P. S. - Жемчуг, который я буду носить в первом акте, должен быть
настоящим, - требует капризная молодая актриса.
- Всё будет настоящим, - успокаивает её Раневская. - Всё: и
жемчуг в первом действии, и яд - в последнем.
Этот яд(!) - я реально его не чувствовал. Зато(!) - он во мне присутствовал денно и нощно. Побочно ответствовал на мои поползновения использовать тонкость моего псевдо-знания: как кирку или лопату для-ради построения какого-никакого счастьица.
А я (реально) - этого «я-да» в моём «не-до-я» никак не чувствовал! Не понимал, что именно моё невежество (моё «я-нет») - лишает меня даже пред-участия в целомудрии настоящей жизни.
А теперь (ирреально) - обо мне: кто есть это моё «я»? Оно(!) - не «аз есмь», зато оно(!) - как волшебная нота зарождения гаммы; но (не смотря ни на что) - оно есть отравление я-«до»(м) себя-любия, аки последняя «про-****ь»-буквица всего моего не-до-алфавита.
Того самого алфавита, которому любой «не-мой» язык просто-напросто непоправимо тесен; того самого алфавита, в котором моё не-до-сягаемое (целомудренное) я, расположенное быть - «посреди аз есмь» и между я-«до» (как языческая цикута Сократа) и я-«после» (перейдя через не паханое поле погоста).
Так что нынешний я(!) - всего лишь человеко-частица, сталинский винтик «на своём месте».
Нынешний я(!) - это и есть то самое я-«сейчас»: корпускул глобальной претензии и местечкового не-«до»-понимания.
Который (свято место) - ещё и мускул миро-не-до-творения. Который (свято место) - тщится сжаться-отжаться и прямо-таки пробежаться-преобразиться: от своего «не-до» - до не-своего «си» (от альфы к омеге)!
Вот так и мы, и весь мир - вращаемся вокруг своей оси и никуда не движемся.
А вот свято место посреди (нигде не пусто) - оно превращается в самое себя; вот наглядный пример: сегодня по настоящему пошёл снег нынешней февральской-январской-декабрьской (а не глупцов-шестидесятников) оттепели!
Который (снег) - неощутимо таял (и затаивался) ещё на лету.
Вот так же и любовь моя (к «веку сему») - падала с неба (аки манна пра-пра-пра-иудеям), и была мною (пока я бродил шесть десятков мною «проживаемых» лет по предначертанной мне пустыне) успешно пожираема; итак - всё (от века сего) выглядело вполне ожидаемо!
Шёл снег.
И таял.
Шёл век.
И таял.
И любой человек «века сего» - истончался и вёл себя аки шёлковый.
Разве что кто-нибудь (в своём сейчас) - иногда пробовал утвердить себя в этой тонкости. Для чего - пробовал накормить зимой озябших ангелов февраля (декабря-января).
Для чего - этому «кому-нибудь» оказывалась жизненно необходима находящаяся в свободном доступе хлебная крошка.
Делалось это так: весьма дискретно! Человек «века сего». Брал в магазине. Самый недорогой батон.
Да-ле-е. Шёл по снегу к «близлежащему» небу. Достигал его, после чего - начинал перекатывать (по своему нёбу) некие призывные звуки.
А иногда даже и полуприкрывал веки (и полуоткрывал века).
Всем известно: только на самом краю зрения видны очертания пред-знания.
Иногда у меня (человека «века сего») хватало-таки дерзания, чтобы признать: я могу (очень иногда) - пред-видеть невидимое, но (так или иначе) - всегда со-лгу для себя его влияние на те или иные «местные» (во плоти) со-деяния.
И всё же:
Кто птиц кормил зимой,
В раю тот по прямой.
Тот ангелов будил,
Кто ныне спал с тобой.
Постель зимы свежа!
Я с лезвия ножа кормлю моих волков.
И немцев ли в котле (в несчётности полков),
Поляков ли в Кремле (не голодом морю).
Я ангелов люблю.
Ведь я с тобой не сплю.
Скормила ты меня
Всей птичьей ребетне (забыла сном во сне).
- Вот-вот! - воскликнул тающий на лету снег, рас-(два-три)-слыша эти пассажи. - Мил человек! Ты не о веке тужишь, а с несчастной любовью дружишь! Век для тебя - лишь отрезок времени, зато любовь для тебя - инструмент осмысления непостижимого: оттого твоя любовь несчастлива, что нет ей воплощения.
Снег (который был очевиден) - мог только об очевидном. Время от времени (генетически - и от рода, и до племени) мне приходилось его сгребать лопатой: работа такая, для-ради «дай нам днесь» - ночной кассир на автостоянке.
Точно так же человеки сгребают свои тонкие пробуждения (таяния снега и чаяния века): получается очень неудобоваримая масса «полусгнившей плоти» Стихии Воды; есть такой общеизвестный «бродский» посыл: не выходи из комнаты, не совершай ошибки!
Не выноси свои помыслы на реальное обозрение.
Хорошо (и если) - их лице-зреет дежурный ангел мимо-текущего месяца (декабря-января-февраля); катастрофически плохо (а это гораздо чаще) - помыслы со-зреют и полезут наружу, прямиком в земную стужу.
Там (неизбежно) - моё само-мнение быстро скукожится. Там (возможно) - начну приближаться к смирению.
«Выходя из комнаты» и вынеся оттуда (вместе с собой) - свои тонкие осязания, я пробую приступить «к материализации чувственных образов»; вульгарно трактуя происходящее: я словно бы собирался изнасиловать блестящую женщину, чтобы добиться от неё настоящей любви.
Я намеренно «не понимаю», что между плотью и душой - меньшее расстояние, нежели между душой и духом.
Более того, я намеренно ничего «не понимаю» - о своём непонимании.
А «век сей» - продолжается уверенно. А снег февраля (декабря-января) - выпадает и тает почти что намеренно: дабы я (в процессе сгребания «полусгнившей плоти» Стихии Воды) примирялся со своими конечностями, ограниченными этим «здесь и сейчас»,.
И всё же! Всё же! Я пытался накормить хлебною крошкой дежурных ангелов. Иные из которых могли бы выглядеть - собой, а не только как пуганые судьбой воробышки.
Кстати (очень может быть) - именно намеренное «не-понимание» и приводит к тому, что мы хоть что-то тщимся совершить; если бы мы были совершенны в понимании неизбежной плотской тщеты - мы так бы и застыли своём в не-деянии.
Я вышел на открытое небо. Одеяние моё (во всё, мной со-деянное) - оказалось столь лёгким, что я даже не оскользнулся подошвой на талом снеге. Я (всего лишь) замахнулся душой - дабы (как на дыбу себя поднимая): взглянуть и увидеть.
Выскочил воробышек. Слетев-вылетев из нутра цветаевского куста (не рябины, к сожалению); небо февраля - ему пребывать свысока и в отдалении, а здесь и сейчас - словно бы колышек оказывался забит во плоть языческой матери-Геи.
Здесь я почти поморщился: свободы русского языка наталкивали на аллюзию с лгбт-активистами! Что никак не могло бы меня (пошлого ретрограда) вдохновить. Но воробышек (хотя и был по зимнему трусоват) - трусцой подлетел-таки поближе и (даже) сумел выжидательно улыбнуться.
- Врёшь, - улыбнулся ответно я. - Клювом не улыбаются. Им щёлкают.
Вольно говорил я: одеяние моё (со-деяние) - действительно было лёгким! Пернатый пострел (ещё даже не ангел) - слышал то, срывалось с моего нёба и падало к нему (якобы) хлебною крошкой.
Клювом воробьишка, однако же, не щёлкал, а подхватил кусочек побольше и тотчас улетел обратно на куст: добычу обрабатывать. Следуя его примеру, я тоже (полагая себя более лёгким, нежели моё отражение в реальном астрале) - по настоящему собрался в целомудрие!
Не знаю даже: все ли мои девять древнеегипетских душ взялись за гуж, или - лишь одна, что во всех и над всеми (христианка) побудила меня к упорству; вот так я (всё ещё располагая свои заблуждения в некоем порядке) - сделал шаг по раскисшему снегу.
Словно бы душа (в лохмотьях от всех прижизненных реинкарнаций) ступала по подтаявшей (полусгнившей) плоти; скажете, мерзко сказано?
Но так оно и есть: я (аки блоковский акын - вспомним стихотворение) лишь называю вещи по имени и отнимаю аромат у (якобы) живого цветка.
Облака. От-тепель. От-терпеть эту жизнь. А что до (первой ноты) не-этой жизни, как именно она нас перетерпит (перетрёт в своей слово-мельнице), я понять не могу и не хочу.
Поэтому (по талому снегу) - я выхожу к моим дежурным ангелам: вдруг что подскажут? Пёрышком ткнувши, укажут на то или это, чего сам под носом не разгляжу: ведь иду я по жизни от миража к миражу, а к реальной жизни почти и не принадлежу.
То есть (словно бы) - просыпан крошкою хлебною: повестью очень вре'менных лет!
То есть (словно бы) - меня почти что и нет; итак, я (аки камень в протянутую руку) - произношу: облака, от-тепель, от-терпеть.
И ведь (внешне) - ничего не происходило: я бросал крошки батона на землю, и ангелы их не подбирали! А прочие пернатые(!) - знали, что им будет вольготней с дарованной манной, лишь когда я уйду.
Не умру (не дай Бог) - а всего лишь в сторону отойду: словно бы стану «расстрелянным Лоркой», до которого мелкие пули реальности всё никак дотянуться не могут и (от-того) - словно облачко копятся у груди (аки нереализованные стигматы).
И хорошо, что я не могу материализовать нематериальный мир.
Но и плохо, что я не могу материализовать нематериальный мир: получается, я не сам за-матерел, а всего лишь его (этот мир) - обматерил: произнес буквицу я, которая даже и выглядит аки про-****ь!
Или (хуже того) - дряхлая прото-****ь. Что тщится и тщится - либо овладеть этим миром, либо ему отдаться. За то и за это ожидая получение некоего гешефта.
Совсем как я.
А ландшафты вокруг - от века лежат неизменны. Не-беса - надо мной, под ногами (под коркою глобуса) - геенна; от плоти моей - от-тепель (от-терпеть): вещество устремляется в эфир (снег тает и начинает испаряться).
Всё, что кажется тленным, на деле ничуть несомненно. Нам бы лишь ощутить эту сладкую жуть перехода из вещного в вещее.
Казалось бы, я всего лишь голодного воробьёныша покормил.
А на деле (на пределе всех моих сил) - так и не покорил недосягаемое.