Вернувшись к себе в комнату, присел у стола. Хлеб с тушёнкой был сегодня его завтраком. Однообразный, но питательный. Сначала открыл финкой банку, почувствовав аромат качественного говяжьего мяса. Затем, не вытирая лезвие отрезал два куска пшеничного хлеба. Хоть и любил ещё с детства ржаной, теперь забывал его вкус, имея возможность доставать белый.
Так и не обзавёлся тарелками, и столовыми приборами. Не до этого было. Хоть и мечтал о дюжине тарелок, ножей и вилок, с хотя бы шестью чайными чашками, никак не доходили до этого руки. Поэтому, достав где-то пару ложек и три вилки, уже был счастлив. В те дни, когда предстояла дальняя поездка, старался с утра плотно поесть дома, так, как скорее всего до самой ночи мог оставаться голоден. Сегодня никуда не ехал, но вспомнил тот день, когда предстояла однодневная командировка в Кякисалми. Там, ситуация была куда хуже, чем здесь. Оставленный финской армией город был полностью сожжён. Жилых зданий практически не оставалось. Местное отделение НКВД заняло по причине каменных стен не сгоревшее здание.
Поезда ходили, но с большими задержками. Взорванные мосты уже были восстановлены, но проблемы, связанные с перегрузкой железной дороги из-за нехватки подвижного состава не давали возможности наладить следование пассажирских поездов в соответствии с намеченным расписанием. Поэтому добирался на машине. Удивлялся качеству покрытия дороги, ведущей сквозь хвойные леса в сторону Кякисалми. Лишь изредка, кажется пару раз, из-за ещё не восстановленных мостов водителю приходилось аккуратно пробираться между камней по бродам холодных чистоводных речушек, входящих в состав водного бассейна Вуоксы.
Пусть и полностью опустевшие на время, теперь частично заселяемые леса пугали своей тишиной. Невольно казалось; находится не на отвоёванном у северной Европы куске территории, а, где-то далеко севернее, может даже в Сибири. Стало не по себе. На безлюдной дороге в любой момент боялся нападения, которого, как понимал, не должно произойти. Но, некий страх не покидал. Будучи опытным работником, в любой момент ждал врага. Знал, тот не дремлет. Живя будто в созданном самим же мире, настолько привык к нему, что не мог обойтись без него.
Вот бы срубить весь этот лес и, скажем, к примеру, развить повсеместно в этих местах сельское хозяйство. Те многочисленные оставленные финнами хутора, заселявшиеся другими людьми, вряд ли могли давать столько прибыли, что обещало объединённое земледелие. Но, наверняка, там, где принимаются стратегически важные решения и без него знают об этом. Был спокоен за будущее страны, где любое начинание заканчивается полной и безапелляционной победой. Ибо кто способен возражать против здравого смысла? Так, если только первое время из-за неграмотности и не подкованности в плане идейном.
Въезжали в Кякисалми. Табличка с названием города уже была сменена на Кексгольм. Интуитивно думал увидеть руины, так, как знал; город полностью деревянный.
Радовало и придавало гордости за страну, что способна быстро наладить мирную жизнь на землях оставленных врагом, не желавшим принять светлое будущее, даже если и не оставалось иного пути, как капитуляция. До какой же степени глуп человек. Ему разжёвывают информацию, подают на блюде, только ешь, постигай, принимай в себя. Но, нет, не желает расти, так и норовит отвернуться, убежать в лес, как дикое животное, только бы оставаться в своём убогом мирке. Нет, всё же рад за свою молодую страну. Она наведёт порядок во всём этом капиталистическом кошмаре, не способном позаботиться о простых людях, рабочих и крестьянах.
- Наверно вон там, - указал рукой на напоминающее пожарную каланчу здание водитель, молоденький, но себе на уме деревенский парень, подавшийся в ряды народного комиссариата спасаясь от голода. И, теперь понимавший, тот его правильный выбор, в кортом, впрочем, ни капельки не сомневался, и сейчас, во время недавно закончившихся боевых действий, сохранит его от шальной пули, или осколка.
Лютеранская кирха, сложенная из гранитных, слегка обтёсанных валунов, с частично залатанной, судя по свежему блеску на солнце, медной крышей, высилась в дальнем конце города, говоря своим видом - она и есть здесь самое важное сооружение. Разглядел и два православных храма, также торчащие среди по большей части одноэтажного города. Но, догадывался, интуитивно чувствовал, не станет руководство занимать меньшую по значимости из-за своих размеров постройку.
- Да, скорее всего, - согласился с догадкой водителя.
Через пять минут, припарковались у лютеранской кирхи. Без сомнения, это была таковая. Умел отличать строения культа от иных. Новая табличка со знакомой аббревиатурой висела у новой входной двери, расположенной между двух небольших колонн, придающих парадности.
Стремительно направился к входу. Потянул ручку на себя. Вошёл. Несмотря на то, что строительные работы шли вовсю, здание было частично заселено новыми хозяевами. Доложив дневальному цель своего визита, узнал, где кабинет начальника комиссариата.
- А! Ждём, ждём! - протянул руку начальник, после того, как Савелий Игнатьевич, отдав честь, доложил о цели своего визита.
- Неплохо вы тут расположились, - осматривался Савелий Игнатьевич. Его удивила та быстрота, с которой удалось перестроить внутри здание. Теперь в нём отсутствовало самое главное – молитвенный зал.
Иван Донатович, был небольшого роста, коренастый, с кучерявой, густой шевелюрой мужик, лет сорока. Но, из-за своего малого, детского роста выглядел моложе своих лет, как ни старался придать себе серьёзности во взгляде.
- На самом деле работы было не так уж и много. Заделать дырку в полу от попадания авиабомбы, кровлю успели починить до нас ещё финны, и возвести перегородки. Вам, там в Выборге проще. В городе куда больше пустых учреждений. Пожары, насколько осведомлён, не коснулись его, - ответил прибывшему из Выборга капитану.
- Да, кирхи стоят пустыми, впрочем, как и православные храмы. Не нашли мы пока ещё возможности грамотно использовать культовые сооружения. Стоит поучиться вашему опыту.
- Орган правда пришлось выбросить. Говорят, необычного звучания был. Хотел было ограду из трубок сделать у себя в палисаднике. Но, очень мало единого размера. Все разного калибра. Да и домик мой далеко от центра. Дача, каких-то баронов, наверно ещё царского режима. Как ни думал найти им новое применение, так и не сумел. Плотника нашего попросил помочь. Но, Ильич почесал затылок, постоял молча. Затем обещал подумать. А через пару дней-то мне и говорит:
- Сделать-то оно можно. Только на ветру гудеть будут, спать не дадут.
Так, что, как видишь, и сам бы многому поучился, да не у кого.
Уже через пятнадцать минут разговора, понимая, никоим образом не могут составлять конкуренции, называли друг друга по имени. Оба в одном звании, но имели разные перспективы. У Савелия Игнатьевича они были куда больше. Здесь же в Кексгольме, Иван Донатович не мог рассчитывать на свойственный крупным городам размах спецопераций, перевыполнение плана и возможность быть замеченным. Впрочем, всё это уже зависело от индивидуальных особенностей человека.
А ведь основным поводом для понимания послужил, в первую очередь, простой орган. Точнее даже не он, а его составляющие. Гораздо интереснее было для русского человека во все времена и государственные строи понять природу вещи, что попадала к нему в руки. Из-за вечной закрытости перед западом, сама психология господ не позволяла приметить ростки собственной мысли, привнося плоды иноземной. Но, уже созревшие, готовые к употреблению. От того разум, принадлежащий простым, не имеющим доступа к техническим диковинам мужикам, не давал покоя рукам их так и норовящим скрутить гайку, или разобрать то, что попадало в поле их видимости.
Так и мастер, рассчитывающий органные трубки, выгибая их из свинцового листа, не мог и представить себе, что возможно в скором времени приобретут для себя некое иное, невиданное ему «звучание».
А ведь всего-то и требовалось для этого придать им некой таинственности, заставив формировать в себе логичные с точки зрения слуха звуки. Этого было вполне достаточно, чтоб пытливый русский ум, в знак протеста перед многовековым сдерживанием придумал им тут же новое применение.
Позже, не раз приезжал Савелий Игнатьевич в Кексгольм. И довелось побывать ему в гостях у местного начальника НКВД.
Но, к тому моменту уже занимал тот не весь особняк, и будучи уплотнён начальником продовольственных складов, что имел немалую семью, вынужден был поделиться большей частью комнат, не отдав той, где располагался музыкальный инструмент.
Рояль.
Завораживал он его душу. Каким-то непостижимым для него образом догадывался – не стоит разбирать его на составляющие. Не сможет из них ничего сделать. Да, и принадлежал он весь ему одному, а значит и не нуждался в общественном применении. Только он сам может любоваться им, ударять по клавишам, одним словом уподобляться тем, для кого и был создан на музыкальной фабрике.
Относился к музыке положительно. Когда-то прежде, лет десять назад умел бренчать на балалайке, перебравшись в город, брал в руки и гитару.
Но, как только поступил на службу в народный комиссариат, вынужден был забросить музыкальные пристрастия, ограничившись лишь патефоном, и то, не в рабочее время. Теперь же тот стоял прямо на крышке роскошного рояля, что несмотря на свои размеры, занимал лишь малую часть просторной гостиной.
Открывал клавиатуру. Садился за инструмент. Но, кроме того, как одним пальцем наигрывал какое-то подобие «Мурки», ничего не умел. Посидев с беломориной в зубах, пару минут перед инструментом, аккуратно, словно в дорогом ресторане, сбрасывал пепел в найденное на кухне серебряное блюдце.
Несмотря на то, что способен был только на извлечение убогих звуков из шикарного инструмента, всё же отдыхал душой, ощущая себя обладателем такой роскошной вещи. Представлял себя благородным, как ещё помнил, называли в его селе помещиков. Из окна дома, которых, иногда вечерами доносились звуки музыки.
- Вот ведь буржуи проклятые! Это сколько ж надо спину гнуть простому человеку, чтобы на такое заработать! – признался Савелий Игнатьевич, входя в гостиную за Иваном Донатовичем. Сегодня решил остаться на ночь в Кексгольме. Вернулись из НКВД вдвоём, на машине Ивана Донатовича. Своего водителя пристроил на ночь при комиссариате.
- Много ли, мало ли, не наше это теперь дело. А инструмент шикарный. Ради этого стоит и музыке пойти учиться. Только время какое тревожное. Не до этого сейчас. Вот, выйду на пенсию, и сам постепенно дойду. Главное руку набить.
- Ну, ка дайка попробую, - присел перед инструментом Савелий Игнатьевич. Ударил по клавишам лихо, от души. Зазвенели тугие струны под закрытой крышкой. Видел, как-то на концерте в Ленинграде, как играют настоящие музыканты. Думал не умением, а хотя бы подражанием сможет попробовать прочувствовать ту атмосферу, в которую погружается исполнитель. Но, кроме писклявых, режущих слух нот, ничего не смог добиться от инструмента.
- Да ты прям музыкант у нас!
- Эх, Ванюша ты мой дорогой. Сейчас бы девочек нам. Но, нельзя,
- Тсс-с, - разливая на крышке фортепьяно коньяк, прижал к губам палец Иван Донатович.
- Чего это ты шёпотом?
- Сосед. Большой начальник.
- Ты, что ж это, боишься его? У нас власть! - потянулся за рюмкой.
- Я никого не боюсь, акромя Сталина.
- Ну, за победу мирового интернационала! – чокнулся с ним Савелий Игнатьевич.
Выпили. С шумом, не сговариваясь поставили рюмки на лакированную крышку.
Иван Донатович вовсю, чтобы хватило до конца пластинки закрутил пружину патефона.
- А соседа твоего вмиг пристроим! Только скажи мне. У меня в Выборге план знаешь какой!? Мало не покажется!
Играло польское танго «То остатня неджеля».
- Что ж ты, как я, вижу не женат. Надо было учётчиц позвать, - указал на отсутствие кольца на безымянном пальце Иван Донатович.
- Не люблю я это теперь. Так только ерепенюсь.
- Что?
- Женский пол.
- Как? – искренне удивился товарищ.
- Одни нервы от них.
- Ну, это ты серьёзно к вопросу подходишь. Проще надо быть. Душевнее.
- Нет, что ни говори, а хоть и засиделся я в холостяках, а вот так вот, без дома, или квартиры, ей Богу не могу.
- Да, и я, если честно никак не решусь. Дом… ну, или квартира у меня, как видишь есть, а вот с бабой тяжелее. Гораздо проще без обязательств ежели.
- Мы серьёзные люди Донатыч, - разливал по второй Савелий Игнатьевич.
- Серьёзные то серьёзные, но бронепоезд припарковать негде.
- Какой бронепоезд?
- Ну, это я фигурально. Быт у нас не налажен совсем. Всё будто в походных условиях, бегом. Нет постоянства.
- В каком это смысле?
- А в таком, что может финны вернуться.
- Это ты брось! Что они тут забыли? Не их это земля, а наша. Исконно Русская. Ещё Пётр отвоевал у Шведа.
- Ну, или шведы, к примеру.
- Нет, всё же тебе первому жениться надо.
- Это почему ж?
- Много мыслей ненужных в твоей голове колобродит. Порядок некому навести.