Я сидел на Черноморском бульваре, на юго-западе Москвы, в ожидании прилива. Море плескало свои неспешные воды уже где-то рядом. Я это чувствовал - парило. По моим расчетам, как раз в это время прилив подтапливал отделение милиции на соседней улице. Я слышал, как милиционеры и милиционерши сняв тяжелые ботинки шлепали голыми пятками по теплой морской воде и смеялись.
Соленые брызги попадали мне на лицо. Это сильно отвлекало. Вот уже несколько месяцев я вел переговоры с Межгалактическим советом об эвакуации жителей нашей планеты в безопасное место. Переговоры шли трудно. Совет требовал провести диспансеризацию населения и сделать всем прививки от космического диабета. Прививку сделали только мне, и теперь, сидя на бульваре я ожидал вылета. Мимо меня бродили подозрительные резиденты однополой наружности, явно желающие занять мое место. Прижимаясь друг к другу мужественными наколками они следили за проходящими вдоль бульвара колоннами конкурентов.
Загорелые девицы сигали в двери троллейбусов – «а-ля топ лесс». Топ лесс колыхался, когда они высоко подпрыгивая, разводили руки в стороны и промахиваясь чпокались об асфальт, как налитые шарики мороженного. Мороженное тут же подхватывали бородатые джигиты и растаскивали по ближайшим кустам и подъездам. Не желая растаскиваться, одна девица упала на голову иностранному резиденту начисто разрушив наблюдательный процесс конкурентных масс. За процессом следили механики на Кудринской и выдвинули ноту. Нота запротестовала и дала фальшь в механизме на улице. Улица механизм не поддержала и все ожидали троллейбуса потные и счастливые…
В этом бреду, кажется один я понимал, что цунами Пицунда – Москва уже проследовала Крым и ворвется на перекрестки томящейся в жаре столицы без опозданий. Даже опоздание троллейбуса, не насторожило стареющего мачо внять моим телепатическим сигналам о надвигающемся потопе. Он преспокойно заглядывал под платье молодящейся тетки, задрав своей палкой цветастый подол аж до самой спины. Кокотка вертела круглой попкой, хихикала, и строила чмошнику из-за спины глазки. Глазки на черных шелковых трусиках сверкали, преломляя лик полуденной звезды словно закопченная стекляшка в дни вселенского затмения. На затмение приехали, полюбоваться из астрофизического института им. Штерна. Академика в белом халате вштырило, он лег на асфальт, и вел съемку с низу, что позволило запечатлеть интенцию в другом более выгодном ракурсе.
На рябине вкручивающейся лампочкой скрипели попугаи и гадили на лысую голову санитара, приглядывающего за мной. Санитар с невозмутимым спокойствием снимал с моей головы панамку, обтирал ей птичий помет и снова одевал мне на голову. Конечно, эта бритая обезьяна даже не подозревала, что с КВ – 17/88-парадигма, уже выслан спасательный звездолет, что туннель FDCghjrcb прокси 5 уже проложен, что пахучие струи анабиозных веселяторов попугайного гуано уже всосались из панамки в мой мозг и с минуты на минуту я буду далеко за пределами нашей галактики…
Темно. Из мрака медленно проявляется светлая поверхность стены. Я пытаюсь повернуться, пружины кровати режут тишину шелестящим скрипом. Жгуты больно врезаются в запястья. Мерными шагами вокруг кровати движется вездесущий хронос, вращает шестеренки пробуждающегося сознания, капля за каплей бьёт в темечко - неутомимо, размеренно, беспощадно - в одно и тоже место…
Я маленький, хожу в сад, мне года четыре и живу у бабушки на Покровке. Ночь, я один в большой комнате, мне не спится. Тиканье большого голубого будильника, громкое и нескончаемое. Он как бессменный часовой, чеканит шаги по мореной полке крепкого дубового серванта. Резонирует, сливается с эхом между стенами и небесами шести метрового потолка. Его и днем не всегда видно, а ночью кажется, что красный абажур лампы, обрамленный кисеей парит в воздухе как урезанный шар Монгольфьеров. Он выплывает из мрака раскрывшимся черным тюльпаном. Зависает над круглым столом укрытым клеенчатой скатертью. Витой матерчатый провод из его маковки тянется змеею в верх, и исчезает в никуда. И во всем этом царствует равнодушный вычислитель ночной бесконечности, проклятый голубой будильник. Даже сейчас сквозь свинцовую хмарь блокированного сознания в голове лупят: «Т-цых, т-цих», - монотонные щелчки твоих шестеренок…
Т-цих, т-цых, - все сильнее и отчётливей бьется в мозгу. Кап-кап, вторит за головой. Я пытаюсь кричать, звуки вязнут в липком ультрамарине скрытого тьмой пространства. Я в пустоте, ужас обволакивает, трется внутри живота ласковым зверем, прячется под матрас, глушит скрип растянутых пружин, выгибает спиралью тело, спутанное по конечностям влажными хвостами вафельных полотенец. За головой капает без остановки. Это уже не будоражащий сознание бой метронома, это потоки пугающей яви, ворвавшиеся вместе с полоской света из под двери с маленьким зарешеченным окошком в вытравленный температурой рассудок. Оно наполняет комнату. Клеенчатая скатерть, под стук будильника, поплыла над круглым столом вместе с маленьким букетиком незабудок в сиреневом кувшинчике. Я теряюсь в лабиринте событий. Мне четыре года. Семь. Тридцать. Я не в силах постичь картинки утекающего будущего… Я захлебываюсь в отравленных водах врывающегося прошлого… И голоса… Голоса в голове, за дверью, за окном, в маленьком кабинете в другом конце коридора…
- Профессор, вы действительно считаете, что пациенту из блока Д помогли инъекции инсулина?
- Пока судить трудно, но Маша? Вы же видите, что фантазийный бред перешел в ассоциативный!? В некотором роде сознание к нему возвращается. По крайней мере этот бред имеет вполне реальную подоплеку. Спрятанные в подсознание мотивы болезни начинают проявляется. Скорей всего это психологическая травма полученная в детстве. Вы, принесли снимки рентгена головы? Не исключена и травма мозга… Да, Машенька и проследите, что бы ему назначили физиотерапию. Не хватало нам еще абсцессов после уколов…
Глаза привыкли к темноте. Мутная пустота холодных стен. Затекла спина - хочется вывернутся, немеют привязанные за головой руки. Сводит высохшие губы, судорога натягивает на скулы неестественную вымученную улыбку, предавая лицу сходство с мумией: «Я чувствую себя, чувствую…! Я в сознанье, кто-нибудь – развяжите, дайте пить… Невыносимо. Мои руки… Нет сил…, я должен спасти…»
- Ты представляешь, этот придурок бредит всемирным потопом! – сказал лысый санитар новому напарнику, поворачивая ключ в двери под номером тринадцать, - Он возомнил, что нас всех накроет цунами. Мы ему дала прозвище Ной. Правда он утверждает, что нас всех спасет не он, а пришельцы из глубокого космоса… Я даже запомнил – по туннелю FDCghjrcb прокси 5…
Дверь отворилась. Свет больно полоснул по глазам, заставляя меня жмуриться.
- Здорова, Ной! – произнес лысый санитар похлопав меня по груди, - Смотрю, уже не митингуешь? Да! Инсулин великая сила. А, ну, развяжи ему руки. – обратился он к новичку. – Да не бойся, он не кусается. Пожалуй самый смирный с этого этажа…, поверни его на живот, я ему снотворное уколю…
Сон наваливается радужной пеленой. Как в калейдоскопе кружатся стены, меняя конфигурацию и цвет, голова санитара расплывается сиреневым глобусом, заслоняя потолок, и я уже не вижу, как новичок бьет по ней наотмашь кулаком… Удивленный санитар отлетает к стене ударяется лысиной о кафель и теряет сознание…
Меня волокут за шиворот пижамы. Хочется спать, сквозь закрытые веки прорываются монотонные вспышки коридорного освещения, я куда-то проваливаюсь…
Веет прохладой, океанский прибой с шипением разбивает о рифы кашу из взбаламученного песка, мутно-коричневой воды. Брызги разлетаются над серо-коричневыми гранитом. Веером падают на щеки, затекают в нос, глаз, мешают дышать. В пене, среди водорослей болтается обломок пластиковой руки. «Половая тряпка, грязная половая тряпка. Причем тут половая тряпка…». Крик из далека, тихий, едва слышный, становиться громче и понятней: «Где код доступа? Туннель FDCghjrcb прокси 5! Мне нужен код…!», обжигающе холодная вода выталкивает меня из небытие. Мурашит, будоражит сознание…
Я открыл глаза. «Код доступа?» - передо мной новый санитар, с душевой лейкой в руке. Струя, с фырканьем вырывается на кафель: «Канал, FDCghjrcb прокси 5? Откуда, ты знаешь про туннель, мне нужен код доступа…?», - и поток ледяной воды опять бьёт меня в лицо.
- Кто вы? – с трудом поднимаю обессилившую руку, закрываясь от тугой струи. – Зачем вам туннель FDCghjrcb прокси 5? Незнакомец опустил шланг и бросил мне полотенце:
- Туннель поможет эвакуации с нашей планеты. У нас исчезает магнитное поле. Излучение нашей родительской звезды за последний год усилилось в тысячу раз и превышает земное больше чем в четыреста раз. Для нашей биосферы это катастрофа. Мы теряем воду и воздух…
- Но, тоннель FDCghjrcb прокси 5, выделен нашей планете! Межгалактический совет, всеобщим голосованием поддержал мой запрос на эвакуацию… У нас нет времени на подачу нового запроса, наша тектоника уже давно в движении и процесс не обратим. Погода перемениться в ближайшие часы… - возражаю, с трудом приходя в себя.
- Вашему населению не нужна эвакуация. Оно просто не готово, к нему, не морально, ни физически. Посмотрите, что они сделали с вами!? Вы пытаетесь спасти свой вид от уничтожения, а они держат вас в психушке, как последнего шизофреника. Никто не верит вам. Зачем спасать, то, что в спасение не нуждается. Вашей планете нужна перезагрузка и человечество начнет свое существование с нуля.
- А у вас в обществе проблемы отсутствуют?! Как я полагаю… - произнес я, с трудом поднимаясь на ноги. – Исчезновение вашего вида, будет не поправимой утратой для вселенной. Кстати, а что вы за вид? Внешне вы похожи на нас, но, что-то в вас не так, не могу сказать, что именно… Есть, что-то неестественное…
- Нам пора выбираться из больницы, продолжим разговор в более спокойном месте, в любой миг вас могут хватиться. – незнакомец бросил шланг на пол и выглянул за дверь. Надев на себя висевшую на крючке бесхозную спецовку, я вышел следом за ним. Минут через пятнадцать, благополучно миновав посты мирно спавшей охраны, мы мчались на мотоцикле по ночному шоссе сквозь мелькающую череду оранжевых фонарей на запад. У заправки мой спаситель или похититель, (я пока не мог определиться), остановил мотоцикл и направился в кафе - магазинчик, которых у бензоколонок было понатыкано, чуть ли не через каждые пол километра.
- Вам надо взбодриться, я куплю вам кофе. Я мог бы сделать вам инъекцию, но вы за последнее время их получили столько, что ваш организм может больше и не выдержать. На сей раз обойдемся простым кофеином. – сказал мой, наверно все-таки спаситель, усаживаясь за ближайший к выходу столик.
- И так? – вопросительно произнес я, усаживаясь на против. – Кто же вы все-таки, и откуда?
- Проксима Центавра b, вам что ни будь говорит? – мой собеседник, лукаво прищурился. – Экзо планета вращающаяся вокруг красного карлика М типа, самого близкого к вашему Солнцу. Так кажется вы называете свою родительскую звезду? Мы из созвездия Центавра, примерно четыре с половиной световых года от вас. Представляем колонию коралловых полипов.
- На полип вы не очень похожи, я думаю, что в роду у вас были европейцы… Белая кожа, светлые волосы, вы не тянете даже на североамериканского краснокожего, не то что на кишечнополостных… В другое время, я принял бы вас за свой бред, но кофе действительно не плохой, и я уже достаточно из щипал свою руку под столом, что бы понять, что вы не мои галлюцинации… - я откинулся на подушку черного просиженного дивана и показал собеседнику кровоточащие ссадины на запястье левой руки.
- Я андроид, человека подобный робот. Биологический организм не выдержит не скоростей приближенных к световым, не путешествия через глубокий космос, его просто убьют высоко энергетические излучения. Сходство с вашим видом мне предали для удобства вашего восприятия.
Вот уже минут двадцать бармен «Золотой шины» Сёма-Ратан, (прозванный так за невероятную беспринципность и алчность), внимательно наблюдал за одиноким посетителем. Тип в замызганной спецовке, привлек его внимание не сразу, только после того, как Сема предложил ему кофе. Замызганный, (так Сёма определил для себя посетителя в спецовке), приехал на классном «Харлее», сверкающем никелированными трубами. Сема знал в них толк. Уже третий год он копил на похожую модель, может чуть ниже классом, и подешевле. Сел этот Замызганный за пустой столик прямо у входа, - место надо сказать неудобное и не комфортное. Входящие все время ударяли по столику дверью. Сёма налил чудаковатому гостю кофе и пошел к соседнему столику. Когда Сёма вернулся подлить странному посетителю кофе, тот, не отрывая взгляда от пустого места на против, что то тарабарил на непонятном языке. Сёма конечно удивился, но виду не подал, в его забегаловке случались вещи куда более непонятные… Он вернулся за стойку, зарядил кофе машину и протирая чашки время от времени стал посматривать в сторону двери. Замызганный продолжал смотреть в одну точку и что-то буробить, то и дело сводя руки в кольцо, будто обнимая большой мяч. Может все так и закончилось бы, если бы Сёму вдруг не осенила гениальная идея. Последнее время, он начал понимать, что накопленных средств не хватит не только на покупку мечты – сверкающего хромом «Харлея Девидсона», но даже на велосипед. Все сбережения съедала семья с маленьким ребенком, съемная квартира и Сёмино увлечение тотализатором. Он вдруг отчетливо представил, что «Харлей…», остывающий за дверьми «Золотой Шины», вполне мог принадлежать и ему – Сёме-Ратану. А почему нет, думал он, надо только вызвать для Замызганного психушку или полицию и пока они будут разбираться, мотоцикл можно будет, что называется «помыть» …, а потом перекрасить… В общем, пока Сёма следил за странным посетителем, мысли в его мозгу теснились как спиртные напитки на полках его забегаловки. Правда они были, почти все такие же пустые и левые как и бутылки за его спиной, но Сема уже не мог думать ни о чем другом. «Харлей Девидсон» уже прочно «встал» в его маленьком гараже через два квартала от «Золотой Шины». Он еще немного понаблюдал за Замызганным, пытаясь разобрать смысл долетающих до него фраз, и через пять минут позвонил в полицию…
- И все-таки мне не понятно, почему вы считаете, что Ваши полипы имеют больше прав на выживание, чем наши высоко организованные Хомо Сапиенсы… - спросил я и посмотрел в серые, немигающие глаза андроида.
- Вы достигли высшей точки своего эволюционного развития, вы стоите на вершине кормовой цепочки, но даже через миллион лет ваша генетическая мутация не приблизит вас к вселенскому идеалу развития. Вам не победить вирус пожирающий ваш разум. Помнится это на вашей планете был художник написавший – Сон разума порождающего чудовищ. Вам не победить чудовищ внутри себя, семена алчности и тщеславия заложены в ваши гены творцом для того, чтобы вы прошли этот путь развития, теперь путь окончен… – Лицо андроида было спокойным, как морда сфинкса, взиравшего на своих создателей многие тысячелетия, но так и не уловившего особых изменений. – Вам на смену придет новый как вы выразились – Хомо…, и надеюсь его эволюция, будет более Сапиенс, чем ваша… А пока взгляните на лицо этого бармена. Он так желает наш мотоцикл, что готов убить…
Я был обескуражен не столько логикой и знанием андроида, сколько его способностью к сарказму. Понимал ли он всю глубину высказанной иронии? Она конечно была не нова, мысли о несостоятельности наших догм, подмена ими подлинных законов природы, витала в миру со времен сотворения Адама. Каин убил Авеля… Уже тогда себе в оправдание, мы выдумали божественную мораль и воротили, что вздумается. Сначала принося жертвы идолам, потом гибли за гроб господень, затем убивали в газовых камерах и на электрических стульях, делая орудия убийств век от века все изощрённой просто потому, что какому-то «Хомо Сапиенсу» не понравился чей-то кучерявый чуб или форма ушей, и продолжаем это до сих пор… И вот теперь, пришла расплата, нас как неудачную ветвь, должно смыть все очищающим потопом, нами же объявленным. Можно ли было себе представить, что апеллируя к нашей сознательности инопланетные экзо морфы выберут в аргументы тезисы выдуманного людьми апокалипсиса и записанного в качестве устрашения при нерадивости, перед, опять же нами придуманными со страху богами. И вообще, понимал ли Авель все величие своей смерти, грела ли его мысль, глядя на сверкающую стал клинка, что завтра семя Адама разрастется до семи миллиардов особей…
Еще минуту и я почувствовал себя Авелем… В центе головы, под костью черепа, кто-то стал медленно закручивать лампочку. Опять заскрипели попугаи. На этот раз среди смоковниц. Бородатый мужчина в коричневом хитоне держал меня за ворот плаща и пытался перерезать мне горло… Синий будильник щелкал в пустоте моих внутренностей, требуя немедленной разрядки … Я обмочился. Лезвие ткнулось мне в кадык, я перехватил его левой рукой, правой отпихивая обезумевшего брата. Ладонь обожгла резкая боль, сквозь пальцы потекли тонкие струйки крови. Мы боролись среди блеющего стада, толкая и валя друг друга на мягкое руно сгрудившихся овец. Кровь разлеталась брызгами, кропя будущих агнцев по кучерявым, покрытым серой пылью шкурам. Я не хотел умирать. Я не мог покинуть свою паству в семь миллиардов голов, но силы оставляли меня и голубой будильник в животе требуя жертвы, отсчитывал последние минуты…
Очнитесь, очнитесь! – Андроид не сильно, но настойчиво хлопал меня по щекам. – Вы начинаете впадать в прострацию. У вас манихейский бред, еще не много и ваше сознание схлопниться как скорлупа планеты поглощенной черной дырой. Не пытайтесь отвечать за все человечество, его судьба не в ваших руках, достаточно будет, что вы спасетесь сами. Мне нужен код доступа….
- Я не могу. Это же люди они все погибнут! Всё погибнет…
- Эти люди не сегодня – завтра, выжгут ваш мозг раскаленным паяльником. И не важно какими идеями они будут руководствоваться: ненавистью, высокой моралью врача, состраданием или элементарным человеческим невежеством. – не мигающие глаза андроиди смотрели мне в переносицу. – Дайте мне код и мы переправим вас в безопасное место, где никто и никогда не будет считать вас больным. Ваш разум действительно послужит высшим целям и может быть на его основе Создатель вместе с Архитектором заложат на вашей планете новую разумную жизнь. Какое-то мгновение мне показалось, что за серым пластиком искусственных глаз я увидел огненные, раскрывающиеся кроваво-черные ворота надвигающейся на нас бездны.
Я больше не мог сидеть и пить этот мерзкий кофе. Я обязан был, что-то сделать, голова полыхала огненным шаром. Сбросив со стола недопитую чашку, я вскочил, и обернувшись к остолбеневшему от неожиданности бармену, во все горло заорал: «Спасайтесь, через несколько дней мы все погибнем. Тектонические плиты под Атлантикой уже пришли в движение. Нас ждет великий потоп. Они строят убежища в Новой Зеландии…, безумцы!!! Они думают прожит за бетонными стенами всю жизнь! Спасайтесь…!»
Протирая рюмки, Сёма-Ратан все с большим опасением поглядывал на Замызганного. Его жестикуляции и бессвязная речь начали привлекать внимание гостей. Сёме это не нравилось, нервные посетители всегда плохо для бизнеса, он даже на время забыл о своем плане с мотоциклом этого бедолаги. Как раз в это время сидевшая парочка за столиком с лева от Замызганного, устав слушать его бурчание, поморщившись, пересела за единственный свободный столик у входа в туалет. И как оказалось правильно сделала. Буквально через мгновение Замызганный вскочил и швырнул чашку полную кофе в то место где минутой раньше сидел этот самый очкастый парень в белой рубашке со своей конопатой, расфуфыренной телкой в розовой юбке и джинсовке. По крайней мере так, потом Сема-Ратан рассказывал сержанту патрульно-постовой службы полиции, потирая ушибленную и перебинтованную голову. «Вы пред- пред-ставляете…, - говорил он, заикаясь. – Они только в-в-вот пересели и он ту-ту-да полную чашку с горячим ко-ко-ф-фе. А у не-не-го белая рубашка. А если бы девке на ю-ю-б-ку? А потом к-к-ак давай орать, с-с-пасай-тесь, и-и все так-кое…»
Не успел я выкрикнуть последние слова, Андроид ловким движением ткнул меня ребром ладони в затылок и подхватив на руки ринулся к выходу. На стоянку перед кафе с сиреной и маячками въезжала машина ППС. Решив не рисковать, Андроид развернулся и потащил меня в глубь зала, маневрируя между столиками, расталкивая опешивших посетителей, прямо к туалетной двери. Бармен с выпученными как у рыбы глазами, очень смахивающий физиономией на речного бычка – Ратана, рванулся на перерез, но Андроид ударом ноги сбил его с ног, и бармен отлетев под стол к сидящим за ним байкерам, словно шар в боулинге разметав головой составленные под ним пустые бутылки. «Страйк!!!» - выкрикнул сидящий напротив пожилой шофер, и весь зал грохнул от смеха. Втащив меня в женский туалет, Андроид пугнул пышнотелую красотку, мазавшую у зеркала накаченные губы. Сунул мою голову в серую от грязи раковину. Направил на нее струю холодной воды и уже через секунду вытаскивал меня на улицу через маленькое окошко в задней стене одной из кабинок. Потом он пробрался на стоянку мимо машины ППС. Не включая мотора откатил мотоцикл на приличное расстояние и усадив меня перед собой, выехал на трассу. Он не спешил. Мои волосы приятно шебуршил прохладный ветерок. Я потихоньку начал приходить в себя...
На встречу из предрассветного тумана как бы нехотя выплывали фонарные столбы, шоссейные указатели, вытягивалась бледная лента дорожной разметки. Над всем этим вокруг радужных ореолов освещения еще хороводились ночные букашки, мотыльки и прочая живность тянущаяся к неживому свету холодного неона. Громкие толчки работающего мотора, разносились и вязли в синеватой дымке окутывающей насаженные вдоль дороги деревья. Ветерок беззлобно трепал кроны и листва на ветвях беззвучно шевелилась, будто крохотные детские ладошки машущие в след бухтящему словно морской буксир в тумане мотоциклу.
Мало по малу туман рассеялся. Где-то на параллельной дороге гуднул автомобиль. Трасса начала оживать. Андроид прибавил газу, обгоняя еще сонные грузовики и фуры. Внезапно он съехал на обочину и стал вглядываться назад, потом опять завел мотор и проехав в перед метров сто свернул с шоссе на проселок. Все это время я сидел почти не шевелясь, и только когда мы лавируя между глубокими наезжими колеями из засохшей глины, зарослями травы и кустарника, подъехали к какому-то брошенному сараю, я решился спросить, что случилось?
- Нас начинают обкладывать со всех сторон. Сзади на шоссе две машины полиции и одна скорая – это по вашу душу, я их пока не вижу, но мои сенсоры их уже различают. Впереди километрах в четырех пост ГБДД, скорее всего нас уже ждут и там. Вы должны отдать мне код доступа. У нас почти не осталось времени. Подумайте хорошенько, мою планету еще можно спасти и вас конкретно тоже…
- Хорошо, скажите? – спросил я щурясь на утреннее солнце. – А как вы собираетесь спасать меня? Где ваш космический крейсер и куда мы полетим. Вы же сами говорили, что человек не выдержит путешествий сквозь глубокий космос!?
Честно признаться, сейчас рассматривая чистейшее лазоревое марево раскинувшееся над головой, мне не верилось, что все должно закончиться так печально, как все последнее время твердили мне голоса откуда-то из под корки моего измученного болезнью мозга. Да и этому дрону с лицом немецкого супермена мне тоже верить не хотелось. Я устал, и сейчас мне было решительно все равно погибнет его планета с розовыми полипами… Наша… Выжгут мне мозг сию минуту или чуть обождут. Я седел прислонившись спиной к теплым серым доскам пустого пакгауза с закрытыми глазами и не о чем не думал. Где-то над ухом жужжал шмель или пчела. «Нет скорей всего пчела, у шмеля звук по басистей…». Под стропилами у полу обвалившегося фронтона, свили гнездо стрижи, и, из него доносилось попискивание вылупившихся птенцов. Счастливые родители закладывали немыслимые виражи в небесной сини в поисках пропитания. Природа жила, существовала, не задумываясь над неумолимым движением стрелок большого голубого будильника. Она сама была этим будильником, - бытием в разных своих проявлениях и поэтому была бесконечна. Господи, как же мне хотелось в это верить… Андроид, тоже сидел рядом и молчал. «Если он имел способность к иронии, почему бы он не мог понимать и красоту нашего мира?» Скорее всего так и было, он не хотел нарушать моих раздумий, давая возможность сделать правильные выводы без кого-то давления из вне… Давить действительно было бесполезно…
- Так как же вы все-таки собираетесь меня спасать? – спросил я приоткрыв один глаз и нехотя пережевывая травинку. – Я не выдержу перелета!
- Не буду лукавить. Я не смогу спасти ваше тело, ваш мозг, у меня нет корабля. Он разбит при посадке. Мой полет к вам был дорогой в один конец, но разум ваш я спасти могу. Я могу скопировать матрицу вашего сознания и отправить ее по «Туннель FDCghjrcb прокси 5», им же я хочу воспользоваться для передачи матриц данных с моей планеты, но мне необходим код доступа…
- Значит вы тоже погибнете вместе со мной? – перебил я и вопросительно посмотрел на Андроида. – И вам не страшно? Мне кажется, что вы чуть больше чем машина, вам знакомы человеческие чувства и страх это первое из них! Вам должно быть страшно, вы должны чувствовать наш страх! Мне никто не верить, а представляете какой будет выброс адреналина от семи миллиардов перепуганных насмерть людей, как вокруг провоняет воздух, как взвоют собаки, волки в предвкушении последней охоты, как будет метаться зверье, как запахнет мочой и калом, когда все поймут, что спасения нет, что конец неизбежен. И пусть они не говорят, что их не предупреждали, что им не говорили…
- Я не боюсь, я всего лишь машина, но я действительно чувствую выброс ваших гормонов. – Андроид сидел на траве по человечески поджав под себя ногу и глаза его выражали искреннее сочувствие. На лице без мимики это выглядело жутковато. Где-то рядом за кустами залаяла собака. Словно в подтверждение моих слов, на дороге показался осторожно ступающий человек с автоматом, метрах в пятнадцати от него второй. Полиция прочесывала местность загоняя нас как зверей. Андроид даже не дернулся. Продолжая сидеть поджав ноги, он только слегка повернул голову в сторону приближающихся собак, и, когда одна подбежала вплотную, готовая к броску, внутри у него, что-то щелкнуло зашипело, и пес виляя хвостом завалился на спину разметав в стороны мощные лапы обнажая живот и черные яички. Вторая собака разлеглась в такой же позе чуть по одаль и стала кататься на спине. Полицейские передернули затворы автоматов, и медленно стали приближаться к нам. Сзади из-за сарая вышел еще один перекрывая путь к отступлению…
Все, что произошло потом, фигурировало в сводках МВД как нападение на экипаж патрульно-постовой службы. Из опроса потерпевшего младшего сержанта Улюмбекова: Мы с сержантом Бикмендулиным и Хотьковым прочесывали местность в районе сорокового километра трассы М-94. Искали психа сбежавшего из больницы. По показаниям бармена из «Золотой Шины», он как раз уехал на угнанном мотоцикле в этом направлении. В подкрепление нам выделили кинолога с собаками. Километрах в трех от шоссе, мы наткнулись на развалившийся сарай в котором и обнаружили подозреваемого. Он сидел поджав ноги и никакой агрессии не проявлял. Кинолог спустил собак, но когда они подбежали к подозреваемому, тот громко пукнул (по крайней мере мне показалось, что он именно пукнул), и собаки как будто почуяли суку, начали кататься на спине, не обращая никакого внимания на подозреваемого и команды кинолога. Тогда мы подошли к нему в плотную, я и Бикмендулин спереди, а сержант Хотьков обошел сарай и подошел со стороны шоссе, чтобы перекрыть ему (подозреваемому) отход к мотоциклу. Я приказал подозреваемому лечь на землю лицом вниз и подошел ближе, чтобы одеть наручники. Подозреваемый вроде послушался и почти лег, но когда я попытался застегнуть наручники, он как-то повернулся и я отлетел в сторону и ударился головой о стену сарая. Кинолог стал натравливать собак на подозреваемого, но они не реагировали. Я не видел сержанта Хотькова, но слышал, как он передернул затвор и выстрелил два раза, потом приказал подозреваемому лечь. Потом я опять услышал выстрелы и увидел, как Бикмендулин упал схватившись за голову. Он очень сильно кричал. Потом я поднял голову и увидел, как подозреваемый едет в сторону шоссе на мотоцикле, а сержант Хотьков и кинолог стреляют ему след…
Андроид ударил одного из полицейских и уворачиваясь от пуль выпущенных бойцом вышедшим из-за сарая, бросился к мотоциклу. Сзади упал другой раненый полицейский, Андроид махал мне рукой разворачивая мотоцикл в сторону шоссе. Я рванулся, в несколько секунд догнал его, и вскочил на сидение. Со стороны пакгауза нам в спину звучали выстрелы. Одна из пуль резанула меня по предплечью, вырвав приличный кусок кожи с мясом.
Мы мчались не разбирая пути. Мотоцикл ревел выбрасывая в дорожную пыль серебряные струи выхлопных газов. Рессоры скрипели как пружины кровати под совокупляющейся парочкой. Нужно было выскочить на параллельную дорогу, но в пылу бегства мы проскочили выезд с этой грунтовки, и теперь неслись подпрыгивая на кочках и ухабах ежеминутно рискуя оказаться в поросшем травой кювете. Мне требовалась перевязка, и Андроид остановил мотоцикл у небольшого болотца. Зеленая цветущая вода с трех сторон окруженная зарослями ивняка, пахла тиной и гнилью. Сквозь сплошной лес камыша к воде вела еле заметная прогалинка, в черном иле виднелись наполненные коричнево-черной водой блюдца, кем-то оставленных следов. В комбинезоне нашелся носовой платок. Утопая в черной жиже, я добрался до воды и обтер кровоточащую руку.
- Опасно мыть свежие раны такой водой. В два счета можно подхватить какую ни будь заразу… – сделал замечание андроид, прислушиваясь к удаляющемуся звуку полицейских сирен. – Похоже они нас потеряли… Но если они вызовут вертолет нам хана. Да, эту рану лучше промыть мочой…
- Мочой, так мочой. – я опорожнил мочевой пузырь, намочил платок и как следует промыл им рану. Мне даже показалось, что боль уменьшилась. – Что теперь…? – я вопросительно поглядел на андроида перетягивая платком руку. – Куда дальше? Какой смысл бегать? Как вы собираетесь снимать мою матрицу сознания. Не здесь же в болоте…?
- Вся аппаратура в моем корабле. Это километрах в ста отсюда. Но мы не можем привести полицию к короблю, нам надо разделиться. Я смогу снять ваши данные удаленно, но на это потребуются сутки подготовки и опять же код доступа… - Андроид замолчал в ожидании ответа.
- Если у вас есть корабль, почему же мы не можем просто улететь!
- Я, уже вам говорил. – Андроид укоризненно качал головой. – Полет к земле, это полет в одну сторону, корабль не исправен, в нем нет ни топлива, ни еды для вас… Надеюсь, что мне удастся запустить электрические генераторы и перекачка информации пройдет без проблем…
- То есть, вы, хотите сказать, что все еще может и не получиться, что все вот это; организованный вами побег, гонки, полиция, пуля в моем плече, ваши разговоры о высших материях; все это может быть зря? – Я сел на мокрую траву, ошарашенный неожиданным заявлением Андроида. – В таком случае, я тоже хочу сделать некоторое признание… Я не знаю кода доступа в туннель FDCghjrcb прокси 5. Я даже не представляю, что это такое… В сообщение из Галактического Совета было сказано, что код доступа известен моей семье с начала времен, и передается из поколения в поколение… Но кроме старого будильника, подстаканника и нескольких десертных серебряных ложек мне ничего в наследство мои предки не оставили…
- А не этот ли будильник стал причиной вашей болезни? Ведь это именно он стучит в вашем мозгу, когда к вам приходят ведения!?
- Возможно… Этот будильник не давал мне в детстве спать, когда я жил у бабушки. Я хотел его выбросить, а потом решил оставить как память о ней вместе с подстаканником и ложками. – ответил я, одновременно пытаясь вспомнить, где этот злосчастный будильник может быть теперь… У меня опять разболелась голова.
- Вспоминайте, вспоминайте! – прикрикнул Андроид, видя мои безуспешные потуги. – Вы знаете, что такое время!? Это длительность бытия. Некоторые умники на вашей планете договорились, что его не существует… Надо же! Бытие не длится, можно подумать, что их никчемные жизни ни есть тому подтверждение! Ваш голубой будильник – это один из нескольких счетчиков пространственной длительности, как кремлевские куранты для России или Биг Бен для Британии, разбросанные по вселенной, они регулируют энтропию в разных ее участках. Был утерян несколько миллионов лет назад Архитектором и каким-то образом попал к вашей про бабке под видом обыкновенного часового механизма. Не мудрено, что вам не спалось в той комнате на Покровке, - это же не простые настенные ходики с боем,- это если хотите таймер большого взрыва. Здесь каждый щелчок означает или гибель галактики, либо рождение сверхновой. Кстати и в час икс на земле он тоже прозвенит, не сомневайтесь…! Ну! Вспомнили!?
Голова моя гудела как раскаленная доменная печь. Где-то вдалеке изнутри снова заскрипели попугаи.
Наводнение прибыло в Москву в железнодорожных цистернах Газпрома. Чонгарский бульвар намок и штормил. Брусчатка бурлила тяжелыми, неровными волнами, пенясь между лавочек фантиками, бумажной оберткой хот-догов, пустыми бутылками из под пива и водки. Галактический совет руководствуясь поговоркой - в ногах правды нет, заседал задрав ноги, требуя прекращения дискриминации нижних конечностей и увеличения преференций правдиво попрошайничающим – «На бухло», членам ревизионного совета. Советы требовали раздела государственного имущества. Землю – крестьянам, заводы – рабочим, воду матросам. Матросы воду брать отказывались, как впрочем и все остальные, требуя водки. На водку, как и «просто на бухло» никто тоже не подавал, все любовались наводнившей город брусчаткой. Брусчатка переливалась дымчато-красной гранитной крошкой растекалась по столице затапливая последние островки живого советского асфальта. Местами на них еще держались обезумевшие от ужаса московские аборигены, но и здесь вездесущие джигиты под громкие удары бубнов и отбойных молотков, выписывали замысловатые па лезгинки, простирали руки на восток, расчищая путь наступающему коллапсу. Коллапс с многозначительным видом осматривал новые территории, рекомендуя Галактическому Совету быстрее реагировать на заявления коренных граждан мегаполиса о недопустимости повышения цен на аптечные настойки и жидкости для разжигания примусов. Примусы чувствуя свою востребованность светились от гордости и взрывались, нанося ущерб жилому фонду и арктическим льдам, которые безудержно таяли не смотря на протесты мировой общественности, повышая уровень мирового океана до критического, ежеминутно грозя перелиться через край и затопить прилегающие к Земле территории. Территории выражали не согласие и рекомендовали Галактическому Совету применить санкции и отключить Солнце, вплоть до полного решения проблем с парниковыми газами. Газы выражали солидарность и через озоновые дыры эмигрировали в другие галактики расширяя вселенную до без размерности, повышая давление в кротовых норах и прокси туннелях…
- Давление двести сорок на сто шестьдесят и нам не удается его снизить. – сказал врач скорой, повернувшись к сидящему рядом бойцу спецназа. – Мы можем его не довести, возможен инсульт…
- Да и черт бы с ним… - выругался спецназовец. – Этот псих нам столько крови попортил. У нас двое трехсотых, благо обошлось без жертв… У гражданских тоже двое… Мы за ним по всему городу, по всей области двое суток гонялись. Хорошо он сознание потерял, от кровопотери, что ли?
- Кровопотеря как раз не большая, иначе бы давление упало. Нет, здесь, что-то другое. Ему хорошо сделали перевязку, одной рукой это сделать не возможно, похоже, что у него был сообщник…
- Блокировавшие его полицейские утверждают, что подозреваемый был один. Ни в баре, ни на камерах, никого рядом с ним нет. – жестко осадил врача спецназовец.
Машина скорой помощи в сопровождении полицейского эскорта неслась в сторону города. Возвращающиеся с дач москвичи нехотя отворачивали свои автомобили пропуская не снижающий скорости, надрывающийся сиренами кортеж.
- Вот Машенька, видите, что бывает при излишней мягкотелости… В психиатрии не может быть места сентиментальной чепухе. К нашим пациентам требуется особый подход и троекратное внимание. Если бы вы видели на что они способны? Право, не знаю, но по поводу этого пациента из тринадцатой придется собирать консилиум…
- Не ужели все так плохо и ему нельзя помочь, профессор? – спросила медсестра разглядывая лицо привязанного к каталке пациента. – Вы его снова определите в тринадцатую камеру?
- В его палату, Машенька, в палату под номером тринадцать, у нас нет камер! Мы лечебное учреждение, а не тюрьма особого режима… Хотя режим у нас все-таки особый! – ответил профессор с явным нажимом на особый.
Профессор развернулся п пошел по коридору в свой кабинет. Высокий, худощавый, в неизменных роговых очках, с седой, но еще вполне густой шевелюрой, он ходил по коридорам этой больницы уже почти пятьдесят лет. Он знал в больнице каждый угол, каждый закоулок. Помнил с тех времен, когда пришел сюда молодым ординатором. Защитив сначала кандидатскую, потом докторскую, став профессором и получив кафедру, Островеров состарился и растрескался морщинами вместе с ее стенами.
Жизнь проходила. Порой ему казалось, что еще немного, вот-вот, и он ухватит ниточку, которая приведет его к пониманию человеческой одержимости. Однако время шло. Ниточка становилась все тоньше, вопросов больше. Кажущиеся разрешенные проблемы возникали в новых не типичных формах, и тогда рождалась мысль, что он вообще ничего не понимает в психиатрии, что природа смеется над его поисками во тьме, ставя все с ног на голову в этом безумном мире, где истинно нормальными являются подопечные его больницы… Нет, были конечно и успехи – пациенты выздоравливали возвращаясь к нормальной жизни. Благодарные родственники несли в его кабинет охапками цветов и бутылки с иностранными этикетками, не интересуясь, что всем напиткам, он предпочитает медицинский спирт. И тогда он ходил счастливый, уверенный в себе, осознавая, что вся его жизнь не напрасна, что мы еще о-го-го… Но в основном, после недолгой ремиссии следовали рецидивы и пациенты возвращались на свои койки снова и порой уже безвозвратно. Со временем пришло понимание, что не смотря на весь опыт и знания, ему пока недоступен путь в человеческое сознание, только всевышнему известно его истинное предназначение, и только в его власти вернуть пациенту утраченный рассудок. Тогда-то он и начал советовать больным молиться, уповая на Божественную волю и проведение…
Каждый год в клинику приходили молодые, азартные, амбициозные выпускники медицинских вузов, начитавшиеся модных журналов, с новыми концепциями лечения душевных заболеваний. Появлялись новые препараты, методики, но увы, это не снижало роста депрессивных неврозов, психически не здоровых и не уверенных в себе людей год от года становилось больше и больше. Максимализм у молодежи угасал, спасать мир за нищенскую зарплату становилось не интересно. Ординаторы и интерны ставшие под его началом устоявшимися психиатрами, разбегались по частным клиника на прибыльные, теплые места, лечить алкоголизм и наркоманию. И только он, как неизменный часовой, последний защитник покинутого всеми редута, принимал бой с человеческим безумием в этой полу развалившейся богадельне, жалел всех и вся, и лечил верой и любовью, когда другого ничего не оставалось… Его уважали как светило с мировым именем, а за глаза говорили, что старик сбрендил, весь вышел. Островерова давно бы отправили на пенсию, но командовать третьеразрядной государственной больницей да еще даром, желающих просто не было.
Я опять оказался, спеленатый к металлическим трубам, скрипучей с продавленными пружинами кровати. Пока меня везли по коридорам блока Д, санитар получивший по голове от похитившего меня Андроида, несколько раз врезал мне по ребрам, воровато оглядываясь и приговаривая: «Это тебе придурок, за борзость, что бы знал…, чтобы знал с кем связываться!» Мне было не больно, только яркий свет коридорного освещения мелькал стробоскопом, неприятно ударяя в глаза, и, попав в сумеречную тишину своей бывшей камеры я облегченно вздохнул.
Щелкнул замок. Дверь отварилась. В камеру вошла медсестра неся на лотке шприц. Следом, в проеме перегораживая выход, застыла крупная фигура санитара. Лицо сестры расплывалось в темноте. Только белая медицинская шапочка, аккуратно посаженная на светлые кудряшки, бликовала на фоне мутной невнятности потолка. Она склонилась надо мной, и, я уловил тонкий аромат свежести от ее кожи. Медсестра задрала мне рукав пижамы, и я боясь отключится, зашептал, стараясь, что бы не услышал санитар: «Сестра, подождите, мне надо вам сказать… Мы все погибнем! Верьте мне. Я не сумасшедший! Забирайте Ивана с Александрой и уезжайте на восток, на Урал, там единственный шанс спастись! Верьте мне, мы все погибнем, никто не выживет…»
- Ну, ты чего там телишься? – загундосил санитар подгоняя сестру. Она не отреагировав никак, сделала мне укол и не оборачиваясь пошла к выходу.
В коридоре сестра подошла к кабинету с табличкой на которой значилось: Главный врач. Доктор медицинских наук. Профессор Островеров В.С. Не много постояла. Поправила шапочку. Постучавшись прошла в кабинет, плотно закрыв за собой дверь.
- Виктор Степаныч, - обратилась она к сидящему на диване профессору. – Скажите, а вы действительно считаете, что наш беглец из тринадцатой палаты в блоке Д болен?
Профессор отложил книгу, снял очки, провел худыми пальцами по утомленным глазам, ответил:
- К нашему сожалению, да, Машенька и улучшений нет. Завтра соберем консилиум и решим, как быть дальше. – потом внимательно посмотрел на сестру и спросил. – А почему вы спрашиваете? Уж не влюбились ли вы? Он действительно красавчик.
- Что вы Виктор Степаныч! Просто он откуда-то знает про моих детей!? Он видел меня всего один раз, он не мог о них знать… И потом он все время твердит об этом потопе, а если и в правду конец света…
Островеров притянул Машу к себе посадил рядом и успокаивающе обнял за плечо.
-Видишь ли Машенька, у больных с явно выраженной бредовой деперсонализацией. Проще, с измененностью психического и физического я, да еще с изменением восприятия окружающей действительности, сопровождающихся формированием идей, ну к примеру, как у нашего из тринадцатой палаты о конце света… В ходе болезни происходит разрушение противостоящей ей реальности. Сказать попросту искажаются причинно-следственные связи реальности. Из-за этого нарушается способность к критической оценке текущих событий. Бытие как реальность потрясается в самих своих основах: прошлое возникает виде феномена дежавю, живая интуиция в предвосхищении будущего. Все это тут же воплощается в действительность и переживается как очевидная истинна, а следовательно не может быть доступна никакому разубеждению… В этом и заключается болезнь. Наступает инверсия необратимости времени и действительности… Что касается ваших детей тут не сложно догадаться. Кольцо на руке и прочее… Машенька не берите в голову и помните наши пациенты очень изворотливы, а этот еще и опасен. Без санитара к нему в палату не входить, ни под каким предлогом…
Мысли расплескивались, накатывались волной одна на другую, перемешивались и испарялись как вода на раскаленной сковородке, не успевая обрести форму осмысленного восприятия. В голове хрустело, словно там кто-то ходил по мерзлому февральскому насту от одного уха до другого… Я не мог сосредоточиться. Концентрация вызывала дикие приступы тошноты. Лицо, руки, спину стягивала нескончаемая судорога, тело выкручивалось, но намоченные полотенца намертво удерживали ходившие плясом руки и ноги, и свет… Свет резкий, всепоглощающий свет, печатал на веках зажмуренных глаз, огненные протуберанцы, нескончаемые кровавые круги и квадраты, вдавливая глазные яблоки глубоко в череп…
Со всех сторон кровать окружили высокие – в потолок, одетые в белые одежды существа. Они расплывались не четкими контурами и их голоса походили на глухое томление болотных газов, вырывающихся на поверхность из недр потревоженной уремы. Я должен был…, должен был им сказать…, но что? Слова путались, впитывались в мокрую от пота подушку, оставляя в голове острое жало непонятной маеты…
- Пациент поступил принудительно, больше месяца назад, доставлен нарядом ППС с улицы. Донимал прохожих и туристов в центре города выкриками о конце света и необходимости спасаться в другой галактике… - профессор Островеров не спеша перелистывал историю болезни, поглядывая на присутствующих поверх очков. – При первичном осмотре наблюдался острый психоз, галлюцинации и бред. Пациент не шел на контакт, был агрессивен… При попытке медсестры сделать успокаивающий укол оказал сопротивление. С целью купирования острого психоза и подавления позитивной симптоматики были назначены: Галоперидол, Аминозин, в качестве корректора Циклодол.
- Батюшка, Виктор Степанович, да, что же вы вчерашним днем лечите, сегодня же есть более современные препараты ну хоть Кветиапин к примеру или Оланзапин, и побочных эффектов меньше и скорость действия выше… - молодящийся врач с крашенной черной шевелюрой и холеной испанской бородкой вопросительно посмотрел на Островерова. Профессор вздохнул и с некоторым напряжением в голосе ответил:
- Видите ли уважаемый Агност Модестович, это у вас там в ЦКБ, все есть и современные антипсихотики и цитокины, а мы в нашей муниципальной областной больнице лечим, тем, что нам государство по квотам выделяет, кстати мы Оланзапин тоже пробовали… Нам удалось снять острое состояние. Пациент стал вменяем, пошел на контакт. Результаты тестирования умственного развития выше среднего. Физическое состояние нормальное. Патологий не выявлено, но бред и слуховые галлюцинации продолжаются. Он слышит стук вселенских часов и по-прежнему утверждает, что нас всех ждет конец… Также на фоне продолжающейся позитивной симптоматики была проведена инсулинокоматозная терапия, которая в итоге ожидаемого результата не принесла. Несколько дней назад избив охранника он совершил побег. При попытке его задержания пострадали прохожие, завладев оружием, он серьезно ранил двух полицейских. Так, что случай неординарный и крайне тяжелый, поэтому я и пригласил вас коллеги… - Островеров замолчал, поправляя на пациенте задравшуюся пижаму и через минуту продолжил. – Прошу высказать свое мнение. История болезни перед вами, там весь анамнез. Честно, я сам в некотором замешательстве, если бы не мой опыт, я поверил бы ему… Может нам действительно пора спасаться за грехи наши…
- Ну ты как всегда в своем репертуаре, Виктор Степанович… - тыкая Островерову, произнес маленький старый доктор восседающий на выставленном специально для него стуле возле кровати больного. Его инвалидная палка из черного палисандра с ручкой в виде серебряной головы гончей, была прислонена здесь же рядом. Весь консилиум почтительно расступился, оборотясь в ожидании, когда он закончит разглядывать историю болезни.
- Полно тебе. – продолжил он отложив историю болезни на кровать. – Никто нас нигде давно не ждет, уже не на этом и тем более на том свете, бежать нам некуда… А генетику вы его проверяли, родственников, болел ли кто в семье нашими болячками, может были алкоголики?
- Из родственников никто не откликнулся, возможно он сирота или детдомовский…
- Печально, это могло бы многое прояснить… - закачал лысой головой старик. Судя по отношению к нему всех приглашенных, на консилиуме он был самым именитым и самым древним из врачей. Этакий реликт от советской психиатрии, но выглядел он не по стариковски моложаво, говорил легко, уверенно, и пожалуй только левая рука поджатая к боку нет, нет да и начинавшая подрагивать, говорила о его истинном возрасте. – Помниться у меня в шестидесятом году был случай очень схожий с твоим Виктор Степанович, только слава богу без побегов, и что мы только не перепробовали, даже о лоботомии начали подумывать, но представьте себе дело до нее не дошло, помогла ЭСТ. После третьего сеанса ему были назначены соли и вы знаете произошло резкое улучшение. Мне кажется надо и здесь попробовать, в противном случае ты ничего не теряешь… Правда тогда выяснилось, что у пациента в роду оказались страдающие шизофренией…, это в общем и сыграло положительную роль на постановку правильного диагноза. Но я бы попробовал и так… Кстати, Виктор Степанович, ты смотрел его рентгеновский снимок головы, мне кажется там в затылочной области виден явный след от старой травмы, может в этом причина такого поведения у вашего подопечного, хорошо бы МРТ провести… Да у тебя нету!
Старик устало вздохнул и замолчал, окружающим показалось, что он вот-вот захрапит, но тот встрепенулся, обвел окружающих хмурым взглядом и как будто к чему-то прислушиваясь спросил: «Островеров, а что у тебя здесь все время тикает или капает? Слушаю, слушаю не пойму никак? Сантехника худая что ли?» Врач с испанской бородкой одобрительно, даже с каким-то облегчением поспешил подтвердить: «Да, да, мне тоже все время мешал какой-то посторонний стук. Виктор Степанович, у тебя, что где-то на этажах идет ремонт?» Все вопросительно посмотрели на Островерова. Профессор лукаво улыбнулся и с нарочитым облегчением заговорил:
- Ну, господа, слава бог, а то я боялся, что вы не обратите внимания на эти звуки. На ремонт, товарищи у меня нет средств, а звук этот по утверждению нашего больного, есть не что иное, как тиканье великого синего будильника из его детства, как я вам уже говорил в начале, счетчика вселенской длительности. Он же таймер наступления конца света…
Врачи нестройно засмеялись. «А ты по-прежнему шутник Виктор Степанович, - произнес старик, улыбаясь. – Помниться у меня на лекциях ты тоже пошучивал».
- Рад бы пошутить, да ситуация не та, Владлен Осипович. – Островеров с сожалением посмотрел на своего старого учителя. – Это не ремонт, нечто другое, это действительно тиканье какого-то механизма или схожий звук сопровождающий этого пациента. Мы пробовали перевести его в другую палату, но звук перемещался вместе с ним. Вывозили на улицу и тиканье если хотите выкатывалось вместе с его каталкой. Может становилось чуть глуше, но не разу не прекращалось, а в последние сутки звук стал даже громче и отчетливей... Я признаться даже подумал, что он проглотил часы, но рентген ничего не показал.
- Ну ладно Виктор Степанович, повеселились и хватит! – стукнув палкой, недовольно прикрикнул Владлен Осипович. – Давайте больного на ЭСТ, вызывайте сантехника, и ваша чертовщина рассосется как синяк после компресса. И Диазепам попить не мешало бы, это я уже про тебя имею в виду. И в отпуск голубчик, тоже надо иногда ходить… Все закончили цирк, поехали домой. Устал я, что-то сегодня… - старик тяжело опираясь на палку поднялся со стула и отворотя протянутые для поддержки руки, тяжело припадая на одну ногу, самостоятельно двинулся меж расступившихся врачей к выходу из палаты.
В коридоре Островеров взял учителя под руку, и, то благосклонно ее не отринул. «Ну подержись, подержись. – с улыбкой произнес Владлен Осипович. – Когда еще бог даст свидеться. Ты что-то забывать меня стал Витенка? Сидишь в своей богадельне без вылазно, мог бы и заехать как ни будь…». Островеров сконфуженно поджал губы. Он действительно последнее время мало общался с друзьями, предпочитая их обществу персонал своей больницы и книги. А после смерти жены он практически переселился из дома на свой продавленный, но еще вполне крепкий кожаный диван в кабинете. Да и что это были за друзья? Коллеги…, такие как Аристарх Модестович из Центральной клинической больницы, хорошо разбирающийся в конъюнктуре и еще десяток похожих руководителей профильных клиник, умеющих ладить с чиновниками из департамента здравоохранения, но мало понимающих в душах, и за глаза считающих его пыльным артефактом, попавшим в музей психиатрии, откуда-то из недр давно разрушенной страны… Друзей у него почти не осталось. Кто уехал, кто давно или не очень лежали на подмосковных кладбищах. Того, кого он по настоящему считал другом, тоже предпочитал тишину своего кабинет и размышления о смысле человеческого предназначения, больше, чем старческие разговоры не о чем.
- Владлен Осипович, - несколько смущенно заговорил Островеров, усаживая учителя в машину. (Как патриарха от советской и теперь российской психиатрии Владлена Осиповича возил скромный шестисотый мерседес черного цвета, ручку двери услужливо придерживал молодой шофер в черном, очень похожем на похоронный, костюме). – И все-таки мне кажется, что это не шизофрения.
- Конечно нет. - твердо ответил Владлен Осипович. – Я не хотел говорить при этих твоих эскулапах, но у парня шизофрении нет. Невроз есть, может еще, что-то в этом духе, надо наблюдать глубже, но и только… Позитивная симптоматика очень схожа, но из анамнеза видно, что нет разрушения периферийных связей влияющих на мозговые процессы…
- Но тогда мы нашими препаратами превратим парня в овощ!? – воскликну не сдержавшись Островеров. - если вы поддерживаете мое мнение об отсутствии шизофрении, тогда, что у него? Нельзя же верить его бредням, в конце то концов!!!
- Ну, Витенька, про овощи ты оставь желтой прессе или бабкам на рынке, а вот если парня упекут в лагерь за нападение на полицейских, да еще с ранениями, то ему грозит лет десять без права переписки, если можно так выразиться и поверь мне старику, я знаю о чем говорю… Лучше в овощи…, а ЭСТ ему не повредит, мозги на место встанут да и только. Парень потом тебе спасибо скажет. Ну, все, голубчик прощай! Вася поехали… - Владлен Осипович наклонился в перед, тронул шофера за плечо, и машины тихо отъехала от колоннады центрального корпуса областной психиатрической больницы расположенной в бывшем семейном особняке купцов Гурьевых
Островеров присел на скамейку и задумался. Лето купалось в солнце и катилось к середине. Липовые аллеи сходящиеся своим началом к двух этажному особняку с рядом шести метровых колон объединённых не пропорциональным портиком свойственным для эклектической архитектуры конца девятнадцатого века, доцветали и от несносной жары начали желтеть. Купол взгроможденный поверх крыши второго этажа, наверно пристроенный несколько позже по желанию какого-нибудь из не просыхающего от пьянства отпрыска тех самых Гурьевых, перекрытый новым оцинкованным железом и являющийся гордостью Остроглазова, горел на солнце как начищенное церковное кадило. Асфальт местами прохудившийся и засыпанный крупным выгоревшим в нескончаемом ультрафиолет песком, пах гудроном и парил. Легкий ветерок срывал с крон выкрашенные охрой листы, заворачивал в трубочки и с легким шорохом гонял по дорожкам поднимая сухую пыл. Над всем этим, и во всем этом - тцикал, размеренными ударами как далекий набат приближающегося часа икс, большой голубой будильник. Островеров потряс головой, даже приложил руки к ушам, пытаясь выровнять давление, потом кряхтя поднялся и пошел к зданию, обходя рытвины на асфальте. Жизнь продолжалась…
- Сергей. – обратился он к проходящему мима санитару. – Я что-то сегодня не вижу Машу. У нее выходной?
- Не знаю Виктор Степанович, я ее тоже сегодня целый день не видел. И уколы и все назначения, сегодня делала Ольга Сергеевна…
- Хорошо, если увидите Машу пусть зайдет ко мне. Да, раз уж так, передайте Ольге Сергеевне, что я отменяю все назначения у «Ноя» из блока Д, и пусть она тоже зайдет ко мне. И вот еще…, развяжите его. – и профессор все больше хмурясь вошел в центральный корпус.
В кабинет постучавшись вошла Ольга Сергеевна. Она мельком взглянула в зеркало над раковиной. Поправила выбившуюся из под шапочки прядь черных чуть тронутых сединой волос. Смахнула с полной щеки только ей заметную пылинку пудры, и вопросительно посмотрела на главного врача. Островеров посмотрел на старшую медсестру и спросил: «Вам предали, что я отменил все назначения нашему «Ною», и Ольга Сергеевна, где Маша?»
- Да, она уволилась. Заявление у вас на столе должно быть. Я вам его еще вчера положила. – удивленная вопросом ответили Ольга Сергеевна. – А по поводу этого шизушника из блока Д, так я все передала Петру Петровичу, он же у него лечащий врач, пуст отметит в истории, я ничего колоть и не буду.
Остроглазов растерянно оглядел свой письменный стол в поисках заявления. «Хорошо Ольга Сергеевна идите, я распоряжусь Петру Петровичу…» - не оборачиваясь произнес он, продолжая капаться в бумагах на столе. Заявление лежало с краю на документах «На подпись», но добрался до него Остроглазов по закону подлости перевернув на столе все вверх дном. К заявлению прилагалось письмо, отложив бумагу с просьбой уволить по собственному желанию, Виктор Степанович вскрыл конверт и прочел:
«Дорогой Виктор Степанович. Прошу простить мой срочный отъезд и увольнение, но я не могу рисковать своими детьми. Я понимаю, что все это выглядит как групповое помешательство и я наверное полная дура, но что если наш «Ной» прав и свету придет конец? Что если мы все погибнем? Погибнут мои Ванечка с Сашенькой? Сама я смерти не боюсь, но видеть, как будут умирать мои дети тоже не намерена, если есть хоть какая-то надежда на спасение я должна ее использовать. Ной сказал, что надо ехать на Урал, что там есть надежда спастись. Там у меня живет бывшая моя свекровь, она давно приглашала нас погостить. Так, что мы ничего не теряем. Еще Ной сказал, что наводнение будет через несколько дней и если он обыкновенный шизофреник, как и все пациенты наше больницы, то ничего не должно случиться и мы просто немного погостим у родственников, надеюсь, что тогда вы опять возьмете меня на работу, вам же нужны проверенные и надежные кадры?
P.S. И еще. Я вас очень люблю.
Прощайте любимый доктор Островеров
Ваша Мария Потапова».
Островеров отложил письмо, снял очки, потер сухими ладонями глаза. Он как-то сразу осунулся, его возраст стал заметней, как будто из него вытянули железный стержень поддерживающие его все это время. Конечно персонал больницы менялся, текучесть кадров в психиатрии всегда была высокой, многие не выдерживали, но от Маши, которую он любил как дочку, и на которую он всегда и во всем мог положиться, он этого не ожидал. Ну, никак не ожидал! Он откинулся на диван и во весь голос захохотал, потом хлопнул себя ладонью по щеке и громко, во весь голос, куда-то в потолок выкрикнул: «Это просто какой-то дурдом!!!», и опять саркастически засмеялся.
В Москву наводнение пришло с Юго-Запада, как и предсказывал пациент палаты номер тринадцать. Попугаи больше не скрипели у него в голове, замолчал навсегда и большой голубой будильник. За несколько секунд до начала катастрофы он громко щелкнул и залился оглушающей трелью, с которой не смогли сравниться все сирены гражданской обороны взвывшие над городом почти одновременно. Но пациента это не беспокоило, трубочки, проводочки, капельницы, датчики подключенные к его телу поддерживали в его теле жизнь, но и только. Он не видел, не слышал и не чувствовал, показатели энцефалограммы, говорили о том, что у пациента отсутствует всякая мозговая активность…
Вода была везде. Она текла с неба, сочилась сквозь асфальт, превращая земную твердь в мутную засасывающую кашу. Мир трещал как корпус деревянной посудины в центре беснующегося урагана, а потом разом лопнул кровавыми вспышками вулканических извержений по всей планете, зашипел сатанинскими струями сероводорода и стал медленно погружаться бездну надвигающихся океанских вод.
Островеров метался между палатами и своим кабинетом. Девяносто трем пациентам требовалась немедленная эвакуация. Он звонил по инстанциям, но телефоны либо были постоянно заняты, либо не отвечали – эвакуироваться было не на чем, да и некуда. Коричневая вода вперемешку с мусором, обломками снесенных построек подступала к зданию больницы со всех сторон ежечасно поднимаясь на несколько сантиметров. По парку плавали автомобили, на деревьях аллеи нашли убежище несколько человек, застигнутые наводнением во время прогулки, подобраться к ним через бушующий поток не представлялось никакой возможности. Профессор приказал поднять всех больных в мезонин под куполом центрального здания и направился в реанимационное отделение.
Коридоры опустели. Всюду валялись брошенные вещи, подушки, листы больничных карт, под ногами хрустели рассыпанные вперемешку с таблетками сухари, на белой плоскости подоконника одиноко краснела пачка кем-то забытых сигарет «Прима».
Островеров тронул пачку рукой и посмотрел в окно на прилегающий флигель. Вода заливала первый этажа, даже сквозь перекрытия оттуда доносился треск промокших электрических розеток, под потолком вспыхивали и гасли лампы дневного освещения, в глубине коридора из щитовой фейерверком брызгали оранжевые искры. Он еще раз взглянул в окно, спасающийся от стихии на дереве человек не удержался и упал в бурлящий поток. На короткий миг из серой пены показалась голова несчастного и исчезла. Сгорбившись, стараясь не наступать на разбросанные ампулы, профессор пошел дальше.
В реанимационном отделении было тихо. Казалось вселенский катаклизм благополучно миновал тихий закуток, где под неусыпным надзором жизни обеспечивающей аппаратуры лежал безымянный больной из палаты номер тринадцать, названный Ноем с легкой руки, кого-то из санитаров. За плотно закрытыми дверями в уютном полумраке, мерно перемигивались зеленые и синее огоньки индикаторы. Равномерные угловатые систолы расчерчивали экран монитора с лева на право и были не измены. Автоматика загодя почувствовав перебои с электропитанием переключила все системы на аварийный генератор. Островеров поправил капельницу, подвинул стул к кровати и присел у ног неподвижного больного.
Все, что произошло в течении трех последних дней казало профессору абсурдным, не логичным и не вероятным. Он вглядывался в лицо Ноя пытаясь уловить хоть маленькую зацепку, хоть намек на причины происходящего, хоть и понимал, что логики никакой быть не может. Островеров жалел, что так мало уделил времени этому необыкновенному пациенту, а теперь когда все его слова и предсказания сбылись, поговорить с ним стало невозможно. Ной впал в кому при проведенной электросудорожной терапии.
Как таковую ЭСТ провести не успели. Перед началом процедуры, пациенту была сделана общая анестезия после которой у него остановилось сердце, проведенные реанимационные действия позволили восстановить сердечный ритм, но пациент в сознание не пришел и через несколько часов было зафиксировано полное отсутствие мозговой деятельности. Ной вошел в состояние запредельной комы.
Санитар перевозивший Ноя в процедурную для ЭСТ рассказал, что тот был абсолютно спокоен, о конце света больше не говорил и всю дорогу в пол голоса рассказывал детские стишки про часы. Санитар даже запомнил несколько слов: «Тик-так, тик-так...».
Анестезиолог, также отметил эту странность, Ной уже будучи под действием наркоза вместо предложенного счета прочитал ему стишок про часы и на последних строках у него произошла остановка сердца, какой именно стишок, анестезиолог не запомнил, пришлось срочно реанимировать пациента…
Меня развязали, перестали колоть. Голова более менее очистилась от снежного хруста, только счет большого голубого будильника был неизменным. Я больше не пытался, не кричать, не просить всех спасаться. Мне было достаточно, что хорошенькая медсестра вняла моим словам и немедленно уехала. Я наконец узнал, как ее зовут – Маша. Рассказавший об этом санитар, обозвал Машу редкостной дурой и долго хохотал. «Смейся, родной, смейся! – думал я. - У тебя еще будет время, сидя на дереве подумать о вечной глупости, перед тем как ты с проломанной башкой поплывешь в преисподнюю». Я не злился, мне стало все равно, не хотелось не смеяться, не веселиться, Андроид настроил оборудование на передачу информации и требовал кода доступа, а я понятия не имел где его взять. Вечером зашел глав врач, померил давление, пощупал пульс и сказал, что завтра меня повезут на электросудорожную терапию. Процедура болезненная, поэтому ее проводят под общим наркозом, потом как-то неловко вздохнул и добавил, что мне она необходима и обязательно поможет. Я промолчал…
Что думает человек в последнюю ночь своей жизни. Сожалеет о не дожитом, не доделанном, пьет, борется со страхом, выкуривая сигарету за сигаретой, совокупляется пытаясь урвать последнее наслаждение бьющей через край похоти, или также неистово молиться, а может спокойно спит? Думаю, ответ кроется в состоянии человека, в котором он подошел к последней черте. Молодому и здоровому всегда страшнее, чем старикам, от сюда и смертных предательств среди молодых еще не напившихся земного рая, всегда больше, потому как не понимают они, что смысл человеческого существования заключается только в воспроизведении себе подобных, для чего природа сделала секс таким сладостным и желанным. Все остальное развитие техники, культуры, общественных, моральных ценностей, есть только способ выживания человеческого вида и цель этого выживания последующее воспроизведение себе подобных и не более. Жизнь ради жизни? В чем же тогда предназначение человека, его высший смысл, чем он отличается от жертвенных баранов. Но этот экзистенциализм для тех кто не верит. А верил ли я во что-то большее, ворочаясь на скрипучей больничной койке в последнюю свою ночь? Мне так упорно вколачивали, что я болен, что видения мои - бред и есть позитивная симптоматика шизофрении, что я сам начал сомневаться в здравости своего рассудка. Был ли на самом деле Андроид? Почему я не знаю кода доступа к прокси тоннелю? Галактический совет, попугаи? Все в эту ночь перемешалось: прошлое, возможное будущее, щелкал ли вообще своими шестеренками большого голубого будильника или это подсознание проецировало картинки моего детства подсказывая причины моей безысходной тоски и одиночества. А может это мое сердце как метроном бьёт в бубны ушных перепонок и заставляет подозрительно озираться весь персонал больницы… Не знаю… Мне очень хотелось жить. Но жить там, за горизонтом, в запределье, еще не испив до конца из своей земной чаши, я как наркоман уже хотел чего-то большего, ощутить свое я в следующей грядущей ипостаси, я верил в нее, я ее жаждал. «Сознание материально, - говорил мне Андроид. – Надо только встроиться в матрицу Вселенского разума, материя его бессмертна, потому что она основа мира…». Мое тело не хотело быть вечным, но бессмертия желало мое эго.
Что же может быть ключом к доступу в прокси тоннель? Раз за разом я перебирал в памяти события связанные с моей прабабкой. Старый коммунист, жила честно, умерла тихо. Словно вышла за дверь другого измерения. Памяти то и осталось только, что этот треклятый будильник, орден красной звезды, да обрывки каторжных песен, которые она пыталась мне петь на ночь сиплым прокуренным голосом. «Как же она там пела, что-то про бродягу: «Бродяга к Байкалу подходит…». Дальше, что-то про лодку, нет, не то…».
Глаз, я так и не сомкнул, а, когда меня повезли убивать, я вдруг вспомнил строчку маленького стишочка про будильник, который мешает спать, Прабабка все время мне его твердила на ночь, когда я пошел в первый класс.
Непорядок. Что такое? Не дают часы покоя.
Тик-так, тик-так...Всё не ладно. Всё не так.
Как большие человеки,
Спи, дружок, сомкнувши веки.
Спи-и-и! ...
Стоило мне только произнести последнюю строчку, как что-то изменилось, по процедурной пошел, тонкий, равномерный нескончаемый писк. Забегали, засуетились врачи, а я вдруг оказался под потолком и увидел себя со стороны. Андроид все-таки был?! Он сдержал слово. Четверостишье оказалось кодом доступа, последнее слово подпитанное электрическими разрядами дефибриллятора вывело мое сознание за пределы физической оболочки ко входу в эвакуационный канал FDCghjrcb прокси 5. На специальном столе опутанном проводами, словно на электрическом стуле, привязанное по рукам и ногам осталось лежать тело худого, совершенно седого мужчины с правильными чертами лица. Анестезиолог убедившись, что сердце его внезапно остановившееся, снова заработало, устало снял марлевую повязку и вышел из процедурной.
По всему городу, по всей стране, всему миру к бурлящему холодной плазмой входу канала передачи FDCghjrcb прокси 5, потянулись невесомые субстанции безымянно энергии, они больше не принадлежали этой планете, петабайты информации содержащиеся в них теперь являлись строительными кирпичиками разворачивающегося мироздания.
Вода добралась до второго этажа. Мутная жижа подтекала под двери расплываясь по палате. Островеров положил ноги на другой стул. Он не боялся, просто было зябко и противно. В воде плавали ампулы Галоперидола. Автоматика начала тихонько поскуливать и давать сбои. Профессор встал, выключил жизнеобеспечение Ноя, вышел в коридор и по колено в воде побрел к своим, укрывшимся в мезонине. Скопом помирать было не так страшно и обидно…
Океанские волны монотонно наваливались на каменистую отмель, облизывая пенными языками серый гранит уходящего под воду горного склона. Чуть выше, куда не докатывался прибой и соленые брызги долетали только при сильной непогоде, между двух отрогов возвышалась корма большого сухогруза. Корпус судна, заброшенный невиданной силой в место более подходящее для гнездовий чаек, чем для океанской посудины, встал среди острых как бритва глыб, будто на стапелях корабельной верфи, ровно, без крена, выставленный как по гигантскому уровню. Трех метровые гребные винты, некогда сияющие бронзовым золотом, почернели и молчали, похожие на гигантские ветродуи, спутанные высохшими на солнце стеблями морских водорослей. На изъеденном ржавчиной борту, со сплошь облупившейся краской еще можно было прочитать название судна и порт приписки - NEDLLOYD Barcelona.
На палубе показалась добротная, пожилая женщина одетая в пеструю, сшитую из разноцветных кусков юбку и шерстяной рыбацкий тельник, поверх которого был одет кожаный передник. Она перевесилась через борт и закричала в сторону берега: «Маша! Убери детей от воды, волна большая, неравен час расшибет о камни!!!» Маша Потапова в такой же полосатой тельняшке, стояла в небольшой окруженной скалами заводи, по колено в воде и полоскала белье. Рядом бултыхались дети. Мальчик лет двенадцати бродил по кромке воды и подбирал принесенные волной предметы. В основном это были маленькие деревяшки сглаженные соленой водой и похожие на сигарные окурки, но иногда море выбрасывало полезные вещицы. На плоском валуне у воды, уже лежал большой стеклянный шар «кухтыль» - прозрачный буек от рыбацких сетей, с куском зеленого пластикового троса метров десяти длинной, несколько пустых склянок, больше похожих на аптечные пузырьки и наконец обломок руки магазинного манекена на котором сохранились следы красного маникюра, а на запястье облепленном водорослями были застегнуты маленькие женские часики. Белокурая девчушка с большими серыми как у мамы глазами, с завистью поглядывала на эту драгоценность с розовым ремешком и громко канючила: «Вань, а Вань, ну, дай мне часики, ну дай пожалуйста! …». Мальчик оборачивался и серьёзным голосом отвечал: «Потерпи до дома, часы не работают, их нужно сначала отремонтировать…». Александра восхищенно смотрела на брата и с надеждой спрашивала: «А ты атли-ман-тилуешь?! Починишь, да?».
После ужина Ваня отправился к себе в радиорубку. Несмотря на то, что на судне пустых помещений было предостаточно, он выбрал именно ее из за большого количества разнообразных и не понятных для него приборов. Всякие лампочки, тумблеры, проводочки, притягивали его как магнитом. В судовых аккумуляторах еще остался заряд и время от времени в динамиках радиостанции с сквозь шипение и треск, раздавался писк очень похожий на азбуку Морзе, он крутил ручку подстройки, но писк либо прекращался, либо закладывал уши, так что радиостанция приходилось выключать. Сегодня он тоже по обыкновению покрутил несколько минут ручку подстройки, но ничего не услышав, отвлекся на выловленные из воды часы.
Часы были маленькие, электронные на пластиковом ремешке, совсем детские и он решил, что обязательно отдаст их младшей сестре, вот только попробует починить. Как заправский часовщик, он положил на стол кусок чистой тряпицы, которую мать выдавала ему как носовой платок, что бы он не шмыгал носом. Выложил на нее часы, и краешком осторожно протер от набравшейся грязи заднюю крышку. Но стоили ему прикоснуться отверткой к полированному металлу, внутри, что-то щёлкнуло и механизм с тихим цокотом заработал сам собой. В окошках электронного циферблата высветились нули и через минуту крайний правый сменила цифра один…
- Ой, Маш, не знаю, что и делать?! – Жаловалась Маше свекровь, убирая алюминиевые тарелки после ужина – Продукты на исходе, картошка проросла. Есть немного консервированной фасоли, но ее тоже хватит ненадолго…
- Не переживайте, Вера Яковлевна, все образуется, мне даже сегодня показалось, что вода начал спадать… - попыталась успокоить свекровь Маша.
- Смотрите! Смотрите! Мам! Ба! ... Часы работают! Я починил! – кричал Иван вбегая на кухню…
В окошке электронного циферблата уже значилась цифра десять. Счетчик вселенской длительности отсчитывал первые минуты нового времени, давая маленькому человеку, право на жизнь.
Или на безумие!? ...
Лёха Хурма.
Москва 2018г.