— Ты так изменилась,— сказал ей Стас, слушая её разговоры по телефону, но не видя её саму. Прошло несколько лет с тех пор, как они не виделись, работая когда-то вместе в одной конторе, и то можно было смело сказать, когда-то поработали вместе, потому что всего три месяца просуществовало это заведение, в котором Ника была, по мнению Стасика, другой. А потом шеф сделал всем ручкой, и уже бывшие сотрудники, не успев даже на прощание пожать друг другу руки, оказались на улице и без работы.
Конечно, кто-то куда-то устроился, у каждого из них произошли перемены, одинаковые в том, что сменили вынужденно работу, и разные во всём остальном, что касалось их личной жизни.
Стас направился на юга, к себе в Краснодар, где у него была жена и маленькая дочь, о существовании которых знал только фейсбук и ещё какая-то соцсеть, и больше никто. Стасик тщательно скрывал наличие у себя семьи, он ведь не знал, как сложится его жизнь в столице и был готов к переменам на личном фронте, но котором пребывание дочери с женой не предусматривалось, они заранее были вычеркнуты им из его будущей переменявшейся жизни.
И потому, зная что так может быть, может что-то измениться, Стас усиленно подбивал клинья к Нике, намекая на то, что в жизни всё течёт и изменяется, и что и у неё мог бы смениться её бой- френд, которого он, правда, и в глаза никогда не видел, только мельком слышал от коллег, что таковой имеется, и потому, почему бы этой очаровательной молодой женщине с большими синими глазами и вызывающе вздёрнутым вверх носиком, сплошь усеянным оранжевыми веснушками, не поменять своего ухажёра на него, Стаса, он ведь готов к такому, и вообще, в жизни, чтобы не застаивалось и чтобы не превращался даже быт в рутину, всё должно хотя бы периодически меняться. То, что перемены могут произойти совсем не в лучшую, а в худшую, и даже сильно худшую сторону, об этом Стас даже не задумывался, считая, что надо построенное ломать до основания, не мелочиться, и на руинах только что бывшего фундамента строить что-то новое, ну, прям как в недавней ещё стране советов, где большевики так и пели об этом в своём гимне, “весь мир до основанья мы разрушим..." ну, а затем, "мы наш, мы новый мир построим”, а куда этот их “наш новый мир”, который к тому же известно каким был, делся потом, спустя всего-то 70 лет, не выдержав всех перемен при строительстве новой жизни, тоже всем хорошо известно, но тем не менее, Стас в своей жизни придерживался той теории из песни, и более того, старался и другим внушить эту идею построения на обломках чужого или своего счастья чего-то своего и нового, всем своим поведением демонстрируя что это возможно.
А возможно было это только с помощью постоянного вранья, происходящего у него налево и направо, когда в круг этой стасовой лжи попадало куча народу, даже не имеющего никакого отношения к нему, Стасу, потому что он вынужден был врать не только жене и тёще из Краснодара и другим женщинам из столицы, он врал коллегам, вовлекая их в своё вранье, врал начальнику, которому, правда, было не привыкать к такому, он и сам обманным путём принял их всех на работу, пообещав им перемены к лучшему, и кинул всех, устроив перемены к худшему. Стас врал своей матери и сестре, потом риелторам, через которых снимал квартиру себе, и в которой жил с очередной претенденткой на его будущие перемены, соседям по съёмной квартире и тем, кто жил в одном доме с его матерью, а следом продавцам окрестных магазинов, опять там где жила его мать, и там, где жил он сам. В общем, его вранье было бесконечным, и можно сказать, многообещающим. Оно было похоже на снежный ком, который был слеплен из маленького снежка, размером в теннисный мячик, и который превратился через какое-то время в огромного симпатичного белоснежного снеговика, только это вранье его в отличие от снежного мужичка, было совсем не симпатичным. И он об этом знал. Но, сжимая зубы, стойко терпел и мучился, зная, что всё это ради перемен, которых к тому же по словам известного всем покойного певца Цоя, требовали “их сердца” и его, стасикова, гулко бьющееся в его груди, тоже. Это было уже из другой, не большевистской песни, но всё равно в ней пелось про перемены, которых так жаждал советский народ, который уже познал перемены на большевистский манер, и которые потом почему-то не всех устроили, но жаждать жаждали все хором.
Не понимая даже, что это были какие-то мифические перемены, как и любые обещания, которые привычно не выполняются даже тогда, когда они касаются целого народа одной страны. Так что говорить о таких обещаниях личного характера, которые всегда выливались в знакомую уже всем ложь, когда пообещал, сказал, что сможет помочь, а сам знал, что не в состоянии, но обещал обязательно, не понятно даже в какой момент чувствуя себя порядочным, потому что в любом случае оказывался потом порядочной сволочью, пообещав, дав человеку надежду, а следом не выполнив ничего. И когда кроме пустых обещаний и обмана произошедшего ничего не остаётся в качестве воспоминания о таком человеке, каких было, увы, немало в этой жизни, и к которым имел непосредственное отношение и Стас, этот любитель перемен, но который сам вот как - то не менялся, оставаясь той, упомянутой сволочью.
И спустя годы он всё только говорил, будто воплощая свои мечты о переменах в реальность, Нике о том, что она изменилась, даже не догадываясь о том, что может, он вообще её не знал, а ведь и вправду, как можно было за три месяца общей тусовки в одном офисе узнать человека.
Впрочем, то, что он порядочный врун всё же было известно. И сейчас он был снова тем же вруном. Вися на телефонной трубке на другом конце провода, он продолжал бывшей коллеге рассказывать о Краснодаре, то обходя тему семьи, то забыв о том, что только что сказал, нёс какую-то околесицу с небылицами про свою счастливую семейную жизнь или снова её отсутствие, попутно что-то обещал Нике, зная заранее, что исполнить не сможет. И уже по такому случаю придумывал на ходу на будущее историю со своей болезнью...
Где он сказал правду, а где соврал, было совершенно непонятно, то ли когда рассказывал про маму, о том, какая она хорошая, то ли потом про то, как её нет, она же заболела и умерла. И от того не ясно было, ему надо было посочувствовать или выразить обоюдную с ним радость по этому поводу, потому что не понятно, хорошая у него была мама или всю жизнь вставляла ему палки в колеса его личной жизни, и потому, слава богу, что умерла, потому что теперь Стас заживёт, наконец, так как всегда хотел, но без плохой, вечно мечущейся под ногами мамы.
Но потом мама могла и воскреснуть, и стать хорошей мамой, как и могла следом за мамой появиться на горизонте жена, а потом и маленькая дочка.
Короче, вот в таком ритме и жил Стас, всё говоря о так необходимых переменах, сам при этом не меняясь, но замечая, как другие прямо у него на глазах меняются, меняют своё отношение к нему, узнав, наконец, кто он есть, бесчестный врун и обманщик, любитель раздавать пустые невыполнимые обещания, видел, что люди изменились, но даже не догадывался о причине таких, часто резких, перемен, ещё и не зная толком этих людей, как и тех своих бывших коллег среди которых оказалась и Ника. Но даже не смотря на то, что она, на его взгляд, изменилась, утратила лёгкость в общении, как он сам ей и сказал, треща про перемены в телефонную трубку, он мог бы снова начать подбивать под неё клинья, ведь перемены иного характера никто не отменял, и потому...
И потому, вот, сейчас он соберётся с мыслями, и наверное, отправит жену куда подальше за ненадобностью, вытащит на свет божий только что похороненную матушку, возможно, обретёт пару братьев, а сестру отправит вслед за женой, им там будет вместе хорошо, тем более, что там же по новому его сценарию и дочка его будет находиться, развлекать обеих, только что горячо любимых Стасом женщин.
А если понадобится, то он дочь и в интернат определит, а жену в больницу, с жутко запущенной и страшно смертельной болезнью, но это сначала, а потом на кладбище, или нет, лучше пусть она погибнет от руки злостного маньяка, пообещавшего ей довезти её до нужного перекрёстка, а потом всё равно он отправит её на кладбище.
С сестрой он позже разберётся, и может, её снова не будет в его жизни, а будут вместо неё два или даже три брата- акробата, и все вместе они смогут что- нибудь, какие- нибудь перемены, пообещать Нике.
Но может, и Ники не будет в его жизни больше. Этого он ещё не решил, что тут ещё поменять или пообещать, но уже самому себе.
Или сделать так, чтобы Ника вовсе не изменилась, осталась такой же лёгкой, как была, и потому не изменила к нему, Стасу отношения, что значит так и не узнала о том, кто он есть на самом деле, врун и обманщик, постоянно требующий по жизни перемен.
В общем, осталось только песню об этом сложить, жаль, ни Цоя в живых нет, ни большевики больше ничего пообещать не смогут, потому что наобещались уже, и так, что канули в лету, но всё равно песня про Стаса, требующего перемен, тем не менее всё же нужна. И может, кто- то всё же пообещает ему, что напишет такую замечательную песню, про Стаса и его обещания перемен, а потом не напишет, но всё равно пообещал же, а что ещё надо, остальное уже совсем не важно. Важно только пообещать, что-нибудь и перемены тоже, которые так нужны в этой жизни. Но они и впрямь иногда нужны, но только тогда, когда к лучшему, а не так, как было у большевиков вместе с Цоем и даже у Стаса, как на очередном бесконечном историческом витке его личной жизни. Как мамонт поменялся, став слоном, а обезьяна превратилась в человека, но ничего плохого от этого не случилось, а даже наоборот, потому что история человечества на этом, на слонах и людях, не закончилась, а продолжилась, так почему бы не продолжить и другие перемены, которые, правда не всегда ведут к лучшему.
20.02.2022г
Марина Леванте