Госпиталь

— Рядовой Парамонов!
— Я!
— Ко мне! Упор лежа принять!
— Иди в жопу, Калина!
— Ты че? Я же твой командир, ты мои приказания выполнять должен. Упор лежа принять!
— Я-я — головка у коня. Мне похрену, сколько у тебя лычек. Ты решил начать своих строить? Смотри не надорвись, товарищ сержант.
— Рядовой Парамонов на месте! — Калина посмотрел злобно и заорал вдвое громче прежнего. — Остальные упор лежа принять! Раз-два! Раз-два!
Варька Парамонов закурил. Мятая полусырая «прима» отчаянно сопротивляясь, затлела, неохотно выпуская жалкую струйку горького вонючего дыма.
Сержант Калиниченко тоже хотел курить, и вид наслаждающегося первой утренней сигаретой Варьки, к тому же опозорившего того перед солобонами, приводил его в бешенство.
— Мирон! — орал он на распластанных на снегу солдатиков. — Не филонь, сука! Гибрид, выписываю тебе два лося, после зарядки доложишь своему сержанту, я проверю! Каспер, слоняра, я тебе прямо сейчас фанеру пробью!
Калина сам понимал, что зря он наехал на Варьку, все-таки они одного призыва и задирать своих ну совершенно ни к чему. Но чего-то его занесло в это утро, да еще и перед салагами, так что уже и отступать поздно. А извиняться он не привык, никогда еще не опускался до такого унижения. Его доармейская жизнь мало чем отличалась от нынешней. В родном, богом забытом рабочем поселке, где алкоголь и уличные драки — неяркая бытовая рутина, он, уже битый-перебитый, к своим восемнадцати годам был морально готов к первой ходке на зону. Но вовремя запаниковавшие родители, сунув денег военкому, упекли его в армию. Он в два дня влился в армейскую жизнь, узнал все входы-выходы и с презрительным любопытством смотрел на ровесников, которые, как стадо овец, попавшее на бойню, глазели на все вокруг с нескрываемым ужасом и жались друг к другу под грозными взглядами и дешевыми подколами «дедушек». И, конечно, хоть он и не стремился никому помогать, но не было в части салаги авторитетнее него.  А властью Калина откровенно наслаждался. «Пойми, — учил он своего земелю в курилке, — чем меньше оглядываешься по сторонам, тем быстрее идешь, чем меньше сантиментов, тем яснее цель. Прешь вперед буром, ни шагу назад. Чуть зазевался, замешкался — значит, слабак, сожрут сразу. Если ты победил — значит, прав, а виноватым всегда останется проигравший». 

Батальон правительственной связи, маленькая воинская часть человек на двести, затерянная среди холмов Тульской области, была завидным местом службы для середины 90-х.  С неплохим снабжением и довольно интеллигентными офицерами.  Недостаточно крупная для беспредельной дедовщины, и все же не точка в тайге, где можно удавиться от скуки.  Небольшая территория была наспех, но по-домашнему обустроена частью, поспешно выведенной несколько лет назад из Восточной Германии. Плац, едва вмещающий весь личный состав на утреннем разводе, кухня, оборудованная в снятом с колес автобусе с заваренными листовым железом окнами и одна-единственная одноэтажная казарма, выходящая задними окнами на густой лиственный лес — мечта самовольщика. А рядом, в двух километрах, небольшой, на пару-тройку тысяч жителей поселочек. Безработицы там почти не было, а вот алкоголизм свирепствовал. По пятницам на обочинах немногочисленных дорог десятками лежали упитые мужики, не доползшие до дома. Женщины с фонарями в руках бродили вдоль темных улиц и среди этих полутрупов разыскивали своих, а опознавши, уносили домой.
— Рота, зарядка закончена! В расположение бегом марш! — С облегчением заорал Калина, но тут же спохватился. — Эй, куда, черти, помчались! Отставить! Шагом марш, товарищу сержанту покурить нужно.
 Молодые обрадовано сбавили темп, а старички, поотстав на пяток шагов, дружно закурили. Калина, обдумывая, как бы разрешить конфликт по-тихому и без собственного морального ущерба, покосился на Варьку, но встретив его взгляд, неожиданно для себя вдруг сделал страшное лицо и чиркнул большим пальцем по горлу.
Утро было, будто по заказу: тихое, ни ветерка, ни мороза. Небо еще вчера накрыло лес уютным мягким черным одеялом, но сейчас ночь уже треснула на востоке, и солнечный свет нового дня стал протискиваться сквозь тучи в этот девственный, пока еще спящий лес. Фиолетовый снег начал потихоньку линять, и пока они добрели до ворот своей части, стал как вареная джинса — приятно-голубым с прожилками синих теней.

                ***

— Товарищ рядовой! Товарищ рядовой, просыпайтесь!
Варька перевернулся на другой бок и постарался занырнуть поглубже в прежний сон. Но этот тревожный шепот не давал ему погрузиться, вытаскивая на поверхность гадкой реальности. Он окончательно проснулся и лежал, не открывая глаз.
— Товарищ рядовой, ну просыпайтесь же!
Варька резко сел на кровати и посмотрел на часы — полтретьего ночи. Добудившийся его дневальный испугано отпрыгнул в сторону. И зашептал оттуда: «Вставайте, пожалуйста! Вас товарищ сержант Калиниченко зовет».
Но увидев, что Варька лег обратно, зашептал снова:
— Товарищ рядовой, он все равно не отстанет, с дембелями бухает. Снова меня пришлет.
— Ладно, — проворчал Варька хриплым со сна голосом, — передай ему, пусть идет в жопу. Щас я подорвался, побежал среди ночи!
 — Эх, — дневальный расстроенно выдохнул, махнул рукой и неторопливо побрел куда-то в глубину казармы, где бубнили несколько голосов и позвякивала посуда. Вернулся он меньше, чем через минуту, и снова зашептал дрожащими губами:
— Товарищ рядовой, ну пожалуйста! Мне товарищ сержант приказали вешаться, если я вас не приведу.
— Вот и вешайся, — проворчал Варька, поудобней сворачиваясь под одеялом и проваливаясь в трясину сна, — тебе по сроку службы положено.

Из сна он вылетел, как из пушки, и, пролетев пару метров, грохнулся на линолеумные плитки «взлетки» — длинного коридора, визуально разделяющего всю казарму на две равные части. Упал удачно, на бок, совсем не отбив ни локти, ни колени, сразу подскочил и оглянулся вокруг. Перед ним стоял ужратый в дым Калина, а чуть поодаль четверо мелко дрожащих солобонов с Варькиным матрасом в руках.
— Ну, Парамон, — плотоядно ухмыляясь, прошипел Калина, — посчитаемся, у кого сколько лычек.
— Иди проспись, Дуремар, — ответил Варька, хватая правой рукой табуретку, с которой посыпалась чья-то одежда, — не лезь, пожалеешь.
 — Ты че, Парамон, совсем голимый? Ты еще не понял, кто тут командир? Скажи мне: виноват, товарищ сержант, извините, и можешь спать дальше.
Варька ничего не ответил, но с силой размахнувшись, швырнул табуреткой в Калину. Тот, с трудом сохранив равновесие, увернулся, а табуретка пролетела чуть дальше и, зацепившись ножкой за  спинку кровати, развернулась и рухнула в проход. Оттуда раздался хрустальный звук бьющейся посуды и могучий матерный рык.
В проход вылезла парочка дембелей в расшитых парадках. Погоны оторочены бахромой, аксельбанты до пояса, от обилия значков и медалей даже в полутьме рябит в глазах.
— Калина, ты совсем обурел, — забасил один, — ты че, думаешь, если с дембелями пьешь, тебе уже совсем все можно? Чересчур расстегнулся? Мы тебя щас обратно затянем.
Калина пьяно развернулся к ним, три секунды молча фокусировал мутный взгляд и выдал:
— Вы че повылазили, старичье дембельнутое, гопники сраные? Вырядились, как на панель, я сам щас застегну вас в деревянные костюмы, домой в консервных банках поедете. А ну, кто самый борзый? Поди сюда, я тебе глаз выдавлю.
Дембеля были потрезвей и с готовностью кинулись в драку. На подмогу им, с хрустом давя сброшенную на пол еду, подтянулись еще двое. Калина драться, в отличие от Варьки, умел. Он хоть и нетвердо стоял на ногах, но минут пять продержался. Варька первым делом выбил дужку со спинки ближайшей кровати и только повернулся к нападавшим с занесенной над головой сверкающей никелем трубой, как нырнул в темный колодец и падал туда бесконечно долго, пытаясь оглянуться на свой затылок, где вспыхнул, разбрызгивая обжигающие искры, бенгальский огонь.

Падение было мягким, а пробуждение — совсем наоборот. Головная боль вонзилась в макушку, сцепившись своими многочисленными холодными щупальцами над горлом. Варька открыл глаза и первое, что увидел — черные резиновые шлепанцы, на которых белой краской было криво выведено «Пилюлькин». Художник начал писать размашисто и красиво, но не рассчитав длину слова, скомкал и прилепил последний слог уже куда-то к подошве. Шлепанцы нетерпеливо переступили и выматерились. Варька поднял глаза, из шлепанцев торчали волосатые ноги, заканчивающиеся у колен очкастой головой.
— Варфоломей, — сказала голова голосом фельдшера младшего сержанта Игоря, — очухался? Давай вставай, только осторожней, тут битое стекло. Меня с кровати подорвали, сказали, что ты труп.
Варька сел, почувствовав, что все лицо мокрое, отер его рукавом нательной рубахи — ткань мгновенно покраснела.  Игорь встал с корточек, еще раз выматерился полушепотом и помог Варьке подняться:
—  Пошли ко мне в медпункт, я тебя там гляну.
В медпункте витал тонкий аромат смеси йода и формалина, ртутные лампы, разом загудевшие, будто разбуженный пчелиный рой, резанули равнодушным светом по глазам и холодком — по телу.   
— Да, нормалек тебя бутылкой приложили, — сообщил Игорь, смыв кровь с Варькиной головы, — но ничего страшного, два больших пореза, и даже шить не нужно. Да и не особо видно — волосы закрывают, да шапку пореже снимай.
— А как там Калина? — спросил, немного придя в себя и успокоившись, Варька. — Не убили его?
— Не, на улице блюет. Хоть и хорошо его отделали, но уверяю тебя, через три дня опять с ними пить будет. Характер у него такой, непотопляемый он парень.
— Говно он парень.
— Я и говорю — непотопляемый. А вот как ты сейчас с дембелями жить будешь, даже и не знаю, —задумался Игорь, — давай-ка, я тебя с сотрясением отправлю утром в госпиталь. Симптомы легкие: туман в голове, на ногах стоишь плохо, головная боль, тошнота и рвота. Но, запомни, это симптомы на первые два дня; диагноз поставят — расслабься и отдыхай. Я напишу рапорт, что ты со второго этажа кровати навернулся, ложись сегодня здесь, а завтра машина пойдет в Тулу и тебя заберет.
 — Как я на втором этаже очутился? Я же на первом сплю.
— Слушай, может, у тебя и правда сотрясение или даже ушиб мозга? Че-то плохо соображаешь. Вы мне что, хотите тут Карабах устроить? А мне совсем не спать, шить вас по ночам? Давай, ложись, я тебя на всякий случай на ключ закрою — аспирин на столе, выпей штуки четыре, может, и поможет чем.
— Спасибо, Игорь.
— Да идите вы все, так меня достали. Вот дембельнусь через восемь месяцев, забуду все это дерьмо, как страшный сон. Вообще никогда вспоминать не буду.   

                ***
Госпиталь встретил Варьку не ожидаемой вонью хлорки, карболки и утренних анализов, а давно забытым ароматом домашней выпечки. Он втянул этот гостеприимный запах обеими ноздрями до самого илистого дна просмоленных лёгких и ущипнул себя, не вынимая руки из кармана. Вскоре, переодетый в новенькую синюю пижаму, недоумевающий Варька был отправлен отдыхать в четырехместную палату, где выбрал из трёх свободных коек одну-единственную у окна. А когда спустя пару часов проснулся, обнаружил на тумбочке у кровати стакан компота, накрытый салфеткой, придавленной бежевой шестеренкой коржика. На кровати напротив, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, сидел черноволосый парень и с беспокойным интересом, постоянно ерзая и двигая головой, словно куда-то заглядывая, неотрывно пялился на Варьку.
— Привет, — Варька разлепил пересохшие губы и кивнул на компот, — это ты постарался? Я не заказывал.
— Не, не я, — улыбнулся приветливо чернявый, — это наша повариха тётя Галя. Узнала, что приехал новенький, прислала подкрепиться. Завтрак ты пропустил, а обед ещё через час.
Варька подозрительно посмотрел на парня, отломил кусок коржика, пожевал: «Нет, точно не сон, хотя, может быть, просто галлюцинация… или, например, кома. Да и хрен с ним, хоть покайфую немного». Он потянулся, как кошка, «от ушей до хвоста» и, снова посмотрев на чернявого, строго спросил:
— Ты кто, солдат?
— Костик.
— В смысле?
—  Сосед по палате. Рядовой Шмелев, войска ПВО, — отрапортовал тот, впрочем, не меняя позы, и сконфужено добавил, — лежу второй месяц. Энурез.
— А срок службы?
— Пять месяцев и двенадцать, почти тринадцать дней.
— Годится, Костик. Тебя как врачи-вредители с энурезом в армию призвали? Недоплатил?
— Да у меня уже белый билет на руках был, — неожиданно вскочил и возмущённо заакал Костик, — а они домой с ментами пришли и все равно забрали. Адвокат сказал, что лучше не сопротивляться, а добиваться комисcации через госпиталь. Вот так я и живу, месяц — служба, месяц — госпиталь, два — служба, и опять госпиталь.
— Да ты чего так разбушевался, москвич? Ты кем на гражданке был? — Варька уселся поудобней и, подоткнув под спину две подушки, взялся за компот.
— В подтанцовке у Огурца работал, — ответил Костик и, поймав Варькин испуганный взгляд, продолжил, — у Лемоха, который группа Кармэн. Он Огурцов по паспорту.
— Рассказывай, — потребовал Варька, приканчивая компот, — человек интересной судьбы!
— Да с ребятами ещё в школе техно-танцами увлеклись, и все время этим только и занимались. Каждое движение разбирали, заучивали, а года через полтора попали к огурцовому менеджеру на просмотр. Всего шестерых взяли из полсотни человек. Моих друзей, например, не приняли.
— И как они, тоже где-то танцуют? — нетерпеливо перебил его Варька.
— Не, не сложилось у них. Славка в МАИ поступил, а Севка в военное училище, кажется, тыловое. Ну, у него дед генерал, там все схвачено.
— Ну, а дальше?
— Чем дальше, тем лучше. Поездки, гастроли, поклонницы, — мечтательно произнес Костик, но спохватившись, поправился, — не мои, конечно, кто нас в подтанцовке видит. Но до Огурца им не дотянуться, а мы подоступней, — вот на нас и отрывались. Жизнь была просто сказочная, а тут армия подкралась. И главное, я был уверен, что все предусмотрел, энурезом запасся, когда ещё и шестнадцати не было. По сусекам, гады, выгребают.
— Как бы ни готовили нам чего, Украину там или Молдавию, — задумался Варька, — уже чтобы белобилетников в строй гнать, нужна серьёзная причина. Ну, меня вряд ли комиссуют, а ты давай, дожимай, а то Лемоха подводишь, концерты ему срываешь. Мало мочишься, неубедительно.
— Зря смеёшься, — Костик проворно вскочил в центр палаты и начал ритмично извиваться, подпевая: — В Багдаде всё спокойно, в Багдаде всё спокойно, и спят седые воины на золотых коврах. В Багдаде всё спокойно, в Багдаде всё спокойно, и только недоволен судьбою падишах, судьбою падишах...
Получалось у него вполне профессионально, и Варька уже приготовил руки для аплодисментов, но тут в открытую форточку влетел снежок и, разлетевшись брызгами, влип в стену, заставив танцора испуганно присесть. Варька вскочил и бросился к окну: на улице, задрав головы вверх, маячили два охламона в коричневых госпитальных халатах и серых военных шапках.
 — Извините, — пробасил один, завидев в форточке незнакомое сердитое лицо, — нам бы Костика.
– Он на процедурах, – ответил Варька, даже не моргнув глазом, – пункция там какая-то, только к вечеру очухается. Что ему передать?
— Что еще за пункция? — толкнул один другого плечом. — Ты говорил, что он просто ссытся?!
 — Я откуда знаю, — пробасил второй в ответ, — да какая разница, вечером зайдем.
— Ну, ты совсем дурак, блин, — возмутился первый, — значит, он на антибиотиках, ему нельзя. Ну, все, отдохнули вечером!
— Ребят, — позвал их по-прежнему торчащий из форточки Варька, — если вы о том, что я думаю, то готов его заменить. И финансово поучаствовать на равных паях.
Ребята вновь задрали головы вверх и задумчиво замолчали. Басовитый радостно, совершенно по-детски улыбался, а второй смотрел хмуро, настороженно. Секунд пять они оценивали ситуацию, потом хмурый сделал шаг в сторону и дёрнул приятеля за завязанный на причудливый тройной узел пояс халата.
— Пошли отсюда, — сказал он вполголоса, — запалимся.
— Да ладно, чего ты, — возражал тот на ходу, бася чуть слышно, — да какая разница?
— Ты совсем дурак, а если это докторакула?
Так бубня и переталкиваясь, они неспеша побрели к высокому зданию красного кирпича, алевшему вдалеке среди голых стволов разросшихся лип и тополей.
— Кто это был? — Костик аж подпрыгивал от любопытства.
— Да какие-то два лося на бутылку собирали, между прочим, тебя искали.
— Это Тара с Комком из хирургии, — махнул рукой Костик, — они каждый день ходят, сшибают, заманали уже всех. А пить с ними не очень: примут по сто граммов, и давай героев ВДВ из себя корчить. У одного парашют не раскрылся, второй — в военном патруле покалечился, когда преступника разоружал.
— А на самом деле?
— Не знаю, наверно, на складе ящиками с тушёнкой придавило.
Тут раздался вежливый стук, в приоткрытую дверь просунулась чья- то рыжая голова: «Обедать! Все готова».
— Ага, — отозвался Костик, и повернулся к замершему с открытым ртом Варьке, — пойдём, чего застрял. Это "Рыжик”, татарин, наш вечный дежурный по кухне.
В небольшой столовой на полтора десятка четырёхместных столиков был уже накрыт обед. Под каждую суповую тарелку была подставлена плоская, ложки-вилки там, где положено по этикету, салфетки, вазочка с треугольным хлебом — не больница, а провинциальный ресторан. Когда к гороховому супу подали сухарики, Варька от всего этого великолепия едва не разрыдался.
— Вот эти три столика наши, – пояснил ему вполголоса Костик, – а остальные венерические.
И, оглянувшись на обедающих за "остальными", уже совсем тихонько добавил:
- Сифилитического отделения, что на первом этаже.
– А что после обеда? – спросил Варька с набитым ртом. — Как тут работают?
— Пусть тебе работа только снится, — ловко орудуя ножом и вилкой, отозвался Костик, — после обеда у нас тихий час. Два! Сходим к венерикам, с коллективом познакомишься.

Двухэтажный корпус, стоящий на самом краю больничного парка, непоровну делили неврологическое отделение и венерология. Часть второго этажа, вернее, всего три четырёхместных палаты принадлежали нервным больным, венерологически пострадавшие владели всем остальным зданием — четырьмя двенадцатикоечными хоромами. Видимо, нервные расстройства в армии встречаются значительно реже половых инфекций, особенно в десантных войсках. Головой болезным нужен покой, — тихий второй этаж и комната на четверых. А венерикам полезней шумные компании сострадальцев, получающих, кроме безжалостного лечения, наглядные уроки полового воспитания.
Заправлял у них всем низенький плешивый с хриплым, низким, но женским голосом подполковник из окружной тыловой службы, намотавший на винты во время инспекционной поездки по частям. Видел он в этом не роковую случайность, а происки завистников и врагов. Сложность заключалась в том, что он никак не мог вычислить, в какой из инспектируемых частей ему подсунули порченый товар и поиск притаившихся недоброжелателей занимал все его свободное время.
— В Алексине? - размышлял он вслух. — Ну, положим. Но ведь там капитан Юнцов, это же честнейший, преданнейший Родине офицер! Нет, он не мог, тем более, это была его двоюродная сестра. Ах, какая роскошная женщина, натуральная блондинка.
— Сейчас, товарищ подполковник, это очень модный цвет, — подсказал со своей койки майор инженерных войск  Васенин, жертва измены супруги, наградившей мужа за верность в первую же ночь после его возвращения из трёхмесячной командировки куда-то к северному полярному кругу, — я бы ему не доверял. Моя вот тоже покрасилась, говорит, сюрприз хотела сделать.
— Нет, нет, что вы?! — возмутился в ответ подпол, — там блондинка была настоящая, уж поверьте. А может, в Новомосковске? Вообще подозрительное место: замкомандира по тылу в отпуске, начальник вещевого склада прапорщик Будько болен, причём настолько, что не в силах встретить проверяющего, знаю, чем он болен — последние солдатские портянки пропивает. Один начальник продсклада был мне рад, но тоже: водка тёплая, баня холодная.  Женщины какие-то невеселые, все жаловались, жаловались — словно на медосмотр пришли, а не в баню. Не поеду туда больше, пошлю капитана Яицкого, он давно в бой рвется — пусть там и повоюет!
— И вызовет огонь на себя, товарищ подполковник, — подал мысль конопатый толстый ефрейтор Хотин и, увидев удивленные глаза офицера, продолжил, — если потом сюда попадёт, значит, точно в той части и была совершена половая диверсия.
—  Молодец, солдат! — воскликнул подполковник. — Я по своим следам замов отправлю с дополнительной проверкой, пусть проведут разминирование! А героя представлю к внеочередному званию.
— Служу России! — ефрейтор вскочил с койки и вытянулся по стойке смирно, даже привстав в восхищении на цыпочки. — Только у меня дембель через две недели, звание может не поспеть.
— Да не тебя, — раздражение махнул рукой подполковник, — тебя, похоже, уже и так наградили. Какой диагноз, солдат?
— Сифилис, — опустив глаза в пол, как нашаливший младшеклассник, признался Хотин.
— Во, — подполковник попытался изобразить руками мерцание, — сколько звёзд! Не у каждого капитана столько!
Обитатели палаты вежливо загоготали, не смеялся только капитан Углов, лежавший здесь с третичным сифилисом. Тут в приоткрытую дверь заглянула медсестра Маша: «Товарищ подполковник, уже три часа, вы просили напомнить».
Тот встал, причесался, оправил пижаму, надел перед зеркалом халат и, насвистывая что-то весёлое, ушёл.
— Куда он, Хотей? — спросил громким шепотом ефрейтора чубастый худой сосед с ввалившимися глазами. Он лежал в госпитале уже второй месяц с какой-то труднопроизносимой половой инфекцией, худел день ото дня, несмотря на лечение, двойную столовскую порцию и тщательно им подметаемые остатки от передач и посылок, чем заслужил прозвище Бухенвальд и искреннюю жалость не только всего медперсонала, но и выздоравливающих.
— Его жена навещает, — громко ответил из своего угла капитан Углов и, зло засмеявшись, добавил, — он с ней в инфекционном встречается, наш тыловик якобы от сальмонеллы пострадал. Верит, дура, пока добрые люди ей глаза не откроют.
Все стыдливо промолчали, только майор глубоко вздохнул: «Есть же порядочные женщины». А Бухенвальд, будто пойнтер, почуявший близкую добычу, принял охотничью стойку — сидя на кровати и не спуская воспаленного взгляда с двери, сильно, до хруста в слабых своих руках, стиснул тумбочку в объятиях. Словно боялся, что голодное безумие возьмёт верх и унесёт его, невесомого, в инфекционное отделение — грабить легковерную подполковничью жену.
— Новенький? — строго глядя на удобно развалившегося в углу на табуретке Варьку, спросила Маша у обитальцев отделения.
— Не, это не наш, — ответил кто-то гнусавым голосом, — это от психов, со второго этажа забредши.
— Пойдем, — Маша крепко взяла Варьку за рукав и вывела за собой в коридор. Он даже и не подумал что-либо объяснить или возразить, просто пошёл за ней, как доверчивый детсадовец за воспитательницей. В коридоре она его отпустила и, открыв дверь с надписью «Процедурная», велела: заходи! Варька переступил порог и поежился, настоящая пыточная — яркий и холодный свет ртутных ламп, белые стены и мебель, а по всей поверхности длинного стола разложены никелированные коробочки с какими-то страшными инструментами. Такими жуткими, что их нужно прятать под крышки этих маленьких цинковых гробиков, чтобы не травмировать психику пациента раньше времени.
Маша, стройная томная брюнетка среднеазиатских кровей, присела, подвергнув под себя вызывающе смуглую ногу, на белую пианинную табуретку и вдруг, отбросив всю свою строгость и серьезность, приветливо заулыбавшись, попросила: «Рассказывай давай!»
— Чё? — спросил обалдевший и испуганный Варька.
— Ну, чего перепугался?! — засмеялась Маша. — Кто, откуда, зачем. А на мою суровость внимания не обращай, с сифилитиками по-другому нельзя, они хорошего обращения не понимают.
Врачи в этих двух отделениях были разные, а вот медсестры, как ни странно, общие. Да и было их всего двое: Маша и высокая рыжая голубоглазая Света. Маша откровенно крутила любовь с одним срочником, загремевшим в госпиталь несколько месяцев назад с обострением язвы, да так, не без старания возлюбленной, и прижившимся здесь. Они были — два сапога пара, он такой же невысокий и смуглый, такой же строгий и серьёзный. Зато, когда они встречались на людях, а он забегал пару раз в день, то так интимно терлись взглядами друг о друга, что окружающие чувствовали себя вуайеристами и спешили, отведя глаза, по своим внезапно появившимся делам. Света была полной противоположностью коллеге и подруге. Она флиртовала со всеми пациентами и врачами, романов не крутила, предпочитая им короткие встречи "на сеновале" во время своих ночных дежурств. И не носила нижнего белья под недлинным и не слишком плотным белым халатом. Варька бы не обратил на это внимания, если бы не Костик:
— Представляешь, старик, вызывает она меня перед отбоем, типа, на процедуры. А какие у меня процедуры, бельё меняй, да и все?! Велит раздеваться, да чуть ли не сама помогает. Я уж сообразил только, когда она свой халат расстегнула. А там ничего!
— Ничего?! — засмеялся Варька, — инопланетянка?
— Ничего, — подтвердил Костик, — ни трусов, ни этого, как его. Короче, я, конечно, по стойке смирно. Такой офигенский сюрприз. Ну, мы потом ещё пару раз встречались, девушка — огонь, самому вообще ничего делать не нужно. А она так целый день голой и ходит, ты присмотрись, если не веришь, издалека и против света очень заметно. Особенно, если знаешь.

Каждое утро сразу после подъёма, ещё до завтрака и даже умывания всех ходячих выгоняли на уборку выпавшего за ночь снега на прилепленную  к корпусу территорию — пару кривых тротуаров и кусочек автостоянки. Все вылезали на свежий воздух с большим удовольствием. Вытаскивали из-под лестничной кладовки валенки, рукавицы и разномастные деревянные лопаты. Дедовщина и здесь, конечно, никуда не делась, но носила чисто субординационный характер — без издевательств, избиений и унижений. Лопатами махали все наравне — и завтрашние дембеля, и вчерашние допризывники. Зверолюди, внезапно попавшие в нормальные бытовые условия, снова превращались в обычных человеков, для которых разница в возрасте на полгода была совсем незаметной, на год — несущественной, а на два — не играющей решающей роли. Не превращающей автоматически одного в господина, другого — в раба. Даже самые садистические типы, попав сюда и не найдя поддержки у окружающих, быстро успокаивались и частично очеловечивались обратно. Насколько, конечно, это было возможно — настоящую, ненапускную мерзостность характера ничем не скроешь. Даже офицеры здесь не имели никаких преимуществ, делили с солдатами и лечение, и обеспечение, и палаты, и стол. Но вот снег убирать не ходили, спали до завтрака.
 Сон — это одно из главных преимуществ госпитального обитания. В армии солдаты вообще спят мало, молодым некогда, — у них и после отбоя дел полно, а старым неохота. В госпитале же, кроме обязательного девятичасового ночного и двухчасового послеобеденного сна, спать можно было в любое время. Варька думал, что в первые пару дней отоспится, но нет. Мозг с наступлением темноты отрубал все функции организма, оставляя только самые необходимые для поддержания жизни. Как он ни старался держаться бодрячком, но засыпал мгновенно и в    самых неожиданных позах и местах. Первое время его ещё старались будить соумышленники по ночным посиделкам, и он сквозь сон слышал их, как ему казалось, громкий шепот.
— Варфоломей, — тормошил его Леха Рыбин, здоровенный детина, выросший в какой- то глухой Архангельской деревне и призванный после пединститута в ракетные войска, — вставай, утренник проспишь!
Леха, учитель начальных классов, Родине служить не планировал, а собирался после получения диплома по-тихому отсидеться в школе на малой родине. Была у него скверная профессиональная привычка — общаться со всеми окружающими, как со своими младшеклассниками, со снисходительной улыбкой старшего товарища. Это и подорвало его едва не начавшуюся педагогическую карьеру — военком, которому Леха в разговоре, в знак особого расположения положил руку на плечо и случайно отломил одну из больших звездочек на погоне,  от такого Лехиного обращения вскипел и отправил его служить, да ещё написал от его имени просьбу о зачислении в атомные подводные силы Северного флота. Но из-за могучего телосложения призывника просьбу отклонили и отправили его на секретную точку, шахтную пусковую установку, затерянную среди поросших непроходимым кустарником холмов и оврагов Тульской области.
— Он не проснется, — заверил его Костик, — короткий летаргический сон.
— Бедный, — Леха погладил спящего Варьку по голове, — это все стресс. А от него только одно лекарство, — он достал из-под кровати литровую бутылку водки, — ну а мы полечимся, зря, что ли, в больнице лежим.
— Тем более в нервном отделении, — подсказал Костик, — протирая стаканы вафельным полотенцем.
— Молодец! — похвалил его Леха, — я вот нерв застудил. Лицевой, понимаешь, — он поднял указательный палец вверх, — его же не только снаружи инфракрасными пищалками греть нужно, но и изнутри. А тебе, "подпасок с огурцом”, лечить нечего, пей просто для иммунитета, чтоб заразу всякую, особенно с первого этажа, понимаешь, не подхватить.
— У меня энурез же, — обиженно возразил Костик.
— Не гони, — ласково улыбаясь, посмотрел на него Леха, — это ты врачам заливать можешь, как в прямом, так и переносном смысле, а Алексея Васильевича Рыбина не проведешь. Я дипломированный педагог, учитель младших классов, понимаешь! У меня такие артисты учились, ты даже представить себе не в силах. Однажды собрал я родительское собрание…

Под их монотонный «бу-бу-бу» Варьке приснилась школа. Крашеные стены унылого коридора и тусклое предсумрачное зимнее солнце, еле подсвечивающее мутные стекла. Местный хулиган Илья Морозкин, по кличке "Отморозкин", неожиданно схватил его за горло и, приблизив свою перекошенную харю с косящими глазами и заячьей губой, хрипел ему в лицо: «Будешь дышать, только когда я разрешу, или плати мне поминутно". Варька содрогнулся от удушливой вони дрянных сигарет, отвернув лицо, хотел выдохнуть, но не смог. Попробовал ещё раз, напрягся из-за всех сил — но никак. Тогда, вывернувшись, ударил лбом Отморозкина прямо в переносицу и… проснулся. Рядом на кровати сидел Костик и потирал ушибленную скулу:
— А ты горазд бодаться! Извини, но пришлось нос зажать — тебя по-другому нипочем до утра не взять.
— Что значит взять? Ты меня не пугай, знаю я вас, московских артистов, — сказал Варька и закутался в одеяло.
— Мне помощь нужна в одном деликатном деле. Ты же человек свободных и широких взглядов?
— С гомосятиной не связываюсь!
— Да подожди ты, нет, это не то.
— Со Светой на троих? А до завтра не подождет? — заинтригованный Варька вылез из одеяльного кокона.
— Нет, это срочно.
— Тогда пошли, я всегда готов помочь другу.
— Света тут ни при чем. Ты не мог бы меня… как бы это сказать… обмочить?
 — Чего? Как это? Чем?
— Чем? Да чем можешь! Обоссы меня, пожалуйста!
— Костик, ты совсем охренел? Ну и закидоны у тебя по синьке! Ты будишь меня среди ночи из-за своих разнузданных пьяных сексуальных фантазий?!
— Это не фантазии, — Костик чуть не плакал от смущения, — это суровая военная реальность. Я сегодня ночью по энурезному графику должен был обмочиться и забыл. Выпили с Лёхой, расслабился и... в туалет сходил. Два раза.
— Попей воды, и все получится.
— Я уже литра три выпил, но она, зараза, туда, куда надо, не идёт. Один раз даже вырвало. Может, поможешь? С меня пачка сигарет, а? С фильтром!
— Иди нафиг, Костик, — Варька опять завернулся в одеяло и приготовился спать дальше.
— Две пачки! Три!
— Нет, извини, Я и сам, конечно, извращенец, и все такое прочее, но у каждого маньяка есть свои принципы. Не могу я на людей ссать, даже если они сами об этом просят. Рука не повернется, вернее, не рука, а... ну ты понял, короче. Пошарься на столике у процедурной, там наверняка чьи-нибудь анализы утра дожидаются — воспользуйся чужим успехом. Только гепатит не подцепи.
— Я уже думал, — заскулил Костик, — сто граммов не поможет, мне намного больше надо.
— Водой разбавь, — уже засыпая присоветовал Варька, — забодяжь пожиже — может, прокатит.

Сигналом к утреннему подъёму обычно служило беззвучное включение света в палатах. Варьку всегда это будило, хотя сначала он просыпался, а уж потом только, минуту спустя, открывал глаза. Он и с закрытыми глазами прекрасно знал, что вокруг происходит. Позвякивала посуда в столовой, от которой его палата была через одну, едва уловимый запах овсянки и какао приятно дразнил пустой с утра желудок.  В коридор, тихо и мирно перебраниваясь, выползали, позевывая, солдатики, собираясь на ежеутреннюю уборку снега. Но в этот раз все пошло по-другому. Он проснулся в темноте от Машиного строгого и громкого крика в соседней палате: «Подъем, подъем! Срочное построение в коридоре». Через несколько секунд она зашла и в их палату и, застав его сидящим в кровати, сказала уже спокойно: «Выходи строиться, Варька,  у нас ЧП!» Он оглянулся вокруг — соседа нет, Костикова кровать бесстыже светила голой панцирной сеткой «Ого! — екнуло у Варьки в груди. — Кажется, допрыгался наш «танцор», неужели взломал лабораторию?» Ему сразу представилось, как дежурная сестра, услышав шум, застала за выломанными дверьми Костика, стоящего на столе и поливающего себя чем-то из склянок.  Наверно, вызвала «скорую» с психбригадой.
В коридоре суетливо сновали, одеваясь на ходу, заспанные больные.  Появился зав венерологией майор Гнусов, в противоположность своей фамилии, веселый пятидесятилетний подвижный толстячок, с солидной плешью на седой кудрявой голове. Но сегодня он был необычайно грустен, хмур и молчалив. «Конец Костику, — подумал Варька, — хорошо, что я с ними вчера не пил».  Завидев мрачную физиономию завотделения, все разом, без команды построились в две шеренги. Гнусов окатил строй измученным взглядом и зачитал по бумажке, безбожно картавя и бубня: «Указ президента Российской федерации о мерах по пресечению деятельности незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской республики и в зоне осетино-ингушского конфликта…» Офицеры мрачнели с каждым словом, а солдаты, наоборот, расцветали.
— Итак, — майор спрятал бумажку, — наш госпиталь — это тоже обычная воинская часть, а вы, господа офицеры и товарищи солдаты — военнослужащие этой части, хоть и временно, — он выразительно посмотрел на капитана Углова, невыспавшегося, угрюмого, светло-русые волосы которого, неприглаженные после сна, казалось, поднялись и встали торчком от ужаса. Капитан спокойно выдержал его взгляд и нервно ухмыльнулся.
— В связи с началом боевых действий наша часть, наряду с всеми Вооруженными силами, становится на военное положение. Увольнения в город отменяются, посещения, — тут Гнусов покосился на подполковника Васенина, — тоже. Наше медицинское отделение — это теперь боевая рота из трех отделений: два венерологических, одно — неврология. Вводится круглосуточное дежурство, график сами потом составите. К вниманию любителей самоходов и пробежек до ларьков, на улицах стало намного больше патрулей, попадетесь — вытаскивать не стану, пойдете на городскую губу – десантуру развлекать. А потом выпишу на хрен обратно в часть, как нарушивших лечебный режим — будете аспирином долечиваться. У меня все. Разойдись!
Команду разойтись все без исключения выполнили одинаково — прямо так, строем, и вышли на улицу перекурить новость. Офицеры больше молчали, изредка бросая безличные матерные ругательства, солдаты возбужденно кричали и толкались, как дети на школьной елке.
 — Завидую я вам, пацаны, — грустил Хотей, — повоевать успеете, погеройствовать. А у меня дембель через десять дней. Эх, повезло вам на полгода позже в армию пойти.
Тут Варька заметил медленно подбредающего к курилке лучезарно улыбающегося Костика.
— Ты где был, симулянт, — спросил его вполголоса Варька, — к главврачу ходил сдаваться?
— Нет, я из душа, — продолжал улыбаться Костик, — и не главврач, начальник госпиталя. А по какому поводу митинг?
— Война началась, земеля, — похлопал его по плечу Бухенвальд, — наконец-то! Мы и пайки теперь будем получать военные, а это в полтора раза больше!
— Это не всем, это только для тех, кто на передовой, — ответил Костик упавшим голосом, — а с кем воюем?
 — С чичами, — разочаровано протянул Бухенвальд, — но мы их за месяц сделаем. А ты про пайки точно знаешь?
 — Копец? — спросил Варька Костика
 — Копец! — ответил тот и, повернулся к Бухенвальду, — сейчас вообще никакой жратвы не будет, все на фронт отправят. Знаешь, как люди в сорок первом голодали?! Все для фронта, все для победы. Вот так!
Бухенвальд посерел лицом, затянулся напоследок и, отбросив обгорелый фильтр, побрел к корпусу, на крыльце которого стояла взбешенная повариха тетя Галя: «Это шо за демонстрация с голодовкой?! Ну и шо, что война, у меня завтрак стынет!».
 Время настало военное, более суровое, что, конечно, отразилось и на человеческих отношениях — дедовщина, сытно дремавшая где-то на дне дембельских душ, зашевелилась и стала то тут, то там вылезать. Дежурство распределили, насколько позволяли новые условия —условно справедливо. Освободили от него офицеров, не господское это дело, да им и некогда — они были заняты теоретическим решением тактических и стратегических задач новой военной кампании. Дембеля, посовещавшись, все, как один, отказались стоять на часах. «На хрен, — сказал в своей краткой речи Хотей, — это ваша войнушка, вы ее и воюйте!»  В итоге солобонам достались все ночные вахты и большая часть дневных. И покатилась больничная служба дальше, без особых изменений и перемен. Да и дежурства не доставляли особых хлопот: сиди в кресле с книжкой у входной двери и строго оглядывай входящих.

Чаще других у дверей дежурил Ваня Солдат — безобидный деревенский малый, случайно забредший в зону активности военкомата откуда-то из дремучих Брянских лесов и загремевший с гонореей в венерологию на вторую неделю службы. Он был настолько беспросветным и словоохотливым простофилей, что прославился своими нелепыми историями на весь госпиталь, и его приходили послушать из самых дальних, Богом забытых палат и отделений.
 — Я, — рассказывал Ваня, — всегда только Дашу любил, с самой школы, и она меня тоже. У нас в деревне как? Все друг про друга знают, от злых глаз не спрячешься — чего и не было, придумывают и треплют. Ну, вот и про нас тоже много чего насочиняли. И мы с ней решили до свадьбы ждать, даже не целовались ни разу. Все ходили, гуляли. А тут армия. Ну, у меня вообще-то бронь была, как у механизатора, но председатель своего племяша быстренько под бронь оформил, а меня взашей — в армию. Даша и говорит: что мы еще два года ждать будем, мало ли, что случится? Ну, мы на моих проводах и завалились в баню старухи Вихоткиной поваляться.
— А старуху куда? — спросил, издеваясь, Костик. — Она вам не мешала там?  Или Вихоткина свечку вызвалась подержать?
— В поле же уже холодно ночью стало, а в тепле где? — терпеливо объяснял Ваня. — Старуха совсем старая, почти глухая и слепая, после бани дома сидит, а чего теплу пропадать — ну, мы воспользоваться и смекнули.
— Это Даша у тебя такая сметливая? — спросил Варька.
—  Ну, это она придумала. Это же еёная бабка двоюродная. Ну, и все. Сначала все нормально было, я медосмотр наутро в военкомате прошёл — все хорошо. А потом уже заболело.
— Ты Даше-то своей написал, чучело деревенское, что ты ее заразил перед тем, как в армию сбежать? — рассмеялся Костик. — Теперь жениться просто обязан.
— Почему заразил, — изумился Ваня, — думаешь, она теперь тоже болеет? Да откуда же я мог заразу прихватить, у меня ведь до этого и не было никого. А само это могло взяться откуда-нибудь, там, от грязи завестись, например?
— Не, от грязи не могло, ты же в чистой бане валялся, а не в каком-нибудь прошлогоднем стогу… Не глупи, Ваня, лучше вспомни, — посоветовал Варька, — не было ли каких приезжих в ваших Малых Какашах?
— В Нижних Камышах, — строго поправил его Ваня, — нет, не было никого. Только студенты из областного пединститута приезжали на уборку свеклы. Но они интеллигенты — музыку привезли, на гитарах играли. Девушек наших танцевать научили.
— А много студентов-то было? — подмигнул Костик Варьке.
— Человек тридцать. Хорошие ребята, будущие педагоги. Даша мне написала, что решила в следующем году туда поступать. Я было тоже собрался в пединститут попробовать после армии, но она отговорила: механизатором, говорит, больше заработаешь. А двум учителям в деревне не прожить.
— Молодец, Ваня, — похлопал его Варька по плечу, — хорошую невесту себе нашел.
 — Смекалистую, — подсказал Костик, — будешь за ней, как за каменной стеной. Главное, её слушайся и вопросов лишних не задавай.
Понятия о военной службе Ваня имел самые поверхностные, звания не различал, команды путал. Но как дневальный у дверей был незаменим — безропотно отсиживал и свои, и чужие смены — не спал, не читал, даже взгляда от двери не отводил.

 Попав однажды на местный продуктовый склад, Варька так впечатлился обилием деликатесов на полках, что тут же решил добиваться перевода, чтоб остаться дослуживать при госпитале. А узнав, что складской срочник собирается на дембель, составил хитрый и, как ему казалось, безошибочный план по завоеванию доверия и любви капитана Бабаева, тут же окрещённого им Али-Бабой — хозяина ключей от этой сокровищницы. Впрочем, капитан совершенно не походил на шумного героя арабской сказки, а был спокоен, сух, молчалив, безупречно начитан и изыскано интеллигентен.
Варька стал появляться на складе сразу после завтрака, помогал таскать мешки и коробки, добросовестно подметал и протирал, и не ленясь, на пять раз все пересчитывал. Старательно изображал покладистого и расторопного работника, скромного и ответственного. А на перекурах развлекал всех веселыми и одновременно страшными историями из собственного киоскового опыта, нажитого во времена самого сурового бандитского беспредела. Все, в общем, складывалось неплохо — было к чему стремиться и чем развлечься. В киоске через дорогу, куда из госпиталя вела тайная, но хорошо утоптанная тропка, вилявшая среди кустов и протискивающаяся сквозь прутья чугунной ограды, его уже знали и иногда давали водку и сигареты в долг. Варька даже начинал присматриваться к Свете, вернее, ждал и искал удобного момента, как бы так подкатить, чтоб не откатиться. А она, прекрасно все чувствуя, забавлялась тем, что этого момента избегала: приближала Варьку к себе, и как только он набирался решимости для первого шага, вновь его отдаляла.               
Благополучно и без приключений встретили Новый год, собирались отмечать Рождество, но внезапно несчастный случай не просто пошатнул, а дал такого пинка, что все планы разлетелись по углам с легкостью карточного домика.

Возвращаясь со склада на обед, Варька подмигнул заступившему на дежурство Ване и уже стал подниматься по лестнице, когда, услышав за спиной его голос, машинально обернулся и обомлел. В дверях стоял начальник госпиталя, полковник при всем параде — папаха, дорогая шинель с каракулевым воротником и большие золотые звезды на погонах.
 — Здравствуйте! — протянул ему свою триппероносную руку Ваня, — вы к нам на процедуры? На какой час записаны?
Полковник смерил взглядом Ваню, брезгливо поморщился на его влажную ладошку и как гаркнет:
— Отставить! Как фамилия, солдат?!
— Солдат! – отвечает дружелюбно Ваня и протянутой руки не опускает.
— Фамилию свою назови, солдат, фамилию свою, осел!
— Солдат! — отвечает, растерянно улыбаясь, Ваня, все еще надеясь, что это какая-то шутка.
—  Молчать! Ты еще издеваешься? Распустились, симулянты, расслабились в военное время на больничных пайках…
— Да это у меня фамилия такая: Солдат, — перебил его раздраженным тоном, но все еще по инерции улыбаясь, Ваня, — у нас полдеревни на правом берегу Осьмушки — Солдаты. А че так орать-то?!
Полковник, так и не докричав, замер с открытым ртом, покраснел от ярости, развернулся и, хлопнув дверью, вышел на улицу.
В корпусе тихо стало, страшно. Повисшая в воздухе пауза, словно черная дыра, втягивала в себя все звуки, эмоции и мысли. Ваня беспомощно оглядывался, ища в лицах других какой-то поддержки, а те малодушно прятали глаза.
 — Поменяйте меня, пожалуйста, — попросил дрожащим голосом Ваня, почему-то посмотрев на замершего на лестнице Варьку.  Он догадался, что сделал что-то ужасное, и от страха и обиды чуть не плакал.
 — Ага, сейчас, — ответил тот испугано, — ну, ты и олень, солдат Ваня Солдат. Стой теперь до вечера.

 На втором этаже, в полутемном закутке под пыльной пальмой казалось по-прежнему уютно и безопасно.
 — Меня точно не выпишут, моему нерву нужна экстренная медпомощь, иначе он вообще не восстановится, — Леха Рыбин похлопал Костика по плечу, — а вот тебя наверняка выпнут. Хватит казённые простыни мочить. На фронт поедешь, там у всех под обстрелом приступы энуреза случаются, там ты этим никого не удивишь.
Костик заметно погрустнел и с надеждой взглянул на Варьку.
— Даже и не думай, — сплюнул Варька на пол, — вот Ваню приобщи, он тут кругом виноват.
— Сегодня Ваню многие приобщить захотят, — засмеялся Леха, — я ему и так никогда не завидовал, а сегодня и подавно.
— А мне Али-Баба место на складе обещал, — тоскливо поделился Варька новостью, которую приберегал на вечер, — но через неделю.
— Через неделю, дети, — Леха сорвал с себя шапку и замер в ленинской позе, — вы будете месить грязь на подступах к нашему новому Сталинграду, городу-герою Грозному. А я присоединюсь к вам попозже, только долечу нерв, — Леха криво улыбнулся, — поддержу вас огнем из ядерных ракетных установок. Шифры я уже подсмотрел.
— Надо бы вечером выпить, — заметил Варька, — кто знает, когда еще придется. Помянем мое назначение на склад.
— Ваня сегодня всю ночь челночить до киоска будет, — подсказал Костик, — ему и закажем.


                ***

— Чего это тебя так срочно выписали, — удивился фельдшер Игорь,  — позвонили: завтра, говорят, забирайте — уже давно здоров. Накосячил здесь?
 — Долгая история. Не только меня, тут всех ходячих пачками выписывают — одним большим пинком под зад, — ответил Варька, пожимая Игорю руку, — сказали, что ждут большого потока раненых — слышал же о наших победах на Кавказе? Ты только за мной приехал?
 — Нет, еще Татаркина из хирургии забрал — ему яйца резали, — засмеялся Игорь и, увидев Варькино изумление, пояснил, — как война началась, все свои болячки вытащили напоказ. И он со своим варикоцеле вылез. Ну, прооперировали, в неделю обернулись, — Игорь кивнул на машину, — а он, наверно, надеялся месяца два проваляться.
В заднем, забранном решеткой окне «буханки» маячила башкирская физиономия Татаркина с такой скорбью в глазах, точно его, с трудом выловленного беглеца, возвращают на расправу в Аушвиц. Варька отсалютовал ему «Рот Фронт!», но тот даже бровью не повел, как будто последний раз смотрел на небо сквозь лица гнусных палачей.
 — Как там вообще, — Варька описал рукой замысловатую фигуру, — в части?
— Всех дембелей взашей спровадили по домам, — ответил Игорь, — даже самых залетчиков. Отправили десять добровольцев с Калиной во главе для несения почетной службы по восстановлению конституционного строя в малоразвитых бараньих республиках. Уже две недели сидят в Моздоке — там у них ваще дурдом творится — держат линию связи в Кремлин. Ладно, поехали, все подробности за два часа дороги успею рассказать, — фельдшер залез в машину, — запрыгивай, перед смертью не надышишься.
Варька оглянулся, напоследок окинул взглядом свои недавние, но уже ставшие за последний месяц такими родными владения: зеленая крыша продуктового склада в резном обрамлении заснеженных веток, старательно вычищенная дорожка, сбегающая с холма больничного парка прямо к дверям небольшого уютного двухэтажного красного корпуса; на втором этаже, первое от угла – его окно. «Это я сам, – Варька глубоко вздохнул, — открыл форточку пару часов назад». Ему на секунду вдруг показалось, что время замерло и все вокруг остановилось, звуки, запахи, даже птицы в полете. Но неожиданно в окне появился Лёха, и видение пропало; дурачась и кривляясь, он плакал в штору и махал ему на прощанье рукой.

За шесть недель госпитальной жизни Варька так отвык от формы, шинели, сапог, что снова почувствовал себя, как в первый день в армии. Вся неудобное, тяжелое, колючее. В «УАЗике» было жарко натоплено, и он с удовольствием расстегнулся, снял ремень и шапку. Татаркин, по-прежнему молча и напряженно, смотрел в заднее окно на мелькающие, убегающие от него в две неровные шеренги, черные, словно обгоревшие, деревья, завязшие до весны в грязно-серых сугробах городских обочин.
— Игорь, давай у киосков остановимся, — предложил Варька, — сигарет куплю. Да и чего-то мороженого захотелось.
— Черепанов! Увидишь киоски — тормозни! — скомандовал Игорь водителю и, повернувшись к Варьке, продолжил. — Мне тоже целый список написали, чего купить: конвертов, сигарет, жевачек, еще говна всякого.
Серо-зеленая, уже по пояс грязная «Буханка» подрулила, покачиваясь на неровном, обледеневшем снегу, к обочине и остановилась напротив молочного магазина. Рядом — несколько зарешеченных киосков, слепленных из разноцветного листового железа с пережжёнными шрамами от сварки.
Варька вышел из молочного, держа в растопыренных пальцах несколько вафельных стаканчиков. Игорь топтался у киоска, то и дело поглядывая в список.
— Куда столько? — спросил он оглянувшись.
— Всем купил, — ответил Варька, — что я, один жевать буду?
— Водителю не положено, — ответил Игорь, — Череп и так хреново водит, а если его мороженым отвлечь — вообще до части не доберемся, улетим нахрен в первый же столб.
— Тогда тебе двойная сержантская порция, — засмеялся Варька.
— Татаркину отдай, — засмеялся и Игорь, — ему, похоже, срочно нужна психологическая поддержка.
Вдруг они, услышав пронзительный крик Черепанова: «Стой! Куда!», разом обернулись. Через сугробы обочины, перебегая их по слежавшемуся серому, будто крашеному грунтовкой, блестящему насту, а временами проваливаясь по колено, улепетывал Татаркин. Преодолев обочину, он выскочил на чищеный тротуар и понесся вдоль по улице куда-то одному ему известным маршрутом, зачем-то пригибаясь и петляя, точно по нему вели прицельный огонь. 
Игорь с Варькой рванули следом, но не пробежав и десяти метров, фельдшер навернулся, поскользнувшись, и упал под ноги Варьке. Тот, запнувшись за него, рухнул, и одна из мороженок, вырвавшись из цепких солдатских рук и собрав по дороге всевозможную грязь, откатилась на безопасное расстояние, спрятавшись за смятой картонкой из-под сигарет, мокнущей под скамеечкой заплёванной автобусной остановки.
—  What the hell..?! — крикнул Игорь вслед убегающему Татаркину.
— Как ты интеллигентно материшься, — похвалил его Варька и, продолжая лежать на снегу, откусил от мороженого большой кусок.
—  Дай-ка и мне мороженку, — попросил его фельдшер, протянул руку, и отодрав белый кругляшок с ее макушки, с удовольствием вгрызся в желтый вафельный стаканчик.
— Вот куда он на хрен бежит? – подперев голову рукой, задумчиво спросил Игорь, по-прежнему лежа на снегу и продолжая потихоньку есть мороженое, — вот куда тут убежишь, особенно сейчас. И зима, и война.
— Я бы тоже с удовольствием побежал, — мечтательно ответил Варька, — хоть куда, лишь бы подальше.
Игорь посмотрел на него внимательно и неохотно добавил:
— И я.
Татаркин почти скрылся из виду, но еще мелькали среди исхудалых деревьев развевающиеся полы его расстегнутой шинели, словно неумелые крылья пытающейся взлететь серой птицы.