Героическую женщину я встретила только раз в жизни. Она произвела на меня такое впечатление, как если бы я увидела живую Анку-пулемётчицу…
Когда я ещё училась в институте, то моим вторым домом было общежитие. Самое обычное, 70-х годов постройки и с вахтёршами этого же возраста. Мы в комнате с девчонками жили втроём. Люська однажды пришла домой в сопровождении парня, одноклассника. Как оказалось, он живёт с ещё тремя мальчишками недалеко, на квартире в частном секторе и на завтра приглашает нас на празднование дня рождения. Когда мы откровенно засомневались, мало ли как дело выглядит с его точки зрения, он добавил:
-Да бросьте вы, чего заволновались? Никто на вас не кинется. Мы же не одни живём, а с хозяйкой. И ещё не факт, что она вас вообще в дом впустит. К нам уже знакомые девчонки с факультета хотели зайти, так она их ремнём по попе и с крыльца спустила.
-Ну да?-не поверили мы.-И чего к вам идти, чтоб ремня попробовать?
Однако любопытство пересилило. На другой день мы собрались, оделись в парадно-выступательные костюмы, купили в магазине по пути бутылку коньяка в подарок ( конечно, не самого престижного и дорогого, но мы были уверены тогда, что так полагается) и отправились по адресу.
Домик был обыкновенный, деревянный, но уже с жёлтой трубкой газового отопления в стене. Маленькие мутные окна позволяли увидеть только то, что в доме горит свет, а уж что там ещё делается, было совсем неясно. На стене у двери был приспособлен звонок, накрытый от дождя куском пластиковой бутылки. Мы позвонили.
Через 5 минут или даже позже в глубине дома послышалось шарканье тапок и бурчание, в котором хорошо были различимы матерные слова. Дверь отворилась и нашему взору предстала бабка Гавриловна.
Она была очень стара—наверное, больше 80 лет. Её седые волосы были коротко острижены и убраны под ободок, вроде того, как носили девушки-комсомолки в 20-е годы. Платье в мелкий цветок спереди доходило лишь до колен, открывая узловатые синие колени и полосатые гетры под ними. Сзади подол плятья висел намного ниже, доставая до резинки гетр.
Бабка курила «Приму», по-мужицки свесив жёваную сигарету из уголка губ. Она тоже рассматривала нас пристально и серьёзно, и взгляд был совсем не благостным. Не старушечьим, зорким и цепким. Под этим взглядом я даже вспомнила, что на перчатке у меня дырочка и быстро сунула руку в карман. Бутылка коньяка в пакете обо что-то звякнула и булькнула.
-Ясно,-низким ,грубоватым, но совсем не злым голосом сказала бабка. –Праздники у них! Ну, заходите, раз пришли.
Не знаю до сих пор, чем мы её сразили: своим глупым видом или бульком коньяка. До сих пор ни одна девушка не могла войти в её дом, чтобы пообщаться с парнями-жильцами, а их за много лет перебывало немало в этом домике. Все девушки в терминологии Гавриловны были "суки-проститутки", в одно слово, с железным аргументом « я-то знаю, сама такая была».
-А мне вас , хлопчики,ваши родители доверили, так вашу и растак,-говорила она парням.-И я вас соблюду в святости, чтоб вам пусто было.
Святость она понимала однобоко— всякое отсутствие женского пола в личной жизни. На выпить и покурить её святость не возражала.
Бабка Гавриловна пила как грузчик, не закусывая, а лишь занюхивая кусочком хлеба, пила много и часто, но крепкий её организм не дошёл до белой горячки. Дома было чисто и всегда наварено есть .
Бабка Гавриловна курила самые простые сигареты без фильтра, курила постоянно, то есть от одной дошедшей почти до конца прикуривала следующую; на день две пачки ей не хватало. Мальчики в порыве называли её Годзилловной, но я думаю, что они по-своему её жалели.
Во время войны Гавриловна была в партизанском отряде; лёжа в какой-то луже двое суток простудила себе весь нижний этаж организма, и детей так и не родила. Потом она работала на заводе «Кремний», а ближе к старости—дворником в соседнем микрорайоне. Несмотря на героическое прошлое, Гавриловна жила бедненько. Её прямолинейность стоила ей нервов: с редким чиновником от ЖКХ или пенсионного фонда она не поругалась. Жильцы-квартиранты платили ей деньги, но эти же деньги она тратила на продукты,чтобы сварить парням супчика, борщика, . В её доме было не принято кушать по углам «каждый своё», к обеду и ужину накрывался скатертью стол , и все садились есть. Готовила она без изысков, но всегда наваристо и вкусно—мы несколько раз с девчонками попадали за стол. Нас она полюбила, надеюсь, что бескорыстно, хотя мы всегда ей покупали пачку сигарет.
-Девочки, не уходите так рано, я вам чаю скипячу, с вареньем ка-луб-нич-ным, -просила она, когда нам наскучивало в обществе парней пялиться в телевизор или обсуждать кино и книжки( да уж, мы были так наивны и на удивление эрудированны, что нам было интересно с юношами просто поговорить).
Парней своих она материла на все корки, но любила., как родных. Когда один из них вечером чего-то нахулиганил в центре города и попал в милицию, она лично обзвонила все отделения и насулила милиционерам казней Египетских. Потом села за кухонный стол и разложила засаленные карты:
-Чичас погадаем, скоро ль его выпустют,-бурчала она, раскладывая узоры из королей и семёрок.
Гадание завершилось появлением на пороге арестанта. Гавриловна лично отметелила его веником, загнала в комнату и пророчески сказала:
-С тебя путного не выйдет, с этих лет по милициям сидеть,мать твою, хорошую женщину!
…Конечно, бабки Гавриловны уже нет на свете. Но вот почему я её запомнила так надолго, ведь много было встреч более интересных, людей более обаятельных? И почему при взгляде на неё так и хотелось назвать ей «героической женщиной»?...