Ремни

 

По субботам в деревне устраивали танцы.
Самая густая толкучка, конечно, собиралась в Заборье. В Новоселье тоже не слабо веселились. Короче, там, где поля поуже, леса пореже, стало быть и деревни потеснее друг к другу жмутся, ну и, главное, поселок рядом. В пятницу все в Новоселье валят, в субботу — в Заборье. По воскресеньям и в Дроздовке собирались, но туда поселковые не ходили, разве что самые отверженные, те, кому поблизости ничего не доставалось, — восемь километров в один конец ради танцев здоровый парень не пойдет, а слабому — не дотащиться.
А в Заборье — сплошные мексиканские страсти — одним любовь под вязами, другим развод по-итальянски, третьим соблазненные и покинутые. О всем рассказывать никакой ночи не хватит, чего там только ни случалось, какого только народу не перебывало.
Но и здесь, на отшибе, как ни странно, полный клуб набился. Сам Спартак Иванович приехал к нам с проверкой и тоже к танцам подгадал. Только самым видным гостем оказался один флотский отпускник. Из-за него весь сыр-бор и завязался.
Мы за рекой в тот день работали. Возвратились поздно, пока помылись, пока поужинали, пока Паша брюки отутюжил, потом Спартак Иванович попросил нас на улочке подождать, чтобы планерку с мастером провести, а на самом деле бутылку раздавить... Пришли в клуб, а скачки уже обороты набрали. Баянист у них нашим, конечно, не чета, но тоже под польку пострижен и ногой притопывает, как настоящий. Старательный музыкант, работает без пересменок, плясуны еще не разогрелись, а он уже мокрый, как истопник. Один недостаток — вальсов слишком много играет. А может быть, специально для Дашутки Шмаковой и флотского, который от нее не отходит? Очень уж здорово у них получается. Да и парень видный, ничего не скажешь. Длиннущий как мачта. Дашутке, чтобы в лицо ему заглянуть, голову запрокидывать приходилось. И красиво у нее получалось. Запрокидывает и хохочет. А Володя Фокин в углу засел, и ему совсем не до смеха. Не по нему такой юмор. Беломорину до самого табака изжевал, а закурить забыл. И второй Володя, шестерка его вечная, тоже лобик наморщил. Забавная парочка: Фока здоровенный, как двустворчатый шкаф, а из кореша его верного полпорции рагу не приготовишь. В деревне его Мыстезкой звали. Потому как начнет чего рассказывать, только и слышно: "Мы с тезкой здоровенную щуку поймали, мы с тезкой ребят из Ботовиц отделали, мы с тезкой..." — и так далее. Короче, Фока сидит окаменелый, а Мыстезкой места себе не находит. Очень ему флотский не нравится. Нам с Ванькой он тоже не очень-то приглянулся, да мало ли — Дашутка, например, танцевала с ним и удовольствия не скрывала. Флотский нагнется, шепнет что-то на ушко, а она заливается на весь клуб. Может, и впрямь смешно было, а, может, просто Фоку поддразнивала?
И додразнилась.
Мыстезкой перебазарил с парнями, а потом к баянисту протолкался и что-то сказал ему. Баянист вроде как возражать пробовал, но обострять отношения с Вовкой Фокиным не отважился и выпрягся из баяна. А Мыстезкой выскочил на середину клуба и объявил игру в ремни.
Знаете такую игру?
Теперь так не развлекаются — нервы у людей ослабли, да и нравы не те. А правила игры очень простые: народ собирается в круг, кто-нибудь из парней бросает на середку ремень и кричит: "Нинка Ветрова тонет!" Нинку я к примеру вспомнил, можно и другую назвать, главное, надо знать, с кем она у калитки шушукалась, знать — кто должен поднимать этот ремень. Кавалер обязан спасти утопающую, а потом может делать с ремнем что угодно: или выйти из игры, или отомстить какой-нибудь разборчивой красавице, или неприятелю напакостить, а можно и просто ради веселья утопить первую попавшуюся на ум девицу. Топят вроде бы девчонок, а отдуваться все равно парням приходится, особенно тихушникам. Иному ухарю в один вечер достается и Верку спасать, и Надьку, и Любку. А не захочет сознаваться, тогда бросающий ремень кричит второй раз, вроде как предупредительный выстрел делает, а потом уже имеет полное право этим самым ремнем выписать скромнику вдоль спины. Не скупясь. На все и без сдачи. Потому как сдачи по правилам игры не полагалось. А правила, они для всех одинаковы, и нарушать их общественность не позволяла никому.
Такую вот игру объявил Мыстезкой. И пока толпа гадала — не рановато ли? может, сначала потанцевать, разогреться? — он вытащил из порток ремень, бросил в круг и заорал:
"Дашка Шмакова тонет!"
 Назвал имя, и сразу понятно стало, откуда у него такая резвость и ради кого пляски превращаются в концерт. Ремень в кругу не залежался. Первым племянник агронома вышел, пижон питерский. Дашка с ним предыдущим летом гуляла, подружила две недели и отставку дала, так что у него свои резоны были. Поднял он ремень, посмотрел на бывшую зазнобу и ехидненько так:
"Дашенька Шмакова тонет".
И другой парень вышел. Спас — и ее же топить начал. И третий нашелся. Потом четвертый, пятый... И все как на подбор — крепенькие ребятишки. А мы-то с Крапивником губы раскатали, знаки внимания оказывали. Я не к тому говорю, что после парада поклонников чувства мои остыли. Нет. С чувствами ничего не случилось, пьедестал под богиней не зашатался, но заметного места для себя в этом параде отыскать не смог.
Стою.
Переживаю.
Мучаюсь.
Дашутка тоже переживает. Хоть и храбрится. Улыбаться пробует. но не очень-то у нее получается. В сторону морячка даже не смотрит. А тот, бедняга, все бледнее и бледнее. Сначала в первых рядах топтался, любопытствовал, но быстро устал и незаметненько стушевался в глубь толпы. Головенку, словно перископ, поворачивает, высматривает — кто следующий захочет подружку утопить. Но сам к ремню не подходит. Правда, ремень и не залеживается.
Семь человек или девять прошло — я не считал, но вдруг Шуряга Баранов выполз. Слюнявый Шуряга, с которым не только красавица Дашутка, самая завалящая девица на одном гектаре не сядет... А тут, нате, вылупился. Донжуан полоротый. Стоит с ремнем в руках, да еще и подмигивает. Спинку выгибает. Покрасовался и хрясть ремень об пол:
 "Дашка Шмакова тонет!" Поднимать ремень после Шуряги почему-то не спешили. Вроде как брезговали. Притих народец. Теперь Шуряга имел право подойти к кому-то с ремнем и понужать вдоль хребта.
Мыстезкой тут же пробрался к баянисту. Я рядом стоял и слышал, как он велел жахнуть музыку, когда наказывать начнут, и музыку самую веселую, чтобы как в ковбойском кино было.
Шуряга ремешком поигрывает, на Вовку Фокина смотрит. Но зрители соображают, что не к Фоке он направится. Все внимание на морячка. Одна Дашутка на него не глядит.
А морячок непонятливого из себя корчит. Обхитрить надеется. А того, дурак, не поймет, что его самого давно уже обхитрили и опозорили. Даже я, молокосос, после того, как Шуряга высунулся, понял, что всех этих женишков Мыстезкой подговорил. А если не всех, то большую половину — точно. Устроили кино для отпускничка, а тот и поверил, что девчонку чуть ли не вся деревня по очереди лапала.
Грудь его в медалях, ленты в якорях — хорошая песенка была. Хорошая песенка, да спеть некому. Притих клуб. Фока сидит ухмыляется. Мыстезкой портки поддернул и руки потирает в предвкушении. Баянист инструмент наизготовку взял. У бедной Дашутки от обиды слезы выступили. Толпа жаждет зрелища...
Шуряга в последний раз кричит:
"Дашка Шмакова тонет!"
Девчонка не знает, куда глаза от стыда спрятать. Я стою переживаю и сообразить не могу, как ей помочь... и в этой нездоровой тишине, на удивление толпы, в кругу появляется наш мастер Паша и поднимает ремень.
Мыстезкой орет:
"Куда лезешь! Положь на место!"
Паша посмотрел на него, долго так посмотрел, и с улыбочкой, не нарушая правила игры, сказал:
"Хватит ей тонуть, я ее спасаю."
У баяниста нервы не выдержали. Вдарил по вальсу. А тут и Спартак Иванович на помощь подоспел. Подхватил Дашутку и закружил не хуже чем на званом балу — честное слово, как в кино. Сначала они одни танцевали, а все остальные смотрели, и смотреть было на что.
До конца танцев он ее так и не отпустил от себя. Потом провожать пошел и вернулся только под утро.
Он эту игру по-своему понял и сделал выводы — если красавица местным оболтусам не отказывает, значит ему и подавно не откажет.
Паша сделал благородный жест, а Спартак Иванович не постеснялся воспользоваться моментом.
Утром они поругались. Ванька слышал их крики, он как раз под окном сидел, но ничего не понял. Вернее, понял, что они друг друга понять не могут. Паша Спартака Ивановича шакалом обозвал. А тот его — собакой на сене. Крепко поскандалили. А нам, дуракам, непонятно. При чем здесь собака? Чье сено? Образованьишко-то неоконченное среднее. А собственный умишко — совсем детский. Мы, конечно, знали, зачем девок на сеновал водят. Так ведь не Дашутку же?

А девчонка красивая была. Где она теперь? Растолстела поди. Встретишь случайно и не узнаешь.