| И всё, что я когда-то не успел, не смог и не посмел сказать,
| Теперь осталось здесь на память.
Я отчаянно высматриваю знакомые места через окно маршрутного «сарая» – так с советских времён и по сей день называют автобусы ЛиАЗ. Сегодня ездил по делам в райцентр, и так уж сталось, что в захолустный двор на неприметной улице – ну что ж поделать. Да всё бы не беда – дороги не признал, сошёл на пару остановок раньше, а у меня же электричка… И на неё я опоздал, не успел совсем чуть-чуть: над путями по мосту бегу, а она отчаливает, я только взглядом проводил.
Так жарко было, как бежал, что расстегнул пальто – то самое, которому в обед сто лет. Ну а теперь мне холодно, тоскливо, странно. И на платформе я совсем один. Вот вся моя такая жизнь…
Это были разные подъезды, остановки, лоджии белокирпичных девятиэтажек, скамейки в парке или просто брёвнышки у озера, троллейбусы, кинотеатр, художка и кафе, домашний вкус салата «Цезарь», и карандашные наброски, и фотоснимки наугад, и диски с неизвестной музыкой, и SMS-ки без начала и конца… Когда-то там жила моя любовь. Я именно тогда был счастлив.
Мы были юными, нам не хватило мудрости – принять все перемены жизни, подладиться друг к другу. Если б я с кем мечтал побыть ещё немного – так это с Ней. И снова подержаться за руки, и посмотреть в Её глаза… Я очень стал о Ней скучать…
Я всё ещё Её люблю. Мне больно на душе. И нет, я не хочу о том поговорить.
Я помню молодых ребят – солдат, которых отправляли на учения. Им кто-то рассказал, что срочникам всегда так говорят – «учения», хотя порою это настоящие бои. Но их то даже воодушевляло: вдруг они поедут на войну; для них это был шанс в азарте пострелять иль подвиг силой совершить.
Они толпились у вокзала, пока им офицеры билеты оформляли, и кто-то пел таким пацанским хором:
«Не люблю в карманах рукава!
Денег нет, а в жизни просто жопа…»
В их глазах была бравада, глупость и максимализм. И хоть бы кто всерьёз подумал – что там ждёт, на фронте?
А там – ведь это не война, а парк аттракционов, русская рулетка, экстрим, адреналин. А настоящая война – она выше, и никогда не кончалась, и губила даже в мирное время.
Из-за войны теперь продажные врачи-коновалы залечат витаминами до гроба. Наука обращается религией, в которой бог – что лох, а значит, нечего священным книгам верить, но только слушайте авторизованных жрецов. Притом не самых умных. Но с деньгами. И то бишь не иначе как святых.
Кому же больше нечего терять, те голосят: «Будь проклята та власть, будь проклята её война!» Другим ещё охота жить.
Охота жить… Так вот благотворительный концерт, и я стою на сцене – вместе с другими музыкантами мы собираем средства на лечение онкобольным. Сегодня весь концерт ради тридцатилетней девушки, матери двоих детей. А зал почти пустой, народ проходит себе мимо – и ноль внимания на всё вокруг. Как я узнал потом, той девушке на терапию средства собирали слишком долго, потому и не успели. И у детей теперь нет мамы…
Так странно: люди готовы гуманитарные колонны снаряжать бог ведает куда, а здесь, сейчас жалели пятьдесят рублей живой ещё тогда и настоящей девушке. Пусть скажут: я не прав, и это капля в море. Но если это не важно, то что важно?
У нас в школе была ученица – красавица, умница, ай мечта!.. Её внимания хотели почитай как все ребята, и мне, конечно, она тоже нравилась. Ну ладно я – тут уж без шансов, но ведь даже самым видным, смелым и крутым парням взаимностью она не отвечала. Так, пофлиртует, погуляет, как будто понарошку. А отношения, свидания, любовь – зачем?
Затем. Настало время универов, она уехала в столицу, а там совсем другая жизнь: делить общагу с кем попало, ради приличия являться на тусовки, искать затишья, на звонки не отвечая, жить впроголодь, склониться к вегетарианству и вконец сплошать. О Боже, ну зачем же так? Я этого никак не понимаю. Могло быть всё – теперь лишь слёзы одиночества и призрачный успех…
Я не берусь судить её. Мне просто жаль. Мне не всё равно.
Как в том гвианском сказе о Баклане и о Радуге-змее, я отдавал свои оттенки всем, а мне же не осталось ничего. Совсем недавно мне казалось так из-за обиды. Я не желал ни видеться, ни слышаться. А после вдруг простил.
Мы бережём и охраняем свою жизнь, но запрещать кому-то въезд в неё – увы, недальновидно. Либо само отпустит, либо только разозлит. Совсем недавно я этого не понимал.
То ли погода меняется, то ли я сам, а только всё перемешалось на уме. Я знал какие-то японские слова, всю музыку любимой группы, читал по памяти свои стихи и вычислял тройные интегралы – и ничего как будто не бывало. А в тот же миг так живо видится, как мы хотели продавать смородину на рынке, как я чинил баяны и гармони, как чуть не лёг в кардиоцентр, как покупали торт в картонной упаковке – «Київський», ну или «Сказку» – такое объедение!..
Я слышу новости о том, как мир преображается – но ничего меня не пробирает. Как я могу так жить, как будто ничего не замечая? Быть может, мне пора очнуться и посмотреть на вещи свежим взглядом?
Да, грустно: я потерял вкус к жизни. Наверно, у меня холодная душа… Мне очень хочется найти того, кто вновь зажжёт во мне огонь. Я обещаю быть взаимно тёплым…
Но коль остался месяц до весны – то значит можно помечтать о лете. И потому я верю, что мой будущий экспресс взнесётся сквозь холодный космос, минуя век кромешной тьмы, и, покружив слегка, умчит меня в галактику эмоций – жизни и любви.
Теперь, конечно, ясно, отчего я помню наизусть все старые машины в своём городе. Они как будто возвращают мне тот миг, когда я был не одинок, и счастлив, и полон духа, чтоб творить. А ностальгия – даже не о людях, а о самом себе, каким я был тогда. Бесцельны эти мысли, прожиты те дни. И в общем, всё это случайно сказано и не особо важно, так что не стоит даже вспоминать.
// 2019-2022, illustration par Daniel Kerimov