Яркий свет бил в лицо, мешал спать, но проснулся я не от него. И даже не от голода. Голодный человек, конечно, плохо спит, но чаще просто сон переходит в полудрёму. Полное пробуждение было вызвано чем-то другим.
Я сел на кровати и посмотрел вокруг. Большая, ярко освещённая палата спецстационара. Если в обычной психушке свет по ночам горит только в коридоре, а в палатах выключается с поста медсестёр - то здесь свет горит по ночам всегда. Да и днём его гасят лишь в яркие солнечные дни. Намордников на окнах, в отличие от тюрьмы, здесь нет - окна большие, покрытые несколькими слоями разнокалиберных решёток. Все они выходят во внутренний дворик, да и сам больничный городок находится за высоким забором с колючкой и охраняется.
Наконец я понял, что меня разбудило. Отсутствие звука, к которому уже успел привыкнуть за последние сутки. Сосед на кровати рядом сутки не вставал с кровати и хрипел не переставая. А сейчас перестал. И несмотря на массовый храп, стоны и бормотание остальных - в палате было человек сорок - отсутствие привычного звука меня разбудило.
Сосед этот убил свою жену в алкогольном бреду ревности. Находясь в тюрьме под следствием, как там выражаются, “погнал”, то есть из-за постоянных переживаний заработал реактивное психическое расстройство. Ну и алкоголизм наверняка дал к этому толчок. Вместо зоны уехал в спецстационар - сначала строгого режима, а через пару лет переехал сюда, на общий. Вообще-то, сейчас это называется иначе - “с интенсивным наблюдением” или как-то так. Но отделения здесь называли по старинке, повторяя режимы колоний: общего, строгого и особого режима. У нас был общий режим, этажом ниже - строгач. Особого здесь не было, таких увозили в Казань. А мой сосед по палате заехал сюда в уже очень плохом состоянии здоровья. Его, конечно, смотрел терапевт, и даже вроде как чем-то лечили, но ему становилось всё хуже. Последние сутки он не вставал с кровати и постоянно хрипел. А сейчас хрип прекратился.
Я заглянул ему в лицо. Ну, в общем-то, уже всё понятно. Но на всякий случай потрогал шею, ища пульс. И дело даже не в том, что пульса не нашёл, а в том, что шея была холодной, как окружающие стены. Здесь вообще было холодно, я спал почти во всей одежде.
Я встал с кровати и надел пиджак. С одеждой вышло забавно: свою одежду здесь отбирают, дают казённую пижаму, но их хватает не всем. Поэтому в пижамах ходят только свежепривезённые или конченые психи. Остальным же дают шмотки, судя по всему, из какой-то гуманитарной помощи. Я сумел найти общий язык с санитаром - тот тоже был алкоголиком и когда-то сам здесь лежал - и он после бани выдал мне козырные шмотки: белый пиджак, белые брюки и белую рубашку. Ходил по отделению как генерал. У блатных такое всё равно не котировалось: они предпочитали спортивные костюмы, и санитар им после каждой бани выдавал свежепостиранный “адидас”, из одних и тех же, которые давал только им. А так ходили кто в чём, и я со стороны смотрелся солидней всех.
Сегодня дежурил тот самый санитар. Был бы кто другой - я бы просто попытался снова заснуть. Но этому, пожалуй, надо сообщить. В нём есть что-то человеческое. Поэтому я вышел в коридор.
Санитар повернулся от телевизора, увидев меня:
- Монах, ты чего?
Меня здесь прозвали “монахом” за то, что жил когда-то в монастыре. Больше такой погремухи у меня нигде не было ни до, ни после.
- Да там сосед у меня помер. Хрипел который.
- Ну и радуйся. Хрипеть больше не будет.
- Может, всё-таки уберём его куда-нибудь?
- Куда я тебе его ночью уберу? Утром врач придёт, зафиксирует смерть, тогда уберут. А что он тебе, мешает? Здесь вообще-то живых бояться надо.
- Да нет. Покурить-то можно?
- Курилка на ночь закрыта. В туалете покури. Если, конечно, блатные не будут против.
- А чего они там?
Санитар ничего не ответил, отвернулся опять к телевизору.
Я вошёл в туалет. В углу стоял раком чел со спущенными штанами, а другой, из блатных, трахал его в задницу. Второй блатной стоял рядом - видимо, ждал своей очереди. Более отвратительного зрелища, наверно, и придумать невозможно. Не то что показать или сыграть, а даже просто придумать.
Я прошёл подальше - туалет был просторным - и закурил, повернувшись к ним спиной, чтобы не смотреть на сие действо. Они мельком покосились на меня, когда я вошёл, и продолжили своё занятие. Кое-как покурив, я ушёл из туалета, обратно под бок к покойнику.
Другой сосед по кровати тоже не спал. Когда я вошёл, он копошился у кровати покойника. Увидев меня, испугался, дёрнулся: в руке у него была пачка сигарет.
- Монах, ты пойми, мне ведь дачки не возят. А ему больше не надо.
Я понял, что сигареты он взял из одежды мертвеца.
- Да мне всё равно.
Я сел на свою кровать и достал маленькую карманную книжечку. Псалтирь. Медсестра одна дала. Читал в любое свободное время. Сейчас пока всё равно не усну. Да и за упокой надо помолиться. Если, конечно, он крещёный.
- Монах, давай ты это забудешь, ладно?
- Про сигареты? Забуду, если сделаешь одну вещь. Раз уж так любишь по трупам шарить - посмотри, у него крестик есть на шее?
- А зачем тебе? Был бы серебряный - давно бы сняли.
- Просто посмотри.
- Да, есть. Алюминиевый. Снять, что ли?
- Я тебе сниму. Не зря тебя сюда положили. Застегни ему рубашку как было и ложись спи.
Я начал читать Псалтирь - сидя на кровати, чтобы не привлекать внимание. Вроде говорят, больным можно сидя. Я ведь больной, раз здесь нахожусь? Так-то это больница считается.
Строчки бежали легко, мрачные шероховатые стены как будто раздвигались, и я был словно в бесконечном космосе, причём был там не один. Я был с Богом. Это прекрасно. Как же хорошо, что я голодный. А то спал бы и не испытал наслаждение от чтения.
Как раз после окончания второй кафизмы на плечо сзади легла чья-то рука. Обычно здесь все чувства обострены, а тут настолько увлёкся, что даже не услышал приближения человека. Я резко повернулся. Санитар.
- Монах, у меня тут хлеб есть. Пара кусочков. Хочешь?
- Конечно, хочу.
- Держи - он протянул мне частично порезанный кусок ржаного хлеба, чуть поменьше половины буханки - И вот ещё - протянул также кружку с чаем - Кружку потом принесёшь.
Это был просто царский подарок по местным меркам. Я ел хлеб, запивая чаем, и читал про себя благодарственную молитву. И когда уже всё доел, допил, отнёс кружку и вернулся обратно, под бок к покойнику, снова поднял голову тот сосед, что проверял у него наличие крестика:
- Монах, а ты ведь выйдешь отсюда. И скоро.
- С чего бы вдруг? Здесь вон все мрут как мухи, в среднем по человеку в день. А я вдруг выйду.
- Все мрут. А ты выйдешь. Вот увидишь сам. Ты это… Можешь за меня помолиться тоже?
- Я за всех здесь молюсь, чьи имена знаю.
- Не, ну так, отдельно. Чтобы мне мучиться поменьше и умереть попроще, как он вот. Я ведь тоже здесь из-за алкоголя. Натворил делов по пьянке, попал в тюрьму. Закосил на дурку. Откуда же я знал, что здесь хуже, чем на зоне? Так бы давно уже вышел. А теперь вот почти двадцать лет уже здесь. Здесь и закончу. Понимаешь, здесь все - из-за алкоголя или из-за наркотиков. Так или иначе.
- Так и я тоже.
- Я и говорю - все. Ты, монах, вот это запомни. Хорошо запомни! - голос его, едва жующий слова из-за препаратов, вдруг окреп - Их всех здесь убило бухло. Или героин. Понимаешь, всех! А тебя не убьёт. Ты выйди отсюда и расскажи людям всё, что ты видел!
Он вдруг резко обмяк, лёг, повернулся ко мне спиной и сразу задышал ровно, как спящий человек. Я не удивился. Всё-таки это психушка, здесь многие ведут себя странно. Не удивился и тому, что всего через неделю вышел оттуда. Я просто разучился тогда удивляться. Удивлялся потом другому, и удивляюсь до сих пор: так, как там, у меня больше нигде не получалось так хорошо молиться. И то, что я вышел оттуда, иначе как чудом не назовёшь. Я хорошо помнил слова того санитара, которые он сказал мне однажды:
- Отсюда не выходят. Даже если выходят - всё равно здесь остаются. Причём по своей воле. Как я. Это последняя остановка. Дальше ехать уже некуда.
Кто и за что дал мне обратный билет?