Лето в тот год выдалось на редкость благоприятным для кулундинской степи. Урожай был не только на злаковые, но и на медок. Давно не было такого чудного цветения трав. Хороший урожай дал подсолнух и гречиха. Свою пасеку я расположил между гречишным полем и подсолнечником в укромном месте: вдали от проезжей дороги и чужого глаза, в старом заброшенном саду бывшей деревеньки. На пасеке я находился с раннего утра и до того времени, когда солнце, намаявшись за день, уходило за горизонт. Если погода была ненастная, дождливая или ветреная, запрягал свою гнедую. В хороший денёк ездил на стареньком мопеде. И всегда со мной был верный друг пёс Шарик. На лошадке возил воду пчёлам, а обратно – заготовленное на зиму сено для неё же и козы. Верный Шарик сидел на телеге, разглядывая местность, и думал свою собачью думу: куда ни глянь, куда ни беги, всюду тебя ждёт весёлое и приятное развлечение. Иногда Шарик спрыгивал, когда дорогу перебегали пёстрые суслики. Воздух был наполнен ароматом полевых цветов, осота, молочая, донника, придорожной ромашки. В тот день я добирался на мопеде, Шарик бежал следом. Скорость моего транспорта была небольшой и, чтобы не утомить четвероногого друга и мотор, я иногда останавливался. Шарику, за его преданность, давал заранее приготовленную косточку и, как только он с ней расправлялся, продолжал путь. Солнце ещё было только на восходе, и утренняя прохлада не утомляла. Сильно вольничали комары. Приехав на место, вместе с Шариком проверили пасеку – я визуально, он же тщательно обнюхал каждый куст – и, не найдя ничего подозрительного, побежал к заглубленному шалашу. Я взял косу и направился на вчерашнюю делянку, где росла хорошая трава, чтобы сделать небольшой укос до наступления полуденного зноя. На брючный ремень зацепил солдатскую фляжку с водой, подаренную старым приятелем. Шарик утолял жажду из дождевых луж. Возвращаясь обратно, пёс, бежавший впереди, вдруг остановился возле развесистого куста, недовольно зарычал и начал лаять. Подойдя поближе, я увидел лежащего мужчину, незнакомого мне. Он поднялся и попросил воды, жалуясь на боль в сердце, хотя, судя по его внешнему виду, я в том засомневался. Скорее всего, увидев издали меня, он хотел спрятаться, но от Шарика спрятаться не получилось.
- Вы местный? - обратился он ко мне.
- Нет. Я живу здесь недавно, хотя родился недалеко от этих мест.
Я предложил ему пройти на пасеку, чтобы передохнуть и попить чаю. Шарик же вёл себя агрессивно по отношению к непрошенному гостю: постоянно рычал и держался на расстоянии даже после того, как я ему сделал замечание. Чем-то не нравился ему этот человек, поэтому, придя на пасеку, я привязал Шарика подальше от шалаша. Угостил гостя чаем с мёдом, домашними лепёшками. Незнакомец был одет по-городскому, в недорогую одежду. Из рюкзака он извлёк колбасу, хлеб и бутылку водки. По этикетке на бутылке я понял, что пришелец издалека. По возрасту ему было чуть больше шестидесяти. Взгляд какой-то недобрый, скрытый. Лицо обрюзглое, толстые, как пельмени губы. Глаза – как небо зимой: холодные, чуть подёрнутые дымкой. По всему было видно, что он не рад был нашей встрече.
- Ну что, выпьем за знакомство, - предложил незнакомец.
- Спасибо. Давление мучает, да и день, наверное, будет знойным. Так что, извините, - категорически отказался я.
- Ну, будем знакомы. Меня зовут Владимир. Родом из этих мест, но как уехал в семнадцать и вот приехал через сорок пять. А Вы, говорите, приезжий?
- Да. Родился я в Семёновском районе, восемьдесят километров отсюда, а вот уж семь лет обитаю здесь. На пенсии решил заняться пчеловодством. Пасека мне досталась от покойного брата. Теперь детям и внучатам к зиме медок поставляю.
Выслушав меня, Владимир стал как –то увереннее себя чувствовать. Отведав медку с чаем, приободрился.
- А я вот на кладбище приехал. Земляк у меня здесь похоронен. Нужно найти это место. Скорее всего, оно на этом вот поле, где подсолнух растёт.
- Не знаю, - ответил я.
- Если был посёлок, значит, и кладбище где-то есть. Было, было! Постараюсь найти.
Затем он закурил и долго сидел молча, думая о чём-то своём. Мне было интересно узнать, почему через сорок пять лет человек приехал на могилу, что ему мешало сделать это раньше. Владимир уложил остатки еды и бутылку обратно в рюкзак, медленно поднялся.
- Ну, Вы как найдёте кладбище, дайте как-нибудь мне знать – свисните или крикните. Мне интересно узнать, что стало с ним через столько лет. Да и вообще, заходите на обратном пути.
Он кивнул головой в знак согласия. Когда мой гость ушёл, я забрался на старую колоду и следил за ним, как он передвигался по подсолнечнику. Были видны его голова и плечи. Вдруг он резко повернул влево и прибавил шагу. Затем остановился и, повернувшись в мою сторону, крикнул, помахав мне рукой. До него было не более двухсот метров и я заспешил к странному пришельцу. Местом, где было кладбище, был квадрат, поросший густой травой и обозначенный полутораметровой, неглубокой, округлённой канавой. В одном месте канавы виднелся разрыв не более восьми метров в сторону бывшего села. Были видны норы, возле которых лежали остатки обгоревших крестов, вернее, небольшие головёшки. Подошёл к нему. Лицо его было бледное, какое-то каменное. Я отошёл в сторонку. Он вытащил из рюкзака стакан и трясущимися руками открыл бутылку. Налил стакан и поставил на невысокий могильный холмик. До моего слуха доносились глухие слова:
- Прости меня, Колька, ради Бога прости. Разве я думал, что так получится? Хотел попугать вас, а….видишь, как обернулось. Затем он позвал меня.
- Давай помянем, добрый человек, Кольку.
- А кем он Вам доводится? – спросил я, но ответа не последовало.
День был жаркий, солнечный. На небе ни единого облачка. Мы возвратились на пасеку и, что меня поразило, так это поведение Шарика – он присмирел, его агрессивности, как ни бывало. В шалаше было прохладно, так как он был заглублен в землю и накрыт толстым слоем веток и соломы. Постепенно мой гость допил содержимое бутылки. Мне хотелось вызвать его на откровенную беседу, я стал задавать ему вопросы.
- Издалека приехали-то? – ненавязчиво спросил я.
- Я смотрю, Вам интересно узнать причину моего приезда через десятки лет. Ну, коль так, расскажу. Надо кому-то излить своё наболевшее, ведь даже жена не знает моего прошлого.
Мой собеседник закурил и то ли от спиртного или чего другого медленно заговорил:
- Сорок пять годков уж минуло, но вроде как вчера всё произошло. Ничего не выветрилось из памяти. Четверо нас было из одного села. Учились в школе механизации на трактористов в райцентре, жили все в одной комнате общежития. Как-то, получив стипендию, устроили застолье. Как обычно не хватило. Ну, я, как самый младший из всех, побежал за бутылкой, возвращаясь, споткнулся и разбил её. Поправить неудачу не смог, так как магазин закрыли. На мои оправдания посыпались угрозы, и меня пьяная компания поколотила и выгнала из комнаты. Вышел на улицу с разбитым носом и синяком под глазом, даже расплакался. Семнадцать лет мне исполнилось тогда. Обида меня одолела – втроём одного избили. Как же им отомстить? Походил, подумал, да и решил задвижку печного отопления прикрыть, с коридора топка была. Когда все угомонились и легли спать, так и сделал. Ночью, думаю, встану и открою. Сам заночевал в другой комнате, у знакомых. Проснулся утром, да было поздно. Угарный газ сделал своё дело. Двое угорели насмерть, а один упал с кровати чумной и благодаря щелям в полу дышал свежим воздухом – остался жив. А вот Колька и Славка погибли. Подозрение пало на меня. Вызвали в милицию, постращали, на том и дело закончилось. Я же бросил учёбу и уехал из Сибири к брату в Киргизию. Сбежал, так сказать, а как оказалось, от себя-то никуда не сбежишь. Перед отъездом решил сходить к Кольке на могилу. Подошёл к кладбищу и побоялся к могиле подойти, смотрю издали на свежий холмик земли и боюсь. Славка похоронен на другом кладбище, из села видно его могилу. Он то и драку затеял, жестокий был. В армию меня не взяли, соврал что, мол, мочусь по ночам, и голова кружится. Женился. Родился ребёнок – калека. Посыпались на меня напасти одна за другой. Жена пошла к бабке гадалке, рассказала о всех наших бедах. А она ей, дескать, рок на твоей семье за содеянное страшное зло кем-то со стороны мужа. Стал я ходить в церковь грехи замаливать. Годы мои к закату подходят. Решил тогда съездить в родные края
и покаяться на могилах усопших, попросить прощения. Приехал вот и боюсь знакомым односельчанам на глаза попасться. Все ведь тогда говорили, что трубу я прикрыл. Так вот и жил все эти годы с камнем и страхом на душе. А ещё в седьмом классе оклеветал своего дружка. Родители уехали в отпуск, а дружок ночевал у меня. Я много книг читал в детстве. После очередной, прочитанной книги про индейцев, соорудил лук и давай из него стрелять по подушкам. Дружок меня одёргивал, да куда там. Все подушки продырявил. Когда родители приехали, я всё свалил на него. Здорово ему попало от отца. Теперь вот прозрение наступило, да, видать, поздно раскаиваться. Расплачиваются теперь мои дети и внуки, а каково мне смотреть на всё это? Ты, вижу, добрый человек, вот и решил тебе душу открыть. Приехал на родину и прячусь от людей как диверсант. И от тебя спрятался, да пёс обнаружил. Стыдно и горько за своё подлое прошлое. Сам себя стал бояться, а порой, и ненавидеть. Ох! А как часто они мне снились, просыпался в холодном поту. Когда стал в церковь ходить да ставить свечки за упокой – перестали ведь сниться. Вот такие мои, земляк, дела. Собеседник затих. Молчал и я. Подумав, высказал ему на прощанье:
- Хорошо, что вы осознали свой грех. Покаяться никогда не поздно.
- Спасибо на добром слове, за то, что выслушали.
Затем попросил воды, попил и наполнил бутылку из-под водки. Глянул на меня добрым, прощальным взглядом.
- Не суди меня строго, земляк. Жизнь и время расправились со мной сполна. Ну, спасибо тебе, мне пора. Нужно засветло дойти до райцентра.
Мой гость уходил от меня, скрываясь из виду, сливаясь с местностью. Шарик тёрся у моих ног, отвлекая от дум земных.