Все имена и события вымышлены, любые совпадения случайны
её назовут Евгенией, мама - в честь Евгении Гранде, а отец - в честь Женьки из "Тимура и его команды". С того момента, как маленькая Женечка узнает, что таким именем могут называть и мальчика, ее будет мучить некая двойственность. Она унаследует материнские черты, сильно подправленные резкими отцовскими - высокие скулы, длинный хищный нос, глубоко посаженные глаза и упрямую линию рта. От матери достанутся мягкие жесты, манера морщить лоб, улыбаясь и растягивать гласные в словах, а отца - совсем не женственная фигура. Её отец, в ту пору еще начинающий режиссер, сделает из дочери ровесницу-подружку, и расти она будет - поначалу в кулисах, а уже потом, когда отец возглавит столичный театр - в зрительном зале, бегая между рядами кресел, оглядываясь на отца, который быстрыми шагами будет подниматься по лесенке на сцену и, скупо жестикулируя, показывать актерам, что он, собственно от них хочет. Слава отца, взорвавшись на первом же поставленном им спектакле, будет оглушительно громкой, скандальной, и отец, как и многие семидесятники, получит славу борца с режимом, и дом их всегда будет полон диссидентами, которые все, в общем-то, были людьми образованными, ироничными, отчасти циниками и талантливыми сразу во всех областях. Маленькая Женечка не будет читать стихи Бродского, стоя на венском стуле, нет, она будет сидеть равной среди взрослых, постепенно наполняясь, как сосуд - равно как и хорошим, так и дурным. Мать ее, театральная художница, будет предпочитать шумным сборищам тишину мастерской, великолепие музеев и академический театр. Мать будет с Женечкой строга, отец - либерально добр. И Женечка предпочтет отца, и будет копировать его походку, манеру кусать дужку очков, и разглаживать опущенные уголки рта. Только в одежде она так и будет стремиться к максимальной, неубедительной женственности, пока не отучится от всех этих бантиков и рюшек, и не перейдет к привычному унисексу. Конечно, иного пути, как в актрисы, быть не могло. Мать ругалась с отцом яростно, с боем посуды и хлопаньем дверей, после чего дрожали витражные стекла старого буфета, но Женечка уже к выпускному знала точно - ее судьба - сцена. Те, кто приходил ко Льву Борисовичу Браславскому домой, терпеливо хвалили поставленные отцом отрывки (Женечка и партнером непременно кто-то из порядочных, знакомых юношей), зевали, спускаясь в лифте, пожимали плечами- жаль, бездарна, жаль! Лев талантище! А жены, дыша коньяком на запотевающие зеркала, вздыхали - как же она нехороша собой, просто гадкий утенок, а ведь Эллочка была вполне ничего?! Учеба в театральном, где преподавал отец, пронеслась единым мигом, среди мажорных деток Женечка не выделялась и не пропадала, получала свои зачеты и разборы полетов, немного снималась у папиных друзей, никогда - у папы, и, после просмотра, была принята в труппу "папиного" театра. С того дня ни одна актриса не сыграла главной роли. Впрочем, для тех, кому "за", находились роли характерные, а для тех, кому "до" - живенький миманс, рольки со словами, все яркое, все среди карнавала, балагана и едких острот. Женечку не любили, ни актеры, ни актрисы. Постановочной части было все равно, хотя гримерши и костюмеры были довольны - любимчиков не обижали. Что ж, театр одной актрисы дело обычное, будто то дочь, жена или любовница, но Женечка была страстно влюблена. Как Евгения Гранде. Полюбила давно, и, имея отцовский характер, к цели шла уверенно. Конечно, его звали - Евгений. Евгений Ковач. Половина Союза сходила по нему с ума. Серые глаза, есенинский чуб, опасно чувственный рот и привычка морщить лоб, улыбаясь. Ковач был все время женат, везде росли дети, жены, оставленные им, начинали дружить с теми, кого он оставил раньше, но все сходились в одном - не любить Ковача - нереально. Увы, роман с дочерью режиссера не входил в планы героя десятков мелодрам, а в Женечкины - входил. Папа, любя дочь, снимал фильмы и ставил спектакли, где Женечка непременно была любима Евгением Ковачем и уж под софитами и под юпитерами они в качестве жениха и невесты стояли несколько лет кряду. Но ... дальше этого дело не двигалось. С отчаяния Женечка вышла замуж за седого народного, но тот не выдержал вечной конкуренции с Ковачом и позорно бежал, отказавшись даже от съемок. Женечка взрослела, взрослела, но играла молодых девочек, что на сцене было незаметно, а в кино - уже опасно. Старел и Ковач, женившийся, наконец, в последний раз, нянчил внуков, и уже позволял себе потрепать Женечку Браславскую по щечке. А потом умерла Женечкина мама, в один миг - за этюдником, а через пару лет умер и отец. Женечка, в черном, не плакала на панихиде в театре, не плакала на кладбище, и не плакала на пышных поминках, куда собралась вся московская и питерская богема. Ей было так страшно внутри и так оглушительно пусто в огромной квартире на Старом Арбате, что она перестала выходить из дома. Она целыми днями перебирала театральные афиши, перечитывала восторженные рецензии и раскладывала на полу ковры из своих фотографий, снятых исключительно с выгодного ракурса, и все ждала, когда же ей позвонят и предложат роль, и партнером чтобы был - непременно Ковач, которому, как и ей, вечно будет - восемнадцать.