Телевизор поставлен на паузу. Папа жарит яичницу. По своему фирменному методу: с салом, позавчерашней курицей, рисом и репчатым луком. Фирменность рецепта заключается не в ингредиентах, а в подходе: всего хорошего понемножку и залить яичком. Мама сидит на диване и смотрит в окно. Солнце садится, начинаются сумерки.
— Мне очень нравится песня «Апрель».
Мама смотрит на меня и слегка прищуривается, пытаясь вспомнить песню. По ее взгляду я вижу, что она почти нашла это воспоминание, но дотянуться до него не может. Я нащупываю телефон в кармане и иду к дивану. Сажусь на подлокотник и включаю песню. Телефон почти сел, но на это хватит. Выключаю экран, чтобы севшая батарейка не прервала прослушку. Я смотрю на мамино лицо, ища в нем просветления. Цой начинает петь, на губах появляется улыбка. Сало шипит на сковороде, мы оба киваем в такт и подергиваем ногой. Мама смотрит на стену, я смотрю в окно, взгляды наши не пересекаются.
— Ты посмотри фильм «Асса», очень приличный фильм из девяностых». Я кивнул головой. Чуть слишком резко, чтобы не пропустить ни одного слова песни. « О, это очень известная песня, — радостно говорит папа. Я обернулся. Папа тычет в потолок указательным пальцем по дороге к мусорному ведру, чтобы выбросить скорлупу. Слегка не в такт. Я ему благодарен, что он не пытается петь вместе с Цоем.
Мама: «Вот я не понимаю, как бог позволил, чтобы Цой так рано погиб». Я задумался, но все еще молчу, песня еще не кончилась. Цой допевает последний куплет, и несколько секунд еще звучит гул барабана. Потом — тишина. «Знаешь, мам, если уж на эту тему пошло...» Мама смотрит вопросительно. «Ну, что бог позволил Цою так рано погибнуть». Я мешкаю до конца озвучить свою мысль. Перед папой как-то неудобно говорить на тему религии. У него для этого слишком прагматичный склад ума.
— Ты имеешь в виду, что он сделал это, чтобы его... сохранить?
— Да, нет. Ну, в смысле, что бог позволил даже своему сыну уйти так рано.
— Его сыну? Это кому?
— Ну Иисусу Христу.
— А... Но Иисус — это же и есть бог.
— Ну не совсем, он же — его сын.
— Это же — голубь. Его отец был голубь. Он бы не был богом, если бы его отец был бы плотником.
— Ну нет. Голубь — это святой дух. В христианстве же святая троица — отец, сын и святой дух.
— Для меня бог — не Иисус, а общее чувство правоты в жизни. Там — не Иисус, не Муххаммед, не... Борь, кто там бог у евреев?
Папа задумался. Мы с мамой смотрим не него в ожидании. Я действительно не знаю, кто бог у евреев, и, если честно, мне даже весьма интересно. «Дева Мария», — многозначительно заявил папа. Общий смех нивелировал высоту диалога.