Из рукописного семейного журнала "Декабрина" №10 (февраль 1990)
"Менструальная оттепель"
На рынке продавали собак и гвозди. Гвоздей я не купил, потому что масло резать нечем в салате, а собаки в это время пятка у меня опухла. Вдруг проходят по электричке две герлы в жемчугах голые, упругость неплохая и носом хлюпнулся сосед в скамейку поролоновую, глядь, а старушка моргает. И особенно уже невдомёк мёк, а нету. – Ну, - думаю, - возьму.
Залежалась на боку, а между тем Кантемир румяный кивает на другом конце после уборной хочет место найти. Очками протёр сидение, жив газету, яйца в штанах поправил и сел, ёрзнув. А она лежит и думает, застенчивая, тепло после душа. И не только от трения клитора, а от откровенной чистоты мыслей пошла влага липкой росой выплеснув, аж через край, замочив жесткие волосы. А интересно? Взяла пальцами – бесцветная, и не пахнет. Почти. Отругала, поморщившись рукой об одеяло и туго между ног обтянув, увидела кресло. Кассету вставила в магнитофон, закутанная подошла к столу, убедилась, что гвоздика не пахнет, но не отвлекло. Взбила волосы, засмеялась и села сквозь одеяло на ручку кресла. И стала медленно, а потом всё смелее тереться о ручку, пока не захотелось проглотить. В висках застучало, вселенная оказалась маленькой и её всю захотелось туда засунуть. Кантемир, тем временем, уже животом вперед шел к метро, а до этого съел полгуся с пивом, ресничками чешет нос якобы локтем. Не от пошлости, а от всеобщей любви поняла она тогда между ног сущность свою и свое предназначенье. Только кто же ещё так раскочегарит. Дураки. Самцы дешёвые. Хочу до безумия. Ну хоть чуть-чуть, только любви. Плюнул, как кончил. «Эротический календарь», - говоришь – культурист и культуристиха стоят обнявшись. У них же там атрофировано всё. Он бы и ту мышцу покачал, да не растет больше, сука. Она уже в кухне: а у обезьян наверно и язычка нет, ну и педераст, этот Дарвин. Те бородатые и картавый – тоже его лучшие друзья, теоретики ***вы, светлое общество захотели построить. Строители.
После менструальной оттепели, сегодня утром наконец-то скрипнул мороз. Правда, импотентный, только до обеда и то за счастье. Перегрев и общее потепление.
На другой день грузовик мелкий пер ежом по Тверской, а в машине рядом Андрюха сидит. Отъявленный гуманист. Три дня не трахался и вроде опять хочется. Чем дольше, тем красивее они, встречные. И наступила внезапно метель, так кончилась зима. Вдруг успокоенными сугробами костлявая рука потянулась к телефону, а на шее уже висел новоиспеченный крест. И чистые вздохи, как спасибо судьбе и умиротворенное величие разрешающихся событий.
февраль 1990.