне страшно выходить из дома и если бы не она, я бы сидел на диване. Мне надо ее видеть, я хожу за ней как маньяк, я слежу за каждым шагом, куда она, туда и я. А если я не слежу, я умираю от тоски и ревности.

ГОЛОС. Парень отвернулся, достал из кармана салфетку и высморкался. Со всех сторон надвигалась промозглая, холодная, серая, грязная, опустошающая осень. Вызывающая насморк, осеняя слякоть висела на мокрых, голых стволах старых деревьев в этом заброшенном парке.

НИКИ. Любовь - это кошмар. Если любишь, то ревнуешь, потому что ценишь. То, что ценишь, страшно потерять, и ты бережешь и стережешь ее.
Иногда хочется взять молоток и закончить эту любовь. Разбить ее вдребезги как вазу на мелкие куски. Но потом придется мучиться до конца дней, а это еще больнее.
Стою ночью у окна, смотрю в темноту города, повернусь, вижу, как она голая лежит и мирно сопит. Страшно становится. После секса ей нравится обвить меня ногами, а я глажу ее по голове и думаю, какая же эта боль любовь.

ГОЛОС. Мужчина вынул руки из кармана. В руке у него оказался конфета. Он протянул парню, тот посмотрел на конфету, мотнул головой. Стало понятно без слов, что он не хочет брать конфету. Мужчина медленно развернул ее и положил себе в рот.

НИКИ. Тяжело. Тащишь себя, упираешься, света белого не видишь, не разгибаешься. Все тщетно. Не получается. Любишь и все. Ни на минуту не могу оставить, залезет в какую-нибудь историю. Зачем сюда два раза приходила? Зачем по парку бродит? С матерью опять поругалась, а если мать напьется с этим чуваком? Нет в жизни счастья и радости. А если она меня бросит? Мама говорит, что легче станет, а я не верю. Не станет. Будет еще хуже, а куда хуже? Страх изъедает, боль выкручивает, любовь эта не проходит. Что делать, помоги отец. 

ГОЛОС. Мужчина снял очки, достал платок, протер очки. Надел их. Сложил аккуратно платок и положил в карман. Делал он это с очень серьезным выражением лица и очень сосредоточенно.

САВА. Бабушка уже месяц просит полку прибить. Молоток верни.

ГОЛОС. На мир рухнула темнота. Она плюхнулась разом, все превратилось в смутные тени. Люди и деревья слились в серый фон. Мужчины молча посидели еще пять минут. Встали, обнялись и разошлись в разные стороны. И только в 25 главе известной книги, наконец то «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды... Пропал Ершалаим - великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана».

Эпизод второй. Весна.

ГОЛОС. Слова этой песни те же: боль-болезнь, крест, горе-горесть, мука-мучение, несчастие, казнь, пытка, скорбь, страдание, огорчение, каторга, Голгофа, мытарство, терзание, маета, патема, патерба, сокруха, тоска, неприятность, тягота, бремя, испытание, терпение, истязание, печаль, беспокойство, замешательство, томление, грусть, кручина, ужас, мученичество, заклание, гнёт, угнетение, недуг, немощь, немочь, хворь, сокрушение, слабость, обуза, недомогание, расстройство, хвороба, нездоровье, чернота. А - а - а. (3 раза.)
В старом парке, где много гнилых деревьев и кустов с сухими ветками, где не убирают опавшие листья и 30 лет не вывозят мусор, в дальнем углу на берегу покрытого прошлогодней тиной пруда стоит скамейка, которую при изготовлении покрасили коричневой половой краской. Краска облезла, дерево потемнело.
Ранней весной, когда сходил снег, но еще не появилась трава, парк был особенно удручающим местом. Кое-где встречались корявые остатки ржавой железной ограды, местами торчала колючая проволока, валялись сломанные доски.
Ветер гонял по воде пластиковые бутылки. В центре водоема был небольшой остров, виднелись руины беседки. Весна была грязная, неопрятная, уже все оттаяло и размокло. Небо было однотонно серое, дождь весел низко, но не падал на землю, влаги в воздухе было так много, что старая поганка, которая жила в камышах, думала нырнуть и не всплывать, потому что под водой было теплее и уютнее.
Многие не пережили эту длинную зиму, улитка примерзла к железной ножке скамейки и домик ее лопнул. Куколку бражника в старом дупле склевал воробей. Пара лещей в пруду погибли от глистов, голову одного из них доклевывала хромая ворона.
Крест на куполе заброшенной колокольни покосился еще сильнее, теперь птицы не могли на него сесть. Качаясь на ветру, он нестерпимо скрипел. Увидеть его от скамейки невооруженным глазом было невозможно. Слабость как метастазы проникла всюду. Со стороны Путиловского проезда в форме грязно-синего цвета и мятых головных уборах шли два полицейских. А со стороны улицы имени Сизова вышел мужчина средних лет в черном пальто, черных брюках, черных ботинках и черной шапке. Встретились они у скамейки.

СЕРЖАНТ. Ваши документы гражданин.

РЯДОВАЯ. Тебе это надо? Пойдем.

АФОНЯ. Не понял. Показывать или нет?

СЕРЖАНТ. Молчать.

РЯДОВАЯ. Проходите гражданин.

АФОНЯ. Понял.

СЕРЖАНТ. Ну и зачем?

РЯДОВАЯ. А тебе?

СЕРЖАНТ. Порядок такой.

РЯДОВАЯ. Трезвый, пусть идет.

СЕРЖАНТ. Ладно.

РЯДОВАЯ. Пойдем собачников гонять.

АФОНЯ. Спасибо.

ГОЛОС. И они разошлись каждый в свою сторону. Полицейские шли по раздолбанной дорожке вдоль старого пруда направо, а мужчина пошел налево, в сторону заброшенного стадиона и скрылся за поворотом. Прошло пять томительных, бесполезных, пустых минут. Парк оставался безлюдным. Прошло еще три минуты, еще минута, и вдруг пробежала мышь. Это была самая обыкновенная домовая мышь. Если эту пьесу будут ставить в театре, то все, кто сидит ближе пятого ряда, должны вздрогнуть, а женщины завизжать. Когда все успокоятся, только тогда из-за деревьев покажется парочка. Они будут идти медленно, скоро мы узнаем, что это те самые Марта и Ники. Они идут осторожно, она держит его под руку, внимательно смотрит под ноги, а он бережно придерживает ее второй рукой. Одета она в теплое пальто цвета засохшей горчицы, а он в своем обычном наряде спортивного парня.
Если кому-то показалось, что она выставляет вперед живот, то это только показалось. Молодых людей было плохо видно, они, сливаясь с мокрыми стволами деревьев, пропадали за кустами и только когда вышли к скамейке стало понятно, что девушка сунула вторую руку за полу пальто и подвязала ее платком.

МАРТА. Надо же было так навернуться на пустом месте. Это все ты виноват.

НИКИ. Хорошо, пусть я виноват, а ты зачем лезла на дерево?

МАРТА.  Весело было. А теперь больно.

НИКИ. В больницу надо.

МАРТА. Зачем?

НИКИ. Рентген сделать, вдруг перелом.

МАРТА. Не хочу.,

НИКИ. Надо.

МАРТА. Зачем?

НИКИ. Лечить.

МАРТА. Не сейчас. Давай сядем.

НИКИ. Да, пожалуйста.

МАРТА. Где он?

НИКИ. Не знаю.

МАРТА. А кто знает?

НИКИ. Он.

МАРТА. Не прикидывайся.

НИКИ. Не прикидываюсь. Он сам не знает, где он.

МАРТА. Зачем ты глупости говоришь. Сам он вообще не здесь. Я говорила, надо было раньше идти. А если он уже ушел? Ты не понимаешь?

НИКИ. Не понимаю.

МАРТА. Тогда сиди молча. Подождем.

НИКИ. Пять минут и в больницу.

МАРТА. Не хочу.

НИКИ. Надо.

МАРТА. Тебе надо, ты иди в больницу, само пройдет.

НИКИ. А если перелом?

МАРТА. Не командуй.

ГОЛОС. Потянулись следующие пять минут. Парк притих, мышь затаилась в норке, птицы еще не прилетели, а те, что зимовали в парке, полетели в сады и огороды местных жителей, которые возились на своих участках по колено в навозе.
Небо хмурилось, обрывки полиэтиленовых пакетов, выцветших за зиму болтались на кривой ограде между парком и железнодорожным тупиком. Эти заброшенные рельсы должны обязательно пахнуть креозотом. На лице Марты застыла немощь. Время тянулось, как перед казнью.

МАРТА. Пошли в аптеку.

НИКИ. Пойдем.

МАРТА. Я потом ему скажу.

НИКИ. Скажешь. Больно?

МАКРТА. Нет, блин, я прикалываюсь.

ГОЛОС. Они медленно побрели вдоль пруда, в сторону помойки между парком и заброшенной стройкой. Там рядом с вышкой ЛЭП, на кирпичах валялась тельце кошки. Ее задавили бродячие псы. Где-то что-то заскрипело, звук был ужасно неприятный, он вызывал тошноту и смертельную головную боль, это был скрежет и писк одновременно. Неизвестный мужчина в длинном сером плаще, в старомодной шляпе и в красных вязаных перчатках отрывал кусок шифера, под которым было видно кучу тряпья. Может это был его тайник, или он что-то нашел, а может он собирал вторсырье. Этот звук попал в резонанс с криком младенца в роддоме, который находится недалеко от морга, и лампочка в подвале госпиталя ветеранов погасла, лопнула и взорвалась. Ее вкрутил еще прежний электрик, почти десять лет назад.   
На красном велосипеде с белыми крыльями в парк заехал мужчина. Он не смотрел по сторонам, не любовался природой, притихшей перед весенним буйным ростом. Он смотрел только вперед. Проезжая глубокую лужу, он высоко поднял ноги, и чуть не упал, ненадолго потеряв равновесие. Грязная вода покрыла бурыми пятнами раму велосипеда, комки грязи из-под крыльев отваливались на ухабах, мужчина медленно крутил педали. Он не спешил. Это был его велосипед, он его не украл.
Увидев его издалека, женщина в меховой модной кепке прибавила шаг. Она стремилась перекрыть дорогу, но не успела. Мужчина первым подъехал к скамейке. Аккуратно поставил велосипед к ближайшему дереву,  вынул из кармана толстую газету, развернул ее и сел. Только тогда женщина успела подойти, но за пару шагов до цели, поняв, что уже опоздала, она сбавила скорость, и поэтому смогла немного отдышаться.

ТАМАРА. Какого черта? (Пауза.) Какого черта? (Пауза.) Какого черта? (Пауза.)
Так, значит так. Я бегу, а он не смотрит. Я спешу, а он не ждет. Да кто ты такой, чтобы так себя вести? А что это мы на меня не смотрим? В глаза смотреть! Я сказала, в глаза смотреть! (Пауза.) И что нам делать? Она бросила меня. Ушла из дома, собрала вещи, да какие там вещи, взяла сумку с трусами и сбежала. Ушла тайно, как преступник. А я ей, что  чужая? Я мать, у меня сердце болит. Где она? (Пауза.) Говори. Признавайся. (Пауза.) Только подумать, уйти из нормального дома. Одета, накормлена, ухожена, любима, что еще надо? Я ее и причешу, и платье поглажу и поговорю. А она как? Знаешь, как она к матери? Ничего ты не знаешь. Сидишь тут, пялишься. Господи. Ну что ей еще надо? Живи с матерью, мать плохому не научит. Мать лучше знает, как быть, я жизнь прожила. (Пауза.) Сюда придет, скажи, чтобы домой шла, а то всех накажу. Вы меня знаете, я могу. (Пауза.)
Афоня приходил, пить опять бросил, бизнес наладил, к дочкам ездил. Трезвый - приличный мужчина. В церковь с ним ходила, покаялась, причастилась. Легко стало, я теперь горы могу свернуть, не то что дочь в крутой рог, а не будет меня слушаться, я ее без приданного оставлю. Я же ей всю жизнь копила, чтобы не с пустыми руками замуж отдать. С таким мужчиной, как Афоня, в церкви хорошо, спокойно на душе, а в жизни стрёмно, забухает и зарежет. (Пауза.) Ты как думаешь, что мне с ним делать?

САВА. Что хочешь.

ТАМАРА. Спасибо на добром слове, наконец, соизволил рот открыть. Благодарствуйте. Если б я знала, что хочу, то не спрашивала. Может к себе взять, вылечить. Совсем не умеет пить, не в радость пьет, а от страха. Если его к себе взять, то Марта может успокоиться. Начальница на работе мне говорит: «Мужика тебе надо завести». Может попробовать, я же еще ни разу мужика в дом не приводила, там же ребенок. (Пауза.) Короче. Кого первым встречу с тем и судьба. А если ты кого увидишь, молчи не проговорись. Когда земля налетит на небесную ось, не забудь предупредить. Пока.

ГОЛОС. Природа еле выдержала этот шквал, ветки нагнулись, почти опустились к земле, белки ушли на дальний кордон за реку и больше в этот парк до лета не вернуться. Все живое притаилось, а неживое - затихло. Мокрая картонка, прикрывающая окошко в будке кассы у разбитого аттракциона, перестала хлопать на сквозняке. Маленькая собачка, бегающая за мячиком, остановилась от накатившего на нее ужаса, подбежала к хозяйке и попросилась на ручки. Девочка с редким именем Летиция, названная злыми сверстники Поллюция, взяла свою любимую собачку, у которой прошлой зимой то ли от пережитого страха, то ли от лютого мороза загнулись уши, и спрятала за пазуху. Сделала она это как раз вовремя, потому что к незаконной площадке для выгула собак подходили два полицейских. Группа физкультурниц стремительно вывернула из-за угла, но увидав скамейку, женщины сбавили скорость. В их походке чувствовалась устремленность, они выбрали цель. Когда они проходили мимо по своим делам, то палки выстукивали спокойный ритм безразличия, но сейчас это была дробь, призывающая к атаке, и если вы отступали, то вас догонят и разорвут на мелкие части, как заявление на повышение пенсии в городском «собесе» и развеют по ветру, что даже криминалисты не найдут.
А если вы захотите дезертировать из их отряда, испугавшись неизвестного, то вас будут топтать на месте и не дадут шанса. Этот отряд не терпит отступников, ни с какой стороны. Поравнявшись, они заняли плацдарм. Одна села на скамейку, остальные встали сзади. В своих плащах они напоминали хор ветеранов монастыря святого Баклажана. Накидки их, когда-то были темно красного цвета, но сильно выцвели.

ЖЕНЩИНА. Здравствуйте. По радио сказали, что сегодня не будет дождя. Слышали? (Пауза.)Знаете, мы тут занимаемся. Наши подруги интересуются, почему вы не занимаетесь? Спорт - это здоровье. Так?

САВА. Так.

ГОЛОС. Женщина говорила тихо, но напористо, делая большие паузы между словами, и тяжело вздыхала.

ЖЕНЩИНА. Спорт продлевает жизнь, физкультура полезна для здоровья. (Пауза.)
Мы давно тут занимаемся. У нас большая группа, к нам ходят приличные люди. Быть физически активным необходимо, к нам присоединяются в любом возрасте. Потому что за физкультурой сила. Да подруги?

ФИЗКУЛЬТУРНИЦЫ. Да.

ГОЛОС. Группа физкультурниц отвечала хором, но кивали головой не стройно. Они опирались на спинку лавочки, и с трудом выдерживали нервное напряжение, охватившее их.

ЖЕНЩИНА. Все согласны, все за здоровый образ жизни. У нас возник вопрос. (Пауза.) Для кого вы сидите? Если конечно это не секрет. Если вам неудобно, можете не отвечать, но мы видим, что вы сидите, и значит, это кому-то надо. Не может мужчина так просто сидеть. Скажите подруги.

ФИЗКУЛЬТУРНИЦЫ. Да.

ГОЛОС. Давление росло, еще чуть и надо будет вызывать кареты скорой помощи, а для некоторых катафалк. Чтобы не тянуть с прощанием и не переполнять приемный покой городской больницы.

ЖЕНЩИНА. Как известно, мужчина может долго лежать, а сидеть, да еще в парке, не может. (Пауза.) Мы это все хорошо знаем, женщины мы опытные, многое видели. Некоторые по несколько раз были замужем, другие не одного мужа схоронили. Поэтому мы хотим спросить. (Пауза.) Для чего вы сидите? А если сидите, то кому-то надо, так?

САВА. Так.

ГОЛОС. Мужчина не менял интонации, не поворачивался к женщине, когда отвечал. Он продолжал смотреть вдаль, туда, где небо сходится с землей, но как всегда горизонт был затянут сплошной облачностью.

ЖЕНЩИНА. Мы заметили, что к вам подходят люди. Это разные люди - и мужчины, и женщины, и даже полицейские. Вы что-то знаете? (Пауза.) Мы думаем, что Вы - пенсионер. Но так как Вы еще нестарый пенсионер, то, наверное, Вы - военный пенсионер, а если к вам приходят полицейские, то вы - важный пенсионер. Мы так с подругами решили.

САВА. Так.

ЖЕНЩИНА. Хорошо. Понятно. Пусть так.

ФИЗКУЛЬТУРНИЦЫ. Да.

ЖЕНЩИНА. Мы в такие дела не лезем, но вот подруги еще хотели спросить. (Пауза.) Как вы считаете, парк наш, так или не так?

САВА. Так.

ГОЛОС. Женщина глубоко и хрипло выдохнула. Достала платок, вытерла лоб. Ее подруги пошатнулись как будто от взрывной волны. Навалившись на палки, женщина поднялась, медленно разогнулась и сделала неуверенный шаг.

ЖЕНЩИНА. Вот и разобрались, а то знаете, эти недоговоренности, они придают неуверенность. Теперь наше физкультобщество уверено, что все тут наше - и парк, и полиция и даже Вы наш. (Пауза.) Подруги, продолжим занятие.

ГОЛОС. Оглянувшись на подруг, она кивнула. Они вышли стеной из-за скамейки, перестроившись клином, пошли с левой ноги, никуда не спеша. На спинах их плащей была хорошо видна нашивка «Парк наш. ОАО». Это сцена была как уничтожающее все на своем пути цунами, которое прокатилось по хрупкому миру. Они своим напором разрушили всю гармонию. После их пребывания замедлился рост травы, и теперь она вылезет на неделю позже. Когда их группа медленно и равномерно ходила по парку, выстукивая палками ритм: «и раз, и два, и три, и четыре», то все приходило в единое движение и замирало, но после такого наскока, после этой кавалерийской лавины можно было ожидать всего что угодно. Можно было подумать, что сейчас разорвется небо и покажется солнце, зачирикают птички, и что-нибудь блеснет. Но не случилось. Все осталось, как и прежде. Мир пережил. Далеко каркнула ворона. Старый бумажный пакет сделал пол-оборота и скатился в лужу. Мужчина сидел. Было заметно, что он выжат до дыр, как старая половая тряпка в психоневрологическом диспансере. Если бы не сила его осознания, то череп мог и расколоться.
Боевой клин физкультурниц уже рассыпался, и они брели, постукивая палочками в сторону дальней поляны. Мир и тишина сгустились. Мужчина долго сидел, потом встал, взял велосипед и хотел поехать, но заметил, как от противоположного берега отплывает плот. На маленьком плоту стоял человек в черном пальто, в черных брюках и в черных лакированных ботинках. Сава сел.

АФОНЯ. Подожди. Смотри, какая удивительная штука - одноместный плот. Стоишь на сухом, а вокруг вода и никого взять нельзя. Не удержит. Я уже приходил, давно гуляю, вот плот нашел. Дети, наверное, сделали. Кататься на плоту, это не на лодке с девушкой, тут один неверный шаг и упадешь. Какая классная конструкция.

ГОЛОС. Мужчина раскачивал плот, показывая какой он неустойчивый, и как легко с него упасть в воду. Он не кричал, хотя до берега было далеко, но в парке было так тихо, что все слышали его нормально.

АФОНЯ. Как в жизни, да? Везде один, а если сделаешь неверный шаг, то упадешь.

ГОЛОС. Он еще раз качнул плот. Небольшие волны кругами отходили в стороны, использованная салфетка отплыла от берега еще на полметра. Было слышно тихое хлюпанье.

АФОНЯ. Жалко - водки нет. Я сейчас не пью. А так бы круто сидеть тут и бухать, смотреть на все со стороны. Отсюда все по-другому выглядит, чем оттуда.
Жалко раньше не знал, что тут плот есть. Мне последнее время все жалко. Раньше только Бима было жалко. А теперь я часто плачу, когда кино смотрю. А еще мне время жалко. Я же бизнесмен, а главное в бизнесе - время. И вот сижу я в офисе, бумаги раскладываю, и понимаю, что время уходит. А так как я алкаш, то мне по любому поводу выпить хочется. Короче, я зациклился на жалости.

ГОЛОС. Он замолчал, качнул один раз плот и уставился на воду перед собой. В темной воде отражалось его гладковыбритое лицо, ветки сухих деревьев, и развалины беседки.

АФОНЯ. Жалость, какая-то плохая. Есть светлая жалость, ну как бабушку ветерана жалко, или того же Бима, а есть противная жалость, брезгливая. Смотрю вокруг, и мерзко становится, так все это жалко. Иногда просыпается бизнес-жалость, видишь, беседка была? Восстановить бы ее, но денег жалко, потому что она никому не нужна. Я на футбольное поле сейчас ходил, тут недалеко есть забытый стадион, там полная разруха. И по привычке подумал, как жалко, что оно в таком состоянии. Надо отремонтировать. И тут же понял, а зачем. Короче, у меня жалостей накопилось разных, не понять каких. Тупо, надо себя пожалеть, типа время убил, как ты говоришь. Жену бросил, дочки без отца растут. Там вообще отдельная тема. Никому я не нужен. А мне тоже никто не нужен. Мне хорошо, потому что если со мной кто-то будет, то я не хочу, чтобы меня жалели. Они же все меня жалеют.
Жениться хотел, но жалко ее стало. Она же будет каждую минуту ждать, что я забухаю. А зачем такая нервная жизнь. Я до такой степени сжалился, что мне пропитых денег стало жалко. Психологи говорят, что это путь к выздоровлению. Как думаешь? Я в монастыре опять был. Там хорошо, как в тюрьме, только с богом и без надзирателей. Время тянется долго, а думать некогда, каждую минуту занят.
Я сейчас тебя спрошу, только ты не смейся. Ты библию понимаешь? (Пауза.) Я читаю и нифига не понимаю. В Новом завете еще, типа понимаю, он туда пошел, он сюда пришел, там сказал притчу, там излечил, чудо сотворил. Это понятно. Даже закон понятен. Заповеди они и есть заповеди. Не укради, не убей, не трахайся с чужой женой, не жри и Бога люби. Ясно все. Реально. Но остальное не понятно. Как все получилось. Откуда земля, звезды, луна. Про людей понятно, из обезьян получились, не вопрос - биология, клетки, эволюция. А вообще всё откуда взялось? Что взорвалось, чтобы вселенная появилась? (Пауза.) Знаешь? 

САВА. Иди сюда.

ГОЛОС. Мужчина не раздумывая, шагнул в воду и погрузился по колено. Он приподнял полы пальто и побрел к берегу. После каждого шага за ним всплывала сизая тина.
Выйдя на берег, он посмотрел на плот, и вспомнил строчку из пошлой песни прошлого века: «На маленьком плоту». Тьфу! И он опять пожалел себя. Сколько же в мире всякой жалкой грязи.   

САВА. Жалко?

ГОЛОС. Он показал на обувь. Но мужчина разулся, вылил воду, снял носки, выжал их и надел. Еще раз вылил воду из обуви и обулся. Он вытер руки о пальто и посмотрел на плот, который отнесло к острову. 

АФОНЯ. Нет.

САВА. Слава Богу.

АФОНЯ. Издеваешься. Я честно не подумал. Не получилось из меня господа, не смог по воде пройти. Тупой стал.

САВА. Простынешь.

АФОНЯ. Пошли.

ГОЛОС. Они встали, один взял велосипед и покатил его. За другим оставался мокрый след. Вода стекала с пол его пальто. Картина была удручающая. Хотелось промычать грустную песню про мертвых детей. В которой были бы слова: боль, болезнь, крест, горе-горечь, мука-мучение, несчастие, казнь, пытка, скорбь, огорчение, каторга, Голгофа, мытарство, терзание, маета, тоска, неприятность, тягота, бремя, испытание, терпение, истязание, печаль, беспокойство, замешательство, томление, грусть, кручина, ужас, заклание, гнёт, угнетение, недуг, немощь, немочь, хворь, сокрушение, слабость, обуза, недомогание, расстройство, хвороба, нездоровье, чернота, страдание. Когда далеко на западе мины взрывались в полях и комки замерзшей земли взлетали в серое мартовское небо, по старому заброшенному парку шли молодые люди. Им нужна была любовь, но ее не было. Была грубая животная страсть, в которой нет места нежности. Но так как молодые люди шли по парку в холодную погоду, то он не мог залезть ей под юбку, а она ему в штаны. Так и шли. Подойдя к скамейке, они сели.

МАРТА. Опоздали, ушел. Все из-за тебя.

НИКИ. Это я полез на мокрое дерево и упал с него? Надо было проверить, есть перелом или нет.

МАРТА. Я говорила, нет никакого перелома. Что ты за мной таскаешься? Если бы не пошли в больницу, то дождались бы.

НИКИ. Может еще вернется?

МАРТА. Нет, сегодня точно не вернется. Все. Блин.

ГОЛОС. Девушка уронила голову парню в колени и заплакала. Плакала она тихо, не всхлипывая, не завывая. Плечи ее подергивались. Молодой человек, уставился перед собой в землю и насупил брови. В чебуречной, ожила муха. Это было яркое проявление жизни, но ловким движением руки хозяин палатки Стас поймал ее и прихлопнул. Еще не пришло время мух.

МАРТА. Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь. Ты не способен понять.

НИКИ. Прости.

МАРТА. Ты даже не знаешь, за что просишь прощение. Что тебе от меня надо?

НИКИ. Я люблю тебя.

МАРТА. По тебе за сто верст видно, чего ты хочешь и что тебе надо. Ты о чем-нибудь другом можешь думать? У тебя другие мысли есть? Мама роди меня назад.

НИКИ. Я думаю, например, о будущем. 
 
МАРТА. И в этом будущем я твоя жена, да? Зачем? А затем, чтобы ты на правах мужа, когда тебе захочется, валил меня в койку или брал там, где тебе приспичит. У плиты, в ванной, перед теликом в кресле, да? Так ты себе представляешь семейную жизнь? Мне не нужен ежедневно доступный член. Я как-то иначе себе думаю о жизни, а не как постоянный трах. Может, ты в армию пойдешь? Говорят, там порошок подсыпают, что бы желание притупилось.

НИКИ. А вдруг убьют? Вообще любовь, это не только секс, это общие интересы. Будем сериалы смотреть. На концерт пойдем, скоро начнет играть духовой оркестр, а потом можно в филармонию пойти. Что ты вообще любишь делать?

МАРТА. Мечтать. Я люблю сидеть на подоконнике, смотреть на улицу и мечтать о том, как все от меня отстанут.

НИКИ. А чай с варением любишь.

МАРТА. Нет.

НИКИ. Я бы тебе его приносил. Ты сидишь на подоконнике, обхватила кружку двумя руками и мечтаешь, а я подойду, обниму тебя и поцелую.

МАРТА. Опять. А ты не можешь просто отвалить.

НИКИ. Не могу. Если я отойду, то обязательно появится кто-нибудь еще. И ты с ним пойдешь. Вдруг, пока меня не будет, ты влюбишься в другого. А чтобы этого не произошло, мне надо все время быть рядом. Пока я рядом, они не подходят.

МАРТА. Ты диназавр, трагилозавр, плезеозавр.

НИКИ. Нет. Я настоящий мужчина, который нашел свою вторую половинку.

МАРТА. Сам ты половинка.

НИКИ. Да, я половинка большого счастья и, когда мы соединимся, то это будет цельное счастье. А как ты себе представляешь счастье? Это борьба. Любовь, это боль. Когда тебя нет, у меня все болит. А когда ты рядом, я счастлив. Я всех отгоняю, ты только моя. Так устроена любовь. Если ты думаешь, что я отпущу тебя, то зря надеешься. У тебя нет выбора, ты любишь меня. Я конечно, не маньяк, не буду тебя привязывать к батарее, не стану закрывать в комнате, но и просто так, из виду не выпущу. Ты сама подумай. Маленькая, беззащитная, нервная, одинокая, а я для тебя защита и помощник. Я для тебя все сделаю.

МАРТА. Интересно, все мужики такие тупые, когда бабу хотят? Или только мне такой достался? А у тебя до меня женщины были?

НИКИ. Нет, конечно, я тебя люблю.

МАРТА. То есть, у тебя даже бывшей нет и посоветоваться не с кем.

НИКИ. Ты у меня одна, ты звезда моя, ты луч солнца золотого. Ты радость всей моей жизни. Ты - мое будущее и настоящее. Пойдем ко мне.

МАРТА. Нет.

ГОЛОС. Девушка отвернулась. Парень ерзал на скамейке, но скоро тоже притих. Так молча, они просидели почти час. Молодой человек мечтал о темноте, которая скрывает все и видно только ее белое тело. В этой темноте было тихо, их ровное дыхание сливалось в одно, ее стоны были как жалобная песня попавшей в капкан тигрицы. Она кричала сдавлено, жутко. А он поднимал ее на руках и возносился с ней в воронку черной дыры удовольствия. Она думала о том, что пора помириться с матерью. Мама не виновата, она у нее одна. Она несчастная, столько сделала для нее, всю молодость отдала на работе, чтобы они жили хорошо, чтобы она не нуждалась, чтобы выглядела не хуже всех. Марта думала, что пора взрослеть.
В школе №25 на уроке музыки дети разучивали гаммы. Их ровное и мучительное до, ре, ми, фа, соль, ля, си, до просачивалось из форточки и уплывало за соседний дом, где сливалось с грохотом трамваев, идущих по улице Ленина. Мальчик Вова не попадал в ноты и поэтому, когда вырос, стал фотографом.

МАРТА. Пошли. Проводишь.

САВА. Куда?

МАРТА. К маме.

ГОЛОС. Они поднялись и пошли. Из-за старых тополей за ними следили физкультурницы. Они не оставляли их ни на секунду, в ожидании преступления. Они все время ждали преступления, свидетелями которого станут, и будут, хотя бы тем, полезны полиции и стране. В это время сержант Шуцман и рядовая Бочкарева проходили мимо гаражей и направлялись на главную аллею, чтобы разогнать подростков граффитистов, исписавших иностранными буквами старый деревянный сарай у бывшего планетария. От сарая они повернули вдоль пруда, и вышли на тропинку, которая привела их к скамейке. Все замерли и прислушались. Кот в крайней избе за железнодорожным тупиком перестал себя вылизывать, поднял голову, вытянул заднюю ногу и пошевелил ушами. 

СЕРЖАНТ. Присядем.

РЯДОВАЯ. Холодно.

СЕРЖАНТ. Рукавицы положи.

РЯДОВАЯ. Давай.

СЕРЖАНТ. Нам надо серьезно поговорить.

РЯДОВАЯ. Может не стоит?

СЕРЖАНТ. Ну, а что тянуть, все равно надо решать.

РЯДОВАЯ. А отложить никак нельзя?

СЕРЖАНТ. А смысл?

РЯДОВАЯ. Тогда говори.

СЕРЖАНТ. Может кредит взять?

РЯДОВАЯ. Может взятку.

СЕРЖАНТ. Кто мне взятку даст?

РЯДОВАЯ. А кредит?

СЕРЖАНТ. В банке, официально.

РЯДОВАЯ. Хорошо бы взятку предложили.

СЕРЖАНТ. Мне взятками такую сумму три года собирать.

РЯДОВАЯ. А кредит отдавать? Разницу чувствуешь? Брать и отдавать.

СЕРЖАНТ. Сначала я кредит возьму.

РЯДОВАЯ. Ты же уже решил?

СЕРЖАНТ. Нет. С тобой советуюсь.

РЯДОВАЯ. Ты мужчина, тебе решать.

СЕРЖАНТ. Как скажешь.

РЯДОВАЯ. Хорошо бы взятку дали.

СЕРЖАНТ. Для этого надо что-то сделать.

РЯДОВАЯ. Тут ты прав.

ГОЛОС. Достав из кармана блокнот, сержант вырвал листок в клеточку, убрал блокнот. А потом начал гнуть вырванный листок, сосредоточенно проглаживая места сгиба ногтями. Через минуту у него получился цветок. Он протянул его рядовой. Она взяла его и понюхала. Далеко в стороне загудел тромбон, на репетицию парада вышел духовой оркестр. Два раза в неделю, не смотря на погоду, музыканты соседней пожарной части выходили в парк, чтобы тренировать шаг в строю.

РЯДОВАЯ. Думаешь, он в законе?

СЕРЖАНТ.  Нет, тут что-то другое.

РЯДОВАЯ. Что?

СЕРЖАНТ. Разведчик.

РЯДОВАЯ. Тебе везде мерещатся враги народа и шпионы. Я думаю, он авторитет.

СЕРЖАНТ. На разводе бы сказали. А там молчат.

РЯДОВАЯ. У нас говорят, что он чернокнижник.

СЕРЖАНТ. Кто?

РЯДОВАЯ. Колдун.

СЕРЖАНТ. Вы женщины даже в ментовке – женщины. Колдун, скажешь.

РЯДОВАЯ. А кто?

СЕРЖАНТ. Спортсменки говорят, что к нему из правительства приезжают, тут весь парк закрывают и в отцеплении чужие стоят, поняла?

РЯДОВАЯ. Со снайперами?

СЕРЖАНТ. Если такой уровень то, наверное, и снайперы на крышах. Я не видел. А еще говорят, братки приходят.

РЯДОВАЯ. Как они узнали?

СЕРЖАНТ. Думаешь, они бандита от гражданина не отличат? У них же опыт. Знаешь,
какие они отчеты пишут - романы. У них тут каждая третья - учительница, а каждая вторая - медработник.

РЯДОВАЯ. Тогда в авторитете.

СЕРЖАНТ. Нет. Он по другой теме.

РЯДОВАЯ. Колдун тогда.

СЕРЖАНТ. А другие версии есть?

РЯДОВАЯ. Какие?

СЕРЖАНТ. Не знаю.

РЯДОВАЯ. Но и Бог с ним.

ГОЛОС. Как только она произнесла слово бог. С треском, с грохотом разверзлось небо страшным громом. Полицейские пригнули головы. Кот в избе за железнодорожным тупиком шмыгнул под печку. Обвалились остатки крыши у беседки на острове посреди пруда. По воде прошла волна, качнулся плот из старых досок. В сухие стебли камышей отнесло пустую пластиковую бутылку. Город подумал, что это первый весенний гром, но это были учения в военном поселке ракетчиков, из-за которых каждый день закрывали федеральную трассу на три часа. Что-то у них взорвалось.
СМИ сообщили в вечерних новостях, что пострадавших нет. Но через пару дней физкультурницы в парке точно знали, что вдовам и сиротам сказали молчать и пообещали выплатить компенсацию. 

СЕРЖАНТ. Гром.

РЯДОВАЯ. Да ну?

СЕРЖАНТ. Пойдем домой.

РЯДОВАЯ. В магазин зайдем, кефир на завтрак надо купить. 

СЕРЖАНТ. А маньяка по дороге глянем?

РЯДОВАЯ. Как хочешь.

СЕРЖАНТ. Темнеет, самое время.

ГОЛОС. В сгущающемся сумраке приближающейся ночи, за гаражами, между старых колес из ближайшей шиномонтажной мастерской, невзрачный мужчина в сером плаще и мятой шляпе прятал сверток. Во вчерашнюю газету он завернул продолговатый предмет. Мужчина оглядывался и загадочно улыбался. Две бродячие собаки внимательно следили за ним и виляли хвостами как добрые друзья, но по вставшей дыбом шерсти на загривке было видно, что псы готовы порвать любого. Мужчина спрятал сверток, хлопнул в ладоши, и ссутулившись, скорым шагом пошел в сторону людного проспекта, где затерялся в толпе у гастронома. Когда через 10 минут мимо этих гаражей проходили полицейские, там давно на оттаявшей земле простыл след бездомных собак. Скоро совсем стемнело.

Эпизод третий. Зима

ГОЛОС. Три месяца назад. На сугробе в старом парке, вдоль центральной аллеи большими буквами было написано имя врага государства. Подростки-граффитисты выссали его на снегу. Дорожка, которую иногда посыпают песком по цвету напоминала какашку, размазанную по грязной бумаге. Все столбики и ворота на входе в парк были в ледяных наростах собачьих меток. Снег покрывала копоть, сквозь лед, который раскатали девочки из соседнего швейного училища, был виден грязный асфальт и обертки от конфет. Погода стояла противная. Ночной мороз придавил дым к земле. На деревья налипла изморозь и впитала в себя сажу из заводских труб. Хорошо, что последние 30 лет заводы работали редко, но город отапливали углем. Из труб кочегарок валил густой дым. В парке по протоптанным дорожкам, гуськом бродили физкультурницы, два раза в день, утром и вечером проходили полицейские. На скамейке возле замерзшего пруда сидел тепло одетый мужчина и смотрел вдаль. Серое небо сливалось с белой землей. По небу плыли грязные полосы дыма из печных труб. В это же время недалеко от парка, в небольшой квартире с плохим ремонтом, свернувшись калачиком в душе, девушка пела странную песенку. Тельце ее было худым, а слова песни тяжелыми: Боль, болезнь, крест, горе-горечь, мука-мучение, несчастие, казнь, пытка, скорбь, огорчение, каторга, Голгофа, мытарство, терзание, маета, тоска, неприятность, тягота, бремя, испытание, терпение, истязание, печаль, беспокойство, замешательство, томление, грусть, кручина, ужас,  заклание, гнёт, угнетение, недуг, немощь, немочь, хворь, сокрушение, слабость, обуза, недомогание, расстройство, хвороба, нездоровье, чернота, страдание.
Ни старенькая мышка в норке под скамейкой, ни школьники, которые курили за трансформаторной будкой в школе №45, ни учительница рисования, которая в этот день сидела в поликлинике № 2 с насморком, ни бухгалтерша в ЖЭУ №42 Октябрьского района, ни просто Тамара, скопившая денег на путевку в Турцию, которая в это время развлекалась игрой в карты с чеченским беженцем, ни парень, еще не проснувшийся в соседней комнате, никто не слышали этой грустной песни под аккомпанемент духового оркестра в ее голове. Все снежинки давно упали. Самолеты пролетели еще до рассвета.

САВА. Бедненький, ни туда и ни сюда. Ни там и ни здесь, ни богу ложка, ни черту кочерга. Почему ложка, когда свечка. Зачем Богу свечка. Если это способ концентрации на свече, потому что на огонь можно смотреть вечно, то это инструмент медитации как способ остановить внутренний монолог. Но какой монолог с богом, это должен быть диалог, но бог не отвечает потому что в каждом из нас есть бог, оттого что сотворил он нас по образу и подобию.
А если это другой бог, который неизвестно как и что сотворил. Что я знаю про других богов, кроме имени бога Ра из учебника истории про древний Египет - ничего. Что я знаю про чужих богов.
Зачем ему свеча? Если это жертва, то есть подарок, то другой вопрос. Зачем богу подарки? Если всё и так его. Нет во вселенной чужого, если представить себе только одного бога создателя. А из чего он это все создал?
Ученые говорят, что он что-то взорвал. Был большой бум, а потом всё стало разлетаться и возникла вселенная. Дальше всё покатилось, и в какой-то момент зародилась жизнь.
Я не могу представить, сколько во вселенной солнц, сколько вокруг них планет. Что он взорвал, если ничего не было? Из этого ничего появилось всё, что мы видим, не я один вижу, а мы. Потому что есть люди, которые никогда не видели далекие планеты или вирусы, но они про них знают.
Зачем вселенной Афоня? Зачем я? Если мы есть, значит нужны. Нет ничего бесполезного во вселенной. Я - часть вселенной, я - необходимая ее часть. А если эта часть ломается и выходит из строя, то ее заменяют.
Люди рожают новых людей. Это слова из песни. Мозг мой не может очистить память. Я не контролирую процесс, например, вселенная, тоже не может очистить память. А если это глюки и сбои?
Афоня бежит по воздуху и кричит нечеловеческим голосом. Ревет как обезьяна ревун. А потом превращается в песок и ссыпается в лужу. Какие-то примитивные у меня глюки. Глюк невозможно представить.
Но люди продолжают рожать людей. А если перестанут? Что сделает вселенная? Сможет она обойтись без людей? Люди - это часть большого процессора, для продуктивности его  работы все время нужно увеличивать количество людей. А мы думаем, что нам нравится секс.

ГОЛОС. Тишина в парке стояла такая, что мертвым, которых хоронили здесь 120 лет назад, стало страшно. На старых кладбищах, превращенных в парк культуры и отдыха, не страшно только живым. Одинокий лыжник проскрипел за кустами, снегирь со своей кроваво-алой грудкой пролетел в стороне. Комочек грязного снега скатился с берега на лед, оставив неровную белую полоску. Старый астролог, переживший рак, сидел на кухне в доме, стоящем почти на крутом берегу большой реки, и составлял план битвы с демонами. На самом деле он был злым волшебником, которого временно наняли сражаться на стороне добра. Но добро это было с кулаками и мало отличалось от зла. Астрологией он зарабатывал на жизнь, обирая доверчивых женщин. В этот день напротив него сидел Афоня.

АФОНЯ. Расскажи мне, астролог, куда катится моя жизнь? Где пропасть? Вот ты мне наколдовал мир в доме, прибыль в астрале. Или как там? Короче, прибыль и достаток. Любовь предсказал. Гарантируешь, что все будет как сказал? Можно больше ничего не делать, потому что так звезды сошлись, потому что родился я во Льве. Офигительно. Спасибо тебе, волшебник. Дай я тебя поцелую.
   
ГОЛОС. Промораживающая людей до костей своей безжизненностью, мерзкая зима облепила все вокруг. Грязный снег, серый лед, голые деревья, мертвые от голода птицы. В некоторые дни они падали с неба, замерзнув на лету. Собачники, притоптывающие ножками, собаки, поджимающие лапки, чертова зима.
Вонь от выхлопных газов стелется вдоль дорог синей полосой удушливой смерти, угарный дым от печей прячется в низинах и оврагах. Апокалипсис и темнота.
Сумерки начинаются в обед, ночи стоят глухие, в это время людям почти нечего делать, и они ничего не делают. На скамейке в пустом, и мертвом парке, на берегу замерзшего пруда, исчерченного следами ворон, сидит мужчина.

САВА. Чем больше детей, тем эффективнее работает система. Дети это увеличение мощности мира. Мамаши удавят любого за своего ребенка, если это не бракованная мамаша. Если у мамаши отбирать детей в государственный детский сад, а потом в школу, то женщина может рожать ежегодно. За продуктивный возраст она принесет 15 – 20 детенышей. Цивилизация рванет к высотам, потому что численность, то есть масса приведет к качественному росту. Если считать, что количество людей приводит к голоду и упадку, то следует признать, что в 21 веке все живут хуже, чем в 15, а это не так. На самом деле, чем больше людей, тем лучше они живут.
Дети - смысл жизни. Пусть рожают и воспитывают. Главное, чтобы дети выросли до детородного возраста. Миру нужно много детей и не важно, какой они расы. Китайцы первыми одумались и отменили закон «одна семья один ребенок». Высокая рождаемость - это способ выжить системе. Берегите мамаш, у них сложная задача вырастить детеныша. Мозг мамаши настроен на создание благоприятной среды для потомства, в первую очередь, это безопасность. Цивилизации нужны самки.
У женщин есть важнейшая функция, после того как они теряют способность воспроизводить потомство, они способны воспитывать потомство своих детей, тем самым расширяют возможность рожать детей. Бабушка - это мамаша, которая берет на себя дополнительную нагрузку. Чем больше бабушек, тем больше детей. Миру нужны дети, ими питается Бог. Люди нужны только Богу, друг другу люди почти не нужны. Им даже дети не нужны, секс без детей, это изобретение человека, а не божий промысел. Промысел, то есть промышленность бога - делать людей. Он нас разводит. Земля - это человятник или человник, как наш курятник или коровник. Когда женщины пузатые - они прекрасные.

ГОЛОС. Если заглянуть в спортивный зал школы №40, то можно увидеть, как на спортивных матах в углу целуются старшеклассники. От каждого шороха девочка вздрагивала, а мальчик говорил ей: «Не бойся». Рядом со школой, в дряхлой пятиэтажке, спрятавшись в кладовке, первокурсник института культуры фотографировал пенис. Он искал красивый ракурс, чтобы член выглядел прямым и большим, а соседка, получив сообщение с картинкой, поняла, что он крутой мужик, а не только будущий библиотекарь. Во дворе новостройки, похожей на замок Дракулы 21 века, стая голубей клевала дохлую крысу, которую задавила карета скорой помощи, что вывозила трупы из подвала. Сотрудники управляющей конторы каждое утро вносили в подвал мертвецов. Жертвы пандемии нумеровались по спискам и адресам. Это был большой дом, работы было достаточно. Упершись головой в оконное стекло, Тамара смотрела на город, на то, как малыши пинают пустую банку Пепси, как огромный молодой сосед из сороковой квартиры, когда-то подающий надежды писатель, а теперь мелкий подаван в церкви, пьет пиво из пластиковой бутылки на детской площадке. Тома разговаривала с радио.

ТАМАРА. Если по жизни не везет, то в целом все хреново. Сначала как будто прет; есть деньги и мужики, здоровье есть, а потом хлесть и нифига нет. И оно не постепенно рассасывается, а как гильотина разом хрясь и ничего. Пусто. То было, а то нет. Когда хорошо платили, то не копила, а тратила. Поклонники в рестораны звали, можно было выбирать с кем вечер провести. Блин. А потом ни денег, не мужиков разом. Была бы я мужиком, то эта связь была бы очевидной, а не наоборот.
И вот стою я тут одна, да, блин, простая русская баба, дочь жду. И никому я уже не нужна. Может завести неразборчивого и озабоченного студента пока не поздно, сексу будет и до обеда, и после. Где она ходит, дочь называется? Если в подоле сосунка принесет, убью. Или не убью, я же не зверь, я же мать.

ГОЛОС. По радио передали сигналы точного времени. Духовой оркестр заиграл мелодию «Похороны куклы» из «Детского альбома» П.И Чайковского. Когда зимой не идет снег и стоит безветренная погода, мир выглядит как спокойный покойник, но когда идет снег и дует сильный ветер мир готов сделать вас мертвыми. Пурга такой же эффективный убийца, как и сильный мороз. Легкий ветер при среднем морозе коварнее злой мачехи. Если на морозе лизнуть железо, то вы узнает что такое боль. О, да, это слова нашей песни: боль, болезнь, крест, горе-горечь, мука-мучение, несчастие, казнь, пытка, скорбь, огорчение, каторга, Голгофа, мытарство, терзание, маета, и так далее, хорошие слова.
В это трудное время в парке продолжал сидеть мужчина.

САВА. Все болезни от нервов и только сифилис от удовольствия. Все болезни от нервов и только сифилис от удовольствия. Все болезни от нервов, а сифилис от удовольствия. Удовольствие. Секс, секс, секс, секс. И раз, и два, и три, и четыре, держите ритм. Если сбиваетесь, то считайте себе. И раз, и два, и три, и четыре, и раз, и два, и три, и четыре. Секс, секс, секс. Гормоны, гормоны, гормоны, глаза блестят, член мешает жить. Надо найти слова, надо следить за ней, чтобы не ушла, надо кружить вокруг и метить территорию подарками. Надо обладать ей, надо всем сказать она моя, он мой. Ты вся моя, ты весь мой. Я принадлежу тебе, нет, я тебе. Я бы тебя съел, я бы тебя всю съел. Я люблю тебя, нет, я больше люблю тебя, ты не любишь меня, так как я тебя люблю. Нет, это ты не чувствуешь и не видишь, не понимаешь как я люблю тебя. Я убью тебя, я убью его, я убью всех, кто посмотрит на тебя. Ты моя, ты мой. А еще я люблю море. Больше чем меня? А я тогда люблю кильку. Могу, есть ее килограммами, приходится останавливать себя, а то дурно станет. Причем тут килька. Просто люблю и ничего не могу поделать. И тебя люблю, так что ничего не могу поделать. А ты меня как любишь? Любить любить, это замыкание. Он любил любить, она любила состояние любви, ей нужно было чувствовать любовь и быть влюбленной. Любить любовь. Любить, чтобы делать детей или не делать. Секс, секс, секс, мораль, нравственность, этика. Все болезни от нервов, а нервы от любви. Все от любви и сифилис от любви, то есть от удовольствия. Там. (Пауза.) Очень далеко кто-то думает, что он любит Бога. Любовь к богу не бескорыстна, это место в рай, где жизнь сплошное удовольствие и гетеры лежат у фонтана с вином. Там. (Пауза.) Очень далеко кто-то сказал про любовь к родным, это не любовь, это врожденное чувство принадлежности к роду, это часть безопасности, показывать признание группе, почитать старших, признавать правила рода. Любовь - это секс, секс - это новый род, секс - это дети, которыми питается Бог.

ГОЛОС. Сколько людей этой зимой убьет сосульками. Их давно никто не сосет, они свисают с грязных крыш, отрываются, падая, разбивают головы случайным прохожим.
Дворники стараются быстрее убрать кровь с тротуара. Даже кровь быстро становится не алой, а бурой. Синицы слетаются клевать ее, но дворники отгоняют птиц метлами. В спальне, с наглухо задернутыми шторами и выключенным светом сидит Ники. Он пристально вглядывается в темноту, в которой почти ничего не видно. Он знает, что под одеялом лежит девушка, которую он любит. Он смотрит в ее сторону и что-то шепчет.       

НИКИ. Мосгаз - Ионесян, Головкин, Балашихинский потрошитель Ряховский,  Спесивцев, Доктор смерть Петров, Битцевский маньяк Пичушкин, Копытов из Барнаула, Седых, Ирина Гадамайчук, бывший мент из Ангарска Попков, его величества зло, князь чистого ужаса – Чикатило. Бабушка просит папу прибить полку, надо не забыть вернуть молоток.   

ГОЛОС. Единственный туалет в парке давно покосился. Его построили из шлакобетона во времена глубокого застоя. Выгребную яму никогда не чистили, в морозы туалет выглядел как вход в ад. На стенах снаружи были замерзшие подтеки, а зайти в туалет рисковали только те, у кого отсутствовало чувство брезгливости. На гвозде, в женской части туалета, у оторванной двери висела старая книга. Многие страницы были вырваны, книга начиналась словами: «Если, как сказано, завоеванное государство с незапамятных времен живет свободно и имеет свои законы, то есть три способа его удержать. Первый — разрушить; второй — переселиться туда на жительство; третий — предоставить гражданам право жить по своим законам, при этом обложив их данью и вверив правление небольшому числу лиц, которые ручались бы за дружественность государю. Эти доверенные лица будут всячески поддерживать государя, зная, что им поставлены у власти и сильны только его дружбой и мощью. Кроме того, если не хочешь подвергать разрушению город, привыкший жить свободно, то легче всего удержать его при посредстве его же граждан, чем каким-либо другим способом». Неровным строем мимо туалета прошла группа физкультурниц в зимних куртках предприятия «Гортоп». А мужчина все сидел и смотрел вдаль. Что тут скажешь?

САВА. Господин покинул их в самый разгар поединка, он оставил подданных и, проникнув в подвал, встал на колени помолиться господу. Город поник, в панике покидая предел государства, поклонники господина грабили госбанк. Гнать беспредельную глупость господь не запрещал. Глупость и государь господствуют над головами. Где граница глупости, там граница государства. Гы – гы – гы.
У вселенной нет размера. У господа Бога нет предела. У жадности нет оправдания глупостью. Собираясь в группу, принимаешь правила. Отказавшись от правил, группа вправе лишить гражданства. Государство, это глупость. Нет господина, который обладает правом господа, а господа нет над глупым господином. Га – га – га, гогочут гуси. Говорите гражданки, говорите, глядите гражданки глядите, гуляйте гражданки гуляйте. Гармонизируйте гонорар.

ГОЛОС. Бред. (Пауза.) Больной. (Пауза.) Бесполезный. (Пауза.) Белка, которая в эту суровую зиму была вынуждена пересечь по льду широкую реку, пробежать по частному сектору, прячась от злых собак и котов, провела день в тесном дупле. Почувствовав смертельный голод, она проснулась, высунула нос, уловила вонь, и решила бежать. Она махнула хвостом, единственная снежинка соскользнула с ветки, медленно падая, легла на коленку мужчине, который сидел в парке, смотрел вдаль и выглядел вполне нормальным. Никто не мог заглянуть ему в голову, даже доктор Строганов. Доктор в это время принимал зачет у студентов и уже давно хотел курить. Председатель физкультурного общества ветеранов писала сообщение.

ЖЕНЩИНА. Вируса нет, его придумали враги, фашисты уничтожают нашу культуру, кто в это время не с нами, тот против нас. Только пропаганда, только принуждение. Мы научим их Родину любить. Кто знает, как отмазать внука от армии? Пишите в личку.

САВА. Сила это страх. Сильный боится, что он не страшный. Страх, который он внушает демонстрацией силы - это проекция его собственного страха. Всем страшно и сильным, и слабым. Сильные боятся слабых, поэтому вооружаются и показывают свою силу. Слабые боятся сильных. Страх как клей. Бесстрашных нет. Страх совсем не нужен миру, ни любому Богу, ни вселенной. Бога бояться - в храм не ходить.
Страх нужен людям, чтобы показать власть. Чем больше страх, тем сильнее власть. Обличая себя властью, человек получает страх. Уволят, провалят, убьют, разорвут, кинут, предадут. Страх рождает силу. Сила рождает власть. Власть, это сильный страх. 

ГОЛОС. Два полицейских, выйдя на собачью площадку с разных сторон, отрезали пути отступления девушке с маленькой собачонкой. Собака постаралась укусить сержанта за ногу, но не смогла прокусить валенок. Девушка упала на колени перед рядовой и запричитала: «Не убивайте, пожалуйста, я заплачу сколько надо». Вытирая слезы, она притянула собаку за поводок, спрятала ее под себя и они дружно описались от страха.

СЕРЖАНТ. Нарушаем.

РЯДОВАЯ. Триста.

СЕРЖАНТ. Каждому.

РЯДОВАЯ. Юморист.

ГОЛОС. Темнело. В одном городе, где днем страшнее, чем ночью, потому что на улицу выходят люди. Где фонари выключали ровно в 22 часа и наступала мучительная, но безопасная темнота, в дальнем углу заброшенного парка, на берегу заболоченного пруда, на разбитой набережной стояла скамейка. Было все нормально, скакали белки, скребли мыши, люди на свой страх и риск выгуливали собак. Этот покой охраняли полицейские, два раза в год пожарные маршировали под музыку духового оркестра. В городе было все что надо; любовь, разруха, жалость, секс, алкаши и женщины среднего возраста, желающие надежных чувств. На стройке жили бродячие собаки, а на мусорной куче бездомные люди искали что-нибудь полезное.
Однажды БОМЖ в груде старых колес нашел сверток, в котором был золотые часы, 7 цепочек, 4 крестика, две подвески с искусственным камнем, кольцо обручальное гладкое 5 штук и другие ценные вещи. БОМЖа задержали, судили и приговорили к пожизненному сроку, он признался в нескольких изнасилованиях и убийствах.
В городе были театры, музеи, школы, институты и даже институт культуры. Это был нормальный город. Просто время было такое. Из письма Марты. Адрес. В.Ч 123456. «Дорогой Ник, все круто. Твой отец - единственный человек на земле, который умеет слушать. Спасибо. Жду, верю, надеюсь, люблю. На веки вечные твоя Марта»
Где-то в маленьком поселке, спрятанном на крайнем сервере, под звуки духового оркестра шла погрузка военнослужащих в самолеты. На его борту было написано: «Не оставим надежды» Три восклицательных знака. Во всей этой истории самым светлым пятном остались трусики Марты прошлой осенью.

Затемнение.
Конец.