Глава 9. В Вязниковском уезде. Осень 1748 года
Воронок, как его взнуздали, от предвкушения дороги весь прям искрутился, и ногами поперебирал, и головой покивал, и голос несколько раз попробовал, как он на воле звучит, в общем готов был бежать и бежать. Выехали чуток поздновато, ещё немного и день к вечеру стремиться начнёт. Был он погожим, солнце уже не припекало, осень чувствовалась, лёгкий ветерок обдувал и лошадь и обоих ездоков, в общем всё располагало к приятствию в предстоящей поездке. Ехали быстро. Не многим более часа прошло, а они уже в деревне Крутицы оказались, рядом с домом Тихона Сидоровича.
Встретили их, как уже привычно Ивану было, ласково. Сразу же за стол позвали, хотя сами недавно из-за него вылезли.
- Тиша-то, тёзка мой где? Уж не случилось ли с ним что? - первым делом спросил хозяин.
Пришлось Ивану историю последних дней рассказать. Все в избе поохали, поахали, но этим ведь горю не поможешь. Иван объяснил, показав на Митяя, что они в помощь нового паренька взяли. Тот молчал до поры, только внимательно слушал, да пытался запомнить то непривычное, что до его ушей доносилось.
Ну, а затем последовал вопрос, который Ивана чуть до слёз не довёл:
- Что-то ребята вы в путь-дорогу вышли, а вещей для продажи совсем мало привезли, я всего пять коробов, пусть и огроменных, на подводе видел?
И снова Иван глотал слёзы, которые никак не хотели войти в положение человека, которому надо серьёзные разговоры вести, а лились и лились без остановки. Рассказал он, что отец у него этим летом помер, вот они и спешат в родную Иванову деревню. Хочет он забрать оттуда свою мать и братьев с сёстрами, да в Жилино перевезти, чтобы они рядом с ним жили, не тужили. Поэтому едут они с серьёзной целью, мешать её с торговлей совершенно не хочется, но, чтобы лошадь за зря не гонять, для некоторых избранных, к числу которых и Тихон Сидорович со своим семейством относится, совершенно немного свежего товара с собой прихватили.
К подводе сходили, да в избу по одному затащили четыре тяжеленные, практически неподъёмные короба, заполненные рулонами разнообразных тканей. Цены на эти ткани Иван наизусть знал, знал и то, что всего там тканей лежит на огромную сумму, которую ему ещё заплатить предстоит - 45 рублей. Настасья, младшая дочка Тихона Сидоровича, как о новых тканях услышала, так сразу же из женского угла, что за печкой находится, выскочила, а следом за ней ещё три красавицы выглянули. Оказалось, что Настасья, занимаясь пошивом одежды на заказ, на дому настоящую мастерскую открыла. Она себе помощниц наняла, и уже даже просила батюшку своего, чтобы тот рядышком с избой, в которой их семья живёт, ещё одну поставил, где она сможет любимым делом заниматься.
От тонких плательных тканей все в восторг пришли, а когда мастерицы увидели сукна с бязью то чуть в пляс не пустились. Оказывается, у них заказчица постоянная из Вязников попросила мужу чиновничий мундир пошить, а где взять тонкое сукно на такой наряд они не знали. А тут и цвет какой требуется и фактура именно та что нужна. Вот радость так радость, да и по времени в самый раз, ну прям, как на заказ им эту красоту чуть ли не из самого Парижу привезли.
- Вчера сидели, не знали, что делать, прям хоть отказывайся от этого заказа, - говорила главная мастерица, – да боязно, вдруг барыня и другие свои заказы куда на сторону отдаст, и мы хорошую заказчицу потеряем. Мы уж вознамерились во Владимир отправиться, да там лавку какую-нибудь найти, тканями торгующую. Только боязно нам очень. Как там искать, да к кому обратиться, мы так и не придумали, - она говорить говорила, да всё головой покачивала.
Настасья до конца не успела даже выговориться, а её подруги уже рассматривали то, что Митяй на стол из одного из коробов выложить успел и Иван даже заслушался их звонкоголосием, в котором звучало и звучало:
- А вот из этого прекрасная епанечка для госпожи Каюмовой получится, - чуть не пела одна.
В то время, как другая девица сама себя, наверное, убеждала:
- Ой, посмотрите, какая прелесть. Я представляю Наталью Федоровну в душегрее из этих двух тканей. Эта пёстренькая на спинку и полочки пойдёт, а из этой слегка жатой превосходные прямо почти воздушные рукава-фонарики получатся. Ей это так к лицу должно быть.
А третья пыталась внимание всех, кто в горнице находился, к себе привлечь:
- А вот для Пожарской Ольги Васильевны, зная её экстравагантность, надо летник сшить из комбинации этих вот трех, или даже лучше четырёх тканей.
Иван, как услышал фамилию Пожарской, даже замер, ему так хотелось, чтобы эти раскованные девицы дали ей исчерпывающую характеристику. Ведь когда помощница Анастасии упомянула об экстравагантности Пожарской, ему почудилось, что сама княгиня в избу зашла и он даже оглядываться начал, ну где же она? Куда подевалась?
Сделав небольшую паузу, Иван с Митяем продолжили доставать новые рулоны, а последний даже руками вынимать из короба не стали, а просто перевернули его и оттуда на пол вывалился кусок материи серого благородного цвета с характерным завитком, который на ткани превращался в специфический рубчик.
- Ой, - взвизгнула Настасья, - это что такое? Красота то какая. Я прямо вижу ферязь, пошитый из этой материи. Батюшка, пожалуйста, купи нам всё это богатство. Всё без исключения, - она одной рукой держалась за стол, а другую положила на настоящую гору, получившуюся из тканей, элегантно свесив кисть вниз и начав ей слегка покачивать.
- Настасья, - послышался довольно сердитый голос Тихона Сидоровича, - это же очень дорого. У меня вряд ли найдётся столько денег.
- Папенька, - избалованным голосом произнесла его дочка, - не я ли намедни матушке двенадцать рублей отдала, которые мне заплатила госпожа Трентюхова за салоп из бархата и парчи. Там материала пошло всего на пять рублей, а я и в семью деньги принесла и себе чуточку оставила. Я знаю, что говорю. Всё вот это, - и она рукой стол обвела, - даст столько денег, сколько вы своим трудом за год не заработаете. Так что доставайте мошну и меняй с Иваном свои деньги на его ткани.
Митяй от всего, что в избе творилось, съёжился и чуть не под стол спрятался, да слился с ним, как будто исчезнув совсем, а Иван наоборот, грудь надул и выпятил её вперёд:
- Тихон Сидорович, прошу прощения, - Иван был сама любезность, - мне кажется мадемуазель Анастасия во многом права. Если, как она говорит, на шитье можно заработать больше, чем стоит материал, то она предлагает выгодное дело. Здесь на столе тканей на девяносто два рубля находится. Сумма, конечно, огроменная, но я решил рискнуть и задаток за них заплатил. Правда, - и он смущённо улыбнулся, - на всякий случай договорился, что, ежели спроса на эту красоту не будет, вернуть смогу, и на что-нибудь другое, попроще, то, что обычно мы с Тихоном Петровичем привозили, поменяю. Но, мне кажется, что Анастасия Тихоновна сумеет из этих тканей такие вещи сотворить, что все они без остатка по заказчикам разлетятся и вы все в большом прибытке окажитесь. Давай так поступим, прежде всего я скидку в десять рублей сделаю, итого восемьдесят два рубля получится. А затем давай договоримся о следующем порядке оплаты: сейчас половину, это 41 рубль, чтобы я смог со своим поставщиком дорасплатиться, но при этом договор о возврате невостребованного товара в силе оставить. Затем ты мне каждый месяц по 5 рублей платить будешь, ну а в самом конце и последние 6 рублей отдашь. Мне кажется, что мадмуазель Анастасия сама сможет такие деньги за это время заработать и ими расплачиваться, так что тебя это совсем занимать не будет. Опять же, если у дочери не всё будет получаться, как она задумала, я готов буду забрать оставшиеся ткани на сумму долга. Условие одно, они должны быть в том виде, в каком я их привёз. То есть одним целым, не разрезанным куском. Сейчас я бумагу дам с указанием, что сколько стоит, - и Иван за несколько минут, передвигая отрезы тканей с одного конца стола на другой, написал весь список в двух экземплярах и один протянул хозяину.
Тихон Сидорович сидел молча, уставившись в пол. К нему подошла жена, что-то сказала ему на ухо, он резко встал, подошёл к сундуку, открыл его, залез в мошну, достал оттуда горсть монет, отсчитал сорок один рубль, в основном серебряными рублями и полтинниками, но среди них мелькали и золотые двухрублёвики с изображением Андрея Первозванного, и повернувшись к иконе, висевшей в красном углу, истово перекрестился, бормоча про себя какую-то молитву.
Пересчитав деньги и сложив их в полотняный мешок, Иван с Митяем положили его в освободившийся короб, выпили по чашке травяного чая, предложенного женой дяди Сидора, попрощались с хозяевами, вышли из избы, положили пустые короба на телегу и молча поехали дальше. Только отъехав не менее версты от Крутиц, Иван проговорил:
- Ну дела, - и надолго замолчал.
Митяй, державший в руках вожжи, даже не глядел на Ивана, он глубоко задумался.
Вскоре вдали показались дымы обжиговых печей фабрики Луки Фроловича Горшкова. Сам хозяин стоял во дворе, собрав вокруг себя несколько человек, скорее всего давал им последние указания, готовясь куда-то ехать. Увидев Ивана, он обрадовался, даже приобнял его, а Митяю кивнул головой, когда Иван представил его в качестве нового приказчика.
- Иван, я тебе много времени уделить не смогу, у меня сегодня очень важная встреча. Ищу себе партнёра. Надумал сильно расширить производство. Надо новые печи строить, а они не дешёвые. Один богатый человек согласен деньги свои вложить, но уж больно много он за эти деньги просит. Вот я всё и думаю, сунуть свою голову в эту петлю, или ещё поискать кого, не удушит ли эта петля меня.
- Дядя Лука, если бы мне такие мысли в голову пришли, я бы на это не решился. Я не знаю какие у тебя договорённости с этим человеком, это, конечно, твоё дело, я встревать в него не хочу, да и не могу, не знаю я ещё многих тонкостей, в денежных вопросах пока не разобрался, но чувствую, ты так обеспокоен, поскольку тебе кажется, что что-то там не так, как должно быть.
- Это ты правильно заметил, - Лука достал из кармана какую-то любопытную, всю округлую, как яйцо, только что приплюснутую значительно больше, вещицу, от которой тянулась вниз к карману серебристого цвета тонкая, но во виду прочная цепочка, и покрутил эту яйцеобразную штуковину в руках.
"Не маленькая, - подумал Иван, - но и не совсем большая, не тяжёлая, наверное, ежели он её в кармане носит. Вроде металлическая, вон как отблёскивает, да гравировка на ней какая-то, так и змеится по поверхности. Вот бы в руках подержать, да рассмотреть получше", - совсем размечтался парень, но в этот момент Лука нажал на какую-то пипочку, приделанную сбоку неизвестной вещицы, раздалась приятная для слуха мелодия, сама собой открылась крышка, Лука заглянул вовнутрь и её захлопнул. Затем он снова положил блестящую вещицу в карман.
- Ваня у меня времени менее часа осталось, я думаю домой забежать, чаю выпить, да на встречу поспешить. Хочешь вместе пойдём, по дороге и поговорить можно. Да ты на нашего последыша посмотришь. Сын у нас ещё один весной родился. Ты же у нас с зимы не был, не знаешь небось об этом.
- Конечно, не знаю. Всю весну и лето я в поле провёл, - он об отце вспомнил и у него на глаза сразу слёзы набежали.
Он даже зубы до ломоты сжал только, чтобы не расплакаться. Но Лука на него не смотрел. Его окликнул кто-то из приказчиков, и он отошёл в сторону. "Вон, как разодет приказчик, явно не из рабочих. Те в основном босые да в драных портах и грязных рубахах, а энтот прям барином выглядит", - подумал Иван и слёзы тут же спрятались назад, поняли, наверное, что хозяину не до них.
- Ну, так вот, весной он родился, 2 апреля, мы уж пять месяцев ему вчера отпраздновали. Так знаешь, он стервец, - в голосе Луки проскочила такая непривычная нежность и любовь, что Иван с удивлением посмотрел на него, - уже переворачивается вовсю, а вчера так даже ползти пытался.
- Мы знаешь, как его назвали? – и он посмотрел на Ивана, - Иваном как и тебя, хотя батюшка собирался Иосифом его крестить, в честь Преподобного Иосифа песнописца, но Евдоша очень попросила и тот не смог ей отказать, благо именины Ивана всё одно в тот же день. Песнописцу, правда, батюшка больше уважения высказывал, чем Иоанну преподобномученику, но нас это не волновало. Евдоша хотела сына Иваном назвать, вот и назвали. Она к тебе очень хорошо относится, говорит – ты умный. Не возгордись только, - улыбнулся он.
- Нет дядя Лука гордыня - это грех, а я по таким пустякам грешить не желаю. Знаю, что когда-нибудь ситуация может такой сложиться, что не согрешить невозможно будет, вот я свои грехи для таких случаев держу, - и теперь Иван улыбнулся.
Они шли по улице, а Митяй на поводу вёл за ними Воронка. Так и до дома Луки дошли. Там их Евдокия Кузьминична встретила. Ивана увидела заулыбалась, на своего сына, на её руках сидящего показала:
- А у нас свой Ивашка теперь имеется, - и головой из стороны в сторону повела, как девочка маленькая, а затем за погремушкой потянулась, Марфой расписанной.
Иван даже рассмеялся.
- Давайте мы поедим, уж время подошло, - сказала Евдокия Кузьминична, - ты как Ваня к обеду в нашем доме относишься?
- Евдокия Кузьминична век не ел так вкусно, как у вас, - вполне серьёзно ответил он, но в конце улыбнулся.
- Ох, и льстец ты маленький, - покачала головой хозяйка, - но ты понимаешь, знаю, что льстишь, а всё одно приятно. Давайте мойте руки, а я пока на стол соберу.
- Евдоша, а ты знаешь, Иван не советует мне в этот омут головой нырять, - задумчиво проговорил Лука, - чем-то ему всё это не нравится. Мне так совсем не хочется даже встречаться с этим Горевым, да и фамилия его меня нисколько не вдохновляет. Может не ходить, послать кого-нибудь, сказать, что я захворал, а то сам пойду, опять он меня уговаривать примется и мне не удобно станет ему отказать. Вот ведь репей, - повернулся он к Ивану, - так поёт, что заслушаться можно и ведь времени подумать совсем не даёт, говорит и говорит, и вроде всё складно и ладно получается, а как домой приду, везде обман начинает видеться.
- Не ходи Лука, - просяще посмотрела на него жена, - мне его предложение очень не глянулось.
- Так чего ж ты раньше ничего не говорила?
- Ты так воодушевился, когда он тебе эту мысль предложил, как будто десяток лет сбросил и снова стал таким же молодым, как мы поженились, - Евдокия подошла к мужу и взлохматила ему волосы на голове, - ну вот, всю твою причёску растрепала, а ведь пол-утра маялась, локон к локону его укладывала.
- Не ходи Лука, - повторила Евдокия, - предчувствие у меня дурное. Давай мы Ванюшу вместо тебя пошлём, он всё объяснит, как нужно, а потом снова сюда вернётся.
- Ты как Ванечка к этому относишься? – спросила и на него посмотрела, так как маменька на него смотрела, когда он маленьким был.
- Евдокия Кузьминична, я бы с удовольствием, но времени у нас мало очень, а у меня до Луки Фроловича дело есть серьёзное. Давайте мы Митяя пошлём, у него язык хорошо во рту болтается, он всё скажет, что от него требоваться будет, а мы пока здесь в наших вопросах разберёмся.
- Митяя? – почти испуганно протянула Евдокия Кузьминична, - а ты уверен, что он всё скажет, как следует?
- Конечно, - не раздумывая, ответил Иван, - мы сейчас продумаем, что ему говорить надобно, он запомнит и все дела. Кто такой этот Горев?
- Горев-то, Яков Савельевич? – переспросил Лука, - это купец, который нашим товаром торгует. Обманывает он нас, вынуждает цену снижать, говорит, что ничего не продастся, если мы не снизим. Заставляет чуть ли не в убыток себе ему товар отпускать, но продаёт много, этим и пользуется.
- Лука Фролович, забудь про этого Горева. Сейчас Митяй к нему съездит и объяснит, что ты нашёл крупного покупателя в столице на статуи, посудой заниматься пока не будешь, поэтому пусть ищет другого поставщика. Больше ничего говорить не надо.
В ответ на это Лука дёрнулся и хотел, что-то ответить, но Иван его опередил:
- Дядя Лука, поверь мне, я знаю, что говорю. Митяй ты всё понял?
Митяй кивнул головой, у него был почти счастливый вид.
- Ты ему только ничего лишнего не сболтни, - вдруг обеспокоился Иван, - понял? Ничего лишнего. Только то, что я сказал. Ещё раз спрашиваю. Понял? Ну смотри, Митяй, от тебя сейчас очень много зависеть будет. Где его искать-то, дядя Лука?
- Мстёрский он. На центральной площади дом стоит самый большой, внизу лавка, наверху он с семьёй проживает.
- Мстёра здесь поблизости, - пробормотал как бы про себя Иван, - Митяй скажешь, что ты гостил у своей тётки, Евдокии Кузьминичны. Она твоей матери родной сестрой приходится. Сам с родителями живёшь в Гороховце. Надумал домой вернуться, вот тебя дядя Лука и попросил небольшой крюк сделать и в Мстёру заскочить. Несколько слов передать, мол, прихворнул он, сам приехать не смог, ослаб очень. Извиняется, но времени на посуду у него теперь нет, он заказ большой из Санкт-Петербурга на статуи и вазы получил. Просил передать, чтобы Яков Савельевич другого поставщика поискал, а ты ехать должен, задерживаться не можешь. Лошадь капризная очень попалась, встанет столбом и с места её не сдвинешь. Она темноты боится, поэтому в Гороховец ты должен засветло прибыть, да и сам по тёмному лесу ездить остерегаешься. Болтай больше. Чем больше болтаешь, тем меньше тот, кто тебя слушает, запоминает, о чём ты говорил. Иди распряги Воронка и оседлай его. Лучше ехать верхом, прежде всего быстрее, да доверия всадник больше вызывает. Дядя Лука, а у тебя седло и вся сбруя найдётся, чтобы Воронка взнуздать?
- Ты, что это придумал, Иван, лошадь перепрягать? Оставь эту дурную мысль. Что у меня лошадей что ли нет? Сейчас оседлаем какую-нибудь и пусть скачет, - видно было, что Лука совсем успокоился и стал прежним решительным хозяином.
- Оседлать и Митяй сможет, дело не хитрое. Где только лошадь взять, да сбрую на неё? Вот и все вопросы.
- Я покажу. Мне всё равно в хлев идти надо, - сказала Евдокия Кузьминична, - а вы тут свои разговоры разговаривайте.
Она с Митяем следом из горницы вышла, а Иван уселся поосновательней и начал разговор, к которому он готовился уже много времени.
- Дядя Лука не знаю даже с чего и начать? Тихон Петрович сильно захворал. С ним удар случился, лежит он и дохтур говорит, до лета может пролежать. Поэтому он решение принял и мне все бразды правление передал. Ты знаешь, что он был против лавки, а я всё перерешил и даже об её аренде в ярманочном городке договорился.
Он говорил и вроде куда-то в сторону смотрел, а сам нет-нет да на реакцию Горшкова внимание своё обращал. Тот, когда Иван только говорить принялся, вроде бы совсем не слушал, а всё о своём думал. Решал, наверное, правильно ли сделал, что Ивана послушался. Но как только Иван упомянул, что об аренде лавки договорился, внимательным стал, а по мере того, как Иван своими задумками делился, лицо Луки становилось всё светлее и светлее, а под конец на нём даже улыбка появилась.
- Торговать там, - Иван рассказывал, - мы решили посудой и всем, что хозяйке у печи да стола требуется. Вот я и приехал договориться, чтобы мы могли продавать твои глиняные горшки и всю прочую посуду. Глину хотим брать только у тебя. Этот Горев, ежели это он твоей посудой на ярманке торгует, – Иван на Луку посмотрел и заметив утвердительный кивок головой, продолжил:
- Обманщик он, твою посуду с большой выгодой быстро продаёт, но немного в амбаре оставляет, вдруг ты приедешь, можно будет показать, вот как она плохо продаётся. Всё остальное время он торгует посудой с другого завода. Я за последние дни к нему несколько раз заходил. Цены он очень высокие держит, и, хотя качество чужой посуды не из лучших, но он всё одно к концу ярманки распродаётся почти без остатка. Лавка у него маленькая, но он в ней пытается не только посуду, но и всякий другой товар продавать, лишь бы он потребным был. Из-за этого в лавке теснота и многие покупатели к нему не заходят. Там вечный гвалт и суета. Мы хотим торговать по-другому. Кроме глиняной посуды у нас будет и деревянная, и металлическая, и стеклянная, в общем на любой вкус и кошелёк, вплоть до дорогого фарфора, из Китая и Японии привезённого, и даже из серебра сделанной. Горев у тебя, я слышал, два воза посуды на Фроловскую взял, я обещаю, что мы не менее трёх возов брать будем, ценой обижать не станем и деньги в срок, оговоренный, отдавать примемся. А кроме посуды я хочу попробовать твои статуи здесь местным барам предложить, думается мне, что спрос должен быть, а уж вазы для оранжерей точно продаваться будут. Сейчас модно оранжереи заводить, а тут в Италийские с Греческими землями посылать никого не требуется, а уж мы постараемся всем рассказывать, что целый корабль подобного товара привезли, бары к такому обману уже привычны, они верить хотят, что это действительно италийское, так и пусть думают, мы им мешать в их думах не будем.
Иван говорил вроде бы спокойно, не торопливо, но, как только он смолкал, желваки, тут же принимавшиеся на его щеках гулять из стороны в сторону, совсем о другом свидетельствовали. Понял Лука, что всё, что этот молодец рассказывает, не просто досужие мысли, а хорошо продуманная настоящая программа действий и ещё раз порадовался за Тихона, да и за себя тоже, что с таким умным парнем их судьба свела.
Иван и сам выговорил всё что хотел, и на все вопросы Луки ответил, и ещё раз по всем образцам прошёлся, что в избе на полках расставлены были, а Митяя всё не было. Они уж волноваться принялись, и Лука снова из кармана ту металлическую вещицу достал, что Ивана так удивить смогла, когда они ещё около фабрики встретились. Тут Иван своё любопытство проявил и Луку начал расспрашивать, что это за вещь и для чего пригодна она может быть.
- Это, Ванюша, часы называется, по которым ты завсегда точное время узнать можешь. Неважно, облачно на небе или ясно, день стоит или ночь, время по часам самым, что ни на есть точным будет, - он из кармана часы достал, крышку их открыл и всё-всё Ивану подробно объяснил.
Иван загорелся прямо такие часы себе завести, и не с целью удивить кого-то, а именно для того чтобы во времени ориентироваться хорошо и быстро:
- Надо же, - удивлялся он, - какую интересную и полезную вещь придумали, в кармане время носить.
- Это мне Евдоша, расстаралась, на сорок лет подарила. Вначале Ванюшку, а потом уж часы, но первый подарок мне всего дороже. Тем более за него деньги не просят, а часы дорогого стоят. Их из Москвы один купец специально по Евдошиной просьбе привёз. Они аглицкой работы. Евдоша не говорит сколько она за них заплатила, да откуда деньги взяла. "Накопила", - вот её сказ. Но я к ней не пристаю, знаю, что она верная, полюбовника у неё быть не может. А деньги я ей регулярно даю, для покупок у Тихона, да других офень, когда они заходят. Могла и накопить. Вот ты, - и он наклонился к Ивану и шёпотом попросил, - узнал бы где такие купить можно и сколько они стоят. А? – и огляделся вокруг, не слышала ли супруга его такую просьбу.
Иван только головой мотнул, хорошо мол, а сам нервничать принялся, время идёт и идёт, скоро темнеть начнёт, а они ничего почти из запланированного сделать не успели. Он подумал хорошенько и решил, что от Луки надо прямым ходом к маменьке ехать, а уж завтра с утра всё остальное, о чём он думал и на что надеялся, выполнять. Тут раздалось долгожданное лошадиное ржание, и в избу зашёл Митяй. Улыбка у него расплывалась во всё лицо. Видно было, что-то его сильно рассмешило.
- Рассказывай, как съездил, что привезти сумел? – Иван постарался быть серьёзным, но попробуй удержись, когда супротив стоит такой вот, у кого рот до ушей и который даже сдержать себя от улыбки не желает.
- Этот Яков Савельевич любопытный человек. Вначале, когда я ему всё то, что должен был сказать, доложил, он за голову схватился и начал приговаривать, что он теперь совсем разорён будет, ничем другим он торговать не может, подавай ему горшки да плошки Луки Фроловича. Чуть не плакать принялся. Я уж не знал, что и делать, да как его успокоить. Набрал воды в рот, да как на него брызнул. Мы так завсегда гостей в трактире, которые беспокоиться начинали, успокаивали. А энтот совсем разошёлся, на меня с кулаками полез. Но я ему объяснил, что кулачному бою с детства обучен, поэтому меня лучше не задирать, спуску не дам. Он сей миг успокоился и совсем другую песню завёл, мол, он уже давно решил с Горшковым все отношения разорвать, и товар у того самый поганый, и цены ломит непомерные, он лучше у Тетерина брать больше будет и с ним новую печь, да не одну, а десять поставит. Мы, говорит, с ним полное товарищество на паях надумали открыть, да не только надумали, а уж и документы все в губернское присутствие представили, теперь ждём, когда их там утвердят и они новое дело откроют. Так что передал вам, Лука Фролович, что он горевать о том, что с вами расстался не будет, и вас просит его не беспокоить, когда у вас все дела встанут, и к нему на поклон не идти.
- А в глазах у него прямо слёзы стояли, и был он такой весь печальный, - закончил Митяй свой рассказ.
Сразу после этого Евдокия Кузьминична на стол собирать принялась. Митяй к ней подскочил и начал миски на столе расставлять, да в них наваристые щи разливать.
- Ловко у тебя это получается, - признала хозяйка, - я думала ты только языком работать приучен, а ты вон оно как.
Митяй смутился даже от такой похвалы.
- Так тётя Евдокия, - пришёл к нему на помощь Иван, - он же с двенадцати годков половым в трактире служил, и надо сказать отличным половым был.
Попытался Лука уговорить их ещё ненадолго, а лучше до утра у них избе остаться, но тут Ивану открыться пришлось, зачем он домой спешит, и никто его задерживать больше не стремился, а новый товар он пообещал на обратном пути завезти, да показать.
Тут Люба нас всех ужинать позвала. Она перцы, мясным фаршем фаршированные, сготовила. Фарш у нас в морозилке ещё с прошлого раза лежал, да пакет болгарского перца тоже своей очереди дожидался, вот и дождались. Люблю я перцы, которые из-под рук моей супруги выходят, ел бы да ел, но жаль это не чаще пары раз в год случается, да и то только ранней осенью, когда подходящий перец в продаже имеется.
После ужина дядя Никита встал и из кухни в коридор направился. В дверях обернулся:
- Да и что мы всё время взаперти сидим. На улице такая погода отличная, сентябрь, бабье лето ещё стоит, а я слышал, как кто-то говорил, что здесь кусок настоящего дремучего леса чудом сохранился. Вот я и хочу лесного духа немного вдохнуть, да шорох падающих листьев послушать. Не против немного по лесу прогуляться?
Мы все сразу же согласились. И действительно, что дома, даже при открытых окнах сидеть, когда можно в находящемся рядом лесу, каким-то чудом среди города уцелевшим, пройтись немного по виляющим из стороны в сторону тропинкам, засыпанным опадающей листвой и полной грудью вдохнуть свежего воздуха.
До леса, который начинался сразу же за нашим домом, мы добрались довольно быстро, а вот дальше пошли очень медленно. Чаще даже не шли, а стояли, поскольку быстро наши старики уже ходить не могли. Хотения у них ещё много осталось, а вот возможностей это хотение в дело превратить уже почти не было. Вот и получилось, что мы плелись еле-еле. На улице было совсем темно. Солнце давно уже село и, хотя облаков на небе не было видно, звёзды тоже куда-то все как будто пропали.
- Вот ведь, что огромный город творит, - сказал папа, - я вроде сейчас в лесу нахожусь, но звёзд не вижу, они полностью забиваются городским заревом.
Немного прошлись и назад повернули. За домом детская площадка с песочницами, да скрипучими качелями находилась. Вот там мы на лавочки уселись и молча посидели немного, думая каждый о своём. Хорошо так получилось. А потом домой пошли и папа с дядей Никитой спать завалились.
Я ещё долго сидел на кухне, смотрел, как Люба убирает со стола и моет посуду, а потом и мы пошли спать. И всё это время я думал о своём предке.
Продолжение следует…