ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
*
Спокойствие! Вот только спокойствие. Никого не убили. Это сказка, у сказки обязательно хороший конец. Заметили? Автор твердит как мантру. И вы верьте!
Господина Сатарова не убили. Поранился – это да, спину поранил. Упал от избытка справедливых чувств (ну, в его понимании справедливых). Мы все понимаем.
Участники драматической сцены сосредоточились на олигархе – он лежал на дороге, и в серебристо-синем тумане его голая грудь под итальянским пиджаком тоже была синей-пресиней. Успокаивало лишь одно – широкая грудная клетка вздымалась и опускалась – Генрих дышал. Все внимательно следили: вдох-выдох, вдох-выдох… И упустили из виду, что назначенный на роль злодея уголовник Тулуза исчез – точно сквозь землю (в темную нору) провалился. На асфальте поблескивала металлическая штуковина – короткий цилиндр (обечайка), отнюдь не пистолет. Пока тревожились за Сатаровское самочувствие (жив или помер – в каждом случае наша история пошла бы по отдельному пути), Тулуза нагнул одеревеневшие стебли волчавника и нырнул в заросли. Оцарапал кожу, но мужественно стерпел. Цуков незаметно проследил за телодвижениями компаньона. Встал спиной к кустам, тихонько посвистел (примета такая – денег точно не будет, эта ездка не принесет дохода, ну да чего уж...).
В-в-с-с… с-с… Пи… писец полный… Эй, Тулуза!..
Здесь я, - глухой голос из кустов.
Сидишь? Че делать-то собрался? Правильно, сиди. Не высовывайся. Переждать надо. Есть надежда, что рассосется…
Рассосется?! Тулуза от злости заскрипел желтыми - ах, нет, синими - прокуренными зубами. Даже стоя в подъезде на Социалистической и покушаясь на олигарха, не скрипел – стоял и улыбался резиновыми губами - зато сейчас… Ё-моё! был бы у него пистолет! Довели мужика до крайности (обоих мужиков – и Сатарова, и Тулузу). В Утылве это умеют.
Несмотря на глубокую ночь к транспортной проходной ТыМЗ прибежали первые зеваки. В маленькой группке, снедаемой любопытным зудом, выделялся бодрый старик с белой голубой бородой. В сером плаще, резиновых сапогах и с офицерской выправкой. Майор бронетанковых войск Мобутя. То есть, уже не на действующей службе, а ветеран, на что и спецзнак имеется – овальный, с фигурой солдата в каске на фоне знамени и внизу надписью ХАСАН 1938. Воевал в прошлом, хотя и на нынешнем веку никому скучать не приходится. Чего деду не спалось? Наверное, на ночную рыбалку направлялся? Туда, на берег Кляны, к подвесному мосту. Но, выйдя из своего барака в бабылидином дворе, побежал в другую сторону. Точно на молодых резвых ногах. Другие обитатели Мобутиного жилища – два собутыльника, Килька и племянник – дрыхли. А Мобутя нет. Поспел к финалу у будки охранников. Беглый бронетанковый майор посмотрел добрыми глазами, жалостливо поцокал языком. Каким он стал мудрым, легконравным, всепрощающим! Интересно, посочувствовал бы Мобутя (если бы выпал случай) перееханному грузовиком Клобу? Нет, ну не дед Мороз же он.
Широким, скорым шагом транспортную проходную пересек Ю.Д. Анютин. Главный механик ТыМЗ. Все мужчины в роду Анютиных на одно лицо. Дядя Юнар и его племянники Матвей с Демидом – рослые, мосластые, белявые – волосы и брови, и ресницы. А еще они очень упрямые тугодумы (пусть не твердокаменные – не гранитные же). Легко представить, каким был знаменитый Александр Анютин – первый комсомольский секретарь на площадке КМК. Простой хуторской парнишка Сашок. Любимчик партийного руководителя Аристарха Кортубина. Недолго поруководив комсомолом на стройке, Сашок сел по статье для врагов народа. Выпустили его после войны уже больным, разочарованным стариком. Сестра Анна привезла брата на родину в Утылву, ухаживала и закрыла ему глаза на смертном одре. Теперь Анютины – многочисленный род в Утылве. От них чисто формально отпочковались Глайзеры – потомки Анны и первого начальника строительства Ивана Глайзера – Петька Глаз со своим папашей. Юнар же возглавлял Анютинский клан. Не изменял семейной традиции – гнул свою линию в жизни.
И всю жизнь у Юнара была соответствующая работа – тяжелая, конкретная, чисто мужская. С железом дело имел. Сурово так и конкретно, без примеси креатива. Креативил в чертежах и в пределах своей компетенции начальник техотдела ТыМЗ – друг Юнара Вениамин Имбрякин. А Юнар – практик. Начинал с низов, перепробовал все – сварщиком, токарем, монтажником, слесарем. Знал работу фрезеровщика, шлифовщика. Это все не синенькие цветочки – дышал металлической пылью и едкими парами из травилки, пачкался в грязи, масле, мазуте, резался стружкой. Сжигал руки кислотой, что кожа лохмотьями облезала. Стал мастером. Из металлической заготовки мог выточить, что угодно – да хоть Варварину круглую брошь. Заслужил авторитет в коллективе. Больше десятка лет на должности Главного механика. Хотя Юнаровское образование – лишь заочное отделение металлургического техникума в Кортубине (позже там преподавала пенсионерка Юлия Тубаева). Учебу одолел с помощью друга Вениамина – тот теоретическую часть выполнил. Конечно, техникумовские корочки – не Бог весть что, но залетавшие по распределению на ТыМЗ выпускники Кортубинского политеха уезжали, отведя срок, а тут, на месте, требовалась постоянная рабочая лошадь. Чтобы на маленьком заводике обеспечивать функционирование материально и морально устаревшего оборудования, фактически заниматься нудным, примитивным трудом – быть загруженным по горло. И в итоге славной трудовой биографии Ю.Д. вместе со своей службой очутился перед неотвратимой перспективой увольнения – это как бы в благодарность. Но превратности судьбы не согнули Юнара – повторим, это он гнул, а не его. Не изменил себе – не польстился на воровской бизнес с металлолом. Ни одного болта, гайки, обрезка трубы не утащил с завода и не продал. И Федьку Цукова – бывшего сотрудника В. Имбрякина, иуду – на дух не переносил. В подчиненное ему заводское хозяйство (очень ликвидное!) никого не пускал. А посторонние туда не рвались (в смысле – собственной персоной). После красного директора Васыра пришли акционеры, менеджеры, финансисты. Госпожа Пятилетова – женщина. Эффектная брюнетка в брючном костюме из роскошного серого джерси, в атласной синей блузке, усыпанной жемчужными пуговицами, с большой серебряной брошью аграфом на груди. Разве можно представить синеглазую красавицу возле жарких печей, пил, станков, трубопроводов – среди грязи, пыли и стружки. Или братья Клобы – топ-менеджеры или зайцы. Они орудовали в стенах управы и за пределами ТыМЗ. Завод – это реальное место, где работают люди, а не происходят чудеса. Заводскую сказку люди сделали былью – Энгру не имел никакого отношения.
Для Ю.Д. сегодняшняя ночь - самая обычная. Сюрпризов он не ждал. Прогулялся по пустым, темным цехам – прошел дозором по своему хозяйству (минуя башню с флагом, усмехнулся). Заводская территория относительно небольшая (не сравнить с КМК). Привычный маршрут заканчивался у гаража, расположенного ближе всего к транспортной проходной. Именно там разыгрывалась главная интрига – выезжал грузовик. И Анютин прекрасно знал, что лежит в кузове, но не препятствовал.
Чудесато. По первости и наивности Юнар пробовал жаловаться. По инстанциям – выше и выше, перехватывая скобы – обращаясь к конкретным начальникам. Шеф службы безопасности ТыМЗ Поворотов – по логике приставлен холдингом сторожить ценное добро – корчил бугристую картофелину: дескать, исполняю, что мне велели, а разная шушера типа ремонтников пусть гайки крутит и не лезет не в свое дело. Глава коммерческого отдела В. Пятнашков в последнее время запирался в кабинете, а когда выходил, то в нос ударял резкий кислый запах, изничтожая любые вопросы на корню (как ядка пойманных насекомых – ничтожных мошек). Вообще, с ума сходят постепенно, а за Витькой давно странности замечались – не сегодня и не вчера. Как честный человек Анютин пошел выше – до царя батюшки царицы матушки. Варвара повела себя странно – загадочно улыбалась – можно подумать, исполнительного директора ТыМЗ вполне устраивало воровство на подчиненном предприятии. Варварины мотивы непостижимы – и лучше в них не углубляться. Воровство продолжало совершаться, и лица, облеченные властью, хранили молчание. Ну и хрен с ними тогда!..
Сейчас точка притяжения – транспортная проходная ТыМЗ. Туда спешил Ю.Д. Анютин, подгоняемый неким предчувствием. Но он немного опоздал. На месте увидел скопление людей (которых ночью быть не должно). Грузовик стоял перед шлагбаумом, и на этот грузовик – ноль внимания. Будка охранников тоже пуста; помещение-то крохотное – размер окна, считай, во всю стену – и видно все. Люди столпились на улице в кружок – в центре что-то лежало на земле – тело? Ю.Д. понял, что не ошибся – ему надо тут быть.
Мужики, чего у вас грузовик проезд загораживает? Шофер где? Этот уголовник из Малыхани? Арестовали, что ли? даже подстрелили при задержании? Давно пора! Жулики! И доказывать не нужно. В кузове пошарить…
Тише, Юнар. Слишком ты сегодня кровожадный… - успокоительно ответил Мобутя.
И ты здесь! – Анютинский взгляд уперся в широкую черную фигуру поодаль. – Федька! Сукин сын! Жажда наживы покоя не дает? Когда уже ты лопнешь! Треснешь…
Вы про что, Юнар Демидович? – Федька предусмотрительно не отходил от кустов (прикрывал компаньона – не грудью, а широкой спиной и задницей). - Безумие впрямь витает в воздухе. И вы подхватили заразу? Грустно. Какой светильник разума угас!
Рассчитываешь увильнуть, Сукин? С поличным поймали! Опять с завода чермет тырите! Обнаглели. Точку вашу в Малыхани надо с землей сравнять. Чтоб как до вас все вернулось… Честным надо быть!
Данивопрос! Я, вообще, не при делах, - Федька понимал, что оправдываться бесполезно – хорошо знал таких людей, как Ю.Д. Анютин, как покойный начальник техотдела ТыМЗ В. Имбрякин.
Ты всегда при делах. При своих, воровских. Ребята, вяжите их обоих на месте преступления! И в ментовку… – свинцовые пальцы Анютина сомкнулись на мясистом Федькином предплечье. – Я его держу… А вы других хватайте! Главную воровскую крышу - Поворотова с Пятнашковым. Этот лежит – далеко не убежит…
Это не он, - твердо настоял Мобутя. – Не уголовник.
Как не он? Кто же?
Это олигарх Сатаров. Не уголовник. В мое время его, конечно, тоже бы арестовали… То есть, не тот уголовник… Федот да не тот…
Тот, тот Федот, которого я держу. Федька!.. А… Сатаров? – изумился Юнар – Олигарх кортубинский? Во как… Жулики друг у друга воруют! А завод наш многострадальный скоро по винтикам и болтам растащат…
Хорошо модулированным голосом (опробованным на недавнем совещании в управе) В. Пятнашков произнес.
А вы, Юнар Демидович, такой честный, такой правильный… Как болт, по резьбе съехавший! Все жаждете справедливости на свою ж… на свою же голову… Ой, глядите. Дар опасный, дар случайный…
Фигня! Слушать тебя не хочу, Витька. Вор должен сидеть в тюрьме! Разворовали Россию!
Ваша фамилия, случайно, не Решов? А имя не Гранит? Непрошибаемый вы наш! За клевету ответите! Я господину Сатарову все доложил – разложил по полочкам. И вот за это – что правду узнал – господин Сатаров пострадал. Ему уголовник чегой-то сделал… Вред причинил. Магическим третьим глазом…
Подонок! Точно глаза твои бесстыжие! Покаялся начальству? В чем? Вор у вора дубинку украл. Это все не ваше! Государственное!
Что ж, я со своей стороны подтверждаю, перед нами прискорбный пример буйного помешательства, - авторитетно заявил Поворотов, понявший, что топить заклятого врага Витьку или даже просто молчать становится опасно – если не заткнуть дырку, много чего всплывет в Негоди. – Этот синий туман сильно голову туманит… Как всегда самым опасным оказался тот, на кого меньше всего подумаешь… Не брызгайте слюной, господин Анютин. И отпустите человека – вы не имеете никакого права его хватать. У нас не тридцать седьмой год.
Потрясаемый праведным гневом Ю.Д. лишился слов. Он и раньше-то не блистал красноречием – для него легче гайки крутить, чем языком болтать. Поворотов воспользовался заминкой – тут же увел в сторону.
Мы можем спорить и обвинять друг друга хоть до утра. Представляете, какое идиотское впечатление мы производим на нашего гостя? Одна надежда, что он не слышит… Надо позаботиться о человеке. Наш долг гостеприимства…
Тут снова вспомнили про олигарха в обмороке. И сразу устыдились за устроенный цирк. Генриха осторожно положили на простреленную шинель на Мобутин плащ. Четверо мужчин – Ромка Халилов с напарником и еще Ляпустин с Ю.Д. Анютиным – подняли несчастного и понесли. Серьезная процессия медленно зашагала по Проспекту космонавтов к гостинице. Сатаров в беспамятстве жалобно стонал. Импровизированные носилки при ходьбе перекашивались (носильщики слишком разновеликие - Ромка на голову выше Ляпустина), и Генрих заваливался на один бок, утыкался лицом в край плаща, где блестела странная штука – круглая металлическая бирка, нацепленная владельцем (надпись на бирке каждый раз выглядела иначе). Генрих больно кололся носом – чуть не порезал его - и стонал громче.
Пятнашков трусил за носилками, кособочился и бубнил.
Ну, ты чего? Не пугай, друг… Все будет хорошо… Ну, не было у него третьего глаза – пистолета с дулом. Лопни мои глаза! Это же уголовник. Грубый, невоспитанный тип…
Позади процессии, неслышно ступая слоновьими ногами, шел спокойный Поворотов. Действительно, зачем ему волноваться? Все живы и почти здоровы. И понятно, что господину Сатарову в его оставшееся время в Утылве (сколько ему здесь отпущено?) будет совершенно не до местных проблем. Вот и ладно!..
Транспортная проходная ТыМЗ обезлюдела (прям как до того мэрия Утылвы). Охранников нет. Будку покинули второпях, не закрыли. Шлагбаум не опущен. На заводской территории брошен грузовик. Однако можно не опасаться – какой дурак сюда полезет? Синий туман густел – в нем терялся даже свет от зажженных фар. Наваждение!
Тулузу не искали. Цуков его не стал выдавать. За то спасибо. Хотя почему-то Тулуза не хотел благодарить. Он был очень зол и ничуть не благодарен. Дурной знак для Федьки. Криминальный тандем распался здесь и сейчас. Тулуза больше никогда не сядет за руль грузовика с металлоломом. Как отрезало.
Пока Генриха торжественно несли в гостиницу, лица мужчин носильщиков были строги и виноваты. Случившееся перешло границы – даже не разумности, а милосердия. Так нельзя. Тылки не звери.
Лариса выпорхнула на крыльцо в коричневом халатике и шлепках. Увидев, кого несут, заплакала, затем спохватилась.
Пожалуйста, проходите… Да что же… Да как же он… Господи!..
Только не начни. Не пускай слезы и слюни – все эти пузыри... Абсолютно без пользы сейчас. Куда нам?
Куда? Наверх, конечно. Я дверь подержу. Несите!.. Руслан Афанасьевич, может, врача?
Какого врача? Ты еще в милицию позвони. Пусть лейтенант Жадобин протокол составит. Совсем здесь охренели! – Поворотов выразился предельно ясно. С ним согласились.
Мужчины подняли Генриха в его номер на втором этаже. Положили на синий диван. Задержались недолго.
Плащ вытащи из-под него, Ромка… Тяжел олигарх, а уж мошна его… Мобутин плащ-то. У старика единственный… Дорога как память о Халхин-Голе…
На! забери…
Генрих Прович! Генрих Прович! – Лариса опять пустила прозрачную слезу. Обежала вокруг дивана – вокруг неподвижного тела олигарха – сбросила туфли с ног лежащего. Взяла его руки и развернула ладонями вверх (хорошо, хоть не сложила на груди). Сперва осторожно потрогала, а затем обхватила лицо, потрясла. Сатаров застонал.
Очнулся! – радостно воскликнула женщина. – Слава Богу, живой!
Действительно, повезло. Иначе, представляете, что было бы! Хана нам – всей Утылве… Умучали олигарха!
Ага. Враги олигархов – враги народа. Как мы дожили до жизни такой? Раньше ведь не так было… А вот как было. Все вместе! Дружно! С бревнышком… Э-эх…
К общей цели – твердым шагом
Мимо башни с красным флагом.
Не сгибаясь под огнем,
Мы, наследники, идем.
За героями отцами со стальными яйцами.
Бревно ты, Ляпустин! – ругнулся Юнар. – Отцов приплел. Стоишь, охраняешь – чего охраняешь? Чужое добро? Когда стало чужим? Когда нами олигархи владеть стали? Никто их не звал! Ни этого типа, ни его племянника…
Племянник-то бабылидин. И он же – брат нынешнего олигарха, - Ромка расставил все по местам.
Чет мало им это помогло. Сперва один, потом другой… Племянника жена выгнала, вот он у меня в бараке приткнулся. Спит на полу. Теперь этот другой валяется на диване и стонет… Бедняга. Жалко его, - расчувствовался Мобутя.
Дед, у тебя уже навроде нимб образовался. Борода голубая светится. Всех тебе жалко…
Очень жалко! Спи спокойно, дорогой товарищ олигарх. Мы не забудем тебя.
Кто бы нас пожалел! – отрезал Юнар. - Ладно, мужики, уходим. Дело сделали. Притащили, не бросили. Хотя не следовало жалеть олигарха!.. Нанесли грязи на ковры, убирать теперь… Ларис, ему, наверное, доктора надо вызвать. Непонятно, что случилось – то ли подстрелили, то ли упал и спиной и головой ударился. Бормочет по третий глаз…
Притворяется. Полежит и вскочит как молодой. Любимый трюк ворпаней. Пусть корреспондент сфоткает и разоблачит – вот прямо так, с волосатой грудью. Не то в ворпаней не верят!
Некрасиво с беспомощным человеком, Ромка…
Это мы беспомощны! Без работы, без денег, без уверенности в завтрашнем дне…
Умоляю… Помогите… - походит на стон раненого животного (хоть и ворпаня, но раненого).
**
Генрих лежал на диване и стонал очень жалостливо – прям как зайчик. Тут никакое сердце не выдержит – тем более женское.
Умоляю… Помогите…
Мольба Генриха нашла отклик. Светловолосая женщина наклонилась к изголовью. У нее не переливчатые, но не меньше удивительные глаза. Темные крапины зрачков плавали в голубой оболочке. Поймать взгляд трудно. Белки покраснели от пролитых слез. Красиво изогнутые кукольные ресницы не накрашены и настолько длинны, что, распрямившись, закрыли бы нижние веки. Сами веки и кожа под ними уже начали увядать и истончаться, морщинки не только наметились, но уже и пролегли. Но такие слабые возрастные признаки можно разобрать лишь при ярком свете, а отодвигаясь в тень, лицо выглядело по-прежнему молодым и прекрасным. В чертах нет изъяна – пропорционально, не мелко и не крупно, слегка обострено. «Птичий» носик нисколько не портил обладательницу. Брови выщипаны в ниточку (по моде Ларисиной молодости). Чуть оттопыренные розовые раковины – прелестные ушки с крохотными бусинками искусственного жемчуга. Ладони – Генрих ощутил их на своем лице - маленькие и неожиданно крепкие (от привычки к каждодневной домашней работе). Волосы тонкие, светлые – и никаких желтых и рыжих оттенков - но для чистого блонда надо обесцветиться. А зачем Ларисе? Она вдова, и крест на себе давно поставила.
Заинтересовавшись, Сатаров заскользил взглядом дальше по стройной фигуре в гостиничной форме. Коричневый халатик облегал выгодно – перепоясывал талию, где надо собирал складки и где надо не топорщился. Волнение и забота преодолели Ларисину застенчивую скованность. Она хлопотала над пострадавшим. Столько мягкости и неосознанного очарования, что Генрих залюбовался. По коричневому подолу взгляд мужчины опустился к ногам женщины – не тонким и не толстым, не этим… как их, депилированным (светлые волоски прилегали к коже плотно и незаметно). Тут Генрих испугался, что нарвется на скандал (ведь в Утылве живут дикари и еще уголовники), сместил зрение кверху и больше не нарушал границу приличий – ниже талии старался не смотреть. Он вспомнил, как ее зовут – Лариса. Манеры не искушенные – робкие, уклончивые, плавные. Вся Лариса словно собрана в кокон – конечно, это не надежная защита, но другой нет. Генрих подытожил свои впечатления: такая женщина - подобный тип – по определению должна быть замужем. Но Витек, кажется, говорил, что она – вдова.
Олигарх внезапно вспомнил свою маму Веру Васильевну. Человека мягкого, не конфликтного, чувствительного. Собою не красавица - остроносенькая, с жидкими русыми волосами, с уклончивым диковатым взором. Скромница. Серая мышка. Жена директора КМК – первая леди Кортубина. Генрих очень любил ее. И отец, овдовев, не допускал мысли привести в дом Сатаровых в Коммуздяках другую женщину. Вероятно, что-то было у него на стороне, но не в доме – здесь полноправной хозяйкой навсегда осталась мама. Генрих улыбнулся внутри: похоже, мы все дети своих отцов. Наследуем без разбора, что можно пощупать, и что осознать или даже нет – лишь почувствовать.
Вот и сейчас в номере гостиницы Мара. Тот самый типаж, который всегда выбирали мужчины Сатаровы. Бабка Генриха Наталья, его мать Вера Васильевна и первая жена Светлана. И даже – забегая изрядно вперед – новая знакомая молодого Сатаровского наследника Олеся. Против природы не попрешь. Конечно, можно давиться устрицами и хлебать томатный суп с моцареллой, но если хочется картонных шанег, простокваши и соленых огурчиков… Сатаровы старались одолеть изначальную крестьянскую сиволапость и ушли далеко. Получали образование, приспосабливались к городской жизни и к видным ролям в обществе – директора КМК, а теперь и владельца холдинга Наше железо, хозяина Кортубинского царства чернины. А склонности (те, которые в подкорке – в темной бессознательной норе – сидят) не претерпевали изменений. Все Сатаровы однолюбы. И западали на определенный тип женщин (уже описанный). И жили со своими избранницами всю жизнь. Правда, Генрих развелся.
В последовавшей холостяцкой жизни Сатаров, естественно, не соблюдал монашеский обет. А с роковой красавицей Варварой от соблазна не удержаться. Генрих был формально свободен, но по примеру отца не приводил подруг в ново отстроенный особняк на окраине Юбилейного района – ни разу после расставания со Светланой. Правда, одиночеству Прова Провича предшествовала трагедия. У Генриха же все нормально – бывшая супруга жива и здорова, хоть не в Кортубине, а в Москве, и они не стали друг другу чужими людьми. Тогда почему развелись? Нет вразумительного ответа. Светлана уехала, Генрих остался один на вершине кортубинского царства. Наверное, это тоже входило в цену, заплаченную за статус олигарха.
Деньги важны – деньги нужны,
Мерилом в жизни служат,
Но не наполнят они сны
И не согреют душу.
Пров Прович жил по-другому – счастливее, что ли. Вера Васильевна была добрым ангелом для всей семьи. Старшая дочь Юлии не напоминала императриц из рода Елгоковых – ни мать, ни бабку – и она, как Светлана, не сумела бы усидеть на троне. Но Пров Прович – не царь, не собственник, а директор КМК – государственного предприятия. Отец и сын Сатаровы – типичные представители мужской породы – умные, упрямые, властные. Они как скалы, а Вера Васильевна как легкая волна, что обгибала и соединяла обе вершины. Счастливая семья, в которой жена отнюдь не образцовая хозяйка. Юлия не учила своих дочерей домоводству – считала это ненужным пережитком. Сама Юлия представляла собой хрестоматийный пример советских женщин – образованных, активных на общественном поприще, свободных от мещанских пут. На первом месте у нее всегда была работа. Добрая Верочка по природе своей не могла соответствовать материнским взглядам в феминистском вопросе. Но Юлия помимо упертости отличалась еще и умом и не противилась браку Прова Сатарова с дочкой – так для Верочки лучше.
Действительно, лучше. Верина свекровь – баба Наташа (Наталья Пивых) не укоряла невестку, что та не умеет чесать козью шерсть, прясть и вязать шали и носки, стирать белье в корыте, коров доить, масло взбивать и пр. Жизнь изменилась – то ли по волшебству, мелькнув в дивьем зеркале, то ли коммунисты изменили. Верочка вела хозяйство (не фамильный дом в Коммуздяках, а благоустроенную городскую квартиру), как умела. Рождение внука Генриха полностью удовлетворило бабу Наташу – большего она не желала. Вскоре свекровь умерла, и Вера Васильевна оказалась единственной женщиной в семье Сатаровых. Некому было ее критиковать.
У такой хозяйки еда зачастую подгорала. Кастрюли и сковородки не начищались до блеска. Даже Юлия, навещавшая дочь, однажды углядев Елгоковский кофейник – изначально темно-зеленый, эмалированный, а теперь закопченный, возмутилась (из этого кофейника еще Агриппина Ивановна поила кофе Иннокентия Павловича!) и забрала семейную реликвию обратно. Белье Верочка принципиально не гладила. Простыни перед тем, как вывесить на веревку, хорошенько растряхивала. Скатерти и мужские рубашки не крахмалила. Вещи лежали не на своих местах. И пыль копилась по углам квартиры. Привычный беспорядок – какой-то теплый, душевный, ненавязчивый. Мужчины не предъявляли претензий и сами не жаждали обременять себя домашними делами. Пров Прович добросовестно пахал, задерживался в цехе по вечерам, и в выходные там же. С улучшением материального положения семьи – Сатаров-старший успешно делал карьеру - Вера Васильевна стала пользоваться услугами быткомбинатов, химчисток. Она еще и работала – ну, как работала? в белом халатике в лаборатории КМК (Юлия тогда сохраняла бескомпромиссность к безделью и тунеядству и не одобрила бы дочь, ставшую домохозяйкой – как с тех пор все изменилось). По вечерам Вера Васильевна кормила своих мужчин магазинными котлетами, супом из концентрата, выпечкой из кулинарии. Всех все устраивало. Сатаровы проявляли в бытовых вопросах поразительную терпимость, даже пофигизм.
Некоторые привычки Веры Васильевны вызывали умиление. Например, утренний ритуал приготовления кофе редко совершался за один прием. Неудивительно, что Елгоковский эмалированный кофейник безобразно закоптили. Весьма обыкновенно что-то упустить – молоко сплавить или сам кофе.
Ой, у меня молоко убежало…
Пров Прович, так и не выпив свой кофе, вздыхал, целовал любимую жену и отправлялся на работу – поначалу на общественном транспорте, потом на персональном автомобиле.
Детское воспоминание было настолько живым, подробным, что как бы резануло изнутри (ворпаньим когтем по сердцу царапнуло). Кухня в десять квадратов (с трехметровым потолком, газовой колонкой и дымоходом) в директорской квартире на пятом этаже сталинского дома по улице Социалистической в Кортубине. На полу паркетный настил с рисунком из квадратов. Дефицитный румынский гарнитур – тумбы и навесные шкафчики. Финский холодильник Rosenlew. Отдельный стол, покрытый клеенкой. На клеенке принадлежности завтрака – батон, масло, колбаса, чашки и блюдца, стеклянная бутылка молока, сахарница с горкой рафинада. На плите зеленый эмалированный кофейник, чайник. Отец за раскрытой газетой (Правда или Известия – руководителю надо быть в курсе политической ситуации в стране и мире). И мама в модном наряде стиля сафари - светло-коричневом хлопковом платье-халате длиной миди. Напудренное лицо. Обесцвеченные химической завивкой волосы. Семейная идиллия. Все хорошо – просто лучше не бывает – даже вот это «ой, у меня молоко убежало…».
Генрих потряс головой, возвращаясь к реальности. Здесь и сейчас не так уж плохо. Правда. Ведь он не лежит на твердом асфальте перед шлагбаумом на проходной завода – один-одинешенек, брошенный всеми в здешнем сказочном мире - даже киллер сбежал, бросив грузовик. Нет, в номере тепло и светло, диван удобен. И женщина рядом – милая, светловолосая, мягкая как… как мама. Та же слегка извиняющаяся интонация в голосе – про молоко и кофе…
У меня просьба. Надеюсь, не слишком вас обяжу… - Генрих удивился своему смущению. - В случившемся инциденте я неким образом пострадал… Будете смеяться, но… но мне больно. Чувствую спину. Посмотрите, пожалуйста, что у меня там. Я же не извернусь – голову не выкручу. Болит спина-то, саднит… И ведь меня туда не били!
Что вы! Нисколько не смешно. Повернитесь на бок. Осторожненько… - Лариса снова наклонилась, и Генрих снова вдохнул ее запах. Мягкие пальчики приятно забегали по спине.
Крови нет… Ран тоже… И дырочек от пуль… Вроде синяки… Можно мазью с бодягой смазать или компресс сделать с уксусом или водкой. Я поищу в аптечке… И успокоительного вам выпить бы, полежать, выспаться хорошенько... Выздороветь надо…
Спасибо, - Генрих улыбнулся благодарно. – Как вас по имени-отчеству?
Лариса Вячеславовна, - машинально ответила женщина и сразу смутилась. – Можно просто Лариса…
Отлично. А я – просто Генрих.
Как у всех светловолосых, бледных женщин румянец на щеках выступил ярко, контрастно. Кожа заалела даже в вырезе форменного халатика. Смотрелось очаровательно. Генрих в благодарном жесте протянул руку – дерзнул коснуться плеча. Мужчина и женщина второй раз встретились глазами. Ларисины зрачки – темные крапины, плавающие в голубой оболочке – метнулись навстречу, сфокусировались. Ему удалось поймать ее взгляд – это было далеко не просто, и Генрих знал, почему. Вера Васильевна вот также ускользала глазами…
Сатаров испытал сильный соблазн обнять женщину, прижаться к ней – уткнуться в мягкую теплую душистую плоть (не в острый металлический знак Хасан 1938 – где это? когда?). Его ноздри щекотал запах женской кожи, туалетного мыла, гостиничной униформы из полиэстера, кухонных ароматов и еще горького кофе (да! кофе)… Ларисины пальчики расслабляли лучше таблеток. Генрих смог выдохнуть и снова вдохнуть – и воздух не застрял в горле. Напряжение постепенно покидало. Возник странный (нет, очень естественный) порыв - просто поискать сочувствия, пожаловаться. Торопливо, выговорил с обидой.
На меня напали! Бандюки ваши напали. Чуть не убили. Из пистолета.
Да? Странно… - нежный голос, почти материнские интонации (вот откуда у женщин это берется, и как сильные мужчины это проглатывают? не поперхнувшись даже). - У нас здесь тихое, спокойное, скучное местечко. Чужаков мало. Откуда бандиты? с Шайтанки спустились? Или приезжие?
Насколько я понял, самые что ни на есть ваши. Уголовники – так мне сообщили.
Ах, вы про Тулузу… Он из приезжих. Из ваших – кортубинских. И точно сидел. Но живет в Утылве уже давно, женщину нашел в Малыхани, заработок… Зачем ему в вас стрелять, снова в тюрьму идти, жизнь свою рушить? Будьте спокойны, Генрих Прович. Вам ничего не угрожает.
Откуда я знаю, угрожает или нет? Как можно быть уверенным… Вернее, знаю, какой заработок уголовника! Воровство железа с завода.
Тс-с… Не ворошитесь. Лежите себе спокойненько… У нас этим многие промышляют Жить как-то надо – семью, детей кормить…
Но это не оправдывает! У меня вопрос жизни и смерти стоял… Чудом уцелел – как и тогда в подъезде…
Генрих на обиженных эмоциях повысил голос. И Лариса тут же вспугнутой птичкой отлетела от дивана. Вот только что была рядом – и нет ее…
Я слишком резок. Не бойтесь – я не царапаюсь и не кусаюсь. Вот, пожалуйста, нет у меня когтей… В конце концов, мне плевать на ржавые железяки... Гм… Не убил ведь. На прочее - плевать. Живой – и радуюсь… А насчет ран – только сейчас вспомнил. Ран не должно быть. Уголовник не со спины стоял. Он на меня в лоб попер. В наглую! А я не успел убежать. Рухнул как подкошенный. Синяки заработал…
Сумбурным многословием, несчастным взглядом Генрих всячески стремился удержать Ларису. Не хотел, чтобы она уходила. Чтобы бросила его прямо сейчас. Он был готов попросить снова.
Помогите… Умоляю… - очень хотел, чтобы помогла именно эта женщина.
Лариса заколебалась. Сатаров снова погрузился в ее глаза. Удивительно! голубые-голубые (не синие), и в них плавали серебристые блестки... Лариса и Генрих помолчали и вдруг согласно рассмеялись. Знак достигнутого понимания – почти заговорщицкий. Это нельзя подстроить, сыграть – это рождается спонтанно. Колдовская химия между мужчиной и женщиной.
Как всегда бывает, в дверь постучали, и ощущение счастья растворилось в мириадах серебряных блесток в синем воздухе.
***
Громкий стук. Не в номере, а снаружи. Ну, что понадобилось? Разве Генрих еще недостаточно пострадал? Ах, недостаточно?! Тогда чего они, тылки, ждут? Пусть врываются! пусть все разнесут. Генрих не задавался вопросом, закрыл ли он дверь. И как же мог закрыть, если его внесли на носилках? а он пострадавший, раненый. Значит, не закрыл. Но если бы закрыл, то это не послужило бы препятствием. Чудесатых здешних существ – беглых менеджеров-утопленников, гигантских картофелин-охранников, наглых рыжеплюев, зловещих киллеров на грузовиках и даже сказочных королевишин (Генрих мельком взглянул на Ларису и поправился – нет, королевишин не считать) – ничто не остановит, сквозь стены пройдут.
Стук повторился. Смешные формальности в Утылве.
Да, да! Не заперто. Входите.
Лариса поспешила распахнуть дверь. На пороге стояла группа мужчин. Впереди В.И. Щапов. Серьезный, корректный несмотря на поздний час ночи. Экс-глава муниципального образования, а сейчас пенсионер, почетный гражданин Утылвы. Внушительно выглядел – внушал доверие. Открытое лицо (через здоровые припухлости череп совсем не проглядывал). Круглый честный взгляд. Нос приподнят над верхней губой. Чисто выбритые, упругие щеки и подбородок. Старомодная прическа – тоже знак солидности. Волосы густые, седоватые – длинные на макушке, затем укорачивающиеся на шее. Оформлен ровный пробор, на висках аккуратные баки. Щапов стригся одинаково, будучи первым секретарем Тылвинского горкома КПСС, главой администрации, мэром и пенсионером. Ничего не менялось, и Владимир Игнатьевич по праву заслужил здесь репутацию весьма уравновешенного, здравомыслящего человека. Это важно не только для Утылвы, но помогало ему сохранить самоуважение. За время деятельности В.И. на благо общества никто не видел и не слышал, чтобы он ругался или иным способом выплескивал эмоции – ни очень долго до, ни вскоре после отставки. Щапов покинул свой пост с соблюдением приличий, пожелал преемнику С. Колесникову успеха. А ведь казалось, что за почти два десятилетия кресло градоначальника практически приросло к… (не будем говорить, к какому именно Щаповскому месту). И заслуженно, надо отметить.
К началу нашей истории В.И. ушел на покой. Однако удобная старость в собственном доме с образцовым садово-огородным участком не прельстила его надолго. Вроде все в порядке. Участок очищен от мусора с прошлого сезона, сломанных веток, осенней мульчи, обработаны от грибков теплица и парники, опрысканы насаждения, побелены стволы, вырыты дренажные канавы, подрезаны деревья и кусты, удобрена почва, навоз вывезен на грядки, сделаны посадки и пр. А удовлетворения нет. Только спина болит, надсадившись (вообще, что там со спиной уже не у одного человека – тылка или чужака?). Отчего же не болеть? И не спине! Щапов разбирался в том, что вокруг происходит. Солидное образование - Всесоюзный заочный финансово¬-экономический институт в Москве, диссертация. Кандидат экономических наук. Сейчас званиями не козыряет, а сажает на грядках чеснок, свеклу, морковь, капусту, лук, горох, зелень (в подобном же смысле, что пасет себе скот – хорошо хоть не в подземном мире – чем-то же надо заниматься). Несмотря на изнурение тела физической работой, не сумел В.И. сохранить хваленое хладнокровие – статус мудреца философа в башне из слоновой кости (статус тылка, почетного пенсионера в кашкукском особняке). Пусть Владимир Игнатьевич, обладая совковым системным мышлением, очень даже философ. Однако на башне в Утылве (на трубе заводской котельной) теперь развивается красный флаг. Общество взбудоражено. Владельцу частного домохозяйства Щапову до смерти надоели его дом и огород. Да и кто из жителей – даже не таких умных, идейных и хладнокровных – смог бы хладнокровно относиться к нынешним событиям? Даже враги так не смогли бы! Вот и Владимир Игнатьевич отверг почетный титул тылвинского патриарха. У него просто руки зачесались – и все остальное тоже (и нос). Не в силах очутиться в стороне. Прямо в гуще событий Щапов руководил гражданским сопротивлением. Кое-что сделал. Делегация во главе с В.И. ездила в Чагино (непонятно к кому и непонятно зачем). Результат тоже… гм… непонятен. Узнав о приезде в город олигарха Сатарова, Щапов с единомышленниками нанес в гостиницу поздний визит – в час после полуночи. Важные дела не ждут.
Гость перешагнул порог. Владимир Игнатьевич – в отличие от господина Сатарова (который размещался на диване в плачевном виде - в пиджаке на голом теле) выглядел безупречно, словно и не ложился в постель. Да никто в Утылве не ложился в эту последнюю ночь в нашей истории. Щапов осознавал, какая стоит перед ним задача – не реальная, а сказочная. В объективной рыночной реальности с Утылвой уже покончено.
Тем не менее, коммунист Щапов не намерен сдаваться – намерен трепыхаться. Он прилагал усилия сохранить хотя бы видимость нормальности и разумности в мире, что сошел с ума. Облачился в темный костюм (не роскошный, итальянский как у олигарха), белую рубашку (застегнул пуговицы, но галстук не надел – счел излишне официальным). Побрился, тщательно причесался (волосок к волоску, дорожка пробора не разъехалась) и был таков. Готов к бою.
За предводителем столпилась группа поддержки – очевидно, парламентеры, которых уполномочили говорить о будущем Утылвы. Кто там был? Борис Сергеевич Васыр - кепку он не скинул, войдя в номер – не хотел выказывать и тени подобострастия. Высокий, белявый, со строгим лицом Ю.Д. Анютин – он провожал носильщиков с пострадавшим олигархом от заводской проходной, но Генрих его не запомнил. Добрый белобородый старик в резиновых сапогах, без плаща и нагрудного орденского знака – майор Мобутя - комкал в руках серый сверток. Это плащ - его возвратили хозяину, выдернув из-под Генриха на диване. Старик зайти не решился – так и остался в коридоре.
Вообще-то, должно быть четверо переговорщиков (уже объяснялось раньше). Мобутя дистанцировался, но его с самого начала не планировали привлекать. А вот кого планировали для придания официального статуса делегации – главу МО Утылва Сергея Николаевича Колесникова. Но мэр отсутствовал из-за серьезного душевного потрясения (после увиденного на дне Сыродиевского колодца не мудрено мозгами повихнуться). Ю.Д. Анютин занял место третьего бойца. Два заклятых недруга – Поворотов с Пятнашковым – тоже порывались зайти, но Ю.Д. погрозил им худым крепким кулаком и буркнул.
Ну-ка, притухните оба!..
Ради Бога, Юнар… - Васыр задвигал своим выдающимся носом.
Генрих Прович, это к вам… - открывшая дверь Лариса прошествовала обратно к дивану – не цокала каблучками, а хлопала шлепками.
У олигарха не отыскалось вежливых слов для приветствия. Что-то с ним происходило (потрясения не проходят бесследно, а Генрих только что встретился с персонажем своих многолетних кошмаров – призраком с каплей под носом). Даже позабыл свою любимую гримаску – выдвигать нижнюю губу. Зато глаза вытаращил, словно перед ним предстало нечто. На полу у порога. Даже затруднительно сразу определить. Точно не корыльбун. Не большое вздыбленное белое облако – круглый шерстяной шар с двумя бриллиантами чистой воды – двумя глазами. Не сказочный кот. Существо у порога не имело отношения к бурному полету фантазии – или имело? Генрих не удивился бы. Он смотрел в упор, и в тишине Сатаровское лицо овеял ветерок – это хлопали его ресницы. Причудливая ассоциация возникла в мозгу. Безумие заразно. Мысль Генриха иначе как безумной нельзя назвать. Ну, а как бы вы назвали?
Удивительный гость – Владимир Игнатьевич Щапов - смотрел открыто, даже покровительственно (Генрих не удивлялся! ничему не удивлялся) – точно на фотопортретах членов Политбюро – небожителей советской эпохи. И это похлеще, чем фокус с белым котом тогда в подъезде. Не избавиться от такого сравнения облика тылвинского градоначальника. Генрих Сатаров, хоть и младше Щапова, но СССР еще застал в молодые годы. Названная ассоциация мелькнула в его голов точно маленькое облачко на горизонте. Затем облачко обрело подобие белого кота - опять кот! в мозгу олигарха. Генрих ничего не мог поделать. Не мог контролировать свои мысли.
Если выбросить готов
Ты кота или котов,
То найдется кто-то кроме –
Тишины не будет в доме.
Под сводами Генрихова черепа бушевала буря. Он не удержался - выплеснул через край. Мавкнул. Спонтанно и нелепо. Воскликнул кратко «Слава КПСС!» и нервно хихикнул. Мальчишеское озорство (но олигарх же не юный оболтус Петька Глаз, что мавкал на митинге). Сатаров затруднился бы ответить: он это сделал или нет? вообще, что это было или не было? стоял ли высокий партийный функционер на пороге или привиделось?.. С другой стороны – если мысль даже не облако, а кот, то почему всем можно, а Генриху нельзя??.. Привидевшийся функционер сохранял самообладание. Его товарищи – суровые типажи Homo soveticus ступенькой ниже в иерархии - растерялись. Особенно медлительный Анютин – его подобные эскапады ставили в тупик (справедливости ради, скажем, что он никогда ранее не был свидетелем ничего подобного). Спокойствие! Вот только спокойствие. Щапов на пороге вежливо наклонил седоватую голову. Простая и емкая фраза. Без улыбки.
Поговорить надо.
Все верно. Наступило время простоты и ясности. Без сказочных фокусов, которые лишь запутывают – без корыльбунов, ворпаней, нор, лошадей, хомутов, красных и синих рек. Разговор людей с людьми. Без посторонних – без Варвары, ворпаней, Энгру и даже без кота. До чего люди договорятся? Наконец-то, добрались до настоящего момента. Ох, и нелегко нам пришлось!
Вы позволите войти?
Заходите, раз пришли… Все равно не останетесь в коридоре. Ведь так?
Гм… да… это было бы… Предлагаю внести ясность. Представлюсь. Щапов Владимир Игнатьевич. Пенсионер. От лица неравнодушной общественности… А это мои товарищи – Борис Сергеевич Васыр, много лет директорствовал на ТыМЗ, Юнар Демидович Анютин – главный механик завода. Должен прийти мэр Сергей Николаевич Колесников, но он… не придет.
Рад познакомиться. Извините мою глупую шутку.
Не извиняйтесь. Вы – Генрих Прович Сатаров, президент Стальинвеста – управляющей компании холдинга Наше железо? Правильно?
Теперь я уже ни в чем не уверен!
Щапов принял такой ответ. Он, вообще, все принимал спокойно. Репутация уравновешенного и здравомыслящего человека дорого стоит. Это помогает сохранить самоуважение, и важно для всей Утылвы – оказалось, не только для тылков.
Мужчины расселись по стульям. Генрих занял вертикальное положение на диване. Лариса осталась на ногах, тревожно поглядывая на присутствующих.
Ларис, ты иди. У нас дела… - промолвил Щапов и снова сосредоточился на Сатарове. - Уж кому – если не вам - быть уверенным! Ваше положение и активы… Холдинг устойчиво занимает позицию в верхней половине сотни крупнейших компаний страны. Металлопродукции реализуется почти на две сотни миллиардов (рублей, конечно – не долларов). Численность персонала двадцать с лишком тысяч человек – это только на комбинате. А есть и другие подразделения холдинга. В частности наш завод. Вы – король стального и чугунного королевства.
Спасибо за комплимент. Да, смогли мы – мы стали крепче рельсовой стали… Очень приятно, - Генрих не верил ни единому слову.
Васыр оценил юмор одной ухмылкой. Начало переговоров заранее поручили Щапову.
Нам следовало бы встретиться сразу после вашего приезда. Тогда удалось бы избежать… - Щапов красноречиво повел глазами по дивану – лежбищу для израненного (не телесно, так духовно) олигарха.
Ничего не удалось бы избежать, - философски заметил Генрих.
Разговор повелся на общем, понятном языке. Это обнадеживало. Между двумя мужчинами лопнул невидимый пузырек. Анютин сморгнул белесыми ресницами, ничего не понимая. Щапов вторично склонил голову, как бы соглашаясь и вместе сочувствуя страданиям, которые олигарх перенес.
То, о чем мы хотим переговорить, для вас сюрпризом не станет.
Не станет. Давайте не будем ходить вокруг да около. Ваше положение – я имею в виду местное предприятие – не уникально. И не сказочно. Да сейчас большинство предприятий в России в подобном положении. В полной ж... Чего хотите – кризис. В металлургической отрасли и вообще в мире. Не открою тайны, если скажу, что и комбинат…
Мы предполагали... – досадливо буркнул Васыр. - Предполагали, что вы станете прикрываться трудностями…
Щапов сделал предостерегающий жест.
Как мило. И приятно. Вы предполагали, а я могу назвать конкретные цифры. Прям сейчас! Почему-то внушаете доверие. Как в старые добрые времена – как старший партийный товарищ. Но сейчас ужаснетесь. Вы экономист? – вопрос Щапову.
Вроде того. Но я изучал советскую экономику.
Хрен редьки не слаще. То есть сейчас не лучше и не хуже, а полный пи... Про мировой кризис вам читали лекции по марксизму-ленинизму даже лучше – безжалостней. Так вот, мы сидим в самой середке этого кризиса... Я, конечно, сужу со своей колокольни – со своей башни. И дела-то наши не блестящи – холдинга и вообще… Детали хотите? Их есть у меня! Загрузка производственных мощностей существенно снизилась. Спрос на продукцию тоже – и внутри, и вовне. Закредитованность жуткая перед своими и перед чужими банками. Рублик-то просел – так мы экспорт стимулируем. Но это палка о двух концах - двойная такая Щаповская палочка, чтобы нас же по голове. Оборудование за рубежом закупается. Большая часть капвложений – хошь-не хошь – в валюте. Правительство только раскачивается. Пока только говорится о госгарантиях под рефинансирование долгов. А мы скоро по миру пойдем!
Щапов слушал, не перебивая – он и не думал перебивать. Человеку надо выговориться. С губ Генриха слетали его опасения, наружу лезли затаенные страхи – как капля болталась под носом.
Вы пришли ко мне с проблемами ТыМЗ. Сочувствую. А мне к кому идти и жаловаться? В правительство? К папе римскому? президенту? генсеку? Холдингу требуется неизмеримо больше. Тоже требуется выжить… Слушайте, идея! Может, ваш местный божок – этот Энгру – возьмет и руками разведет наши беды? Как было бы просто, восхитительно, сказочно!
Ну, сказку-то на нашем – вернее, на прошлом – веку уже делали былью. Запамятовали, Генрих Прович? Мы помним. И еще понимаем, что хуже некуда - просить, унижаться… Собственно, чего мы хотим попросить? у Энгру или у вас.
Чего попросить? – в Сатаровской голове опять кот замаячил.
А вот того!.. – Щапов проделал фокус не хуже, чем Машуткино преодоление ползком преграды (в виде Поворотова) в гостиничном коридоре. Щапов не прополз – он насмешливо, нараспев выговорил (цитировал). - Государь ты наш батюшка, олигарх родимый. Не надо нам ни золотой, ни серебряной парчи, ни черных соболей сибирских (ни иных мехов, которыми полна твоя кладовка), ни венца самоцветного, ни тувалета…
Анютин шумно завозился, вопрошая без слов: ты чего, Игнатич? А Генрих озвучил вопрос.
Чего? Туалета? кошачьего? Шутка такая?
А подари ты нам аленький цветочек, краше которого нет на белом свете.
Я-а-а… Вы меня за кого принимаете?! За чудище морское, за зверя лесного? Даже не за кота! за безжалостного изверга?! Это оскорбительно! Цветочек им подавай!
Васыр хохотнул под нос. Сдвинул кепку на затылок. Обнажился покатый лысеющий лоб в глубоких морщинах. Теперь экс-директор имел стариковский вид. Все очень серьезно.
Аленький цветочек – наш редивей, - пояснил Щапов. - Шанс для Утылвы работать, жить… Этого не просят. Успокойтесь, Генрих Прович. Не ждали мы вас как спасителя или избавителя.
Спасибо, что не ждали. Мыслите трезво.
Мыслим мы. Никто не даст нам избавленья – ни бог, ни царь и не герой…
Вот так кардинально? Опять старая песня…
Опять и снова. Вы что думаете? И вновь продолжается бой. Эта история никогда не прекращается… Россия всегда спасала себя. Сама тянула за волосы из болота. Зачем жаловаться, что не помогают? Когда и кто нам помогал? Даже наше правительство… Зато мы спасали. И не раз в истории… Мы – не болгары, которых от османов освободила некая внешняя сила – просто Вселенная взяла и откликнулась, подарила подарок. Вот где сказка-то! И спасителей нет – все само получилось… На последнее спасение Европы положены десятки миллионов – не людей (ведь не европейцев же) - инопланетных особей. И опять не благодарите… Не мы считали себя цивилизаторами, распространяя по всему миру демократию и гуманитарную помощь – окорочка, муку, масло, маргарин, тушонку, сухое молоко. Правда, масло-то не сравнить с нашенским, малыханским.
Вы о чем? Давно уже нет гуманитарки.
О том, что мы не хотим, как тогда, из милости жить. От кого-то зависеть – хоть от болгар, хоть от османов, хоть от всего передового человечества… Теперешние дотации, субсидии, субвенции – один черт. Рыжий-прерыжий! Чужой дядя – или чужой бюджет – облагодетельствует. Вот вы спрашиваете, а не надо нам! Тылки - народ упертый, гордый. Как наши детки из молодежной ячейки. Или из другой – Молодой Гвардии, где такой же идеалист – не Лешка, так Олежка - хлопал золотистыми (а может, рыжими?) ресницами и спрашивал внятно и раздельно, точно словами бил по лицу (помните, о чем спрашивал?) - чем же они платят тебе? Кажется, постным маслом? Продешевил!.. Уясните, Генрих Прович, тылки милостыню не клянчат и не продаются.
Мне платят? Какое масло? У меня не агрохолдинг, а металлургический комбинат. Не масло, а чугун, сталь… Понимать надо!
Че понимать-то? – Анютин бомбанул невпопад. – Работникам завода на вашу зарплату не разговеться! На хлебе и воде сидеть. После увольнения…
Мы понимаем, - Щапова понесло. - Россия никогда не жмотилась. Платила сполна. За каждый окорочок, за каждую просроченную жестянку, за все долги еще царского режима и СССР, за каждое звено из стеклянных бус, подаренных цивилизаторами диким туземцам. За каждую обиду, нанесенную нами вольно или невольно. Соседи, значит, всегда белые и пушистые, а мы – каменные и рыжие ворпани. Но главное мы – не лохи и не терпилы.
Щаповские спутники забулькали в поддержку своего вожака.
Почему мы должны унижаться? А вы иметь право решать нашу судьбу? И здесь явное противоречие между интересами многих людей и вашими личными. Вы решаете, работать или нет нашему заводу. Вы кто для Утылвы? Новый барин? Здесь даже крепостного права не было…
Браво! Яркая речь, - новый барин Г.П. Сатаров сыграл свой восторг. - Проводите политинформацию по партийному поручению? Однако здесь сегодня собрались по сугубо конкретному делу – для вас животрепещущему. Если не ошибаюсь, касается кривошипных ножниц. Скажу сразу, что не враг я. Не новый барин. Такой же человек – не ворпань.
Тогда почему их, ворпаней, сюда прислали? Поизмываться над тылками? И директорша ваша! ведьма… - загалдели мужчины.
Так далеко мое мнение о нормальности (или же нет) не распространяется. Варвара – эксцентричная особа, но чтобы ведьма… И потом ее компетентность бесспорна. Мы вам лучшего профессионала отдали!.. Хотя господин Пятнашков порассказывал ужасов… Хорошо, я ее уволю. Если это доставит вам удовольствие. Мне тоже будет приятно оказать любезность. Я не упертый. И не гордый.
Ха! Она своего уже добилась. Завод стоит.
Посмотрим, что можно сделать. Я – ладно, не я, а компания – можем вас спасти. Уж если Европу в свое время спасли… Средства отыщутся. Наскребем по сусекам. Несколько миллионов на реанимационные мероприятия. Не жизней и не диворов – всего лишь презренных денег. Но в Кортубинской области не вы одни – десятки заводов, рудников, карьеров. Всех спасти не получится. И что же? Выбирать самых достойных? Или самых пострадавших? По каким параметрам?
А почему вы, вообще, ставите так вопрос? Кого выберете, выживет, кого нет – сдохнет, пардон… Вы сознаете последствия? Ведь положительный или отрицательный ответ – это огромная ответственность. Как ошибиться с датой нападения Германии на СССР. И цена исправления ошибки… - Васыр силился занять высоту дискуссии.
Я не Сталин! И вообще, не член Политбюро. Вы мне все приписываете противоположные вещи - злодейские планы или элементарное недомыслие. Ни то и ни другое. Определитесь.
Мы определились!
Ах, уже? У вас есть готовый план по спасению страны – ВПК, металлургии, автомобильной, авиационной промышленности. Вы с этим пришли ко мне? Прекрасно. Сознательный и ответственный бизнес готов подключиться. Гениально! Решения партии и правительства в жизнь! А то ранее принятые решения на предыдущих совещаниях – коту под хвост. Извините…
Не извиняйтесь, Генрих Прович, - Щапов еще старался демонстрировать миролюбивую вежливость, хотя его товарищи бурлили, закипая. - Вы угнетены и озабочены. Огромная ответственность. Но вы не первый. Не Энгру – один как перст. Кругом люди. И даже в нашем местности люди живут.
Я заметил.
Последняя краткая и невинная фраза олигарха (понимай, как хочешь) вдруг раздражила Щапова – он понял, как хотел.
Хорошо. Многое становится заметным – и ясным. Не в вашу пользу (ну, не лично вас). Назовите меня идеалистом. Ну и пусть! Я считаю, что нынешнее положение – неправильное и несправедливое. Что все время, начиная с девяностых годов – тупиковое. Да добро бы только тупик – это колоссальный урон для страны. И ладно, не будем затрагивать столь хрупкие идеальные вещи, как справедливость, целенаправленная деятельность, приоритет интересов всего общества и пр. Это чистый идеализм. А коммунисты всегда были материалистами. И если с сугубо материалистических позиций – да хоть с 1913 года… Посчитать, сколько мы потеряли.
Я вам о современных тенденциях. Об объективных трудностях.
А когда было легко? Сейчас не девяностые – не эпоха развала Союза. Больше десяти лет прошло. Потребовалось меньше времени, чтобы восстановиться после такой войны... Есть что предъявить? Именно новое, значимое, созданное в вашу демократическую эпоху? Напоминаю, что комбинат – детище СССР. При тоталитарном режиме осуществили колоссальный проект по индустриализации. Запорожсталь, Днепрогэс, Турксиб, Челябинский тракторный, Карагандауголь, Уралмаш, заводы в Горьком и Куйбышеве. Металлургическая база на востоке – Магнитогорский, Кузнецкий комбинаты. В Новотроицке и у нас в Кортубине тоже планировали тогда, но запустили уже после войны. Ликвидация безработицы. А сейчас процесс обращен вспять!
…Беломорканал, - подсказал Генрих.
Щапов прожег его взглядом. И продолжил.
Как же мы были сильны, что и после нашего краха на нас опасались нападать. Забалтывали как баранов, приготовленных на заклание… Страх этот – не благодаря вам, демократам и капиталистам, а благодаря нам – коммунистам. Тьфу!
Все прошлое с грязью смешали. Наших достойных земляков – Гранита Решова, Александра Анютина. Они, между прочим, тоже пострадали! – возгласил Юнар Анютин. – Расстреляли Гранита-то! А дед Александр в Гулаге отсидел…
Теперь твердят про невинных жертв режима, - Щапов уже не мог остановиться. - Про уважение к их памяти. Так вот, эти фабрики, рудники, дороги – это и есть их наследство, их память. Каково вам будет, Генрих Прович, если потомки тех жертв из массы безвестного простонародья потребуют от вас - владельца комбината – компенсацию (слово-то современное!) за рабский труд, лишения и даже смерть? Комбинат строили всем миром. А собственник вы один.
Он вспомнит про ваучеры. Что каждый имел шанс. Шанс объегорить других! Кому-то повезло, а большинству… - ввернул шпильку Васыр (не вспомнив, что он – экс-директор ТыМЗ – как раз не большинство).
Но позиция В.И. Щапова была справедливой – не подкопаешься. Для себя лично он ничего не хотел. Ну, хотел или не хотел, а ворпани найдут, как подкопаться!
А по мне, так перестав участвовать в судьбе здешних людей – сбросив с себя ношу убыточного предприятия – вы лишаетесь и своих прав. Не хотите заниматься заводом – и не надо. Уходите! Никто не держит. Не зарыдает вслед. Но чтобы закрыть завод – фигушки! Не вы его строили, не вы на нем ишачили, не вы душу отдавали производству кривошипных ножниц… И не вам без этого гребаного завода просто не обойтись, не выжить!.. А вы проваливайте! Без вас продолжим. Другие эффективные управленцы. Это слесарей, станочников, травильщиков не найти, а в кабинеты прибегут.
Заблуждаетесь, - хмыкнул Генрих. - Надеюсь, добросовестно заблуждаетесь. Рабочие еще остались – благодаря крепкому советскому наследству. Но менеджеры тоже нужны. Например, Варвара – хороший профессионал. Она должна была работать, а не пускать слезы и сопли от восхищения вашим феноменом - ТыМЗ. Варвара и работала!
И наш завод должен работать. Как там говорили про кортубинский комбинат, когда строили? КДБП! Комбинат должен быть построен! И все! И точка. Ваши деды не обсуждали, а строили. И наш ТыМЗ тоже должен быть. Давать людям работу и зарплату. Осмысленная деятельность – это не только производить кривошипные ножницы. Это как раз дело нехитрое (ну, или хитрое, но оно на поверхности – лишь вершина айсберга). Тут еще масса различных дел. Все крутится-вертится, и одно за другое цепляется. Обслуживать станки, пилы, пресса, печи, здания, коммуникации завода и города. Нужны строители, механики, электрики и более узкие специалисты. А еще технологи, конструкторы, нормировщики, бухгалтера (ладно, согласен, менеджеры и начальник коммерческого отдела тоже нужны). Перед тем их надо родить, вырастить, выучить, вложить им в головы полезные мысли. Выражаясь грубым языком, совершить насилие над ленивой человеческой природой. Потому как ваш хваленый рынок внушает одно: главное - прибыль, деньги проклятые… Что ли областной центр или даже Москва нам подарят специалистов? Нужны учителя, врачи, работники ЖЭКа, шофера и повара, бульдозеристы, провизоры, тренеры, руководители танцевальных коллективов, лаборанты Россельхознадзора (у нас трудности с функционированием филиала – барак отремонтировали, а квалифицированных кадров нет). Нужны энтузиасты, сочинители гимна и герба Утылвы – люди с самыми разнообразными знаниями и опытом. А для людей нужны теплые квартиры, ясли, сады, школы, магазины, клубы, горячая вода, тротуары, туалеты. Нужна котельная (желательно современная, на газу), и новая труба для котельной нужна. Это все не появляется из ниоткуда, хотя запросто может провалиться в никуда. Понимаете? Все создается очень трудно – теряется легко... Если задуматься, в чем ценность Утылвы? Маленький городок, затерянный среди степного бездорожья. Исчезнет – невелика потеря. Но вся страна состоит из таких городов. Опустеет земля. Пустота – она НИЧЬЯ. Останется НИЧТО. Вы этого хотите? Или просто не задумываетесь? Даже Энгру не хочет. А вы что, мудрее и могущественнее Энгру? Кто вам, вообще, дал право?!
Почему вы решаете?! – подхватил Ю. Д. Анютин, трудно преодолевая свою привычную молчанку.
Потому! – отрезал Генрих. - Как пламенно вы говорили – столько красноречия израсходовали… Что сами, все и всегда сами… Красиво сказано! Аж расчувствовался… Повторите, а то я не догадывался, что так можно и должно быть… Америку открыли! Ничего другого и не будет! Только самим корячиться. И выбирать особо не из чего – из того, что есть. Убыточные заводы, устаревшие технологии, огромный ручной труд. И персонал, закоснелый в своей совковой гордыне... Нельзя же все время выезжать на наследстве тридцатых годов. Нужно идти вперед, нужно меняться. Мир меняется за пределами вашего Пятигорья! и мы… На комбинате тоже – там в первую очередь. Неизбежно. Производство должно соответствовать… Добрые старые мартены продолжат пахать, но не все. Надо увеличивать выплавку стали в конвекторах, электро-дуговых печах. Я не металлург… Но цифры, реальная выгода! Печи новые, новые прокатные станы. Технологические линии непрерывного литья. Масштабное обновление в цехах. Представляете, какие колоссальные затраты? А если не внедрим, то и выбирать не будем. Нас выберут – вернее, сделают. Металлурги Европы, Японии, Китая, даже Бразилии, Австралии, Индии. Они уже не в спину нам дышат – лопатки показывают! А мы по-прежнему долдоним – у советских собственная гордость… Ну, гордитесь, гордитесь!
Вы нас упрекаете?!
Ни Боже мой. Вы все добрые, благородные. Я один злодей. И засел как кость в горле или коготь ворпаня у вас в носу. Ваши расклады порушил. Жизнь здешнюю, нормальную взбаламутил… Нет, а че? красиво говорите. Очень возвышенно. Да кто ж против, чтобы Утылва процветала. И чтобы тылки радовались и плодились, и заселяли все Пятигорье. Жили в довольстве, покое и счастье. Тут и сказочке конец. А реальной жизни лишь начало.
Что же не так говорилось?
Все так. Правильно. Нормально. Как должно быть. И потому так никогда не бывает. Красивые – красные – словеса – они как огоньки. Как диворы светят и услаждают. Один вопрос – а что с проклятыми деньгами? С неупомянутой здесь экономической эффективностью хозяйствования? И неважно чего – завода, магазина с китайскими шмотками, кооператива по вязанию носков и шалей, маслобойни, рабочей столовки. Расходы с доходами должны соотноситься!
У вас в Стальинвесте соотносятся?
Ну-у… Это удар под дых… Мы сейчас чисто теоретически рассуждаем. Для вас же деньги – презренная материя. Жили бы себе без денег по примеру давних предков. В хижинах козопасов. И счастье было бы полным, абсолютным, сказочным. Гармония с природой – с вашим дивьим Пятигорьем. Пасли бы скот, наслаждались. Тут пасли, и там пасли – в подземном мире. Идиллия! Но вам же мало. Всем нам мало. Наперечисляли до кучи. Работа, зарплата, ясли, школа, поликлиники, горячая вода, туалеты, тротуары. И еще, еще! Это все очень дорого. Прорва деньжищ требуется. Их надо заработать. Произвести что-нибудь и продать. Не рассуждать о справедливости, а цифирьки с цифирьками складывать и вычитать… Завод не просто должен работать, а прибыль давать. Ну, или в кризис хотя бы в ноль… Нельзя производить ненужный продукт. Нельзя как в Союзе заявлять – я же на работе числюсь, заплатите. Или убыточное предприятие дотировать за счет эффективного.
Наша продукция нужна! Комбинату нужна, и другим смежникам…
Продукция комбината тоже нужна. Почему мы все сейчас в таком положении – в дырке… И Кортубину тоже нужны работа, зарплата, ясли, сады, детские танцевальные коллективы в Стальконе, туалеты, тротуары. Еще больше нужно. Всем нужно!
Мы не просим нас дотировать. Дайте возможность работать.
Вот эта возможность, шанс – очень ценно в наше время. Понимаете? – на лице Генриха появилась не любимая гримаска, а жесткая улыбка ворпаня.
Да, - Щапов прекрасно понял. - Шанс, что в конце тоннеля будет свет. Что темная нора выведет к сияющему Виждаю…
Чего?... Сейчас все просят. Металлурги в общей толпе просителей. У правительства налоговых послаблений, государственных инвестиций, помощи с долгосрочными контрактами, энерготарифами... Ну, хоть не прямые дотации пока.
Так это… Если всем хреново, то может, не будем топить друг друга?
Да что, я изверг что ли? бесчувственный истукан? Не топлю я вас. Сам тону!..
Дальше дискуссия развивалась на повышенных тонах. Никто не стеснялся – Генрих кричал, тылки ему в ответ резали правду-матку. Накричались вдоволь – хорошо, что не подрались. Не сразу вспомнили, с чего все началось. От чего ушли (и что всегда было в нашей истории – и в Утылве, и в России), к тому и пришли. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Вам как это?
Высказав взаимные упреки, выплеснув непонимание и даже возмущение (справедливое в каждом отдельном случае), поспорив на тему, кто работать должен и кто у кого на шее сидит, высокие договаривающиеся стороны выдохлись и замолчали. Градус спора снизился. В комнате стала ощущаться ночная прохлада – свежая, щекотная, напоенная влажными брызгами. Совсем рядом – под бетонным мостом за Проспектом космонавтов - журчали чистые сладкие струи Кляны и приносили облегчение. Синяя ночь была на исходе.
В гостиничном номере речи поменялись как по волшебству. Это уже звучали отголоски жестокого спора.
… Да пожалуйста! Я готов пойти навстречу. Сбросить ношу с плеч…
Только не изображайте из себя благодетеля, господин Сатаров!
О чем вы? Никто никому ничего не должен – это я формальные долги не имею в виду, их придется платить… Что? Все еще хотите? Гуляйте по своей воле! Накушайтесь самостоятельности. Интересно даже…
Прежде всего, нам нужна ясность с заказами холдинга. Вы всегда стабильно заказывали.
А вам палец в рот не клади – откусите руку по локоть – отстрижете своими ножницами. Хорошо. Я вам дам контакты своих заместителей в Стальинвесте. Им же дам указания…
Нам бы и с оборотными средствами кто помог…
Нетушки. Не наглейте. Перекредитуетесь под заказы.
Где? В банке Стальинвеста?
Я так понимаю, директором вас Утылва выдвигает? Глас народа – глас божий.
Его. Бориса Сергеевича. Вариантов нет. То есть, из местных – да, других кандидатур не существует.
Игнатич, ты договаривай. Я дал согласие. Но нужны полномочия. Разгребать кучу проблем. Чтоб не с каждым чихом в Стальинвест бегать.
Хорошо. Приказом подтвердим ваши полномочия. Довольны?
Приказ на Генерального директора – не исполнительного. Собачкой у вас на привязи не буду.
Вот чего вашей душеньке угодно? Власти надо добавить? Головной боли? Хм... Генеральный – это звучит гордо. Будет вам ярлык на княжение. Что делать-то собираетесь? Кумекаете своей башкой?
Конечно, кумекаем! Не идиоты… Опять вариантов нет. Запускаться надо. Чем дольше мы стоим…
Скорые какие! тылки. Не пришлось бы вам нести повинные головы…
Не придется. Это окажется катастрофой для Утылвы. Провалиться нам всем…
Все не так катастрофично, - молчавший Ю.Д. Анютин подал голос и заставил выслушать пространный монолог. – Нормально. Никуда мы не провалимся. Советское производство строилось с многократным запасом прочности. Мы же воевать собирались – и воевали, и победили, а нас без войны сделали как белых котят... Однако ресурс даже после стольких лет бесхозяйственности и разброда не исчерпан. Наши цеха из кирпича, а не из хлипких сэндвич-панелей. Крыши добросовестно залиты гудроном. Ремонт простой. Сверху неказисто, но не все то золото, что блестит. Зато надежно – железобетонные колонны, стальные фермы. И оборудование у нас старое - без электроники, без программ. Крути рычаги, нажимай педали, а не чудо-кнопки. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Мы свои станки знаем – с закрытыми глазами разберем-соберем, чужие специалисты нам не требуются. Если надо, внутрь залезем и переделаем, как нам надо. Многие детали на замену сами изготовим. Покойничек Имбрякин голова был. Он наши машины модернизировал. Собственно, это уже целиком наши машины – итог наших переделок и улучшений. Под себя приспособили. Чтоб соответствовали. Это даже хорошо, что электроника не стоит – давно бы сдохла. В цехах станки, пресса работают и в плюс, и в минус тридцать. Неубиваемые…
Ты хочешь сказать, Юнар…
Кое-какая отладка потребуется. Ремонтникам работа будет. Ничего, прорвемся! Да и то, мы ведь сразу все не запустим... Конечно, литейка. Ну, здесь не капитальный ремонт – обойдемся малой кровью. Травилку тоже подшаманить. Электрику проверить. Чертежи в техотделе возьмем. Обыкновенные проблемы после простоя. Но все в наших силах. Так и со станками. Пошабрим, если надо. Покрасим, смажем. Двигатели на перемотку. Подшипники под замену. Винты калибруются. Решаемо. Без сумасшедших затрат. И в принципе…
Что в принципе? Опять принципы!
Рубильник включили и погнали. Разумеется, это я утрирую, но в принципе…
Выходит, не все распилили и вывезли? Ах, ты хитрюга, Юнар!
Жулики старым железом занялись. На заводе залежей много. За сборочным цехом на пустырь десятилетиями таскали. Раньше считалось, что как бы хранилось… Наши ребята слесаря в цеха мародеров не допустили.
Навряд ли уголовник снова полезет. На грузовике… Получается, все тип-топ. Лучше не бывает.
И впрямь, не бывает. Может не быть ничего…
Люди, имейте совесть! Отныне и на некий срок это все ваши проблемы! Только ваши, - Сатаров прервал разгольствования гостей, что совершенно успокоились, прекратили стесняться. – Будьте любезны, продолжить в ином месте – например, в кабинете нового директора, не дожидаясь формальностей – да хоть не дожидаясь утра… Проводите эксперимент – на своей шкуре, на своей спине!.. Не хочу показаться невежливым, господа. Но пора нам отдохнуть друг от друга. Тылки слишком плотно со мной общаются, начиная с Негоди…
Все согласились - и вправду, не до утра же сидеть. Делегация собралась уходить. Большего не мог пожелать никто - Утылва получила шанс. Олигарх прав: шанс (свет в конце бесконечной темной норы) очень дорого стоит в наше время.
Спасибо. Мы пойдем. Отдыхайте, Генрих Прович. Хотя какой тут отдых – рассветет скоро…
Двое из троих тылвинских парламентеров – Анютин с Васыром - выходили, когда из коридора через открытую дверь заглянула картофелеобразная физиономия Поворотова – еще более серая и встревоженная. Не допущенный к переговорам начальник СБ ТыМЗ очень нервничал – неизвестно до чего договорятся, запросто можно стать экс-начальником. Если бы Поворотов услыхал, что волновало, забирало за живое переговорщиков, то искренне подивился бы. Нет, ну, тылки – ладно, но сам олигарх… Поворотов торчал в коридоре и в первую же образовавшуюся щель сунул нос.
Как? Решили чего-нибудь? – спрашивал гигант, сдерживая жаркое дыхание.
Анютин, выходя, толкнул его корпусом: ты еще…
Главный переговорщик В.И. Щапов тоже посчитал дело решеным. Он встал, чтобы присоединиться к своим товарищам. Сатаров остановил его.
Владимир Игнатьевич, на два слова…
****
Оставшись наедине с главным тылком В.И. Щаповым, Генрих распахнул окно. В комнату сильнее натянуло уличной синевы и кислого запаха. Олигарх пятерней расчесал свою гриву волос, застегнул пиджак на все пуговицы и начал издалека – начал стелить мягко.
Разговор у меня к вам… Как начать-то… Понимаю, что спешите. Да, просидели битый час, но в итоге пришли… К чему-то пришли (знать бы еще, к чему). Вы получили, что хотели. И до свиданья… Я без претензий. Правда. Но до утра уже не заснуть… А утром мы поедем. Нечего больше здесь делать. Когда еще свидимся… - при столь глубокомысленном замечании Сатаров выпятил нижнюю губу. Смотрел пристально, не улыбаясь. И не верилось, что он без претензий – что ему ничего не надо.
Я не против, - осторожно ответил Щапов. - Если не обременю…
Ничуть. Ведь мы уже сталкивались. При весьма… нетривиальных обстоятельствах. Не притворяйтесь, что не помните.
Дела давние. Мало кому интересно… - Щапов не поддался на провокационный намек.
Уж как интересно-то!.. Знаете что? Давайте просто поболтаем. Время до утра и пролетит… Вы хороший человек, Владимир Игнатьевич. Желаете чего-нибудь? Нет, пить я не стану – ни водку, ни метаксу. Могу предложить чай, кофе. Попьем кофе. Как интеллигентные люди… Я и менеджеру вашему говорил насчет водки: неудачная это идея – нагрузиться по самые нерезаные ноздри и куда-то идти. А Пятнашков заладил спьяну: пойдем, порядок наведем… В результате полное фиаско. Позор! Опять чуть не обосс…
Генрих Прович, не принимайте вы все близко к сердцу. Оно у вас не железное. Вот вы в обморок падали. Люди вас на руках до гостиницы несли… Тылки не виноваты - они выбиты из колеи. Ведут себя как… им не свойственно. Пятнашковы – приличное семейство. Отца Виктора – старого Мирона – у нас уважают. И Виктор – свой парень среди тылков.
Хм… Не свойственно что? Спасать олигарха? Но меня же спасли… Хорошо, когда своим себя чувствуешь. Это успокаивает, обнадеживает. Мне вот симпатии и уважения от аборигенов не дождаться. Обидно. Даже по итогам сегодняшней встречи ваши спутники благодарности не испытывают. А ведь я пошел на уступки, которые невероятно было ожидать. Я сам не ожидал… Признайтесь, вы меня ненавидите? Лично вы должны особенно… Как-то невесело жить, когда тебя все ненавидят.
Понятно. Если бы невесело – горько это. Взять ваше доверенное лицо – госпожу Пятилетову, исполнительного директора – уж на что самонадеянна и горда, однако тоже уязвлена была.
Варвара? Верится с трудом. Женщина твердая и бестрепетная как гранит... Ведьма, говорите? Возможно… В прежние времена (столь дорогие вам) ей бы красную косынку и наган – не дрогнула бы. Варвара бы в меня - в буржуя и олигарха – бах-бах! Точно так же сделал бы местный герой Гранит Решов. Согласны, товарищ Щапов?
Фантазия у вас бурная, а в Утылве, вообще, разыгралась… И с чего вы взяли, что мне нравятся подобные перегибы? У нас сейчас другие времена – мирные и цивилизованные. Никто ни в кого не стреляет. Все решается по закону. И по закону солидный пакет акций ТыМЗ принадлежит вам, Генрих Прович… Я, может, чего сболтнул? Мы же просто сидим, беседуем. Как вы хотели…
Кофе пьем… Ха-ха! – никто ничего не пил.
Внезапная словоохотливость посетила Генриха (прежде он избегал говорить про тот случай в подъезде – про покушение). Сейчас получалось легко и непринужденно. Щапов, наоборот, чувствовал смущение, что еще больше подстегивало олигарха.
Я хотел прямо сказать вам, Владимир Игнатьевич. Тогда (отлично помните, когда) вы не испугались. Хотя сразу отличили выстрел. Вы же в Афганистане побывали… Вышли и спасли меня – если не от смерти, так от позора. Я тоже помню. Лишь ментам да врачам говорил, что из головы все выветрилось… Вы вправе надеяться на мою благодарность.
Хотелось бы не полагаться на это - на чувства хрупкие и эфемерные. Чтобы судьба Утылвы не зависела от… от…
От того, что я сильно перетрухал? Называйте вещи своими именами, - Генрих поразился собственному чувству к себе же – иронии.
Нормально. Можно не быть трусом и попасть в ситуацию швах и мав… В момент сильнейшего стресса организм реагирует спонтанно. Мало кому из нас (да вообще никому!) приходилось сталкиваться с киллером. Вы пережили кошмар. Тут главное – пережили.
Ну, пережил или нет, и что главное – ради чего все… Вот именно – ради чего… Вы – первый, с кем я говорю про это. Располагаете к откровенности. Честное и открытое лицо как на портрете авторитетного руководителя. Прям тянет душу распахнуть… Жаль, не довелось раньше побеседовать – наверняка эффект был бы больший, чем от сеанса у психоаналитика…
И раньше, и сейчас. Вы не трус, Генрих Прович. Не выставляйте свою беспомощность. Вы совсем не белый, а рыжий зайчик. Твердокаменный. Смогли собраться, не позволить сломать себя… Во время общего разброда можно ли быть другим? Вы приняли колоссальную ношу – комбинат.
Спасибо. Мало кто понимает. А чтобы признать… Разброд всюду – и в головах. Совковые стереотипы живучи, но этими костылями уже нечего подпирать. Масса праведного гнева давит – олигарх, хапуга, эксплуататор… Люди любят перетряхнуть чужое добро. Например, сокровища олигарха (конечно, краденые). А нет этого сокровища – не лежит мертвым грузом в сундуках. И что на виду (всем глаза застило) - соболиные шубы и проч. – лишь театральный реквизит, не серьезно же… Я вообще шуб не ношу. По статусу мне полагается европейский гардероб. Меха не в почете… Однако, что втемяшится людям в головы – палкой не выбить. Тут пашешь как раб на галерах, а в благодарность – получи фашист олигарх гранату. Или вот сегодня – грузовиком давят, из пистолета целятся… Хороший у нас народ! Честный и справедливый. Порой задумаешься: да на куй мне это надо?! Через столько пришлось пройти. Ну, пуля от киллера чудом не прилетела, хотя картошкой тылки закидали… Неужели я заслужил?!
Генрих Прович, не лукавьте. Мы все заслуживаем, что имеем. И вы, и я. Награда всегда находит героя. Справедливо. Знаете, в вашем случае бесполезно ждать понимания. И благодарности. Ну, не суждено… Лучше забить и стать ворпанем. Это выход.
Кем-кем? Сказочным зверем? Предлагаете этим мне утешиться? Ворпань – отрицательный персонаж ваших сказок? Конечно, как же иначе… Других персонажей нет? А то не утешает…
Ну, можно еще стать котом – белым и пушистым. По крайней мере, для маскировки…
Вы им стали? Цинично, - Сатаровские серые глаза блеснули. – Нет, а че? Вы меня заинтересовали, Владимир Игнатьевич. Именно вы. Не ваши спутники. У директора завода на лице написано… Неважно, что написано – вы сами его выдвинули в директора. Второй, я так полагаю, ремонтник – суровый и прямой - собрать-разобрать, закрутить, отвинтить. За него я уверен. Полезный специалист. И на комбинате нашел бы применение… А вот вы кто? Странный разговор получается…
Я не идеалист. Не так смешон, смею надеяться… И ничего не читаете вы на моем лице. Олигарх – не значит прозорливец… Вам сейчас сколько, господин Сатаров? За сороковник перевалило? Молоды еще. Чтобы в наше время такую карьеру в сорок лет – да ни в жизнь при тогдашней геронтократии. А теперь свободы и возможностей добавилось, но не для всех… Мне тоже было столько, когда не стало моей страны. То есть, шестой десяток проживаю. И я не старый, выживший из ума маразматик… Почему маразматик? При хотя бы капле ума никто сегодня не причисляет себя к коммунистам (кстати, КПРФ – не коммунисты). Советская идеология исчерпана – этот источник высох. Ведь как бурно фонтанировал вначале! достал до небес…
Я понимаю. У меня тоже нет маразма. Мой отец, дед – тоже были коммунистами. Прошлое не изменить. Не ухудшить и не улучшить. И даже говорить о какой-то вине – наверное, несправедливо… - Генрих искренне опечалился.
Вы меня утешаете? Спасибо, не нуждаюсь! – Щапов не принял сочувствия. - Это моя жизнь, и я прожил ее честно, не размениваясь на пустяки! И не продался! Хотя… Хотя на каждое гордое заявление «я не продаюсь!» следует вопрос «а вас покупали?».
Шутите? Еще одна шутка после той, которую я не понял? Что продешевил с постным маслом? Точно бьете меня по лицу словами. Я вас не покупаю. В вашей честности не сомневаюсь… А я, значит, нечестен? Ворюга – украл народного добра, сколько Поворотов с Пятнашковым на тысяче грузовиков не вывезли бы…
Я вас не обвиняю, Генрих Прович.
Почему же? Будьте последовательны и принципиальны. Как коммунист…
Не хочу, чтобы кто-то из нас двоих стал объектом обвинений или насмешек. Неизвестно, что хуже. И уж совсем контрпродуктивно. А надо – нам, тылкам, очень надо! – найти нашей проблеме удовлетворительное решение, - Щапова нелегко сбить с толку.
Ага. Утылве очень надо… То есть на заводе у вас ворюги, а я белее снега – белого кота? Замечательно! Пока вам надо, я главный буржуин, но не вор?
Генрих Прович, мы с вами не дети. Не члены молодежной ячейки. Я был бы рад вернуть молодость.
Кто ж не хочет вернуть… Да, не невинные детки. Ну, я-то понятно, а вы в чем провинились? Такая кристально честная жизнь. Я без насмешки. Вы ведь начинали трудовую биографию на комбинате?
Точно так. Но не пролетарием. Мастером на стане. Молодым, наивным, глупым. Зажигали мы тогда и в соцсоревновании, и в своей комсомольской ячейке. Поэтому нынешних деток я понимаю.
Наверх вы пошли резво.
В проложенном русле. Рыл в русле норы… Молодежная бригада. Республиканский семинар передовых прокатчиков. Нашей большой ячейке – комсомольской организации комбината - вручили Памятное Красное знамя (оно сейчас в музее КМК). Эх, ударился в воспоминания. Для вас это смешной анахронизм. Как и флаг над трубой в Утылве... Меня избрали секретарем. Ездил делегатом на 18 съезд. Потом учеба в Москве, карьера по линии ЦК ВЛКСМ, Афганистан. Мне нечего стыдиться!
Кристально честная жизнь. Пока ровная прямая – все вверх и вверх, забираясь на башню. Но потом ведь что-то случилось? Выпала скоба. И вы упали, - тон Генриха был проникновенным и потому опасным.
А корыльбун не подхватил… Из Афганистана я вернулся на родину. Уже из Кортубина забрался сюда – в Утылву… Конечно, наше живописное местечко темной норой не назовешь. Сказочное Пятигорье.
Красота неописуемая! инопланетная… Когда ехали сюда, любовались – голубое небо, степь до горизонта, и серая дорога извивается. Одуряют запахи весны – сладкие, горькие, кислые…
Да, у нас здесь рай. Долина счастья.
Вы живете как в раю. Отгородились от внешнего (не доброго и не сказочного) мира. Ловкие тылки! Но мир вас все равно достал – с заводом вашим…
Не нашим, а холдинга… Верно. Не просто достали – за горло взяли. Вот мы и трепыхаемся… Вас, должно быть, забавляет, господин Сатаров?
Не забавляет. Опасны для жизни эти забавы!
Не прибедняйтесь. Вас не столь легко обидеть, - Щапов не поддался на Генрихову обходительность.
Скажете, что я тоже не наивный идеалист? Мир не идеален. От мира не отгородиться, и его не переделать!
Можно было бы… Уже получалось взять и переделать. Коммунистам ведь удалось!
Вот вы о чем… Владимир Игнатьевич, вы сами сокрушались, что этот источник иссяк. Его выпили до дна. Наступила сушь… Ощущение безвременья в восьмидесятые – почти как ощущение конца... Я не понимал тогда – молодым еще был, учился в институте, но чувствовал. А вы уже тогда понимали! Вы – лично вы! - ничего не стали переделывать. Не стали защищать правильный мир от переделки. Вы уехали – фактически спрятались в Утылве. Нет, вы не трус. Можно не быть трусом (как меня утешали)… Вы от себя спрятались. Почему?
Сложно ответить на ваш вопрос.
Сложно? Стесняетесь, что ли? Или самокритика у вас зашкаливает, - уколол Сатаров.
Ничего не зашкаливает. Как говорил товарищ Сталин, критика и самокритика - общий тон нашей работы. Наработались!.. Если бы только я… Мы все – миллионы нас, целая страна – такие хорошие, честные. Люди социалистической морали. Коммунисты, комсомольцы, пролетарии, инженеры, ветераны, рационализаторы, военные. Наследники великой победы… Убедитесь же, что с самокритикой у меня нет проблем... Короче, вся наша рать – все ничего не стали делать, когда рушился СССР. Странная апатия овладела обществом. Обреченность… Я много думал. Чтобы сотворить с людьми такое… Мы ведь не безграмотное, забитое быдло. Мы – советский народ, вооруженный марксизмом-ленинизмом. Наукой о построении справедливого общества на земле. После стольких страданий, жертв, после великого триумфа все рухнуло. Как в сказке – была высочайшая гора Марай – и нет ее. Исчезла из виду.
Подумал бы, что насмехаетесь. Мы же договаривались – без насмешек… Это ж когда было. А вам до сих пор больно…
Очень больно. И обидно. Не потому, что оказался в лузерах. Не отхватил свою долю – ваучеров, денег, акций… Обидно, что жизнь прошла зря, - горечь звучала в словах Щапова – даже не кислая, а горькая-прегорькая.
Это слишком самокритично.
Как же назвать, что не исполнил своего предназначения? не оправдал доверия!.. Я родился в СССР, воспитан в тогдашнем духе, пользовался благами, созданными отцами и дедами, и меня все устраивало. Должен был жизнь прожить по советским правилам. Дорожка проложена от колыбели (или от памятника со звездой и лучами). Честно. Я государству, и мне государство…тоже много чего дало.
Должность в составе ЦК ВЛКСМ?
Хоть бы и так! Должность я получил не по блату. Реально работал. Меня советская власть ничем не обидела – растила, учила, поддерживала, выдвигала. И могла ожидать в ответ… Скажу вот что. Не удивляйтесь – придержите челюсть. Мы – последнее взрослое поколение – не стали опорой стране. А в нас столько вложили… Я должен был стать ворпанем того режима.
Вы?! – у Генриха подвижная нижняя челюсть дернулась вниз.
Рассудите справедливо. Зачем человеку даются силы, способности, убежденность в своей правоте. Страсть, решимость. Желание рисковать, даже жертвенность – во имя того, что считается правильным (что тебе в голову вдолбили правильно). Но считать мало – надо еще и мочь. Большинство людей – ведомые. Но рождаются, так сказать, особи, способные…
Вы такая особь? – Сатаров сохранял абсолютную серьезность.
И я. И вы. Да, Генрих Прович. Мы - родственные души. Ворпани. Правда, не знаю точно, какая у ворпаней душа. У людей – красные диворы. У вашего образцового менеджера – госпожи Пятилетовой – синий дивор.
А у нас с вами? У наших душ?
Тоже имеется. Обязательно. Все живое имеет душу. Бездушный – значит, неживой. Вы бездушны, Генрих Прович? Чего тогда жалуетесь на несправедливость? Вам должно быть все равно.
Да наср… насс..!.. Ах, чего я жалуюсь? Устроили мне в Утылве! Издевались натурально. Дикость... Нет, люди везде не ангелы (и не корыльбуны), но все прилично, вежливо бывает, даже с подобострастием. Я ведь олигарх!.. А на деле отношение как к ворпаню. Вы правы. Не любят… Черт с ней – с любовью-то! Я не любви требую, но справедливости. Справедливость - она для всех! Для людей, ворпаней, корыльбунов. Даже для Варвары (пусть она и ведьма). А то получается, я по определению виноват – потому что олигарх… Попробовали бы сами! того… олигархом стать. Уверяю, что геморрой один…
Ну, Генрих Прович, вы используете слишком… слишком красочные сравнения...
Правду говорю! Хотите всю правду? и без украшательств? Когда вы не пожелали стать ворпанем прошлого режима – я расшифрую ваши сравнения – не пожелали испачкаться (например, во всеуслышанье заявить о поддержке ГКЧП), взять ответственность и даже вину на себя…
Какую вину? Я ни в чем не провинился. У меня кристально честная биография, - съязвил Щапов, защищаясь.
Слышал, слышал. Хоть прямо сейчас – или прямо тогда – в члены Политбюро. Заменили бы тех высохших мумий. Может, и получилось бы отстоять страну… Как ни крути, виноваты вы!
Ладно. Тогда при нынешнем режиме вы - в чем НЕ ВИНОВАТЫ?
Я не обладал вашей коммунистической сознательностью. Обыкновенный молодой оболтус – директорский сынок. Никогда не хотел становиться ворпанем – тьфу! олигархом. И если взять классическое определение, то какой я, к чертям ворпаням, олигарх?!
Олигарх, олигарх. В масштабах области, - Щапов был неумолим.
Благодарю за уточнение, Владимир Игнатьевич. И понимание – чисто по-родственному. Рыбак рыбака видит издалека – как и ворпань ворпаня… Чего тут уточнять?! Мой отец – директор, дед… гм… Дед тоже ворпань. Они оба сил не жалели для советской страны. Как дед рыл, как рыл! котлованы под будущий комбинат. Простой лопатой – а мог и без нее, просто когтями на рыжих лапах… Рекорд для ворпаней! Помните знаменитый лозунг – кто же, если не ты? Этот лозунг в отцовском мозгу отпечатался – огненными буквами, словно красный дивор. И погубил. Надорвался отец-то, доказывая, что он – именно он… Когда разлюбезный сердцу каждого труженика СССР рухнул, началась чехарда. Да чего там! наваждение. Люди словно ослепли – очутились в кромешной тьме в норе – хоть глаз выколи… Ужасная ситуация. Рухнула система. Конец света наступил – и персонально у нас в Кортубине. Исчезли министерства, планы, заказы. Раньше смежники были раскиданы по республикам Союза. Все функционировало бесперебойно. Принял партийный съезд решение, правительство разработало программу, спустило циркуляры, на местах козырнули и пошли работать. Как вдруг предприятия-партнеры выставляют свои условия, предоплату – доллары требуют! Мы на Урале валюту в руках не держали!.. На рынке предпочтительней партнер, готовый заплатить больше, а крупный металлургический комбинат уже не в приоритете… Короче ситуация – как вы тут говорите красочно? – швах и мав! Полный мав!.. За комбинат отец ответственен – кто же, если не он? Сверху предложено было акционироваться. Что это, с чем едят… Козырнули, акционировались. У людей на руках странные бумажки – акции. Их цены никто не знает – ни плавильщик, ни машинист, ни нагревальщик, ни инженер, ни даже бухгалтер, что сидит в отделе и на счетах считает, баланс сводит. У тех, кто повыше, тоже весьма смутное представление – они заканчивали технические вузы и партийные школы. Коллеги отца – с кем он десятилетия на комбинате оттрубил – настоящие профессионалы, производственники, отцы-командиры. И они же в новых условиях – беспомощные белые котятки. Зашибись! Акции распылены между работниками, и каждый вправе распорядиться. Как распорядиться? Продать! Это же теперь частная собственность. Покупали квартиры, дачи, машины, другие дорогие вещи. Дорвались до потре****ства! И ниче не ёкало. Не задумывались, что будет. Не сомневались, что комбинат будет всегда – и работа, и зарплата. Тепло зимой и прочие блага – естественные как земля, вода, воздух… Но ведь когда-то не было комбината и города – степь была и маленькая деревенька...
Кого-то толкала действительная нужда, - кратко и нейтрально заметил Щапов.
Были и такие, не отрицаю. Бедные всегда есть. Но типичные комбинатовские семьи накопили жирок за советские годы. Они продавали бумаги не из нужды. Когда мой отец взывал к миноритарным акционерам: стойте! не продавайте акции! не отдавайте контроль над комбинатом неизвестно кому. Вы будущее свое и своих детей продаете… Вот и выходило, деды корячились, строили, а наследники спустили легко, без сожалений. Зато теперь кричат – нас обманули! Акции стоят гораздо больше! Конечно, больше, но при условии, что комбинат работает. Тогда грозила реальная остановка. Провал с заказами. Мощности производства на треть не загружены. Эти заказы надо было самим искать – да хоть по всему миру. Если бы встали, то все накрылось бы – наши домны, мартены. На кого легла бы ответственность? А она без «бы»! легла на отца. Он вынес и, можно сказать, из-за этого умер раньше срока. Доконали человека рыночные реформы и в вероятной перспективе – крах... Да не за свою собственность он переживал! за людей, за комбинат. Вы понимаете ситуацию? Это как немцы в сорок первом под Москвой – как танки уже грохочут в Кортубине.
Вы рисуете капиталистов героями. У вас, конечно, эмоции без самокритики зашкаливают...
Всякие были. И есть. Сам непосредственно сталкивался… Но не отец! – горячо возразил Генрих.
Ваш отец – советский человек. Красный директор. Этот класс управленцев вымер естественным образом. У Прова Провича сохранялись иллюзии. У вас их нет. Увы, ворпани разорвали корыльбунов.
На ваши слова и аллегории могу отплатить вам тем же – не посочувствовать, - Генриха прорвало, но его собеседник сам напросился. - Вы-то что рассказывали про свою жизнь? Как это больно – лишиться иллюзий. Каково без иллюзий жить. Так, как мы сейчас живем. Современный бизнес жесток. Поблажек нет никому. Кстати, ТыМЗ тоже. Чтобы выжить, надо стать ворпанем и разрывать конкурентов корыльбунов – слабых, с нелепыми крыльями. Жизнь – борьба. А уж чтобы хорошо жить – иметь вот это - теплые квартиры, ясли, сады, школы, магазины, клубы, горячую воду, тротуары, туалеты, котельную с трубой…
Здесь соглашусь, - примирительно подтвердил Щапов. - Видите, я вполне самокритичен… Если бы мы остались прежними, то нет шансов уцелеть. Ни нашей маленькой Утылве, ни Кортубину, ни стране. Сожрали бы! Такое время сейчас в мире. Время ворпаней.
Неужели? Выходит, и у злодеев есть предназначение, и даже полезность?
В каком-то смысле. Ну, и как бы злодеев… Как бы произошел сказочный фокус – высверк в дивьем зеркале, и все поменялось – мир поменялся. Нам объективно нужней сейчас не идеалисты, порхающие на крылышках и жаждущие осчастливить весь мир, а самые настоящие рыжие циники. Прошу прощения за выспренний тон, но Россия нуждается в них – нуждается в вас, и потому вас породила – выпустила на волю своих чудовищ. Идет война. Пусть в Пятигорье не падают бомбы, и не лязгают гусеницы танков. Война бесшумная и беспощадная, с соблюдением правил политеса – это когда сверху улыбки ворпаней, итальянские костюмы, а внутри жестокость и отчаяние. Для утешения проигравшим – подачка в виде куриных корыльбуньих окорочков… Но нам не впервой выживать! Хороши любые средства – и когти, и зубы. О справедливости поговорим после – главное, чтобы было это «после»... Также в начале СССР – мечта о коммунизме, справедливости, счастье для будущих поколений (нас, если что!!!). Но мечту надо подкрепить материальной базой – заводами, фабриками, шахтами, комбинатами. И как это сделать? БЕЗ ВСЕГО? Без ресурсов, опыта, достаточного времени. КАК?! А никак! КДБП!! Комбинат должен быть построен. Это тогда, а в наше время…
И сейчас! История повторяется. Без фарса.
Повторяется, Генрих Прович. Пришел ваш черед понять. Что комбинат должен работать – иных вариантов нет. Вы прибегли к определенным (небезупречным) средствам, чтобы достичь…
Легко и удобно обвинять, когда сам не делал – не запачкался… Не запачкал свои рыжие лапы… - Генрих озлился. - Я помню тот период. Как мы собирались в отцовском кабинете. Совещание нередко длилось целую ночь. Старики и молодняк. Молодые – это мы, менеджеры и финансисты, сосунки зеленые… Сидели по разные стороны стола и порой ненавидели друг друга… Непонимание, обиды, старые догмы, сопливый снобизм... Чертили на листах схемы поставок, технологические цепочки, сочиняли программы. Спорили до хрипоты – почти до драк. Ну, как вы сегодня меня чуть не побили… Нужно было нормализовать положение. Фактически принять меры по жестокой санации предприятия. Вопросы управления, финансовой дисциплины, сокращения затрат, избавления от ненужных активов. Легко ли закрывать цеха, людей лишать работы! резать по-живому… Иных вариантов нет. Чтобы уцелел весь организм, его отдельные части – рудименты прошлого – надо отсечь. Они мешают… Это необходимо было сделать. Необходимо занять позицию на рынке!
Генрих Прович, я ведь не валенок тылвинский… И нисколько не умаляю… Не вы первый – не вы последний. Вы и ваша команда в Стальинвесте – ведь это уже ваши люди, а не вашего отца… Раньше использовали прямое принуждение, насилие. Далеко ходить не нужно. На комбинатовской площадке трудились заключенные. Наш земляк, майор НКВД Гранит Решов, был начальником лагеря. Это должность ворпаня. Подобных примеров тьма в истории (потом осуждали, называли перегибами, несправедливостями, репрессиями) – чем они не оправдывались, но обосновывались? На войне как на войне. На открытой войне – заградотряды, штарфбаты, особые отделы НКВД, расстрелы без суда и следствия. ГУЛАГ – целый архипелаг принуждения… Нет, конечно, в России сейчас не потерпят подобного. Сейчас другие методы – экономические. Но суть одна. Жестоко? Цинично? Да!!! Мы убедились, что нас можно убить – тихо, с улыбкой, без единого выстрела… Утылва чуть не пала жертвой… Ну, хоть пока удалось избежать – отсрочить…
Уверены? Рассуждать-то все горазды. Лично у вас просто дар красноречия… Сказочники вы здесь.
Попробуем, Генрих Прович. Мы решили…
Флаг в руки. Я не насмехаюсь. Даже не настаиваю, чтобы с башни сняли… Играйтесь на здоровье! Только вы не обманете ворпаня внутри себя… Ну-у… Вот и поговорили. Вы меня даже утешили, Владимир Игнатьевич. Показали, что есть смысл и польза… Невероятно, а уж как цинично. Следуя вашей теории – великому учению Маркса – мы по разные стороны баррикад.
По разные стороны общего стола… И кто из нас недавно заявлял про бессмысленность старых догм? про ненужные костыли? - Щапов почувствовал, что слова Генриха его задели.
Я был излишне категоричен. А теперь даже смущен. Не знаю, что и думать…
Нечего раздумывать! Ворпаням нельзя верить. Вам и мне – никому из нас. Ворпани не размягчаются и не успокаиваются – как минимум, не смущаются. Впрочем, я – неудавшийся ворпань. Зато вы – превосходный образец. Попадаете в достойную компанию.
Куда попадаю? – переспросил Генрих.
Полагаю, быть в компании, например, Гранита Решова вам польстит.
Гранита? Ах, того легендарного дедушки Макса? Но позвольте, он коммунист, а я буржуй.
Он был чекистом. Майором НКВД. И одновременно был чистым ворпанем. И вы, если захотите чего-то добиться, станьте им. Выхода нет. Комбинат должен работать. И кто-то должен везти этот воз. Берите пример с отца – что и где у него там отпечаталось? Если не ты, то кто же? – последняя фраза стегнула подобно сказочной плети – буквально физически.
Вы… вы… Вот чем заканчиваются разговоры по душам! Благодарю за откровенность, Владимир Игнатьевич, - взвился Генрих.
Не благодарите. И не ждите благодарности в ответ. Вы уже с этим столкнулись. Никто не благодарен ворпаню – и сейчас, и тогда, и неважно в каком обличье – в итальянском костюме или в чекистской форме. Тех осудили, и этих осудят.
Что с ним? Щапов дышал тяжело (Генриху показалось, что при каждом шумном выдохе старик выпускал из ноздрей синие струйки). Экс-мэр словно с огромным усилием выговаривал свои мысли – результат горьких раздумий за десятилетия здешней ссылки. Что должен был чувствовать этот умный, сильный, властный человек, видя происходящее и не имея возможности исправить – лишь постараться облегчить положение для Утылвы. Для Щапова нынешний шанс – практически последний. У ворпаней так зачастую обрывается (помните, у кого еще?).
Старый ворпань объяснял молодому. И не стал умалчивать ни о чем.
На данном этапе вы прилагаете немало усилий и добиваетесь результата. Вам удается. Пока. И по цене претензий не предъявляют. Пока.
Почему – пока? То есть, я понимаю, что в мире нестабильно, но вы, кажется, вкладываете иной смысл?
Для ворпаней существует только «пока». Для тех, кто действует – роет и роет, не останавливаясь, не считаясь ни с чем и ни с кем – в сугубо конкретных, сиюминутных рамках. В рамках норы. Сильная сторона ворпаней - они подчиняют и даже ломают рамки. Например, выполнить пятилетку в три года! Или – дать стране угля! Вот еще – применить высшую меру социальной защиты.
К кому применить? Ко мне? По какому праву? И чего это? Расстрелять? Владимир Игнатьевич, мы ведь душевно разговаривали…
Глупые сантименты. Для ворпаней все очень конкретно, цинично и обоснованно. Есть цель – надо ее достигнуть. Как вы сейчас достигаете. Пока… Уж какие ворпани были у прошлого режима! И была великая идея, убежденность, напор... Все слилось в дырку… Те проиграли – и вы проиграете. Ворпани всегда проигрывают, очутившись на вершине своего могущества. Крайности не существуют долго... И потом, условия, в которых вы упорно роете… Сопротивление окружающих пород – психологии, менталитета нашего общества, представлений о добре и зле. Извечное желание достичь идеала – когда все довольны и счастливы. Мы в России хотим жить как в сказке – в справедливом, бесконфликтном и милосердном мире. Однако нельзя беззаботно наслаждаться счастьем, зная его истинную цену… Маятник обязательно качнется в другую крайность. Поменяются местами ворпани и корыльбуны. Большинство людей находится между ними. Надеюсь, у вас нет иллюзий, куда это большинство склоняется? Кому люди симпатизируют?
Что же делать? Просветите, если такой умный. И не запачкавшийся, - куснул Генрих.
Ну, своему предназначению изменять нельзя. Надо делать, что должен. Ворпани никогда не сомневаются – они идут до конца. И когда исчезает нужда, от них избавляются. Не благодарят. Меня же не благодарили – и тех, кто был в Афганистане, исполнял интернациональный долг.
Этого Гранита вроде расстреляли?
Генрих Прович, мы давно ушли от тех перегибов. Не волнуйтесь.
Его хоть реабилитировали, как других жертв сталинских репрессий?
Гранит – не жертва!
Вот разве утешение… И ничего исправить нельзя? Повернуть ваше дивье зеркало под иным углом?
Или даже вверх ногами?.. Не стоит исправлять. Я тоже, если бы довелось вернуться назад, не стал бы. Каждый человек рождается тем, кем… рождается. И у каждого своя судьба – свой дивор.
Сказочку вы рассказали… Хотите сказать, что мой удел – темная нора? Все люди как люди, а я, видите ли…
Да. А вы вот такой. И сейчас вы нужны именно таким. Соответствуете времени.
Почему я должен соответствовать? Кожилиться, чтобы в итоге проиграть? Тем более знать об этом заранее? Что не просто проиграл, а закономерно… Почему я не могу быть счастлив? Примитивно счастлив. Как все нормальные люди…
Большинство так рассуждает. Или даже не рассуждает, а живет, не задумываясь. Но это не ваш удел. Зачем человеку даются силы, способности, убежденность в своей правоте. Страсть, решимость… Не только хотеть, но и мочь… Хотя имеется у нас в Утылве пример совершенно иного рода. Удивительный пример. Покойная учительница - дочь Гранита. Я узнал про Лидию Грицановну поздно, когда все в ее жизни уже было решено. И общаться нам не приходилось – я на должности начальника, а она – в школе работала. Вот с завучем и членом бюро горкома Агнией Николаевной Кулыйкиной мы тесно сотрудничали. А Лидия Грицановна не претендовала никогда на внимание к своей персоне... Сейчас думаю – жаль. Жаль, что не приходилось. Наслушался про нее уже после… Такая добрая старушка была. Одуванчик. Улыбчивая – морщинки бежали от глаз. И глаза – как вишенки. Волосы седые. На голове платочек. Внешне податливая, ласковая. Зато внутри… Внутри она была чистым ворпанем. Как ее отец. Жизнь прожила без жалоб, с таким свирепым смирением. Мимо очень многих вещей прошла, не польстившись. Даже мимо счастья… Сила воли огромная. Она – боец. И жила – как всю жизнь войну вела… Рыла, рыла и победила – добралась до Виждая. Вот так! Наша баба Лида…
Та самая тетушка или бабушка Макса? Интересно… Мне еще надо с братом повидаться, – вспомнив, Генрих вздохнул.
Опять – и уже в который раз – вспомнили про бабу Лиду. Спрашивается, какое отношение к нынешним событиям имеет простая учительница? Да, умерла она! умерла. Нет ее больше… Не скрипят старые половые доски под ногами хозяйки в квартире на втором этаже по адресу Коммунальная, 6. И Кефирчик – белый бабушкин кот – исчез куда-то (может, что насовсем). В передней комнате поселились кортубинские родственники (надо ж! родня объявилась – не когда нужно было). Но в спальню никто не заходит, не прикасается к кровати под голубым покрывалом, точно боясь потревожить покойницу. Комнатный воздух пахнет пылью и горечью. Если подвинуть створки трюмо, отражение в зеркале исказится (это потому, что заляпанное – не дивье). Бегает паук по паутине, свитой в углу. Извиваются трещины в серой штукатурке на потолке – и в душах героев нашей истории. Больно-о? Конечно, легче и проще забыть – забить и вернуться к нормальной жизни. Для начала форточку в бабылидином окне захлопнуть плотнее, чтобы не дребезжала по нервам и не стучала – куда? хотя бы по вашим головам! на сердце, наверное, не стоит рассчитывать…
И вот теперь, словно выбрав момент – когда в комнате произнесли имя покойной учительницы - слегка порозовел краешек темно-синего окна. Снаружи обозначился рассвет. Пусть это была пока лишь тонкая полоска в глубокой тьме – даже не первый высверк в дивьем зеркале – трудно разглядеть, но можно предвосхитить. Угли пылавшего спора успокаивались, отдавая свой жар, тлели все тише. Генрих ощущал, как возбуждение покидает его. Минувшие день и ночь (далеко не мирные) пережиты без нервных приступов – дурноты и удушья. И без таблеток, ранее спасавших его. То есть, он может владеть собой – это обнадеживает, радует. Все складывается неплохо.
Как быстро летит время, - удовлетворенно констатировал Щапов. –Всю ночь проговорили… Извините, если наговорил лишнего, Генрих Прович… Вы когда в Кортубин?
Гоните? М-м… Еще неясно… И неясно, где сейчас Дэн… Мне бы надо Макса отыскать. Может, и он собрался восвояси. Не бросать же брата здесь – ворпанями на растерзание. У него тут жена, дети. Все к вашей бабушке приехали… О! легок на помине…
За дверью раздался громкий бодрый голос, уже точно предвещавший утро. Ура!
*****
О! я не опоздал? – бабылидин племянник шагнул в комнату, хлопая галошами. Бодрый, веселый, румяный, трезвый. Все у него зажило – царапины от кошачьих когтей на спине, тревога и недовольство на душе. В голове царила ясность необыкновенная (самое что ни на есть обманчивое ощущение). Максим по-кошачьи жмурился на брата.
Гера, мне только что передали, что ты в Утылве… Чесслово, я не виноват… Мобутя не разбудил, не то я бы немедля… Уф-ф, быстро бежал… Так от ворпаней бегают… Позволь, ты в каком виде?! Что за наряд оборванца? голым торсом наружу? Нет, ты в хорошей форме – вон кубики, и мышцы бугрятся… А этот пиджак – ты в нем валялся? Вот на этом диване? Гм, тоже синий… Тут сплошь синие диваны?
Сам-то в галошах! – огрызнулся Генрих, не обидевшись однако. - Не важно. Привет, Макс. Нашел свою бабушку? Выяснил про дедушку? Все в порядке? Теперь тебя изберут? В губернаторы метишь или куда повыше?
Ага, изберут… Быстрее нос порежут… К сожалению опоздал. Не на выборы, которые осенью. Да мне, собственно, наср… на выборы и на Леньку Чигирова (прохиндей еще тот!)… Баба Лида умерла. Похоронили накануне моего приезда. На кладбище я не сходил, могилку не проведал. Закрутился, виноват… И спина у меня болела…
Умерла? Еще до твоего приезда? Что же ты делал все эти дни, Макс?
Ты не поверишь, когда расскажу. А я столько расскажу. Чистую правду!
Верю. Могу и сам рассказать, - покивал Сатаров.
Подожди. Дай сначала мне. И не россказни, а серьезно. Все очень серьезно, Генрих. Жаль, что я опоздал. Хотел помочь этим людям убедить тебя… Я знаю, что ты ничего не делаешь, не подумав и тысячу раз не просчитав. И твои экономисты в Стальинвесте уже накатали аналитические записки с колонками цифр. Что рационально, а что лишь выброс денег на ветер. Без чего нельзя обойтись, и что само загнется. Но не спеши… Конечно, кризис. Конечно ситуация на комбинате зависит… И на злые козни ворпаней можно спихнуть на худой конец… Существуют тысячи причин и железобетонных оснований… Гер, ну, когда ты стал таким? когда мы все стали? Деньги! Все решают проклятые деньги!
Деньги важны – деньги нужны.
Мерилом в жизни служат.
Но не наполнят они сны
И не согреют душу.
Максим с подъемом продекламировал неизвестно чьи стихи (то есть, как это неизвестно чьи? автору Озему обидно!) и посмотрел на брата, желая прояснить, какой эффект произвел. Ведь готовился заранее. Ну, не очень, чтобы... Генрих хмыкнул.
А ты как думал? От проклятых денег никто еще не отказывался – и тылки тоже… Что? Стихи? Ты цитируешь стихи, Макс? С чего вдруг в тебе взыграла поэтическая струнка? Может, ты и сказки читаешь? Влюбился? в тыловку? Не отнекивайся. Я насквозь тебя вижу. И у меня…
Неправда! Было лишь раз… (ох, Максим, у Таи тоже было один раз, но лучше тебе не знать).
Не бойся, брат. Не донесу… Говоришь, не наполнят сны? Я в Утылве сна лишился! Сегодняшней ночью точно… Ты-то продрыхся и пошел… сюда пришел… Бодрый и веселый. Лыбишься! А я тут чуть на стенку не полез.
На какую стенку? Ты чего? – Максим не понял и одновременно только теперь начал понимать, какое впечатление получалось у тылков от него самого. Непонимание – корень многих бед. Народ здесь, в общем-то, нормальный. А теперь уже и он… гм… нормален, как все. Говорят же, «и тебя вылечат…».
На заводскую стенку. Что завод ограждает... или огораживает. Хорошо, хоть не на башню… - Генрих нес совершенную ахинею.
Максим сделал нарочито доброжелательное лицо. Еще мелькнула мысль – для наибольшего понимания отзеркалить – выпятить губу. Но поостерегся.
Я что-то пропустил? Задремал буквально на часок. Если бы ты видел Мобутин матрас – без клопов, но из него даже не вата торчит…
Я такое видел! Ты меня не поразишь. Кстати, это я тебя позднее поражу...
Гера, позднее. Все позже – после. Сейчас надо решить важный вопрос. Послушай, так ли уж окончательно Стальинвест намерен закрыть ТыМЗ? Так ли уж это принципиально? Заводик маленький. Ведь это не энергозатратное металлургическое производство – сумасшедшие ресурсы не сосет. Они сами себя обрабатывают. Звезд с неба не хватают. Вообще, какие звезды? Ножницы… Оставь Утылву в покое! И еще – ну, помоги… - Максим силился быть максимально убедительным.
А Утылва оставит в покое?.. Не распинайся, Макс. Тылки уже все себе вытребовали - остригнули. Мы пришли к соглашению. Подтвердите, Владимир Игнатьевич!
Э… д-да… - Щапов переключился на сразу – предыдущий разговор на эмоциях утомил его. - Уверяю, наш завод будет надежным партнером. Все заказы комбината – качественно и в срок… Надеемся, наши ножницы будут востребованы… И еще надеемся…
Все, все! Кроме того, что сказал, я больше ничего не обещал, - Генрих замахал руками.
И за это спасибо… Тогда позвольте откланяться… Доброй ночи. Или доброго утра! – Щапов с чувством исполненного долга удалился.
Глядя ему вслед, Сатаров отметил про себя, что Щаповская прямая спина в строгом костюме вдруг по-стариковски изменилась – не сгорбилась, но как бы закаменела, потеряла ловкую гибкость. Это было видно, но чего видеть нельзя – лицо Владимира Игнатьевича осталось по-прежнему лицом первого секретаря Тылвинского горкома КПСС. Круглый честный взгляд. Нос приподнят над верхней губой. Чисто выбритые, упругие щеки и подбородок. Старомодная прическа – знак солидности. Ровный пробор не разъехался, на висках аккуратные баки. Точно на фотопортретах членов Политбюро – небожителей советской эпохи. Несгибаемый (теперь и буквально физически) коммунист Щапов, безусловно, достоин уважения. И он еще поработает на пользу Утылве. Старый бык борозды не испортит. Но его время завершилось – теперь окончательно. Прошлое не изменить. Не ухудшить и не улучшить. И что толку говорить теперь о чьих-то заслугах (или чьей-то вине). Следуя опять же логике Щапова, одни ворпани теперь сменятся другими. Как говорится, пост сдал – пост принял! Сатаров булькнул непонятным смешком.
Два брата выжидательно посмотрели друг на друга - как они оба изменились. Максим ощущал некое неудобство – ну, разочарованием это нельзя назвать, однако... Он готовился к серьезному разговору, хотя и приврал Генриху, что не знал о его приезде. Но благородная цель оправдывает средства. Легко быть благородным за чужой счет: помоги Утылве! а как помочь? за счет чего и кого? Последняя циничная мысль - безусловно, от ворпаня (или его потомка).
До такой степени Максим не желал вникать. Он честно готовился к встрече! С утра не дал денег другу Кильке сбегать в киоск за водкой.
Не время пить! Потребуется ясная голова.
Для чего потребуется? – поинтересовался Килька.
Для чего-нибудь. Харе похмеляться. Мы же не опойки.
Килька – товарищ понятливый и дружелюбный. Он с Максимом не спорил. Даже будучи пьяным, никогда не был злым. Иначе столько лет не продержался бы в браке с Людмилой. Да и то, пить он начал не сразу. Ведь любил жену, и детей зачинал по любви. Все было когда-то… Милая простушка Людочка не сразу – как по волшебству – превратилась в сварливую, громогласную, настырную Людку. Жизнь заставила. Сейчас в доме Кулыйкиных голос жены перекрывает все и всех – даже свекровь Агния приумолкла. Супруга занята планами по замужеству старшей дочери Тамары, на Кильку рукой махнула. И он вылетел из дома и очутился в Мобутином бараке. Жалкая участь представителя уважаемого в городе семейства – некогда заместителя начальника техотдела ТыМЗ Кирилла Яковлевича Кулыйкина. А для Максима он стал приятным, остроумным собеседником – можно сказать, другом. Да друг, друг! Говорили они долго, изливали душу. В общем, Генрих прав – Максим неплохо провел время в Утылве, его новые мысли выкристаллизовались. И к брату олигарху он пришел с твердым намерением. Сочинил и прорепетировал речь. Надел Дюшин свитер, умылся водой из колонки. Эх, не брит, зубы не чистил, лишь прополоскал рот – и так сойдет. Все должно идти по плану, Максим должен внести свой вклад в спасение Утылвы. На том и сказочке хороший конец – и итог пребывания здесь бабылидиного племянника. Да, еще на могилку бабушки надо заглянуть, но и напоследок успеется.
Все хорошо и правильно – а значит, вышло по-другому. Решимости Максима (убедить брата-олигарха, объяснить, надавить) не потребовалось. Пропал втуне боевой настрой. Это как ломиться в открытую дверь. Ты только приготовился толкнуть, как вдруг дверь распахивается, и ты вываливаешься (или вваливаешься - куда?). Однако это лучше, чем совершать акробатический прыжок через бетонный постамент колодца. Речь Максим не произнес, аргументы не разложил по полочкам. Свою правоту не доказал. Высокие моральные качества (заботу о местных жителях, о родине своих предков) не проявил. Аплодисменты не снискал. Как-то все скомкано получилось.
Похоже, для Утылвы апокалипсис отодвинулся. Чему я, признаться, искренне рад, - подытожил раскаявшийся бабылидин племянник.
Рано радуешься. Апокалипсис – он для всех. Не спрятаться в Пятигорье. Не выйдет благоденствовать на одном, отдельно взятом заводике.
Гера, вот тебе это нравится, да? Обязательно подлить яду, отравить любую надежду. Показать, что выход – это не выход, а тупик… Я, конечно, понимаю, что идеалисты на твоем месте не уцелеют… Ты сильно переменился с молодости…
Ну, если вспоминать, каким дураками мы были… Ворпанем я стал, ворпанем!.. Ах, я стал другим? Да неужели? И ты отдалился, брат. Эти годы мы жили по отдельности. Ты почти не вспоминал о нашей дружбе…
Нелегко дружить с олигархом… - Максим выпалил, что наболело. - Прости, но твоя хроническая занятость и еще холодность, отстраненность... Ты обрел привычку смотреть на всех нас, как на мелкую рыбешку… Особенно ты отдалился после смерти Прова Провича – когда стал хозяином комбината. Олигархом... Гер, ты себя со стороны видел? Как разговариваешь, как отворачиваешься, губу свою выпячиваешь…
Чего вы привязались к моей губе? Дело ведь не в губе! И не в спине. Не в третьем глазе. Ты мог просто прийти и поговорить по-человечески. Спросить, что волнует...
О чем?
Вот именно. О чем. Извини, Макс, но твоя политическая карьера... Как бы выразиться мягче… Я бы понял, вступи ты в Единую Россию, через это пойдя на серьезную должность – на реальное дело. Нормальный план карьеры. Мы бы поддержали тебя. Но ты связался с Правым Блоком. У твоих новых соратников – ловкача Чигирова и других - нет планов, кроме как протиснуться в областной парламент и сидеть там – получать дивиденды, места кормления. Может, потом будут планы – аппетит приходит во время еды, а кушать они хотят… Кстати, Чигиров ко мне уже сунулся – предупредить насчет родственничка. Я не принял, но он изустно передал про твоих бабушку и дедушку… Родителей не выбирают… В твоем же выборе Правого Блока, Макс, что-то детское, обиженное. Словно ты хочешь доказать. Что? Кому? Ты спросил меня, я спрашиваю тебя…
Я обижен. Правда, - Максим дернул плечом. - Ты взлетел слишком высоко. На вершину пирамиды. На вершину Марая. Уже не простой смертный – не ровня нам… И вспоминать, как мы в детстве играли в Коммуздяках, как рвали голыми руками соседскую крапиву...
Не преувеличивай. Не голыми руками. Юлия и мой отец – нисколько не садисты…
Но все равно было больно. А теперь смешно. Будто я в упрек тебе это вспомнил… Ты помог мне тогда залезть в чужой двор и сорвать тот красный цветок, чтобы подарить Тае… Ты всегда мне помогал, я же не отрицаю…
Представь, и мне нужна помощь. Тоже и твоя. Да, Максик, да! Сейчас нужна. Я же не вездесущий Энгру. Мне нужны люди, которым я доверяю. Цена вопроса слишком высока – и не только в деньгах. Момент критический.
Это я, что ли? Чудеса! Ты просишь у меня помощи? ТЫ, Гера? Да чем я могу… Смешно даже!
О! как легко ты пытаешься соскочить. Не выйдет. Насадили тебя!.. Макс, надо отвечать за свои слова. Ты к чему призывал вот только что? Стихи читал! На чувства напирал. Дескать, помоги Утылве… Занял высокоморальную позицию – хорошо тебе? Типа я в танке, а ты (я, то есть) - олигарх, эксплуататор, ворпань рыжий! Башню не свернуло? у танка?
Я не говорил ниче подобного! Не хотел обидеть…
При чем здесь обиды? Ворпани не обижаются – они роют и роют… Но вернемся к тебе. Ты полагаешь, что столь проникновенное выступление, призывы – это все ни к чему не обязывает? Именно тебя не обязывает?… Максик, зайчик – или как вы тут говорите, ворпань… Очень даже обязывает.
Чем я тебе обязан? Когда задолжал? – Максим раздул нерезаные ноздри.
Но Генрих ответил, словно щелкнул по носу.
Когда впрягся за местный заводишко. За ножницы эти чертовы – кривошипные! Не одно доброе дело не остается безнаказанным. Гляжу – хорошо ты здесь расположился! на синих диванах. Выглядишь посвежевшим. Помимо того, что бабушкиным наследством завладел, полный расслабон себе устроил. Спишь, ешь, пьешь, рыбачишь, друзей заводишь и по женской части того… не упускаешь. Курорт! А я забыл, когда отпуск брал… И какой толк в деньгах, дворцах, яхтах, шубах? Когда даже Варвара от меня ушла – предпочла другого. Начальника коммерческого отдела ТыМЗ! Конечно, он молодой, а главное, свободный – завод-то стоит, вся коммерция с ножницами накрылась… Проблемы, проблемы наваливаются! Я сюда приехал – буквально вырвался на один денек. Неотложных дел – куча! А тут ты блаженствуешь! Безделье затягивает…
Я не бездельничал, а думал. Много думал. Голова распухла!
О чем? Макс, соблазнительно думать о вселенских проблемах – ну, или хотя бы о мировых. Нашего мира – не сказочного. Разум взлетает на недосягаемую высоту. На крыльях корыльбуна… Но понимаешь ли, пока ты наслаждаешься мечтами, реальность подпирает. Вон даже хваленую Утылву так подперло! Кто будет решать?
Кто?
И это спрашивает потомок самых настоящих ворпаней! Кто же, если не ты? Пришел черед задать себе вопрос. Ты неплохо провел все это время. Разъезжал по заграницам, участвовал в каких-то симпозиумах, конференциях, экспертных группах. Но научной работой не занимался. Твоя кандидатская посвящена технологии прокатки рельсов из непрерывнолитой заготовки. Задачу ты тогда решил практически – внедрил на комбинате. Очень многообещающее начало. Марат Григорьевич гордился тобой. На эту же тему ты еще потом публиковался в наших и иностранных журналах. Задел-то был хороший.
Ты осведомлен…
Положение обязывает. Никогда не знаешь, откуда и что прилетит. Камень или корыльбун. Лучше быть готовым ко всему.
К чему ты готовишься?
Все серьезно. Всех подпирает. Вопрос модернизации на комбинате не просто созрел – он перезрел. Если ты не забыл, братик, этим занимался еще Марат Григорьевич. В конце восьмидесятых к работе по техническому перевооружению нескольких подразделений комбината привлекли КорИС. Документы наверняка сохранились в институтских архивах. Намечался масштабный государственный проект. Потом его похе…ли в силу объективных обстоятельств. Кто уже в девяностые годы думал? Выживали, как могли. А теперь, чтобы выжить, нам требуется больше! Мы заримся на большее. Увеличение производства стали почти в три раза. И это будет новый сортамент – востребованные на мировом рынке марки. Новое оборудование будем закупать в Германии, Бельгии, Японии. Затрат на сотни миллионов долларов! Работы – поле непаханое. И откладывать нельзя. Нам нужны специалисты уже на начальной стадии – вникать в контракты – во все тонкости. Логистические, финансовые, юридические вопросы – к другим специалистам. Вопросы по оборудованию, технологии – к КорИСу. Техзадания, оценка подрядчиков – по своей специфике, естественно... Да знаю я, что раньше в СССР – при централизованном управлении – задействовали бы отраслевые институты. Но что есть… Хорошо бы закрепить за иностранными подрядчиками долю ответственности за ихнее оборудование… Мы подключили КорИС, как и в прошлый раз – при твоем отце. Ты присутствовал на совещаниях – до своего увлечения политикой и Правым Блоком. А вот старички из команды Марата Григорьевича весьма заинтересованы. В Стальконе обсудили первоочередные цели - электросталеплавильное и листопрокатное производства. Выезжать будем на них. На самый современный мировой уровень. Опять же прежняя идея перестроить стан под выпуск рельсов большей длины – до сотни метров. То ж развитие твоей диссертации! Спрос на длинномеры со стороны РЖД имеется, и все заказы пока уходят за рубеж. Ничего, поборемся. Попутно придется разбираться с инфраструктурой цехов - с крановым хозяйством, гидравликой. Газоочистка – больная тема давно. Ты же специалист – тебе и карты в руки!
Ты предлагаешь…
Я предлагаю тебе возглавить работу по проекту. Кто же еще, если не ты? Институт стали – это, считай, ваше семейное дело. Мемориальная доска с именем твоего деда прибита на входе в КорИС. Твой отец – директор института в самый его успешный период – в восьмидесятые годы, лауреат Государственной премии СССР. Институт всегда был неразрывно связан с комбинатом. Кому, кроме тебя, реализовывать наш план? Чужому дяде?
Но риски… Заманчиво, черт… Так прямо в лоб… Ты уже решил, меня не спросив?
Теперь спрашиваю. И ты не можешь отказаться! Говорил ведь тут, что Утылве должны предоставить шанс. Так вот, ты тоже должен!
Мысли в голове Максима закружились бешеным вихрем. Тон у Генриха безапелляционный.
Короче, жду тебя в Стальконе сразу после возвращения. И не надо записываться на прием. Приходи не с пустыми руками. Для начала подними документы – чертежи, расчеты – в архиве института. По намеченной колее идти легче.
…Ф-фух! И этот разговор закончился. Все посетители ушли удовлетворенными. Генрих остался один в номере. Последнее утро в нашей истории приближалось. Первые лучи солнца по касательной чиркали оконные стекла, но пробиваясь через синий туман, обретали причудливые оттенки – не красные, а фиолетовые. Весьма причудливо. Что-то происходило снаружи, но Сатаров пока не обращал внимания – был занят собой.
Генрих вдруг ощутил уверенность, что его здешние зло приключения – нет, не то чтобы подошли к концу, но стали укладываться – опять-так не в удобное или хотя бы приемлемое, но в некое удобоваримое русло. Откуда-то взялся даже прилив сил. Грудь распирало редкостное удовлетворение – первое за все время пребывания в Утылве. И весьма редкое за долгие годы нахождения на вершине пирамиды Стальинвеста. Поездка, сопровождавшаяся странностями и нелепостями, начала приносить свои плоды. Генрих демонстрировал откровенные повадки. Все не то – и не так плохо, как кажется. И тылки перед уходом смотрели на него уже другими глазами, что тоже радовало – хватит ему картофелины, плевки и царапины собирать. Вообще, чувства Генриха – не простого смертного, а как ни крути, олигарха – сложно объяснить. Но главное – что и как мы чувствуем. Надо себе доверять!
Сатаров выдвинул нижнюю губу и, заметив это за собой, улыбнулся. Удивительная ночь. Он чувствовал, что не забудет эту поездку никогда. Жизнь перевернулась. Или это Генрих перевернулся в нелепом лягушачьем прыжке: и-э-эх! Перепрыгнул прошлое. Легкость необыкновенная.
Чем же занялся господин Сатаров – могущественный олигарх, владелец крупнейшей металлургической компании России? Ни за что не поверите. Он вытащил телефон и стал рыться в списке личных (не деловых) контактов – выискивал нужных людей и названивал им. И Генриха ничуть не смущало, что еще ночь, и абоненты спят.
Полина Васильевна! Это я… Ну, я – ваш племянник Генрих… Сколько времени? Да что вы говорите… Понятно, у вас в Москве… Ночь, говорите?.. Тетя Поля, как можно в такую ночь спать?.. Давненько мы не общались по-родственному, как в ранешние времена… Все дела, дела. И я в Москву летаю по делам только… Как Света? Видитесь с ней?.. Тетя Поля, если Свете что-то нужно… А вам ничего не нужно? правда?.. Все было по-другому, когда мама была жива… Тетя Поля, я чего звоню. Сообщить хочу. Близким родственникам… Я жениться хочу… Нет, не шутка… Вы же знаете, мы со Светой давно… Нет, я не старею и из ума еще не выжил… Нет, я очень рад… Она удивительная!.. Да не спрашивал я ее биографию и сколько ей лет. Младше Светы не на много… Нет, службу безопасности привлекать не стану. Здесь такой начальник – Поворотов… Фамилия моей невесты не Поворотова! Тетя Поля, вы плохо слышите?.. Она работает в гостинице… А если даже и горничная, то что? Глупый снобизм… Мы, Сатаровы, тоже не из графьев – из смердов… Тетя Поля, поздравьте меня. Я очень, очень счастлив!.. Ладно, теперь вам известно…
Юлия! Юлия, вы меня слышите?.. Придвиньте телефон ближе к уху… Нет, звоню не в перерыве между совещаниями. Сейчас же ночь… Не спится?.. И здесь удивительно красиво – как в сказке… Я не в Кортубине. В Утылве… Ах, вы знаете?.. Куда и Макс… Все в порядке, Юлия. В лучшем порядке! Я женюсь! Представляете?... Может, я и слетел с катушек… Ах, говорите, давно пора?.. Почему не спрашиваете, кто моя невеста?.. Потому что неважно? То есть, как это неважно? Я же ваш внук!.. Потому, что я слушаю только себя? Ну, я такой… Да, я люблю… Да, как папа маму… Не простудитесь, Юлия. По утрам свежо…
Генрих продолжил обзвон по списку. Вспоминал свою родню (она многочисленная, состоящая из кортубинских старожилов) – даже тех, с кем давно не виделся. К наступлению следующего утра весть о женитьбе олигарха разлетелась по областному центру. Губернатор, которому доложили, выразил недовольство.
Чем Сатаров там занимается? Я его просил… Понадеялся… На носу выборы. И если Единая Россия не наберет большинства голосов, придется привлекать этих наглецов из Правого Блока – не коммунистов же… Да полно, правда ли это?
Правда. Лишь одно смущало – Генрих уверенно сообщал о своей женитьбе, а невеста ни о чем не ведала. Сказочно. Как всегда бывает в Пятигорье. Все укладывается в удобоваримое русло. В русло подземной реки, что несет свои воды от Негоди к Виждаю.
Душевные телефонные разговоры Сатарова прервал звонок – заиграла неожиданно серебристая трель.
Алло!.. Слушаю, слушаю… Кто? Варвара?!.. Очень хорошо, что связалась… Ты где?.. Я где? Да в гостинице… Тут номер на втором этаже… Но я тебя не выгонял!.. И халат свой можешь взять… Понимаю твои проблемы. Иметь дела с тылками… Ты что, жалуешься?.. А вот у меня, наоборот, все отлично… Спина не болит… Нет здесь никакого кота. Не подозревал, что ты кошатница… Закрыть завод всегда успеем. Пусть попробуют… Это смотря как посмотреть… Варвара, не убеждай меня. Я решил… Пусть глупо, но не жалею… И ни о чем не пожалею никогда!.. Кстати, я женюсь… Нет, не на статуе с тупой головой барашка (барана?). Нелепая фантазия… Это уже чересчур… Короче, Варвара, я женюсь, а ты уволена. Вопрос решен… А ты у себя спроси. Что ты творила с начальником коммерческого отдела ТыМЗ?.. Не ревную я!.. Еще раз извини, но такова жизнь. Всех благ!.. Что значит, мы еще встретимся?.. Утро как утро… Что должно произойти?
******
Много раз и во множестве ситуаций люди говорят друг другу слова – Извини, но такова жизнь. Только при чем здесь извинения? Ах, вы намереваетесь сделать человеку больно и заранее снимаете с себя вину. Это не вы – это жизнь… Обидно и больно. Обычно в такой ситуации женщина плачет, а мужчина добавляет – Извини, дорогая, но я выбрал другую… Или наоборот – женщина говорит, а мужчина не плачет, но все остальное то же самое. О-о! больно-то как… Целый мир наполняется болью. И в насыщенном синем воздухе звенят серебряные колокольчики. Это не смех (как на днях в известном дворе на Коммунальной), но всхлипы, не меньше мелодичные. Звон ровно нарастает, поднимается до самой серебряной ноты и превращается в обиженный плач. В предутренний час на листьях на одеревеневших стеблях волчавника сверкают крупные капли росы – как слезы. Варвара плачет безутешно (некому ее утешить – все бросили, предали, в том числе братья Клобы). Она действительно страдает в эти последние, темные и тяжкие часы перед рассветом. Из прекрасных синих глаз льются слезы – не сладкие как вода в Кляне, но честные – оскобленные, щиплющие веки и скулы. Продолжают звенеть колокольчики, сердце надрывается от обиды. На несправедливость обидится любое живое существо - даже с синим дивором. Определилась пятая страдалица из нашего списка. Тылки слышат ее серебристый плач. Если заткнуть уши – прозвучит внутри. Утылва замирает в тревоге – чем это грозит? Что, если ведьма захочет отомстить?.. Конечно, захочет! Пролив немало слез и настрадавшись, Варвара вытирает глаза и решает действовать. И до главного действа – до утра – ей еще надо кое-что успеть.
Не расхолаживаются и другие участники событий.
Лариса Имбрякина – таинственная красавица, о которой скоро (да прям с утра) заговорит весь Кортубин (по крайней мере, его верхушка) как о царской олигарховой невесте – отработала сначала свою смену (12 часов – это с 8.00 до 20.00), а затем вынуждена была остаться в гостинице еще на несколько часов. Хозяева Мары – бессовестные эксплуататоры. Поскольку гостинца изначально числилась заводской, теперь ее собственником являлся тот же Стальинвест - то есть в конце управленческой цепочки стоял олигарх Сатаров. Совести у вас нет, Генрих Прович!
Такая переработка вполне объяснима. Ларисину напарницу – Людку Кулыйкину – властный шеф СБ ТыМЗ Поворотов, озлившись, уволил. Сама Лариса должна благодарить, что ее не тронули, а в качестве поощрения предоставили возможность еще смену отвести на ресепшене. Да какую смену! Уголовник на грузовике чуть не переехал важного гостя. У Ларисы внутри все оборвалось, когда ей рассказали, а уж когда услышала жалобный стон Генриха... Эта стройная светловолосая женщина отличалась кротким и пугливым нравом. Окажись на ее месте младшая сестра – бедовая Ирэн – другое дело.
Именно сестра очень беспокоила Ларису. Она пробовала отпроситься у Поворотова – душа болела за то, что происходило дома. И как назло (Лариса никому и никогда не причиняла зла – на нее даже первая жена В. Имбрякина Дюша зла не держала), столько переживаний на работе! Замучаешься перечислять. Что случилось с господином Сатаровым по дороге в Утылву – утопление и покушение, брать во внимание не будем – это же не в Маре случилось, и гостиничный персонал ответственности не несет. Однако непосредственно в Ларисину смену воцарился бедлам. Мало того, что олигарх приехал уже в скверном расположении духа и устроил выволочку Поворотову при первой же встрече – этого мало! Следующий номер отколола Тамара – самая старшая и самая рассудочная из сестер Кулыйкиных. Точнее, в странном оцепенении (траванувшись синей ядкой) Тамара позволила проделать скандальный номер с собой. Машутка не при чем – или всегда при всем - всегда такая дурная. Из-за Машутки пострадали сразу несколько человек. Опозорилась Тамара из-за своих розовых трусиков (трусики красивы, и бедра, на которые надеты, великолепны). Пострадал Машуткин кавалер – его Поворотов оттаскал за синюю челку и еще больно коленом отмутузил. За что? Вано в Утылве – чужак, и никому не успел стать врагом (в эпизоде с флагом участвовал, но не он, а уголовник, обездвижил на грузовике одного из братьев Клобов, вдобавок ворпань именно на Вано не злился, а приветствовал почти дружески, просто имя перепутал – ну, Вано и Грицко практически одинаково звучит). А так – да, бабылидин внук молод, честен, отзывчив (раньше волонтерил – животным помогал, в областном хосписе работал, с алкоголизацией народа боролся). Прям корыльбун с синей челкой. Он и о бабе Лиде позаботился бы, но опоздал. А Машутка парня сбила с панталыку, чуть под вторую статью не подвела – похищение человека (человек этот – сестра Тамара, не просившая ее похищать!). Ведь на младшем Елгокове еще сожженный киоск висит. После драки с Поворотовым Иван остался без челки – повыдирали ему волосы, но в пылу сражения даже не заметили. Зато Лариса все это наблюдала и переволновалась. Нет, ну нормально, да?!..
Пострадала также мать сестер Кулыйкиных – после того, что дочки натворили в гостинице. Людмила тоже в списке пяти тылвинских страдалиц. Хотя автору кажется, что не нужно особо тревожиться за Людку. От нее не так легко избавиться – не так легко ее послать или уволить. И потом, у Людки нарисовались сразу два беспроигрышных варианта. Первый – синица в руках. Второй – журавль в небе. Неплохо стать тещей мэра Утылвы С.Н. Колесникова или стать – ну, не тещей, поскольку Сатаров навряд ли женился бы – но матерью подруги олигарха. В первом случае попробуй Людку уволь, а во втором – да плевать на увольнение! Ух, Людка хлопнула бы дверью! Затребовала бы себе не официальный статус, но все мыслимые и немыслимые блага – особняки, драгоценности, шубы с полушубками и пр. Разгулялась бы в Кортубинском королевстве. Но с олигархом не вышло – может, к лучшему. Сережка тоже хороший вариант – мужем будет хорошим, и Тамарочка его любит. А еще Людка не знала (как она могла чего-то в Утылве не знать?!), что вариант с олигархом никуда не делся. Не сам олигарх, так его молодой наследник положил глаз на одну из ее дочерей – на среднюю. Вот этого никто не ожидал – чтобы скромница Олеся… Наверное, Сатаровы нехило так на скромниц западают. Повезло Людке с двумя дочерями – с умницей и красавицей Тамарой и с хромоножкой Олесей. С Машуткой очень скоро повезет Утылве - что у Кулыйкиных есть такая дивья девочка. И Ларисе можно не волноваться за напарницу. Извернется Людка-то и еще к выгоде своей обернет. А у Ларисы уже никаких сил нет. И ноющей занозой в голове засела мысль об Ирэн. А между тем, работу никто не отменял!
Позаботившись об истерзанном олигархе (совершенно бескорыстно и искренне), Лариса покинула гостиничный номер, где немедленно началось совещание, судьбоносное для Утылвы. Совещались Г.П. Сатаров, В.И. Щапов, Б.С. Васыр и Ю.Д. Анютин. Опять четверка образовалась. Лариса на ресепшене была как на иголках – прислушивалась, переживала: ну, как случится скандал, грохот, драка – калечество или даже убийство? Поведение Поворотова – его напряженная поза перед закрытой дверью – только подчеркивали важность и значимость текущего момента. Все зависело, до чего договорятся сейчас. Естественно, коренная тыловка Лариса желала, чтобы закончилось хорошо – и для местных, и для бедного господина Сатарова (чтобы больше не страдал). Ведь Генрих стонал так жалобно и спрашивал, что со спиной. На его спине нет ни ран, ни царапин, но синяки стали вылезать в месте ушиба. Доброе Ларисино сердце переполнялось сочувствием не к могущественному олигарху, а к измученному, растерянному человеку – жертве киллера с пистолетом на грузовике. И он не уволил Ларису из-за ее оплошности – это когда выпить кофе не удалось. Вежливый, приятный мужчина - не напился как Витька Пятнашков или как раньше напивался Вениамин Имбрякин. И не как дубина Поворотов!
От всех чувств и переживаний Ларису после полуночи аж потряхивало. Она чрезвычайно устала – и физически, и эмоционально. В гостинице она работала, а не наслаждалась комфортом и прочими благами официального гостя. Не обладая наглостью Поворотова, томатный суп с моцареллой, кабачковые оладьи не ела, коньяк и водку не пила. Целый день (и последующую ночь) было дел по горло. Женщина лишь единожды улучила минутку – в закутке у ресепшена поклевала сухие бутерброды, заварила из пакетика дешевый жидкий чай. Скудный прием пищи за следующие часы не оставил никаких воспоминаний. Ненадолго (пока Генрих огребал неприятности на проходной ТыМЗ) подремала на жестком стуле.
Вроде все закончилось тихо – а значит, мирно. Не укокошили друг друга. И милицию вызывать не потребовалось. Огромное облегчение. Васыр с Анютиным вышли после совещания с повеселевшими лицами. Щапов остался – очевидно, у него с олигархом началась неофициальная часть. Поворотов протопал прямо в бар и там звенел бокалами и бутылками, собираясь накатить. До какой степени? Если проявит усердие, то и до полной отключки. Запасы спиртного в баре внушительны. Старожилка Мары Людмила Кулыйкина посвятила Ларису в привычки шефа СБ ТыМЗ. Напившись, он не бегал и не буянил. С определенной по счету порции (лошадиной дозы) эта двухметровая башня сдавалась на милость водке, коньяку, метаксе и т.д. Одурманенное тело бессильно оседало в кресле. Можно кричать, трясти, взять – даже не палку, а здоровое полено – и огреть по затылку. Поворотов не пошевелится. Проведет в прострации отведенный срок, как решит организм, и не меньше - даже если древние рыбы с железными плавниками уплывут, и пятигорский мир лишится своего сказочного основания. Поворотову без разницы. Отлежится и встанет.
Бурные события нынешней ночью для участников и для Утылвы в целом оборачивались неплохо. Парадокс. Или закон сказки – в сказке обязателен хороший конец. Наша история вышла на финишную прямую (где только финиш?).
Лариса почувствовала, что с нее хватит. Больше не могла ждать. Уже к финалу диспута о судьбах мира и Утылвы – убедившись, что все в порядке (спорщики целы и невредимы) – женщина решилась на рискованный шаг: оставить свой пост и наведаться домой. Лично проверить, что там тоже спокойно, и бегом назад. Она прикинула, что это займет часа два (с запасом). Поворотов сопел в кресле – его ничего не интересовало. Приезжий олигарх любезничал с коммунистом Щаповым (подобралась парочка! хорошо, хоть не дерутся, а культурно разговаривают), после наверняка завалится спать до утра. Даже у олигарха есть предел его человеческих (или же нет) возможностей – предел есть по-любому. Значит, очерченный временной промежуток свободен.
Лариса не стала переодеваться – поверх коричневого халатика набросила голубую ветровку, растряхнула по плечам пшеничные пряди, подхватила сумочку и сбежала через черный ход. Зеваки дежурили с фасада гостиницы – рядом с клумбой с поникшими красными и белыми тюльпанчиками. Ларисина предосторожность была вознаграждена – женщине удалось ускользнуть незамеченной. Дорогой очень торопилась. Особенная уличная синева не привлекла ее внимания. Сама Лариса с голубыми глазами и в голубой ветровке тоже не контрастировала с общим синим фоном. Магия коварной ядки постепенно усыпила бдительность Утылвы. Только Ларисин острый носик поморщился – синие цветы пахли сегодня особенно сильно. На своем пути (до панельной пятиэтажки на улице Коммунальной, 8А) женщина не пересекла бабылидин двор, но пробежала совсем близко – под стеной Мобутиного барака. Никого не видела, но все же удивилась. Дело в том, что в связи с тяжелым экономическим положением и мировым кризисом, не один месяц (и не полгода) по ночам Утылва погружалась в синюю тьму. Фонари зажигались в нескольких местах: у гостиницы, мэрии и заводоуправления – там нужнее. Кашкукские переулки освещались электричеством от окон жилых домов – тьма частично рассеивалась, но всего не разобрать. А тут из-за барачной стены струилось серебристое свечение. Его источник находился в бабылидином дворе (или поблизости) – и непонятно, что это было. Фокус какой-то. У Ларисы нет времени удивляться – она просто пробежала мимо. Забравшись по ступенькам на второй этаж, дрожащими пальцами воткнула ключ в скважину замка Нифонтовской квартиры – повозилась, прежде чем открыть. Наконец, распахнула дверь. Прямо с порога закричала.
Ирэн!.. Ирэн, это я! Пришла ненадолго с работы… Ирэн, у меня мало времени…
В ответ тишина. У Ларисы дыхание перехватило (как у Тамары Кулыйкиной, когда та стояла перед пустой мэрией и с ума сходила от беспокойства за Сереженьку). Ларисины мысли закружились вихрем. Сестра не могла никуда уйти – не в том состоянии, в котором оставалась в квартире – в полной апатии. И так Ирэн чувствовала себя уже несколько дней. Последний эмоциональный всплеск случился (и утомил ее) накануне бабылидиных поминок – тогда Ирэн в ярости кричала и бушевала на балконе и закидала картошкой местного бизнесмена Федора Цукова. Жених выискался! После такой эскапады силы истощились
Воображение Ларисы рисовало страшные картины – вплоть до того, что ворпани утащили Ирэн по приказу Варвары. Ведь сестра во всеуслышанье сказала, что влюбленный в ведьму Лешка – дурак и идиот клинический. И вот, пожалуйста! поплатилась… В синей ночи за балконным стеклом шевельнулось светло-голубое пятно – это топик, обтягивающий бюст Ирэн.
Вот ты где! – Лариса облегченно перевела дух. – Чего там рассматриваешь? Ночь ведь… В Утылве сейчас сумасшествие происходит!.. Я за тебя боялась.
Глупости! Нечего за меня бояться. И пожалуйста, не тарахти… Экая ты встрепанная. Глаза круглые... Примчалась как на пожар…
Лариса немало изумилась. Ирэн, действительно, не выглядела несчастной, то есть не входила в список пяти страдающих женщин Утылвы. Помните, кто там? Дюша (Г.В. Авдонина), Таисья Елгокова, Людмила и Тамара Кулыйкины. Логично, что пятой должна быть Ирэн. Но она абсолютно не страдала! И вид у нее лучше, чем у измученной старшей сестры после суток дежурства в гостинице. А значит, пятое место (даже не призовое) досталось Варваре.
Электрический свет падал из комнаты. Ирэн стояла на балконе, опираясь на перила, и прохладный ветерок обвевал ее. Свежая как утренний цветок – как красный тюльпан. Еще до утра – до появления Ларисы - успела встать с кровати. Умылась, причесалась (не сооружала на голове сложные локоны «под барашка). Напялила на себя выстиранную одежду - модную короткую красную юбку и тесную маечку. Фигура у Ирэн уже не девичья – цветущая, женская. Загорелая бархатистая кожа на плечах, руках, на бедрах без единой клеточки целлюлита. Макияж не понадобился, потому что яркие природные краски вернулись и волшебно засияли на лице. Сегодня Ирэн особенно красива – ее не портили толстоватый нос и глубокая носогубная складка, маленькие глаза и подчеркивающие это тяжелые веки. Снова заискрилось ее живое, насмешливое обаяние. Лицо как удивительное зеркало, отражавшее ее чувства, которые протекали волнами и выплескивались на всех и на каждого. Редко кто избегнул власти ее чар (из тех, на кого она эти чары обращала). Мужчины пасовали. Не дивья девочка (и совсем не девочка), но тоже в своем роде. Артистичная, увлекающаяся натура. Еще присущи взбалмошность и даже бесцеремонность. Ирэн могла быть всякой. Счет ее победам над мужчинами обширный. Первые детсадовские симпатии, затем в школе она вскружила голову старшекласснику – отличнику, сынку завуча А.Н. Кулыйкиной. Килька и наградил Ирину колоритным прозвищем Ирэн. Недавний дружок – бабылидин племянник Максим Елгоков. Но все это проходило (и уносилось) бурной волной – смывалось с сердца красавицы. Ирэн замуж не собиралась. Видно, не встретился еще тот безумец (или счастливец), что захватил бы власть над ее сердцем – обыкновенно она наслаждалась властью сама. Ах, эта волшебная власть! И выходит, Варвара - не единственная ее носительница в Пятигорье. Встречались и другие (опять другие – есть, кого предпочесть) – они не обязательно синеглазые и с синим дивором. Например, Дюша сумела притянуть Сыродя (к добру или же нет). Ирэн тоже опасная соперница, хотя прямого столкновения не произошло. Тем не менее, она была зла на Варвару, что закрутила с Лешкой, но когда племянник переключился на юную кортубинку Владу (выбрал другую), успокоилась. Даже утомилась. За взлетом неизбежно падение. Ирэн подпрыгивала на кочках своего темперамента вверх-вниз. Так жить – так растрачивать себя – нельзя без последствий. Были периоды, когда она лежала пластом, не ела, не пила. Но отлежавшись, как кошка снова вскакивала на свои лапы и отправлялась гулять – в Утылве и, вообще, везде. Лариса, конечно, знала, про ее вольные повадки, но всякий раз ужасно боялась, когда Ирэн становилась безучастной, теряла интерес к жизни, превращалась в красивую статую – в бесчувственного истукана. Лариса всегда боялась за всех членов семейства Нифонтовых.
Слышишь? – внезапно Ирэн встрепенулась. – Звук…
Что? Ах, нет ничего… Это у меня в голове как молоточками. Боязно…
Не только у тебя. У всех в головах. Везде звенит… Чую – ох, чую - не к добру… Готовится что-то. Нос даю на отрассечение! В воздухе синь какая-то кислая. На языке щиплет… Ловко ведьма строит козни. Скоро синий туман нас проглотит. И с концами… Скоро нам всем конец!
Ужас! Ирэн, как ты можешь так говорить! – Ларисиной впечатлительности достаточно малейшего толчка. - Если она нас слышит? Мысли потаенные читает? И твои…
Очень может быть. Ведьма проклятая! Всюду проникла, просочилась в щелки… Тьфу! Кислятина… Лар, не реви. Пойди, съешь сладкую конфетку. Сразу повеселеешь.
У нас в Утылве веселья хватает! Началось с Виктора Мироновича - начальника коммерческого отдела (даже не подумаешь на него – приличного человека). И дальше… Сегодня (или уже вчера?) приехал хозяин Стальинвеста – и здесь тоже хозяин – а они с ним… они его… Бедный, лежит сейчас в гостинице. И он ведь тоже человек.
А ты? А мы все?.. Олигарх приехал не помочь тылкам, а чтобы окончательно изничтожить. С ведьмой согласно действует. Предлагаешь, пожалеть его?
Ты уж сказанула! Есть серьезные люди, чтобы вопросы решать. Про Утылву. Власти на то есть. В гостинице совещание состоялось. Владимир Игнатьевич – умный человек. Еще Борис Сергеевич. Все нормально будет.
Что-то мне подсказывает – одними умными разговорами не ограничится. Было бы слишком просто. Ведьма устроит тарарам. Как простая бабенка взбесится и попрет напролом, потому что сладкие кислые чары израсходовала, свиты своей лишилась. И дивор потеряла. Сразу все – пшик и нету… Хорошо, что Лешка сейчас со своей девочкой – подальше, подальше надо держаться. Безопасней…
А что если она снова к нему подкатит? директорша. Охмурит, заколдует, уведет… О-ё-о-о, Ира-а-а… - от рыданий Ларисин ротик покривился.
Не боись. У Лешки такая девочка – не отдаст. Нипочем не уступит. Попался наш умник-то. И поделом ему!
А если…
Заладила! Ну, если… Справимся! Следить будем. Второй раз я уже не лоханусь. Свиданий под балконом не допущу – и нигде более… Скоро все решится… Скоро увидим – да мы, собственно, видим. Вон там!
Прищуренный взгляд Ирэн направлен на одно место, в котором посреди синей тьмы сконцентрировалось наибольшее серебристое свечение. Это был бабылидин двор – что же еще?
Давайте и мы посмотрим туда и подивимся, почему нам раньше в голову не пришло. Что? Вообще, все происходящее кажется хаотичным, мелким, бессмысленным – на общем полотне узлы и нитки торчат, и нет узора. Ну, нет здесь грандиозных событий! или… Или так на первый взгляд, и сказочное действо всегда придерживалось собственной логики и последовательности. Катился клубочек в сказке. Безусловно, первый узелок в течении тылвинских событий закручен по адресу улица Коммунальная, 6. Прочие узелки раскинулись по Пятигорью. Второй скреплен стежками в гостинице Мара, третий вылез с изнанки - утонул в Негоди (в источнике и озерце с коричневой водой на въезде в город). Четвертый узелок небрежно болтался на башне при заводской котельной, пятый опутал мэрию (которая словно вымерла), шестой разорвался со скандалом в конференц-зале в управе ТыМЗ. Седьмой узелок скромно таился на хуторе Чагино (и как бы ничего на себя не тянул). Восьмой узел с длиннющей петлей – аж до Кортубина и комбината. Еще узелочек завязывался сейчас (или, наоборот, развязывался) на балконе панельной пятиэтажке, где стояли и болтали сестры Нифонтовы. Сколько таких узелков! … дцатые по счету уцепились за четыре вершины – Казятау, Кашиху, Шайтанку, Пятибок-гору. Самый последний – на Марае – уже готовился, свивался. Картина постоянно менялась. Серебряные звоночки звенели все громче, предостерегали. Ирэн проницательна – чуйка ее не подводила никогда. Ой, что предстоит… Начнем с первого узелка (дома бабы Лиды) – вернемся туда - и, авось, доберемся до последнего – по стежкам, которые уже проложены.
*******
Финальные тылвинские события затягивались в узел в бабылидином дворе по улице Коммунальной. С чего все началось и, описав замысловатые пятигорские обстоятельства, к тому же пришло… Говорилось, лети, синий лепесток, через запад на восток… лишь коснешься ты земли…
После того, как Дюша перетащила к себе на первый этаж кортубинскую гостью (беременную жену племянника), убедив, что вдвоем веселей будет, квартира наверху пустовала. Но не долго. Уже на следующий день – вообще-то, ближе к ночи - раздался топот на лестнице в подъезде. Леся Кулыйкина – девушка скромная, неприметная, что казалось, ей не суждено сыграть никакой роли в нашей истории (ну, разве можно так ошибаться?!) – с новым приятелем Дэном Сатаровым забежала туда. Не спрашивайте, кто им открыл (покойница или кто еще) – автор честно не знает (авторской фантазии не хватает).
Девушка вихрем пролетела от порога и спряталась за синий диван, и сидела там, на полу, неудобно поджав коленки. Пребывала в ужасном состоянии. Одна ее рука безотчетно бродила, шарила кругом – утирала слезы, поправляла волосы, крутила пуговки на лифе платья, царапала кожу, расчесывая – ни на минуту не успокаивалась. Другая рука словно застыла – словно перестала быть живым, теплым Лесиным продолжением - чужеродный протез, имитирующий кисть, запястье. Это пряталось в складках подола – среди желтых горошин и зеленых стручков на синей клетке. Пальцы мертвой хваткой сжимали бумажный пакетик с дивором, из-за которого если не началось, то подстегнулось синее светопреставление в Пятигорье. Услыхав серебристый звон снаружи – сигнал, что Варвара рядом – Леся напряглась точно испуганный зверек – белый котенок. Ее губы с трудом прошептали.
Это она… - и свободная рука тыкала в сторону окна. – Варвара…
Дэн Сатаров, находившийся тут же, беспрерывно мерял комнату шагами, пытаясь унять страшное напряжение в членах, привести в порядок мысли. Его лицо сморщилось, спряталось под маской татарчонка - глаза запали глубоко и сузились, через посеревшую кожу проступили кости черепа. Юноша шагал туда-обратно - из одного угла с паутиной в противоположный угол с трещиной. Кусал ногти. Часто заглядывал за диван – убедиться, что Леся еще там – не растворилась в синем тумане. Не делал попыток вытащить девушку, только успокоительно говорил, но успокоиться не удавалось – ни Лесе, ни ему. На виске бешено пульсировала синяя венка. И Дэн снова и снова повторял свой маршрут. Старые половицы скрипели – аккомпанировали уличным серебряным колокольчикам. И Лесины всхлипывания не прекращались.
Между тем, в комнате неотвратимо светлело – колдовское сияние падало от окна, производя драматический эффект – проникая и разоблачая – сбрасывая наружные покровы и добираясь до сути. Вот серебристое пятно добралось и поместилось на голубом покрывале бабылидиной кровати (как отворилась дверь в спальню покойницы?). Некое подобие всегда окутывает и защищает нашу жизнь (секреты, желания, страхи, ошибки – нашу приватность). Ведьминым напором внешняя оболочка сброшена. Во всей красе выступили подробности убогого быта, ветхости и запустения. Прижизненное равнодушие хозяйки. Голые доски на полу (без ковров и дорожек), суровая побелка на стенах, трещины в штукатурке, витки электропроводов на гвоздях, разбитая форточка. И да! еще паук с паутиной под потолком. Никаких примет домашнего уюта. Советский сервант с платяным шкафом, такого же возраста трюмо и, разумеется, пружинный диван под синей обивкой – все из прошлого века. Пожалуйста, заходи (дверь сама откроется), смотри, ройся везде, бери, что хошь. Жилище покойника больше не содержит секретов. Вещи без хозяина – хлам (пусть даже очень дорогой). Не осталось ничего. В Утылве никогда не жила учительница русского языка и литературы Л.Г. Чиросвий. Не было бабы Лиды.
Спасительная тень уцелела лишь в одном месте – за диваном, где пряталась Леся. Дэн посмотрел сначала туда – встретился с огромными испуганными глазами девушки, затем повернулся к источнику света за окном. Но зеленая синяя ветка ирги загораживала вид с улицы. Какой вид там? Да стоит ли внимания? Дорога и кусты, на которые когда-то очень давно спланировал бабылидин племянник, выпав из этого же окна (пролом до сих пор заметен). За ними поле, где мальчишки играли в футбол (пинали черепа, найденные на месте древнего кладбища). Еще на поле располагались танцплощадка и аллея с памятником героям космоса (тремя ракетами на верхушках трех столбов). С космической эрой Утылва распрощалась. С покойной учительницей тоже. Покров иллюзий сброшен с многих вещей. Но что-то же должно остаться? чтобы снова начинать. Ах, да, не тронуто голубое покрывало на кровати в бабушкиной спальне. Еще из окна виднелась школа – последняя советская постройка в городе (однако советских учителей в школе уже нет – Л.Г. Чиросвий умерла, А.Н. Кулыйкина на пенсии).
Чего туда смотреть, Дэн? Не сможешь увидеть так далеко (в прошлое?).
Источник серебристого света находился на пустой дороге (в Утылве получается местами вымирать – как, например, мэрия вымерла недавно). И по той дороге по закону синего колдовства не проедет сейчас ни одна машина (неприхотливая буханка, роскошный седан ЗИМ, грузовик и пр.). Лишь маячила одинокая фигура. Дэн сощурился. Странный эффект. Свечение будто из-за спины идет и падает прямо в глаза юноши. Серебристая завеса, а за ней словно тень – ничего не различить – колдовство! И вот там, в тени кто-то (или что-то)... Дэн смотрел прилежно, и, наконец, прорисовался силуэт: будто бы человек стоит – женщина – широкое одеяние, платок повязан, и сгорбилась она по-старушечьи. Старуха и есть! Стало еще более зловеще…
Как так? Дэн Сатаров - молодой человек, столичный житель (не чета диким тылкам), получающий высшее образование, и мало того – наследник олигарха, активный потребитель благ современной цивилизации – успокаивал себя.
Всему имеется разумное объяснение. Этого просто не может быть. Иллюзия – серебристый свет… Фантом…
А в глубине – в темных тайниках души - таился детский страх, вера в чудо. И еще состояние нервной приподнятости, кружение мыслей и чувств. В сказке возможно все. Старуха в платке вполне окажется ведьмой. Бледная девушка - эфемерным созданием из холодных блесток. Скорее она фантом, потому что не бывает (по крайней мере, прежде не встречались Дэну) – такие красивые девушки, королевишны. И в романтическом – в новом голубом свете представало свидание в полуразрушенной хижине козопасов. Наивысший восторг - спасти девушку от местных бесов – ворпаней. Ради этого можно перевернуть мир – с ног на голову и обратно. Тем более, с колдовской штукой – синим дивором. Велик соблазн сделать что-нибудь эдакое… Раздумывание прервал шум. Стукнула квартирная дверь – та самая, деревянная, коричневая. Дэн вздрогнул – ну, хоть не взвился как от удара сказочной плети ворпаней.
Кто там? Кто бы мог прийти в таких невероятных обстоятельствах? В необычную ночь в это необычное место мог прийти только необычный человек. Кстати, уже будет второй. Первый – или первая, замеченная Дэном – стоит сейчас под окном в полном одиночестве на пустынной дороге. В платке и ситцевом затрапезе – женщина? или… или ведьма!..
Дэна разодрали два жгучих интереса (тащили в противоположные стороны) – рассмотреть ведьму подробно и еще узнать, кто пришел. Но действие в непосредственной близости – в квартире – пересилило. Юноша, поколебавшись, оторвался от окна.
Из коридора показалась Дюша. На ней надет шикарный шелковый халат – до полу, темно-синий, поблескивающий люрексом, перепоясанный поясом с кистями - ничем не хуже Варвариного (а может, Варварин и был?). Не королевишна – королева! мать Сыродиевского наследника. Вплыла горделиво, словно пава, и рост нисколько не принижал. Она могла приходить в любое время - баба Лида просила ее последить за жилищем, чтобы все досталось младшей внучке Машутке. Вот Дюша и бдела. Начала прямо с порога – громко и требовательно.
Так. Молодые люди, позвольте нарушить ваше уединение. Что вы тут делаете?
Молодые люди безмолвствовали. Леся не собиралась вылезать из своего убежища – из-за дивана. Дэн замер, смотря во все глаза – в два изумленных глаза. Дюша не унималась.
...на лестнице грохочут. Время за полночь! Сколько можно! Каждый раз рвутся в квартиру… Знаю вас! Первым племянник приехал. За каким, простите, лешим ворпанем явился? Да он про Гранита лишь здесь услыхал!.. Потом семейство его пожаловало – жена с детьми. Потом они отношения выясняли, ругались… Меня, конечно, упреждали, что тишины ждать не стоит, но к такому бедламу я морально не готова.
Упершись руками в круглые синие бока, Дюша провозгласила с упреком.
Посовеститесь! Баба Лида умерла. Чего здесь ищете? – не дождавшись ответа (что на это можно ответить?) перешла к конкретным вопросам. – Леся, мама знает, где ты? И с кем? Если ей позвонить?
Из-за дивана донеслись нежные звуки – то ли всхлипывания, то ли икота. Вразумительную реакцию Леся не способна выдать – врать, изворачиваться, просить или даже обвинять. Оценив ее состояние, Дюша переключилась на другой объект – мужского рода, в штанах.
Ты откуда взялся?
Я… я из Кортубина – Дэн отрапортовал - буквально, откуда взялся.
Чегой-то валит и валит вас из Кортубина. Сыплетесь ворохом. Все в Утылву! Бедные мы, бедные!.. Сегодня, например, олигарх пожаловал – наиглавнейший в холдинге. Медом здесь намазано?
Я с отцом приехал. Отец на ваш завод по делам, а я с ним… Мой отец – Генрих Сатаров, - рассказал юноша без утайки. – А я – Дэн. Дэнденис…
Вона как… - протянула Дюша. - Стало быть, сынок… Ну, Леська, ты даешь! Нашим девкам нос утерла – как срезала. Молодец! Так его! Быстрей хомутай и в дырку толкай. Пока жеребчик не взбрыкнул.
А?.. - Дэн обалдел, и даже гордость в нем не протестовала.- Пожалуйста, помогите нам…
Помочь? Вот повадились же на этом диване непотребством заниматься... Чем вам помочь, голубки? Подушки принести, белье постелить? Чего изволите, господин товарищ барин? Фу, с языка сорвалось… Вы, наверное, еще и проголодались?
Да… спасибо… немного…
Немного? Издеваетесь?! Кормить не буду!.. Вообще, смелые какие! Где же вы головенки свои от страха потеряли? Леська! ты там есть под диваном-то? Ау! – в ответ прозвучал всхлип.
Мы… э… из хижины.
Бесхитростные слова Дэна подхлестнули Дюшино возмущение.
??.. Чтобы эдак выражаться! Пусть в Кашкуке не дворцы – не хоромы олигархов. Обычные дома. Так-то проживаем, и над нами не каплет… И про хижины загнул ты.
Честно. Мы с Каши или Кашки. Гора длинная, с перемычкой…
С какой перемычкой? Каша у тебя в мозгах!.. С Кашихи, что ли? Куда вас занесло…
Случайно. Нельзя было предугадать… Сначала мы хотели переночевать в хижине на горе. В спартанских условиях. Ничего там нет. Лишь целлофан от съеденных сосисок и надкусанный пряник – твердый как камень. Ну, не есть же это. Не согреться. Даже если напялить костюм Зорро... У вас странный Зорро – в его черные тряпки мне два – нет, три раза – обернуться можно…
Ну, вот и обернулся бы до Кортубина. Сразу туда! Нашим бы дурехам головы не морочил. Кто ж в хижине сейчас ночует! Не каменный век…
Да не в хижине! Не ночевали мы там… Вдруг все поднялось, загудело и ударило! Бамс! хижина задрожала… Мириады синих цветов распустились в степи… Так-то еле спаслись. Прибежали в бабушкин дом, а вы нас встретили…
Бежали? С горы? Ты, милок, не спортсмен, случайно? Не этот… стайер? Из одной команды с внуком деда Цыбина – с Юликом? Наверх – на башню, то есть - он лезть не может, но бегает быстро… Когда ноги работают, а не голова…
Вы не поняли. Мы не забирались наверх – мы спускались с горы.
Ну, извиняйте бабку старую… Не со зла я…
Вы не старая. Здесь все не так. И там за окном тоже не старуха…
Кто? Там? Что? – Дюша выглянула наружу, опершись на подоконник. Низкий рост вынудил ее приподняться на носочки. – Ах, ты… Приперлась ведьма!.. Не иначе за надобностью какой…
Это я могу ответить, - доложил Дэн. – Предполагаю, пришла за дивором. Не совсем понятно, что за штука. Синяя, маленькая, к ладони прилипает и светится… Леся говорила, что это дивор. Принадлежит какой-то Варваре – ужасной женщине. Украден у нее. Но мы не крали! Нашли в хижине – в вещах Зорро.
Ну, Петька – ну, шельмец… Где же теперь Варварин дивор? Сгинул с концом? И ладненько... Вы… вы притащили его в Утылву? Сюда?!.. Хотя куда его девать-то…
Послушайте, пожалуйста, - взмолился Дэн. - Мы не виноваты, а нам угрожают… Глупости, конечно… Но боязно, сознаюсь…
А че хотели? Стащили ценную вещь. Хозяйка за ней пришла... Да, ребятки, подмога вам срочно потребуется. Не станет Варвара смотреть и улыбаться – тем более, ее улыбка на Лешку уже не действует… За диваном-то долго не высидите… Вот что надо! Ищите! Зовите всех!
Кого звать? И как? Люди, помогите - в окошко покричать? Там же ведьма… по вашим словам…
Олух! Кричи – не кричи… Телефон есть? Или на горе потерял? Черт с вами (ой, ой, ведьма)! не к добру будет сказано… Я сама позвоню.
Кому? – неясная надежда родилась у Дэна.
Кому ж еще… Опять вашим. Лешке, Петьке и другим. Надо звать всех! Самых отчаянных в Утылве. Непуганых идиотов, одним словом.
Дюша сильней оперлась о подоконник – почти легла на него, уцепилась за ветхую раму, дернула – проверила, все ли закрыто. Форточка (пусть и разбитая) плотно сидела в раме.
Для ведьмы это смех, а не преграда. Интересно, чего она ждет – чего хочет… Если бы вы ей были нужны – скушала бы и не подавилась… Ох, детишки, я догадываюсь. Здесь же только окна двух квартир – бабы Лиды и… Ой, а у меня там гостья. Тоже из Кортубина… Ой, она же ничего не знает… Побегу я. А вы сидите тихо, как барсуки. Не высовывайтесь!
Разумеется, никто Дюшиных советов не послушался.
В квартире Авдониных – этажом ниже - Таисью Елгокову тоже привлек удивительный природный феномен серебристого цвета. Но женский взор обмануть труднее. Старуха? Слишком театрально. Так не поймешь – девушка, женщина или бабушка. В старомодном одеянии. Широкая голубая кофта старинного кроя с плотным воротом, рукавами, присборенными по краю, с деревянными резными пуговицами. Понявистая юбка. Что называется, ситцевый затрапез. Тело скрыто, кроме ступней и запястий. Платок повязан почти на глаза – лишь нос виднеется. Волосы под платком – непонятно, седые или нет. Только обувь выбивалась из традиционного ансамбля. Грубые рабочие ботинки. Толстая черная кожа устойчива к проколам и порезам, истиранию, ударам. Металлический подносок над пальцами, устойчивая рифленая подошва. Как-то не вяжется с обликом ветхозаветной бабки.
В общем, странно все. Стоя перед окном, Тая ощутила неудобство. Сколько можно пялиться! Надо как-то вежливо эту старушку то ли позвать… то ли послать. Не до утра же ей караул нести (и кого караулить-то?)… Молодая женщина отвергала дурной деревенский страх – все эти пятигорские сказки. Она распахнула окно.
Бабушка, вы чего здесь делаете? Домой идите. Ночь сейчас… Где ваш дом помните?
Старуха не уходила. Держала голову низко – нарочно горбилась. И устать – отдавить ноги - она не могла – как бы покачивалась на волнах синего тумана, очертания фигуры растворялись в нем. Чудесато! У кортубинки родилось подозрение: что если старуха, выглядевшая призрачно, была призраком по правде? Почему бы и нет? Место странное, подозрительное. Ведь Тая сейчас проживала в доме покойницы – какой-то бабушки или тетки, недавно умершей. Однако в мистику впадать не хотелось. Дюшино гостеприимство влияло благотворно.
Старуха молчала, словно не слышала вопроса – молча покачивалась – глухая или безумная?
Вам кто нужен? Ждете кого-нибудь? Ну, не меня же… Я позову хозяйку – вы ее, наверное…
Странное начало разговора. Старуха на дороге, и женщина в окне на первом этаже. Очевидно, в Утылве подобный способ общения распространен повсеместно. Вспомнить Лешу Нифонтова у себя в квартире и его синеглазую пассию под балконом. Или здесь же, в бабылидином доме, Максим с Ирэн наверху, а Дюша внизу – и Людка Кулыйкина на улице. Все перекликаются. Но сейчас внизу не любовница племянника, а законная супруга. Поэтому голос показался Дэну знакомым (естественно, он знал тетю Таю). Дальше только слушал, не вмешивался. Но смысла ему не разобрать. Вот вы что поймете?
На улице старуха, наконец, соизволила разомкнуть уста. Красивый звонкий голос.
Стой! Не ходи никуда и не зови никого. Убежала твоя хозяйка-то. До всего есть дело. Агитировать ополчение молодых идиотов. Дурость неизлечимая! Подумала бы своей башкой, на чьей стороне ей надо быть. На стороне своего отпрыска. Правильно? Мать за ребенка порвет. Правильно?
Дюша скоро вернется и тогда… - опасливо молвила Тая, начав сожалеть о своей инициативе. Мало ли кто разгуливает по деревне – всех окликать?
Ну, скоро – так скоро. А мы тут свои дела успеем сделать. Побеседуем.
Какие дела?
Наши общие. Считаешь, у нас не может быть никаких дел? Ошибаешься.
Я вас вижу в первый раз. И общих дел не помню. Продолжать беспредметный разговор считаю излишним… Кто вам нужен? – Тая старалась сохранить спокойствие. – Говорите прямо, без этих ваших намеков…
Ты!! – незамедлительный прямой ответ.
Я? Но какое отношение… - Тая почувствовала противный кислый привкус во рту - сейчас затошнит. - Я абсолютно не при чем. Моя семья сюда попала случайно… Оказалась вовлечена в события против воли…
Нет ничего случайного на свете, - бесцеремонно прервала Варвара (это была она).
Действительно так. Мы никогда раньше в Утылву не приезжали. Даже не подозревали о существовании вашего городишки. И не страдали от этого!
Опять неправда. Может, ты и не знала… Про нас посторонние мало знают – на отшибе мы. Но вот мужик твой не посторонний. Очень даже не посторонний! И очень удивительно, что внук Гранита не желал знать… что на деда ему плевать – то ли жил, то ли не; жил… Вот каков сыночка! или нет – внучок… Отдохнула природа-то на обоих – ну, на одном точно. От могучего корня хилый росток.
Вы оскорбляете моего мужа? Как смеете?!
Не оскорбление - правда. Чистая, незамутненная. Племянник про тетку не вспоминал – и брат про сестру тоже. А самого Гранита родня твоего мужа вычеркнула из памяти, из сердца… На могилке завалящий памятник не поставили – столбик или звезду с лучами… Да и где тот памятник, где могилка… Словно не было Гранита никогда. Неблагодарные!
Вы про кого говорите? – Тая заморгала, силясь понять.
Ни про кого… Удобно это – делать честный вид, закрывать глаза, затыкать уши… Слишком хорошо, удобно вы жили! Расплачиваться пора.
Нелепость. Я вас вижу впервые. И надеюсь больше не увидеть! Но вот ваши нелепые обвинения… Позвольте спросить, обвинения в чем?
В том, что совести у вас нет. И уже давно… Это давняя история…
Давняя? Только поминки на девятый день были. То есть, совсем недавно… Послушайте, нам жаль бабушку – жаль, что так получилось…Максим ходил на поминки…
Не ближайшая родня поминки справляла. Не вы, а Кулыйкины… Говоришь, поприсутствовал твой муж там? соблюл приличия-то? повздыхал? Да Утылва сожрала бы, не приди он. И то не сам вспомнил – дед Мобутя погнал… А ты прийти не соизволила! барыня кортубинская. Ух, эдаким барыням Гранит спуску не давал – в лагере у него работали как простые. На одной гордячке он даже женился – зря… Социально чуждые элементы – своим дедам чужие.
Я не знаю эту бары… ой, бабушку!
Не ори! Если ты думаешь, что можно вот так – считать, что ничего не было… Высоко по скобам забраться, тылков презирать… Может, ты принцесса или королевишна, или даже императрица? Такая святая, да? И про непорочное зачатие – это про тебя?
Не ваше собачье дело! – Тая начала задыхаться. – Чего привязались? Вам лечиться надо!
Это ты осмелела! При живом-то муже! Теперь жены совершенно свободно позволяют… А Гранит не стал бы терпеть. Любовничка твоего за работу на французскую разведку шлепнул бы запросто!
Почему на французскую?
Ну, ведь Леон – французское имя? Или английское? Хорошо, тогда на английскую разведку! Результат один. Высшая мера социальной защиты. А ты как хотела? Защита идеалов семьи, общества. Против безответственных аморальных поступков. Нагулянного ребятенка в детдом. Дети за отцов не отвечают. Тетку спроси. Хотя нет – умерла тетка-то…
Тая ощутила свою беспомощность – полную беззащитность. Ее как прилюдно раздели. Тайна оказалась известна. Кто разболтал? Неужели хозяйка? Дюша способна на такую подлость? У Таи заломило виски. Она сжала лицо ладонями – больше не от боли, а от желания прикрыться, спрятаться. Варвара продолжила в издевательском тоне.
Побелела ты, матушка. Беречься надо. В твоем положении – сама знаешь, в каком… Вот она - буржуазная мораль! Во всей красе - то бишь, в непотребстве! С жиру бесишься! Чего тебе не хватало? Чего вам всем не хватает? Ведь Гранит себя не щадил, чтобы вы – будущие поколения – жили счастливо, жили правильно. А вы… э-эх… Хвост тебе прищемить не мешало бы – рыбий, русалочий или еще какой. Загордилась слишком. Да и глупа ты, пусть вид умный. Не дотумкала, что лучше от мужа рожать. По примеру дуры Калинки – матки вашей тетки - просто так дала… Ладно, не трясись, а то чего у тебя в животе растрясешь. Ты мне не нужна. Зато сынок твой…
С-с… су… вы с-сумасшедшая? – ярость моментально высушила Таисины слезы. – Иначе не назовешь. Бред полный! Сначала муж, потом сын… Вы уж определитесь.
Счас определюсь. Так определюсь – мало не покажется! Вам, непрошенным гостям – кортубинским заср… засланцам!..
С вас – ну, чесслово – ржу я:
Понаехали буржуи!
Если заявляешь, что в Утылве вы чужаки, и ничто вас тут не держит… Прекрасно! Убирайтесь поскорее – вот прямо сейчас. Чтоб до утра духа вашего не было! Катитесь, Елгоковы! Дочку и, главное, сына с собой забирай. Если не желаешь, чтобы с парнем несчастье случилось. Девчонка может с башни свалиться – и во второй раз уже ей не повезет. Сынок в столбики играется, забывая, что спички детям не игрушка! Ну, киоск - это пустяки – маленький столбик… Сама не стой столбом – думай и решай. Давай! Скоро рассветет и начнется…
Произнося свою угрозу, Варвара вскинула голову – платок упал, иссиня-черные волосы рассыпались по плечам. Никакой (тем более, модной, ассиметричной) прически. Разной длины пряди перепутались. Настоящие ведьмины лохмы. Бледность на коже, и даже какая-то зловеще-синяя тьма сгустилась в глубоких глазницах – глаз не видно, лишь изредка резал голубой высверк – как сияние острейшего лезвия.
Я вспомнила! – ахнула Тая. – Вот теперь вспомнила, где вас видела. В Стальинвесте. На новогоднем корпоративе. Вы из компании брата мужа? Генриха Провича? Тогда весь менеджмент присутствовал. И там были вы. Я не ошибаюсь. Ваши глаза, волосы… На вас было роскошное синее платье. С открытыми плечами и пышной юбкой из тюля. И много-много кристаллов... Вы танцевали с Генрихом… И еще у вас на корсаже приколота брошь – большая, круглая, с затейливым орнаментом. Оригинальная вещь.
Была! Была пока эти… эти… наглые тылки не обворовали меня! Молодые обормоты! Теперь они заплатят… Я им покажу! насажу! Потому что все мои несчастья начались с той кражи. Был бы у меня ди… Неважно. Никто бы не посмел! даже олигарх ваш. Не променял бы меня на другую бабу.
Сочувствую, - пролепетала Тая, не зная, что сказать. Тривиальная ситуация. Много раз и во множестве вариантов повторяется. Просто и ясно - Варваре предпочли другую.
Она сочувствует! Как бы сочувствие не потребовалось тебе! Чего смотришь? Не догоняешь? Так я разжую. Ты себе хахаля нашла – француза там, или англичанина... Племянник тоже найдет. Мужики завсегда это успевают. Вон Калинка померла, а Гранит взял барыньку-дворянку. И твой такой – такая же сволочь. Уже вроде как… Слышь! Есть тут одна зараза в красной юбке. Давно с ней пора поквитаться, но Сул чегой-то ее жалеет… Смешно – ворпань и жалеет… Ты вот что сделай. Сходи и потолкуй с ней. Как жена. Выдери ей волосенки. Отмутузь до синяков. Ты же лыжница, разрядница – палкой орудовать умеешь. Чтобы она несколько дней отлеживалась. И чтоб утром у меня под ногами не путалась.
Говоря это, Варвара бросила особенный взгляд в темноту – в направлении соседней пятиэтажки по той же улице. Словно видела в ночи. Именно, что видела! Серебристая стрела попала точно в цель – в сотнях метров от того места, где стояла ведьма. На балконе второго этажа Ирэн вскрикнула, пошатнулась. С трудом устояла на ногах, глубоко вздохнула несколько раз и, не сказав ни слова сестре Ларисе, шагнула с балкона в комнату – собираться. Для чего потребовались срочные сборы – тоже не сказала. Но угадала все правильно.
Вот и Таисья Елгокова жаждала, чтобы все было хорошо и правильно. Как в сказке.
Не городите чепухи! Это чудовищно!.. Максим не мог… Почему я должна вам верить?
Племянник ведь тебе верит. Не подозревает даже, какую свинью ты ему собираешься подложить. Не свинью – поросеночка. Розового, французского… Но все еще может закончиться хорошо – как ты хочешь. Помоги мне, а я помогу тебе.
Как? – Тая терялась в догадках: как помочь?
Завтра все должно пройти, как следует. Если я заполучу обратно мой дивор, то… И ты получишь, что хочешь. Вот запросто. Хочешь, тошнить перестанет? Совсем перестанет? А ведь можно сделать… и без вмешательства, которого ты боишься… Тогда окажешься ни в чем не виноватой. Вы же все теперь так хотите... - заметив исказившееся Таино лицо, Варвара поспешно добавила. – Ну, чего, чего ты? Успокойся! Шутка. Это я просто шучу… Н-да, зря пообещала… Счас разорется… Тушите свет, затыкайте уши… Впрочем, никто не спит…
И точно. Таю затрясло, затем выступила обильная испарина. Женщина чувствовала, что почти плавает в холодном поту. Не в силах больше сдерживаться, закричала, несуразно распялив рот. Худо бы ей совсем пришлось, если бы сзади не обхватили крепкие, добрые руки. Это Дюша воротилась из бабылидиной квартиры, опоздав, к сожалению. Ее задержка была вызвана телефонным звонком на лестнице в подъезде – кому звонила, выяснится очень скоро.
И скоро в Утылве наступит утро – последнее утро в нашей истории. Когда достигается окончательная ясность, и приходит время решительных действий. Знакомо по нашей общей истории? На Проспекте космонавтов огласится:
Раз! Раз-раз-раз! Вас-ис-дас! Слушаем меня! Щас…
Мужской голос – молодой, слегка картавый – произнесет в громкоговоритель с веселым напором. - Внимание! Эй, тылки, выходите! Нечего прятаться по норам да по углам. Все выходите! Биться будем.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
*
Еще до наступления утра вызов с Дюшиного телефона звякнул мелодично у нескольких абонентов местной сотовой связи. Далее тревожная весть передавалась по цепочке. Все звенья в цепи ее получили. И без промедления откликнулись. Был объявлен общий сбор. Утылва в сказочной опасности! Осознать это легко, если вспомнить другой предрассветный час в нашей истории.
Варвара сделала свое черное синее дело и исчезла. А в бабылидином дворе замелькали фигуры. Спешили на место сбора. Подойдя к обшарпанной двухэтажке с надписью на торце белой краской «ул. Коммунальная дом 6», все как один ныряли в спасительный полумрак подъезда. Но не затем, чтобы спастись, спрятаться от колдовской силы, что вот-вот настигнет Утылву. Не для того, чтобы защититься, а чтобы выступить защитниками самим. Вот такой лягушачий прыжок-перевертыш! и не через бетонный постамент колодца во дворе, а через целую Шайтан-гору – темную, угрожающую. Явка заняла не более получаса – явились все (никто не остался дрожать в кустах волчавника).
Наступало утро. С востока – со стороны статуи с раскинутыми руками на восьмиметровом постаменте – поднималось солнце. Для внесения полной ясности в нашу историю. Белая каменная женщина четко вырисовывалась в пылающем обрамлении – в своеобразном нимбе. Нет, это не святотатство! Красные лучи пронзали синюю тьму. Контрастные цвета смешивались, порождая массу причудливых оттенков – фиолетовых, сиреневых, бордовых, малиновых, пурпурных. Воздух насыщался, густел и становился какой-то слабо-прозрачной окрашенной субстанцией, что ровно распределялась всюду – как в жаркой бане все окутывал вязкий пар. Дома, дороги, деревья и кусты, заводские корпуса и труба котельной, горы на востоке – все преображалось в этом распустившемся цветовом буйстве. Изумленные тылки высовывались из окон и дверей, протягивали руки и погружали их в уличное марево – рассматривали, словно в первый раз. И также, словно в первый раз, видели друг друга и замечали невероятные вещи. Вроде перед тобой человек, которого знаешь всю жизнь, а ты не веришь глазам и испытываешь странную потребность – словно слепой – дотронуться и пощупать истинное лицо ближнего своего – возможно, это лишь иллюзия, призрак. Не живой человек, а его образ из подземного мира (или отражение дивьего зеркала) – его здесь не должно быть. И все вокруг призрачно – на самом деле нет НИЧЕГО. Словно это фантастическое марево засасывает – если погрузить в него ту же руку, то она исчезнет. Как исчезают из нашей жизни умершие. Да все уже исчезло. Как умерла баба Лида, так исчезло все. Дальше – иллюзия, колдовство синей ядки. Ведьма добилась своего.
О, ужас! Что теперь будет? Вообще, что-то будет? или…
ИЛИ!!
Да, ядка отравила Утылву. Но никто не умер. Тылки живы и всполошены. Вот они уже засобирались куда-то идти, бежать. И происходящее нельзя отнести только к Варвариным фокусам – не только к ней одной. Конечно, ведьма сильна, хотя здесь и сейчас добавилось нечто другое и породило подобный эффект.
На широкую тылвинскую улицу с гордым названием Проспект космонавтов вышла группа молодых людей. Членов ячейки теперь уже непонятно какого Блока. Теперь даже в усиленном составе. Перечислим наших героев: Алексей Имбрякин, Петр Глайзер, Сергей Рванов, Юлий Цыбин, Матвей Анютин, Демид Анютин, Устина Жадобина, Олеся Кулыйкина, Мария Кулыйкина. И примкнувшие к ним чужаки (не тылки): Иван Елгоков, Влада Елгокова, Денис Сатаров. Парни и девчата – честные, искренние, смелые. Сразу столько похвальных эпитетов! Каждый из них без сомнения достоин – чего достоин каждый в наше время? Экие непонятливые! Да ведь говорилось уже, что ТЫ!! достоин! этого шампуня для легких шелковистых волос или модной итальянской куртки, натуральной шубы, шикарного отдыха на южном море, стремительной карьеры, льготного процента по ипотеке, удобного места на парковке, подарочного сертификата и т.д. А вы чего подумали?..
Уличная атмосфера нагнеталась. Солнечные лучи уже по касательной чиркали оконные стекла – эффект как от дивьих зеркал. Что-то предстояло – ощутимо висело в кислом воздухе. Надо реагировать.
Потому определился отряд смельчаков. Из людей – точнее, из человеческих детенышей. Еще не ставших ни ворпанями, ни корыльбунами – пока не порвавших крылья и не обломавших когти. Не исполнивших свое предназначение. Так вот великолепный случай испытать себя!
Насчет лучших. Ну, разумеется, это не отряд К. Солина, но все же… И тогдашние красногвардейцы были обыкновенными людьми – не сказочными персонажами. Железнодорожные рабочие, солдаты, крестьянская беднота с хуторов и совсем мальчишки, ошалевшие от революционной романтики. Они собрались с духом и дали отпор белоказакам на Шайтан-горе. Большинство красногвардейцев вместе с комиссаром полегло там. Вечная слава им! Но сейчас не нужно еще одной трагедии. И ее не будет. Все закончится хорошо (постоянная мантра автора).
Почти сто лет спустя – сегодня, Х числа мая месяца 2008 года – вышли наследники героев – по крови, по родной земле, на которой жили, и – хочется сказать – по духу. Очень хочется верить!
Чудесатое зрелище в полной мере. Группа представляла собой единое целое. И двигалась в едином ритме. Словно заключена в светящийся силовой контур. Разорвать невозможно. На фоне раскрашенного вязкого воздуха - даже не синие, а серебристо-голубые разряды словно игольчатые стрелочки, бьющие во все стороны – во все цели.
В центр группы предусмотрительно поместили Лесю. После ночной прогулки девушка выглядела ужасно. Ее платье! Исхлестано ветрами из Богутарской степи, испачкано на склонах Казятау, изорвано острыми лепестками-челюстями волшебных цветов ядки. Измято на деревянных досках в хижине козопасов и на полу за синим диваном в бабылидиной квартире. Лицо покрыла вымученная бледность. Леся все больше становилась призрачной. Одна рука сжимала посиневшими пальчиками заветный сверточек с ведьминым дивором - Олеся взяла его у Дэна и с того момента не могла расстаться с ним – даже если бы захотела.
Парни образовали вокруг Леси защитную стену – Лешка, Петька, Матвей с Демидом, Сережка, Юлик, Дэн, Вано сдвинули локти и шагали нога в ногу.
К общей цели твердым шагом
Мимо башни с красным флагом,
Не сгибаясь под огнем,
Мы, наследники, идем.
Девчонки замыкали процессию. И были настроены не менее решительно.
Лешка как вожак группы концентрировал на себе самый мощный заряд. Острые искры в изобилии сыпались с его волос, одежды. Сверкали голубые белки глаз. Лицо от напряжения перекашивалось на одну сторону, и с той же – одной – стороны скалились голубые зубы. От Лешкиного хищного облика боязно становилось – еще не матерый волк ворпань, но уже не щенок. Пусть ворпани теперь боятся! Да, ворпань ворон ворону глаз не выклюет, но ворон и не ворпань. И Лешка пока не ворпань – ПОКА! это серебристым голосом обещала любимому мальчику Варвара.
Второй в иерархии ячейки Петька Глаз заметно схуднул – сдулся шарик. А каким он был! Круглым, румяным, самоуверенным. И весь в черном - черная водолазка под горло, черные штаны, ботинки, черные хэбэшные перчатки на руках, черная голова, то есть в черной шапке или тряпке со специальными прорезями для глаз. Толстун – спереди подушка и с заду. Это его еще черная одежда скрадывала, но она осталась в хижине на горе. Вместо наряда Зорро обычные шорты и рубашка-поло. Петька прихватил на сегодняшнюю вылазку похищенный из заводоуправления (из кладовки при конференц-зале) – громкоговоритель. И сразу проверил его работу.
Раз! Раз-раз-раз! Вас-ис-дас! Слушаем меня! Щас…
Вано – Иван Елгоков – тоже сильно изменился. Так изменился, что не узнать. В гостиничной потасовке у него выдрали челку, с которой синяя краска сошла на пятерню Поворотова. Ну и ладно - без того нынешней ночью все вокруг сини;м–синё. А челка - незначительный урон для богатого курчавого волоса – Вано просто откинул его назад. Молодой Елгоков выпрямился, не таясь – высокий, плечистый, прям монументальный. Открытое властное лицо. Смуглая пористая кожа. Раздвоенный подбородок, крупный прямой нос, широкие брови вразлет, яркие полные губы. Уже не мальчик - крепкий затылок и шея налиты силой.
Одного с Иваном роста, хоть и годами постарше, Сережка шагал рядом, напрягая сжатые кулаки и прислушиваясь к себе – его молодое здоровое тело пело, предвкушая схватку. Драйв ударял в голову, веселил, вспенивал пузырьки в крови.
Спортсмен Юлик с усохшим личиком вскидывал глаза к небу (к рассветному зареву, что растекалось ниже и шире) и мысленно повторял: держись! держись! ничего, если смог выстоять против ужасного назгула ворпаня – ну, не ужасней ведь будет…
Братья Анютины выглядели как всегда – прямыми, несгибаемыми, непрошибаемыми, с красными лицами – и пусть они не сразу догоняли ситуацию, но теперь уже поняли, на что идут и чем это грозит. Ихние лбы собрались в гармошку.
Дэн Сатаров – бледный, с синяками под глазами после бессонной ночи и побега с горы, ставший совершенным татарчонком – все внимание сосредоточил на Лесе, прикрывал ее.
Устина Жадобина впопыхах позабыла дома очки, когда выскочила и побежала на призыв ячейки – на помощь ненаглядному Петечке. При беге длинные пепельные пряди мотались и хлестали по лопаткам. Какие теперь очки?! Ее глаза уже не смотрелись по-инопланетянски за толстыми линзами – они стали просто сумасшедшими, а зрение вдруг обострилось – девушка видела как днем даже в самой глубокой и темной норе – и смогла бы выбраться оттуда на свет.
Влада Елгокова – хрупкая тростиночка, выпитая тревогой, ожесточенная, прям бестелесная, утонувшая в своих шортиках. Казалось, в ней остались одни эмоции – чистая концентрированная энергия - готовый к употреблению боеприпас.
Лишь Машутка сохранила до жути обыкновенный облик – все такая же маленькая, плоскогрудая, в желтом сарафане. Только волосы в прихотливой игре красного света и синей тени окрасились в яркий - рыжий-прерыжий - цвет. Как тогда яркое рыжее пятно на серой простыне – рано утром, когда все было кончено. Когда Калинки не стало.
Группа молодежи маршировала к центральной проходной завода, над которой возвышалась башня с флагом – труба старой котельной. Да тут совсем недалече.
Однако несправедливо утверждать, что остальная Утылва спряталась за спины юного непуганого поколения. На сознательную подлость здесь не способны. И потом, это были их дети и внуки. Ради которых все, и из-за которых, собственно, тоже. Петькин голос через громкоговоритель должны были услышать и услышали. Во всех домах, во всех углах – в Кашкуке, Новом Быте, Малыхани и даже в Чагино. Тылки поднялись как один. Вслед за марширующей ячейкой Проспект космонавтов в разных местах пересекало множество ног – в сапогах и ботинках, кроссовках, босоножках, сандалиях, шлепках, кедах, галошах и пр. Мужчины в темных пиджаках и без оных, просто в рубахах, футболках, майках, женщины в светлых платьях и блузках, халатах. Сейчас по городку прошла вторая волна – в этот раз не извне (от Богутарской степи), а изнутри – своя собственная. Верно, что чудесатые силы всегда властвовали в Пятигорье, но здешнее место – Утылву – создали люди и придумали здесь свои законы и порядки. Жители не сговаривались и не сомневались – спешили в условленную точку сбора (кем условленную?). К общей цели – к заводу - к главному объекту в Утылве. Торопились, шли, бежали туда.
Улица Синецветная (адрес управы ТыМЗ) идет параллельно Проспекту космонавтов, только севернее. Собственно, завод и есть северная окраина города – далее только брошенный Карьерный поселок и в степи небольшие озерца с рыбой. Дорога вдоль заводской стены – крепкая, в самом лучшем состоянии в Утылве. В остальном городе совсем убитый асфальт, а на южном въезде по решению мэра (теперь уже снятого) В.И. Щапова был проведен креативный ремонт: асфальт вскрыт, измельчен и высыпан обратно. О дороге на Синецветной завод до недавнего времени (пока работал) заботился – накладывал свежие бетонные заплатки для безопасности машин с заводской продукцией. И транспортная проходная ТыМЗ располагалась тоже не Синецветной.
Точка притяжения – теперешнее «место силы» в Утылве – длинное здание с надписью наверху Тылвинский механический завод. Правее – центральная проходная. Сейчас все пустое стоит. Никого нет. Даже охранники сбежали. И грузовик с ворованным железом ночью останавливали не здесь, а на транспортной проходной – интересно, он еще там? Тишина. Не шелестят кусты волчавника, оформленные под декоративную изгородь. В здании ни единой живой души. Пустые окна как глазницы мертвых черепов. Словно вымерло все – работники управы провалились в подземный мир Энгру. Нет никого и ничего. Жуть жуткая…
Явившиеся на призыв тылки не слепые и не глухие – они все поняли. Асфальтовую площадь перед управой предусмотрительно оставили пустой (после в должной мере оценили эту предусмотрительность). Народ заполнил непосредственно дорогу и широкую обочину, и пустырь перед тем. Места всем хватило. В Пятигорье, вообще, земли хватает!
Толпа топталась, переговаривалась, перетекала в своих границах - подходили новые люди (из Малыхани, разумеется, припозднились), новоприбывшие искали родственников, друзей, сослуживцев. Среди собравшихся наши старые - зачем старые? просто хорошие – знакомые. Они (мы!) все там (здесь).
Безусловно, заслуживают упоминания самые заслуженные фигуры в Утылве. Фантастическое сборище почтила своим присутствием тылвинская верхушка. Поскольку не было трибун или иных vip мест, важные люди стояли вместе с народом. Трогательное единение. Официальный глава МО С.Н. Колесников презрел опасности – опасные симптомы своего самочувствия (типа галлюцинаций с черепами и надгробными столбиками с именами живых людей – например, абсолютно живого, ехидного Г. Сыродя) и пожелал быть с земляками в решительный час. Похвально!
Ослабевшее тело мэра поддерживала невеста - эффектная девушка Тамара. Вообще-то, за минувшее время ей довелось пережить не меньше, но она успела опамятовать – побороть сонную оторопь из-за отравления синей ядкой. Женщины живучи как кошки (не коты). Тамара даже дома не отлеживалась. Людкины причитания ей надоели – выудив из словесного потока матери, где сейчас находится Колесников, всполохнулась и побежала в больницу. Там, у постели мэра, поглаживая его руку, услыхала про безумие в городе. Тамара пыталась возразить – воззвать к рассудку, но Колесников был непреклонен в своем намерении участвовать – только в чем? Девушка не покинула жениха – пришла с ним на Синецветную улицу.
Экс-мэр Утылвы Владимир Игнатьевич Щапов тоже явился. В строгом темном костюме, который надел для визита в гостиницу. С той поры прошла целая вечность – ночь, и наступило утро. В.И. утомился, но виду не показывал. Он еще больше посветлел (поголубел) в лице и застыл в неестественной неподвижности, словно боялся проявить слабость – естественную примету своего солидного возраста. Как тут не вспомнить неестественное прямохождение последних светлоликих советских небожителей – членов Политбюро КПСС. Не наваждение даже – карикатура какая-то.
Рядом с В.И. его верная спутница Карелия Арвидовна. Приятная особа. Всегда иностранка среди тылков и – главное – среди тыловок. Нарядное платье (никакого затрапеза), колготки телесного цвета (это в летнюю ночь), туфельки на каблучках. На губах розовая помада, голубые тени на веках, завитые кудри. Девчоночий облик – только девочка уже повзрослела (постарела изрядно). Как муж вежливая, здравомыслящая, педантичная. Зато муж уже далеко не безупречен – сдавать начал Владимир Игнатьевич. Он изо всех сил стремился сохранить, а в последние годы даже цеплялся за репутацию уравновешенного, здравомыслящего человека, что помогало в руководстве городом. Однако нынешние события продемонстрировали, что Щаповская эпоха (двадцатилетний переход) закончилась. Жестоко. Тем более жестоко, что именно В.И. уговорил, убедил олигарха Сатарова не закрывать градообразующее предприятие – дать шанс. Олигарх согласился и даже пообещал – а собственно, что пообещал? Временно устраниться – больше НИЧЕГО. Хотя и это было победой – или же нет? Смотря как посмотреть – увидеть синий или красный цвет в конце норы тоннеля. Лучше бы – их смешение, как сейчас в Утылве. Но В.И. на такое уже не способен. Увы. И чем прямей и неподвижней держался Щапов, тем хуже – рыл он в сторону, явно противоположную новым целям в Утылве. Может, не стоит упрекать молодого выскочку Колесникова, что он узурпировал тылвинский трон и лишил власти законного сидельца. Может, резонно заключить, что тогда на выборах раздался первый звонок – явственный, серебристый. Увы, увы. И сейчас Владимир Игнатьевич слишком старался. Перед его взором разворачивалось невероятное действо, а он стоял с неподвижным, благожелательным лицом – как у той (не молодежной) группы товарищей на трибуне мавзолея. А вокруг бушевали страсти.
Подле Щапова стоял другой известный экс – кстати, уже не экс, а без пяти минут генеральный директор ТыМЗ Б.С. Васыр в неизменной кепке (с перестройки у него) на покатом лбу. Вот кто, привыкнув мыслить сугубо практически, приземленно, не ощущал никакого неудобства, хотя назначение из Стальинвеста еще не пришло (Генрих обещал прислать приказ с подтверждением полномочий, но бумаги не корыльбуны, они не летают). Васыр пренебрежительно водил носом, проговаривая про себя.
Ну, давайте, давайте! Постоим, поглядим, потерпим. Чай, не убудет от нас… Ничего, и это пройдет. И настанет реальное время. А генеральный директор – это очень реально, - Васыр успокаивал себя, что завтра начнет – или прямо сегодня?..
Перечисленные персоны были для всех заметны. Не прятались, а сразу прошли вперед, и люди с готовностью их пропустили. На то и командиры, чтобы впереди быть. Для Колесникова это важный сигнал – едва ли не первое признание за недолгое время его мэрства. Но нашлись начальники (не рядовые тылки), что отнюдь не желали привлекать к себе внимание, ибо резонно опасались, что это внимание не будет доброжелательным. Да, именно так. За дела ваши (ихние) воздастся вам (им – или нам?). Кое-кого тылки явно не рады видеть. Пойдем по нисходящему списку. Сыродя – единоличного хозяина АО Тылвинское – нигде нет. Это и понятно. Не царское дело среди тылков толкаться. Сыродю и в Чагино неплохо – в своем тереме за забором. А работает ТыМЗ или не работает – булькает там или не булькает… У самого Сыродя не булькает и не свербит. Вмешиваться он не намерен, и ворпаней своих усмирил. Делайте, что хотите! Какой у Сыродя во всем здешнем безумии интерес – скоро узнаем. Так или иначе, но Сыродя из списка вычеркиваем.
Вторая по значимости фигура (выдающихся габаритов, как в длину, так и в ширину) – очень заметная и не желающая, чтобы заметили – шеф службы безопасности завода Р.А. Поворотов. Мудрено не заметить эдакого гиганта с прямой, словно отрубленной макушкой. Он, естественно, явился на сборище. А как было не явиться, если по слухам без пяти минут директор ТыМЗ Васыр тоже пришел. Демонстрация игнора к новому старому начальству ничего хорошего Поворотову не сулила. Он занял позицию предусмотрительно с тыла – под стеной двухэтажки. Всех видел, а его… ну, надеялся, что его никто не видит. Вздернул плечи к ушам и, подняв воротник пиджака, попытался прикрыть подбородок и щеки. Навроде так – не трогайте меня, я в домике. Картофелина в гнезде (в подобие гнездовья?).
Вроде всех заслуженных лиц перечислили? Кто там еще в толпе? Ну, как бы… А! тылвинские ветераны. Мирон Пятнашков, Григорий Жадобин, дед Цыбин. Самая известная здешняя феминистка (и коммунистка) Агния Кулыйкина, к сожалению, не пришла, больные коленки воспрепятствовали. Прочая масса пенсионеров – чьих-то бабушек, дедушек, тетушек, дядюшек.
Мирон Кондратич Пятнашков опирался на плечо сына – то ли опирался, то ли не отпускал сына от себя ни на шаг. Сморщенной старческой рукой сжимал на Витькином плече шелковую рубашку олигарха, которая теперь тряпка тряпкой. На насмешки оба не реагировали. У отца с сыном произошел серьезный разговор – и уж точно не последний. Витька слабо чихал как Кефирчик – очевидно, простыл после купания в Негоди (отцу он сразу сказал, что не хотел топиться, глупость это). Другой кашкукский аксакал – Григорий Алексеевич Жадобин беспрерывно кашлял – сухо, надсадно. Ох, ох, старость – не радость. Надо бы Григорьевым здоровьем заняться – проверить его, подкрепить, подлечить. Но у лейтенанта Жадобина Клима Григорьевича - сейчас дел по горло. Как-никак, бунт назревает в Утылве. Вопрос, кто его переживет, и кто при погонах и должностях останется. И не только мэра касается. Когда все это закончится, прошлое не вернется. Напрасные надежды.
Председатель тылвинского Совета ветеранов - старичок Цыбин в модной в прошлом веке коричневой замшевой куртке – сильно нервничал и терзал рукой сухое горло. Он явился не один, а прихватил для поддержки и солидности прессу – родственника снохи, кортубинского журналиста А. Порываева. Тоже представитель беспокойного пенсионерского племени. Да, Андрей Гераклидович стал пенсионером по инвалидности, получив травму в листопрокатном цехе КМК. Все остальное случилось потом – работа в комбинатовском музее, литературное творчество (две выстраданные книги – «Огненное мужество» и «Цена жизни и стали»). В эпоху перестройки и гласности подвизался уже штатным корреспондентом областной газеты «Родные просторы» - солидного издания еще с дореволюционной историей, членствовал на постоянной основе в гремевшем в Кортубине дискуссионном клубе «Свободно мыслить!» (в клуб молодым человеком ходил нынешний губернатор).
Сейчас Порываев присутствовал на Синецветной в качестве корреспондента. Не упустил свой шанс. Действительно, нельзя обойти вниманием событие – нет, не масштаба, значимого для области, но такое… такое… просто сказочное в своей невероятности, нелепости, чудесатости. Написав статью «Ситуация на местах накаляется – и не только там», Порываев поехал за новыми фактами в захолустный степной городок. И не ошибся. Лично засвидетельствовал народное возмущение перед зданием МО МВД Тылвинский – снимков там нащелкал, записал речи на диктофон, но еще не решил, что делать дальше. Под какую статью подводить? Что оппозиция в лице Правого Блока оборзела и провоцирует беспорядки против властей? Даже боевиков привлекла из молодежной ячейки. Видные фигуры в руководстве Блока – М. Елгоков и Л. Чигиров – участвуют: один непосредственно на месте, а другой направляет по телефону. На первый взгляд логично, но потом вылезали нестыковки. Во-первых, новоизбранный мэр Утылвы С.Н. Колесников сам член Правого Блока и сменил на посту коммуниста В.И. Щапова. Путаница получается. Правый Блок что, сам себя свергает? Во-вторых, упомянутый М. Елгоков – родственник могущественного олигарха Г.П. Сатарова – не может действовать по собственной инициативе (не дурак же он? ну, можно не знать своего деда чекиста, но не знать, с какой стороны у тебя бутерброд маслом намазан?). Выходит, в областной элите произошел раскол, и между властями и бизнесом пробежала черная (явно не белая) кошка? Неизвестно, кто победит. Ведь ничего не стоит подать материал и так: местные структуры своими крайне непродуманными акциями (арестом тылвинских ребят – хороших, наивных, честных, ибо сын Наташи, юный Юлик, не может быть плохим) компрометируют губернатора, подогревают градус общественного недовольства (и без того высокий из-за закрытия градообразующего предприятия – ТыМЗ). Ох, на этой теме можно так обжечься… Кое-кто просек быстро. В Кортубине засуетились менеджеры Стальинвеста, зашуршали рыжими лапами и дорыли до редакции газеты «Родные просторы» - принято решение оставить статью «Ситуация на местах накаляется – и не только там» без продолжения, затем последовали консультации с губернатором, по итогам которых в Утылву пожаловал олигарх Г.П. Сатаров. Разумеется, журналиста не посвятили в политические хитросплетения, просто позвонили и скомандовали: возвращайся. Но ситуация затрагивала его лично. Андрей Гераклидович остался. Соединил приятное с полезным с тем, что посчитал нужным. Насладился старозаветным бытом, выспался на перине из гусиного пуха, полакомился местными блюдами (малыханской сметанкой, творогом, пирогами), сходил в баньку, покупался в Кляне, навестил могилки предков на северном кладбище. Совершенно отдохнул и обновился. Порыскал в Кашкуке, порасспрашивал родственницу Наташу Цыбину, пригляделся к обстановке. Андрей Гераклидович хотел написать продолжение статьи. Копил факты, сплетни и даже сказки – насобирал достаточно, единственно не понял – какова роль бабушки, которая недавно умерла? Даже если она – дочь легендарного Гранита Решова, то как ей удается с того света (или из подземного царства Энгру) влиять на происходящее? Загадка. Фигура старушки приобрела почти мистическое значение. Что готовилось произойти сейчас на Синецветной, вообще, не вмещалось в разумные рамки. У Порываева от обилия впечатлений голова пухла. Да разве только у него? Однако же сенсация!
И вот теперь главное – не за сенсацией А.Г. Порываев ехал в Утылву. Он и сам до конца не понимал, зачем. Его позиция отличалась шаткостью и непоследовательностью. Внук и наследник безвинно репрессированного священника церкви во имя Покрова прсвт. Богородицы Макария Порываева прожил стопроцентно советскую биографию – и совсем неплохо прожил. Ходил в старую (первую) кортубинскую школу, начавшую функционировать в бараке под руководством Г. Шульце. После школы поступил в обучение к специалистам металлургического факультета кафедры металловедения местного вуза, где преподавали такие мастодонты, как И.П. Елгоков с коллегами. Затем весь институтский выпуск строем пошел на комбинат. Промаршировали (прям как сейчас молодежная ячейка на Синецветную улицу) по площади Труда, мимо статуи отца основателя Аристарха Кортубина. Порываев десятилетия там ходил. Работал в листопрокатном цехе. Производственная травма вынудила уйти. Бытие определяет сознание. Музей – это не цех, разная информация и разные мысли лезут в голову. В девяностые годы с пылом новообращенного Андрей Порываев уверовал в демократию. Хотя сам не мог – по размышлении – сказать, чем плохо ему было при тоталитарном строе (бесплатно учился, лечился, ездил отдыхать по профсоюзным путевкам, ходил на демонстрации, писал рацпредложения, голосовал, получал квартиру в социальный найм и др.) Ну чего ему, Порываеву (старикашке противному!!) не хватало? Наговорить-то он мог много чего. Андрей Гераклидович ратовал за социализм с человеческим лицом, осуждение ужасов сталинизма (за дедушку Макария), за свободу и демократию (как раньше за мир во всем мире). Но что выросло – то выросло. И принесло разочарование – мудрое, зрелое горькое чувство. Вот зачем Порываев заварил эту кашу? Ведь все началось с того, как он появился в штаб-квартире Правого Блока и огорошил перспективного политика демократического толка М.М. Елгокова правдой про деда – сталинского чекиста Гранита Решова. Еще раз спросим: ЗАЧЕМ? Порываев так и не сформулировал конкретно. Не сказал, сколько вешать в граммах. Какая компенсация требовалась? Да, его дед Макарий умер в лагере. Да, обидчик деда, майор Решов, тоже помер, ненадолго пережив свою жертву. Все это верно, но… Но наследники чекиста палача живы! И процветают. Андрей Гераклидович со своим совковым менталитетом абсолютно бескорыстен. Он жаждал справедливости. Чтоб все честно, справедливо и бескорыстно! Убийственное сочетание. Страшней атомной войны. Все войны мы пережили и в большинстве их победили. А здесь против лома нет приема. Автор еще что подумал: ворпани тоже бескорыстны и честны до безобразия. Насчет же справедливости – достижимо ли? Однако каждый герой нашей истории старается. Тем и живы мы до сих пор.
Рассудим честно. Так все началось с Порываева? Или?.. Или он совсем не инициатор – придя или не придя в тот день на встречу с Максимом, он уже ничего не мог изменить. Сказочное Пятигорье ожило, всколыхнулось и даже попробовало донести некий сигнал соседям в области – самая первая волна дошла до Кортубина, и ее вкус был не горький и не кислый, а сладкий. Нечто силилось передать и, как всегда, цели своей не достигло. Максим не понял. Но это уже не важно. Все было задумано, предрешено. Кем? Покойной бабушкой? Слишком невероятная гипотеза. Но вот что произойдет дальше… Разумеется, А.Г. Порываев не знал, хотя преисполнен решимости узнать. Потому он пришел сегодня на площадь. Может, он ничего не напишет потом – не предаст огласке здешнюю сенсацию. Но по профессиональной привычке захватил с собой камеру, диктофон. Стоя в толпе, он подмечал глазами любопытные персонажи вокруг.
К старшему – самому старшему, столетнему – поколению Утылвы формально принадлежал Мобутя. Чисто формально, потому что мало общего у него было со здешними ветеранами. У Мобути своя биография. Тем не менее, он стоял здесь. Майор Агап Нифонтов - одетый тщательно, даже щеголевато на старомодный манер. Волосы и борода как белое облако – стали еще воздушней. Причесанный, умытый, ногти подстрижены. Без брезентового плаща (повалялись на плаще минувшей ночью). Стиранная и оглаженная голубая рубашка, аккуратно застегнутые пуговицы на рукавах и на вороте. На ногах не галоши, а приличные туфли с носками. Стрелки на крепких лоснящихся брюках. Слева на груди – возле сердца – металлический спецзнак с фигурой солдата в каске на фоне красного знамени и внизу надписью ХАСАН 1938. Бравый старикан, танковый майор. Но где же танки? Не понадобятся они сегодня. Хотя кто его знает, что сегодня понадобится. Все очень серьезно.
Одна деталь (только одна?) в связи с Мобутей смущала. В то время как все тылки, желая разглядеть, что происходит впереди, приподнимались на цыпочки, и, желая расслышать, прикладывали ладони трубочкой к ушам, дедовские голубые глаза прочно укрепились на разновеликой парочке – статном, высоком Иване Елгокове и маленькой Машутке Кулыйкиной. Мобутя не выпускал их из поля зрения ни на секунду.
К проходной ТыМЗ продолжала стекаться толпа. Как говорится, стар и млад. Власти, трудящиеся, пенсионеры, безработные.
Молодежная ячейка встала впереди всех – у кромки дороги. Четко подравняла свои ряды. Парни в авангарде, девушки в арьергарде. Весьма разумно. Лешка Имбрякин мыслил правильно. Но и Петька не мог остаться в сторонке – ну, как без него-то? Сболтнул прежде, чем сообразил.
Стой! Раз-два…
Вольно! – ответил серебристый серьезный голос.
**
Улица Синецветная – сейчас главный узел тылвинских событий. Действие сместилось туда.
Настоящая диспозиция вкратце. Заводоуправление и сбоку центральная проходная. Тротуар отделен от дороги изгородью декоративного кустарника. Дорога идет вдоль кирпичной заводской стены. Толпа запрудила территорию перед дорогой. Дальше словно пролегла невидимая граница, следом за ней пустота – пустое пространство перед зданием. С единственной женской фигурой посередине.
Кто это? Варвара – она самая. В ситцевом затрапезе и в платке. Но платок сразу сдернула с черноволосой головы – наверное, чтобы ее узнали и никаких надежд не питали. Откуда же она вышла навстречу толпе? Вообще, откуда появляется ведьма? Не как обычный человек и даже не как тылок (тыловка). А! из кустов волчавника – растительной изгороди вдоль тротуара. Ее излюбленное местечко для схрона.
Народ собирался с шумом - со стуком каблуков, деревянных колодок, резиновых, креповых, полиуретановых, каучуковых подошв, стальных набоек и пр., шелестом одежд, сбивчивым гомоном, нервным смехом. Толпа бурлила перед своеобразной границей – перед дорогой. Однако стоило на виду материализоваться черноволосой фигуре, как жужжание голосов и прочие непосредственные звуки стихли. Все присутствующие обратились на Варвару. Под прицелом сотен глаз она внезапно стушевалась, выказала некую робость. Действительно, сегодня Варвара ни на кого не могла положиться. Все против нее. Даже ее ближайшие сотрудники (и соучастники в черных делах против Утылвы) – братья Клобы. И где же они? Наверняка, неподалеку.
Сбоку от крыльца заводоуправления притулились упомянутые субъекты. Между перилами торчал рыжий затылок одного брата – вот он повернулся, и стало видно ухо – острое, торчащее (то самое заячье ворпанье). Затем выглянули оба – Клобы, а не затылки. Братья похожи, но не близнецы. Младший Сул – светлее, выше и тоньше. Что-то дитячье в облике – лицо слишком белое, на щеках золотистый пушок – до бороды там далеко. Волосы рыжие, но на красном свету золотятся. Старший Клоб ниже, но шире и сильнее – плечи и руки как напряжет, так вены вздуваются. Кость твердая, матерая. Вот старший как раз рыжий. Одеты братья в униформу Тылвинского агрохозяйства – как служащие Сыродя – в синие рабочие брюки и серые футболки. На руках, открытых от локтей, коричневые жесткие шерстинки – навроде ость…
Пусть основная масса ворпаней из Богутарской степи (так напугавших Олесю и Дэна и вынудивших их бежать с горы) сюда не проникла – не перешла Рубикон – короткую улицу К. Солина, начинавшуюся (или заканчивающуюся) у подножия лестницы и белой женщины с руками на постаменте. Непонятно, что же злодеям помешало. Интересно, они там до сих пор торчат? ушами? Но Клобы-то бывали в Утылве раньше. И сейчас они здесь на правах старых знакомых. Ну, как без них-то? Это корыльбунов пока не видать…
Сегодня – в решающий час - Клобы не стояли с Варварой плечом к плечу – они бросили ее. Старательно дистанцировались.
Кто же еще? Кто ведьме душу продал? Ворпани отпадают – нет у них души. И дивора нет. Перечислим остальных. Лишь один из них – Витька Пятнашков – продал душу из-за любви. Остальные – ради корыстного интереса. Начальник СБ ТыМЗ Поворотов. Отнюдь не сказочный злодей. Не рядовой мужик. Выпить не дурак и пожрать, так выдающаяся Поворотовская комплекция обязывает. Любит деньги, власть – это ж нормальные вещи, не извращения. У него острый ум, пронырливость, упорство. Руки – ручищи – ловкие, с головой дружат. В Кашкуке образцовое хозяйство: дом с меблировкой, гараж с автомобилем Нива Шевроле, огород, теплицы, сарайки. На Ниве удобно ездить на рыбалку и на охоту – близко на Виждай и далеко в Казахстан. И про детей у Поворотова душа болит – их у него пятеро (любит всех, особенно дочурку Алочку). С супругой ладит. Живет основательно – прям вгрызается в эту жизнь. Окопался в начальниках на заводе, ловко угождает вышестоящим боссам. Но не надо преувеличивать значимость этой персоны. Не Поворотов, а Стальинвест назначает директоров на ТыМЗ - посылает на княжение в Утылву. В последний раз послали госпожу Пятилетову. Поворотов подчинялся и даже унижен был директоршей. Сейчас выясняется, что об этом не забыл. Ходил под Варварой до определенного момента, но никогда ею не был околдован. Чары ведьмы на Поворотова действовали. Глупо ожидать, что он по любым мотивам – моральным, меркантильным или даже галантным – бросится до конца защищать синеглазую красотку. Ха! нашли дурака! Поворотов – кто угодно, но не дурак. Он намеревался дальше жить в Утылве – никуда не хотел уезжать. Кортубин его не привлекал. Иной жизни, кроме как в собственном домовладении в Кашкуке, не мыслил. Так что, если будет директорша тонуть (сомнительно, ибо ведьмы не тонут – предательская легкость у них, но Варвара – рослая, сильная, тяжелая, и все равно не утонет, потому что ведьма она), Поворотов не пошевелится ее спасать. C'est La Vie (селяви). Не надо приписывать начальнику СБ ТыМЗ больше, чем он совершал. На сходку он пришел, стоял и делал вид, что его ничего не касается, экс-директорша ему совсем не знакома (кто она? госпожа Пятилетова, говорите?). Но наглую картофелеобразную физиономию не спрячешь! В общем, Поворотов хотел, чтобы сумасшедший день для него закончился с наименьшими потерями. Он боялся потерять свою должность. Сегодня в Утылве (да и везде) ты начальник, а завтра нет, хоть пятеро детей никуда не денешь. И на снисхождение тылков Поворотов не рассчитывал. Зато госпожа Пятилетова вправе рассчитывать на его, Поворотова, лояльность (подумать только! вправе – если рассчитывает, то дура полная).
Все предали директоршу! Даже последний хахаль Витька Пятнашков. Но ему простительно – не корысти ради, а из-за поруганной любви. В этом случае опять жалко не Варвару, а ее подопытного кролика. И всегда так! Сына взял в суровый оборот старый Мирон, потому Витьку еще больше жалко.
Еще один тип, весьма обязанный директорше – пусть не прямо, но опосредованно. Поскольку она закрывала глаза на его и компаньонов незаконную деятельность. Позволяла клопам раздуваться. Но все у нее под контролем – Клобы не зря окопались в бухгалтерию ТыМЗ и сидели там плотно. Обогащался-то Федька Цуков за счет завода – тащил, что плохо лежит. А за счет чего в Утылве можно обогатиться? выдающихся личных качеств? Малыханский бизнесмен рассуждал подобно Поворотову, но отличался от него. Федьку оправдывало, что он не тылок, и тылвинские обстоятельства (и обязательства) для него – темный лес в здешней степи. Сам по себе Федька чист и свободен от всех обязательств – от синих и красных лепестков. Только голая, сухая степь – в чистом виде стяжательство. Цуков не хотел как Поворотов укорениться в здешней земле. Он мечтал сорвать куш и уехать – для начала хоть в Кортубин или куда угодно. Лишившись родины своего детства (Казахской ССР, а ныне независимой Республики Казахстан), больше не хотел надрывать сердца. Цукова интересовали только денежные знаки – они для него кисло не воняли. С потерей директорской должности, Варвара сразу лишилась в Федькиных глазах пиетета, значимости, полезности. Что Варвара – ведьма – да хоть кто! Она для бизнесмена не идеал женщины (не «чистой прелести чистейший образец» - слегка подправим – нечистой). Федька ощущал симпатию (пусть и долго отрицал перед собой) к пышной румяной доярке Раисе Веселкиной. Да, чаровница Ирэн его ненадолго смутила, но как человек реалистичный, он быстро понял ошибку и вернулся к своей истинной любви – к Райке, удовлетворившись полностью. Рассудил, что от добра добра не ищут. Зачем заглядывать за чужой забор, когда в собственном саду сладкое яблочко налилось. Цуков, как и Поворотов, не дурак. Выходило, что дураком – полными идиотом перед директоршей – выступил Витька Пятнашков. Не пожалела директорш начальника коммерческого отдела – отблагодарила его за любовь.
Еще один тип – компаньон Федьки Цукова уголовник Тулуза. Его предателем сложно было назвать. По жизни волк одиночка. Вообще не признавал никаких обязательств – ни прямых, ни косвенных. Да он просто голову не забивал. И сегодня на площадь Тулузу привели не мифические обязательства (вроде того, что душу ведьме продал – фигу!), а конкретная забота. Минувшей ночью он непосредственно на месте – на транспортной проходной ТыМЗ – убедился, что компаньоны его предали. Ведь там присутствовал полный воровской состав - Поворотов, Пятнашков, Цуков. И все напоминало подстроенную ловушку для него, Тулузы! Тем не менее, он сейчас присутствовал на Синецветной. Интересно, было ли у него время сбегать (не доехать) в Малыхань и обратно? Навряд ли. У Тулузы тот же бомжацкий вид – спортивки на резинке, майка с глубоким вырезом на впалой безволосой груди, пыльные стоптанные черные сланцы. Рожа загорелая, не выспавшаяся, голодная и неприятная. Явно Геля не успела поухаживать за любимым мужчиной – умыть его, предложить приличную одежку, смазать шрам на носу. Наверняка Тулуза проторчал до утра где-нить в зарослях в Кашкуке, а утром притопал на место преступления – ну, недалече от того места. Весомая причина – на транспортной проходной ТыМЗ брошен грузовик, который в долях принадлежал Цукову и Тулузе. Когда столько народу, то закономерно беспокойство – грузовик-то деньжищ стоит. Поначалу Тулуза думал, что недолго потолкается, разнюхает обстановку и при первой возможности прыгнет в кабину и умчит с Синецветной, а толпа идиотов пусть добивается справедливости. План содержал долю риска: нельзя не учитывать недавнюю встречу (вот повезло-то!) с олигархом Сатаровым и того явного факта, что олигарх его опознал. Ирония ситуации – как зловещая ухмылка на губах уголовника – заключалась в том, что и незадачливый киллер, и его жертва обоюдно не желали возвращаться к давнишнему покушению. Генрих упорно, годами загонял свои мысли в дальний уголок в голове и сопротивлялся попыткам извлечь их. Генрих не хотел! И Тулуза также. Только если жертва спрятала воспоминания, то уголовник спрятался сам – в Утылву. И теперь эти двое, столкнувшись нос к носу, были страшно недовольны – друг другом, миром, собой. Не хотели встречаться, не хотели последствий встречи. Тулуза не хотел опять убегать, Сатаров не хотел преследовать. Скорее, не так: и не должен был, ведь существуют государственные органы, и Генрих великолепно представлял себе их практику – поиски, арест, следствие, суд – Генриха буквально выворачивало. Зачем? Кому в итоге станет легче? Разве Генрих недостаточно настрадался? Он просто хотел быть счастливым, а не погружаться снова в трясину невроза. Но Тулуза этого не подозревал и дергался. А тут еще грузовик…
Список людей, принадлежащих формально к Варвариному воинству, исчерпан. Не видно среди них безрассудных злодеев, ужасных монстров, бесчеловечных фанатиков (никто даже не приблизился к прежнему Варвариному любимцу Граниту). Лишь синие цветочки, но не сама ядка в гнездовье. Это все люди, чьей предпринимательской деятельности (точнее, воровству) госпожа Пятилетова попустительствовала. Таким образом, директорша расплачивалась со своими объективными сторонниками. Ну, Пятнашкову еще кой-чего перепадало. А причина чудесатой Варвариной щедрости? Это встраивалось в политику директорши по закрытию завода. Вносило свой вклад в атмосферу неразберихи, смятения и пораженчества. Тылкам исподволь внушали, что совковых порядков не вернуть, что за них уже все решили, остается лишь смириться. Не жили хорошо – и неча привыкать. Верх иезуитства!
Сегодня все - кто любил Варвару, а после ненавидел; кто питал к ней искренние чувства; и кто был абсолютно равнодушен, так бестрепетен – все покинули ее. Не зря же Варвара плакала. Возможно, кого-то из них (или не из них) она и любила. Но ее любовь счастья принесет далеко не каждому. А почему?! Нужно быть Гранитом, а не слабаком.
Молчание на Синецветной улице затянулось – даже как-то неприятно, болезненно. И кисло – не только во рту. Наконец, раздался Варварин голос – звонок, сигнал к началу – только чего? Ох, у автора дух захватывает…
Что же, здравствуйте всем. Госп… не так, кра… гра… Неважно… Ого! Вас слишком много. Позвольте узнать причину такого столпотворения? Демонстрация, митинг? За или против? Чего хотите?.. А может, хотите поработать? Но завод ведь стоит…
Благодаря тебе!
Мне? – искреннее недоумевала Варвары. – Я не всесильна. Несправедливо возлагать вину за неподвластные мне обстоятельства. Что я могу? Странные люди. Не я придумываю игры – каждый раз чудесатей - в которые вы самозабвенно играетесь… Эти ваши русалочьи хвосты, хомуты, которые постоянно тонут – все дырки уж засорили, забили!, героические покойники со звездами и лучами на Шайтанке, бабки как гранит - не своротишь, расстрелянные дедки… И ваша главная сказка про счастье – оно исполнилось лишь раз, когда юные идиоты с Марая сиганули… Напридумывают и начинают жить, словно выдумки – реальность, причем более упрямая… Раньше коммунисты новый мир строили на обломках старого... Так-то ТыМЗ – теперешний обломок. Закономерно. Ну, и при чем здесь я? Вы сами все делаете. А меня обвиняете в чудовищном коварстве. Несправедливо! – вот и Варвара взывает к справедливости.
Люди, чего она нам в уши поет? Серебристые рулады выводит? Мозги прочищает – вернее, засоряет. Опять! Как на собраниях в СССР – ты начальству толкуешь, что летом в литейке не продохнуть и никак иначе не напиться, а сатураторная установка не фурычит. Или что зима вот-вот, а в рамах щели в палец толщиной, и ворота до конца не закрываются. Что на выданных халатах через месяц дырки. Что за переработки обещали отдельно доплатить. А начальство тебе в ответ вещает важно про капитализм, который скоро загнется, и про Америку, которой труба, и тогда мир заживет… Ага, труба всем настала… Да нам по барабану, кому завод принадлежит – нам работать надо. Тут же оказывается, что директор совершенно не при чем… Исполнительный, не исполнительный – один хрен. Исполнять не желает!
Я уже не директор. Меня уволили, замену пока не назначили. В Утылве сейчас безвластие. Учитывая же, что и мэр у вас сейчас… гм… не в себе, а в полной трубе… Не зря же он собрался жениться – сам голову в петлю сует… Обратитесь напрямую к владельцу завода. Пожалуйста! Господин Сатаров соизволил почтить своим присутствием… Он за все и ответит. Его пытайте!
Варвара коротким жестом указала на незнакомца – нового человека в Утылве. Что-то мало он смахивал на олигарха. Гонор-то с него минувшей ночью сбили – как палкой пыль выбили. И одежка совсем как у бомжа – все мятое, изгвазданное – может, когда-то эти тряпки и были шикарными. Но олигарх не комплексовал из-за своего внешнего вида – ну, ни капельки, ни пузырька. Генриха привел на сборище брат Максим – оказал родственную услугу.
Да пойдем! узнаем, чего там. Куда все поперли. Гостиница опустела. Некому тебе кофе варить. Не худо быть в курсе. Ты же сам говорил – если предупрежден, то и вооружен.
Вооружен? – Генрих не понимал. – Здесь война, Макс? В этом захолустном городишке? И ведь я своими ушами слышал призывы. Кто с кем биться будет?
Интересно. Пойдем, посмотрим.
Вообще-то, у меня важное дело.
Ну, деловой!.. И какое?
Хочу сделать предложение. Но сомневаюсь, приличествует ли мне… Как я выгляжу?
Ужасно… На твоем месте я был бы осторожней – в ту семью, куда ты норовишь нос нерезаный сунуть, на днях уже сватались. Скандал вышел – и позорище. Брюки-то не тесные? Лучше подстраховаться.
Генриху было плевать. Придя на место, он уверенно, не оглядываясь на брата, вклинился в толпу. Запросто, без свиты, которая ему полагалась - из наушников, прихлебателей, секретарей, консультантов, заместителей. Без телохранителей. Один – как есть, один. Генрих искал Ларису.
Ну-ка, разрешите… Дайте пройти! Люди, пропустите… Извините, у вас из авоськи капает… Пройти хочу… Куда надо!..
Чего ему надо? Толкается, локти растопырил… Авоську порвал! ткнул пальцем… Как в своей вотчине володеет… По головам пройдет. Эй, дядя олигарх, здесь тебе не Кортубин!
Э-э… хороша шутка… Прикольно… Дайте пройти, говорю! Тулово убери! Подвинься…
Видите, видите, как с рабочим человеком обращаются… Помимо тулова еще и мозги имеются!
У кого? У тебя?
Рослый мужик в линялых синих джинсах и распущенной рубахе в красно-коричневую клетку приобрел оскорбленный вид. Только, во-первых, здоровяка легко с места не сдвинешь – даже Поворотов не сдвинул бы. А во-вторых, строго говоря, никакой он не рабочий человек – по определению не пролетарий (который не должен иметь средств производства), а Рванов (это был он) имел – в его собственности фирма частных перевозок, буханка УАЗик и недавно выкупленная фура. Мелкий буржуин! И он еще оскорбился! Мало того, Колян хотел продолжить по привычке фразу, что пролетариям нечего терять, кроме своих цепей, но вспомнил про буханку и фуру и осекся. Два буржуя – один мелкий (фигурально), а другой крупный – один пока тощий карась, а другой уже гладкий, жирный – посмотрели друг на друга молча. Генрих заключил про мужика: обаятельный и наглый тип – самодовольный и в чем-то безалаберный. Рванов сильно удивился креативному имиджу олигарха (под босяка косит). Они оба решили не ввязываться в дискуссию. В общем, толпа реагировала на Сатарова без агрессии. Уже неплохо.
Возможно, Генрих нашел бы свою избранницу раньше – или никогда не нашел бы в эдакой сутолоке, но рядом с ним заметалась тетка. Она закричала издалека – через десятки голов, обращаясь к передовым рядам – к членам молодежной ячейки. И Генрих принужден выслушать подобные речи.
Леська! Вот ты где! Отец отправился на гору тебя искать… Все с ног сбились…
Людка! Наконец-то! - толпа приветствовала Людмилу Кулыйкину – это была она. - А то странно даже – не слышно тебя и не видно. Сообщи нам последние сплетни.
Тетка не ответила, а снова обратилась вперед.
Леська! Стой! Куда! Вернись домой, ослушница. Невместно для молодой девушки с парнями - и в таком месте, где сшибка начнется… Беды наживешь…
Это ты про кого? – с готовностью подхватили в толпе. - И про что? Про девичью скромность? Случайно, не про старшую дочь? Невесту нашего мэра? А че? Народный у нас мэр, и народ знает, какого цвета трусики у его невесты. Розовые! Вообще-то, ничего выдающегося… Нет, если мэра заводит…
Девушка С.Н. Колесникова гордо застыла, не желая препираться – будущая супруга мэра, будущая правительница Утылвы. Но ее мать приняла насмешки близко к сердцу.
Что же это… За что… Несчастья сыплются. Сперва старшую околдовали, потом среднюю сбили с панталыку… Не разорваться же мне. Я как домой из больницы прибежала – девчонок нет. Только услыхала, что Леська на горе с кем-то гуляет. Ночь на улице. В крапиве за бараком ведьма прячется. Я Кильку за жабры: очнись от своего пьяного угара, ищи дочь! И погнала его… Отыскал он, как же! Вот она! Что ли тоже околдованная? И где Кильку до сих пор черти носят? Все люди как люди – на площади, а он…
Где мужик твой бедный – не знаем. Может, на край света сбежал. А и точно, что уже край! у всех. Девчонки твои - Леська с Машуткой – здесь, вместе с друзьями, с ячейкой.
Младшая моя – ребенок. Глупая, неразумная… Ей в куклы играть, а она, вишь, в политику…
Че она тогда с другим ребенком стоит? Почти двухметровым. И где его синяя челка? Мама постригла?
Бедовые у тебя дочки, Людмила. Все три с кавалерами. Машутке еще пятнадцати нет? Ты же хнычешь, куда ораву девок пристроить. Они сами пристроятся!
Баба Лида больше беспокоилась о Машутке. Квартиру ей завещала.
Она за всех внучек переживала. И, должно быть, позаботилась.
Из царства Энгру дотянулась? Сам веришь в благостные сказки?
Мы сегодня такое увидим, что ни в сказке сказать, ни пером описать. У нас сказки страшные и чудесатые.
Люди, помогите! - Людмила бестолково взмахнула руками, почти ударив себя по лицу, и вдруг разрыдалась. – Утащите Леську. Отдайте мне. Ее же растопчут. Когда биться начнут…
Кто начнет-то? С нашей стороны – мы всем миром. А с ведьминой никого – одна одинешенька.
Как никого? Где мордоворот Поворотов и его опричники? Охранники с завода. Рядятся в черную форму. Но не Зорро они. Осталось только эмблему - черепа и кости – нацепить. Например, на фуражку. Да, Ляпустин? Полный набор! Кстати, ты почему имущество акционеров не охраняешь? С нами толкаешься?
Черепа у них имеются. У каждого прощупываются. Свои, а не прицепленные. Будь спокоен.
Я совершенно спокоен. Но если мужики попрут… Ведь попрут. За справедливость. Чтобы завод взять в свои руки. Вернуть то, что всегда государству принадлежало. Государство – это мы.
Да вон! Да берите! На блюдечке с голубой каемочкой. И с башней с красным флагом. И че с заводом делать? – вопросил начальник смены Ляпустин. Его смена в полном составе – все охранники – покинула посты и присоединилась к толпе. Хорошо хоть Ляпустин предварительно табельное оружие собрал – это уже по своей инициативе, без приказа Поворотова.
Щапов Владимир Игнатьевич договорился с олигархом. Все решил. Кудесник эдакий…
Чтобы капиталисты кровопийцы от своих денег отказывались ради народа… - старый Мирон Пятнашков славился здравыми суждениями. - Предчувствия у меня нехорошие… И ячейка-то наша бодрая, молодежная, из оловянных солдатиков… Нет, парни – понятно. А девчонки? Их даже в войну в армию не брали. Теперь же глядите-ка, собрались! Готовы к труду и обороне!
Между прочим, и тогда – в Молодую Гвардию – девчонки входили, - вякнул дед Цыбин, пожелавший тоже быть умным.
Чем же они все кончили? Полное равноправие! Мы – тылки дремучие. По-нашенски, по-тыловски, бабы должны сидеть дома. А вор – в тюрьме! Все по правилам.
Генрих выслушал и привычно пропустил мимо ушей упоминание про воров и тюрьму – его карма отныне такая слушать подобное до конца дней. И тут увидал сестер Нифонтовых. Они стояли у дороги – непосредственно за рядами молодежной ячейки. Старшая в красной юбке, младшая в гостиничной униформе. Подобно бутонам на стеблях покачивались две красивые головки – одна с каштановыми прядями, а другая светловолосая. Ирэн, повинуясь каким-то своим соображениям, протиснулась вперед – и действовала даже напористей, чем олигарх. По крайней мере, ее локти орудовали острей и больней. Лариса следовала за сестрой как на веревочке.
Здравствуйте еще раз. Я искал вас, Лариса. И наконец, нашел… - выпалил Генрих.
Лариса засмущалась (ее обычное состояние) – она очаровательно покраснела, но в сплошном цветном мареве (что представлял из себя воздух) не различить. Ирэн окинула их обоих быстрым непроницаемым взглядом и тут же отстранилась. Комментировать не стала. Главный интерес Ирэн сосредоточился впереди – впереди всех – на одинокой черноволосой женской фигуре, подчеркивающей традиционным нарядом свою женскую принадлежность – свою слабость перед лицом толпы. Варварина хитрая уловка. Тылками овладело сомнение: что предпринять? Оно конечно, против ведьмы надо выступать сообща, но как же именно – как обращаться с красивой женщиной - бывшей директоршей, наряженной сейчас под простую бабу? драться с ней? навалиться всей кодлой? Несподручно будет. Глупый гендерный предрассудок.
Ребята, да чего мы? Она же ведьма – вот с ней и соответственно… Хватай за волосяки и волоки прочь. Вон из Утылвы! Нахозяйничалась! Натешилась… В лоб дать! Ну, или деликатно – по лбу… Что она – баба – видимость лишь. Ядкина западня.
Правильно! Не робей, Ромка! Неча в благородство играть! – прогудел Николай Рванов. - Боком выйдет. Ты ее пожалеешь, а она тебя нет. Ворпаням отдаст на съедение.
Меня? У тебя вон курдюк, что спереди, что с заду. Ворпани сало любят… Загадка – пил пиво, а откладывалось сало. Не иначе чудо.
Я работаю! Пусть сижу, но баранку кручу. Я столько накрутил! Это не в вашей дежурке дрыхнуть, даже фуражку не снимая. Все грузовики мимо вас проехали… Но мозги не подвезли.
А не нас, не нас! Пусть Витьку Пятнашкова берет. Он привычный к ее штукам.
Витька-то без курдюка - худой, мускулистый. Жилы тяжело жевать.
Зато мясо благородное. Метаксой пропитанное.
На ехидные замечания тылков Витька Пятнашков только слабо чихал – чихал он на всех. Старый Мирон сердито сопел и стискивал плечо сына – почти впивался в него ногтями.
Серебристый голос прозвучал, словно мелодично проиграл над толпой.
Эй! Не натрынделись еще? Не набулькались? Долго будете воду в ступе толочь? Или постоите и разойдетесь по домам? Я не обижусь… Зачем тогда приперлись всем тылвинским кагалом? Поодиночке стремно нападать? А попробуйте! Ну, походи! Только, чур, потом не жаловаться, не скулить. Огреб и отполз. Или отползай, даже не огребая. Ясно?
Варвара явно провоцировала. Целая толпа – взрослые мужики, бабы, молодежь, старички – переполнена отнюдь не добрыми чувствами. Если произойдет взрыв, то любому, кто встал на пути, не поздоровится. А встала только Варвара. Без Клобов (они сидели за лестницей). Бедная, бедная директорша! Одинокая и беззащитная. В руках у нее ничего нет – никакого оружия. Дивора лишилась, палку не взяла, даже пластмассовые клипсы не надела - может, они, клипсы-то, звенят и гипнотизируют врагов? Хоть что-то же у нее должно быть! иначе просто убежала бы.
Толпа взорвалась гневными криками – видно, наболело. Но среди тех, кто демонстрировал гневные эмоции, не было Лешки Имбрякина – лидера молодежной ячейки. Он молчал и смотрел. Трезво оценивал диспозицию перед битвой. Слишком все ясно, а потому сомнительно. Имбрякинский же наследник пытался всегда руководствоваться разумом, логикой – даже в таком чудесатом случае. Машинка в Лешкиной голове работал напряженно, непрерывно. Просчитывала возможные варианты. И еще чутье ворпаня пригодилось. Поэтому командир остановил свое войско - ячейку.
Что приуныли, тылки? Нельзя падать духом! - Варвара усилила нажим. - Может, кто попробует? Мужики вы или трусливые зайцы? Кого испугались-то? Женщину? Ну, вперед! Я в вас верю!
Умник Лешка и тогда не купился. Не проронил ни звука. Однако вперед вылез Петька Глаз, что категорично не желал играть на вторых ролях. Вдобавок он за истекшие дни и особенно ночи так настрадался в ожидании последствий своей гостиничной вылазки. Еще больше пострадало его самолюбие. Петька жаждал отмщения. Взять и согнуть ведьму в бараний рог! Варварина краса только подстегивала Петькину кровожадность. Он уже представлял, как фигуристую красотку будет сгибать… И выдал предварительный словесный залп.
Пацаны, не бойтесь! Послушайте же! Наша жизнь в наших руках! - МАУ-МАВ! МАУ-МАВ!! - Почему мы терпим как стадо баранов, что гонят на убой! Мы же пришли сюда. Нас эвон сколько – и это не лишь на площади, а их? Ведьма и ворпани – числом трое. Да мы же просто собственным числом их затопчем. Затопать! утопить! бултыхнуть в Негодь! Воздух в Утылве очистится. Кислым вонять не будет. Ну! чего вы стоите как бараны?! Мы - ячейка! – договаривая, светлоглазый колобок брызгал слюнями.
Чего орешь, Петька? Мы не оглохли. Хотя, кажется, гул растет… - заметили братья Анютины.
Устина мягко положила руку Петьке на плечо, желая успокоить. Он досадно дернулся.
Отстань!.. Лешка, ты с нами?
Что? Ах, нет, - рассеянный ответ. Лешкин взгляд бродил впереди, цепляясь за малейшие детали представшей сцены (приготовленной ловушки).
Рисковать боишься? Кто не рискует, тот не пьет шампанское.
Я шампанское не пью. И вообще ничего – ни пиво, ни водку, ни метаксу. Затуманивает мозги. А у нас здесь много тумана…
Правильно делаешь, - кивнул Вано. – Пьянство – бедствие. Алкоголь – отрава похлеще вашей ядки.
Займемся антиалкогольной пропагандой? Столбики расставим и зажжем? Хоровод организуем вокруг Варвары? – зашипел Петька. – Не делай умный вид, Лешка! Если ты настоящий командир (с чего это? мы тебя не выбирали!) должен быть впереди – на лихом коне! Впереди всех.
Ага. На лошади. Шашкой помахаем. Уря! на танки… Только Варвара – не танк. У нее броня эффектней и крепче.
Ребята! Ядку можно достать лишь в ее родном гнездовье. В других местах она неуязвима. Сказки надо читать! – влезла в разговор взрослых парней Машутка.
Тебе читать, а нам воевать… Пошли, пацаны, покажем, как надо…
Ну, покажи, покажи. Балаклаву только надень. Черную. А то сияешь как блин на сковородке. Счас поджаришься! – горячилась Машутка.
Вано на всякий случай повел плечом между своей подружкой и решительным Зорро в шортах. Устина озабоченно сказала.
Петь… Не кидайся, очертя голову. Варвара слишком переигрывает… Не так проста она…
И Лешка думал про это же.
В толпе – совсем близко к членам ячейки - находился еще один человек, разделявший Лешкины подозрения – не на уровне логики, но чувственного восприятия. А как еще лучше воспринимать события в столь фантастических декорациях. Не ясный день и не тайная ночь. Красный свет рассеивался, синяя тьма расплывалась. Ничто из них не доминировало. Рождались самые причудливые эффекты смешения цветов. На людей действие одуряющее. Наверняка, на это и рассчитывала Варвара. Слишком сильное колдовство даже для ядки. Но ведьма шла ва-банк. Ей надо одурманить всю Утылву. И пока получалось.
Среди невосприимчивых к подобным фокусам – Лешка Имбрякин. Или, наоборот, среди слишком восприимчивых – Ирэн Нифонтова. Взбалмошная особа в красной юбке. Она не обманывалась – не анализировала, но угадывала. Безусловно, обладала неким особым даром, чутьем – именно им она руководствовалась по жизни. Без долгих раздумий. Сумела же Ирэн, находясь вдали от дома в начале нашей истории, предугадать – почувствовать, что ей надо возвращаться. И вернулась без колебаний. Для чего? А может быть, для того, чтобы стоять сейчас на этом месте, перед управой ТыМЗ, и явственно чувствовать, что происходящее ей не нравится. Не нравится, что люди поддавались на ведьмины уловки. Ирэн очень недовольна, но пока сформулировать свои ощущения не могла. Еще была вынуждена боковым зрением следить за кортубинским муда чужаком, влюбленным в Ларису (нашел время!).
Вы, голубки, - по лицу Ирэн скользнуло загадочное выражение. – Подходяще здесь ворковать… Ты что ли, олигарх?
Что ли я! – подтвердил Генрих. - Я жениться хочу. Правда.
Чудные дела! Именно сейчас… Вас, мужиков, опасность как подстегивает. Сережка Колесников женихается, и теперь вот ты. Наш местный олигарх – сын Сукин – раньше вас поспел… Мало других забот…
Со мной забот не будет. Я уже все решил.
Скорый какой… Ладно, если ты сам вызвался… назвался женихом… Невесту беречь надо. Слышал, жених? Вот и будь рядом с Ларкой. Ни на секунду не оставляй. Сбережешь – значит, женишься. А пока держи крепко. Чтобы никуда не девалась – не полезла куда-нибудь.
Куда, например?
Например, за мной. С нее станется.
Высказавшись туманно, Ирэн снова посмотрела вперед – поверх голов членов ячейки. Но одна голова – большая и круглая, коротко стриженная – заслонила обзор. Петька Глаз, не дожидаясь ни Лешкиной команды, ни тем более, консенсусного решения всей ячейки, шагнул на дорогу с возгласом: - Айда!
***
Известный молодой тылок – Петька Глаз – мог похвастать рядом несомненных достоинств. Тем более, хвастать он любил – таким уродился. Но и без хвастовства - заводила среди своих товарищей, создатель молодежной ячейки (и до появления Лешки Имбрякина ее глава), дерзкий смутьян, осмелившийся открыто бунтовать против синей ядки, когда еще старшее поколение испытывало беспочвенные надежды и страх, юный идеалист, похититель чужого дивора. Это все о нем – и это все для Петьки мало. Он имел явные склонности к лидерству и любил их демонстрировать - зажигательно выступать. Передалось по мужской линии в роду – не Анютиных, а Глайзеров. Его прадед Иван Глайзер был сильным оратором, способным организатором, первым директором стройплощадки КМК. Хотя судьба его печальна (арестован и расстрелян по облыжному обвинению во вредительстве), но два года его директорства стали очень напряженными и продуктивными и повлияли на окончательный успех всего строительства. Иван Глайзер чрезвычайно увлекся грандиозными масштабами тогдашних задач – возвести крупнейший металлургический комбинат в голой степи. КДБП! Первый директор верил и знал, как это сделать (в том числе, каких усилий это потребует). Иван Глайзер был и мечтателем, и инженером. Сказки любите? Про святых и инсургентов. Это про людей из той эпохи – из той сказки. А Петька – единственный, ныне здравствующий наследник Глайзеровского рода. Яркий, энергичный юноша. Можно было бы сказать – копия прадеда, но прадеда в Утылве знали только двое тылков - брат с сестрой Александр и Анна Анютины. Уж Петька-то точно не анютинской породы. Ему бы всегда быть на виду и на верху. В гуще событий. И не простым исполнителем. С его-то темпераментом, самомнением и харизмой! Петька всегда слишком увлекался. Вспомнить пламенную и сумбурную речь на знаменитом митинге – свою роль в событиях она сыграла. И сегодня тылков согнал на площадь Петькин призыв.
Сейчас с возгласом «Айда!» тот же Петька побудил толпу к действию. Как он сам говорил, за бараном предводителем пошло стадо (хотя Петька вроде заявлял, что и он, и все – не бараны). Парни из ячейки – Сережка, Матвей с Демидом и даже Юлик с возведенными глазами (все пошли – и он пошел). Кроме Лешки. И кроме Дэна, который крепко обнял неживую Лесю (младший Сатаров в точности исполнил совет, данный Ирэн его отцу насчет Ларисы). Вано присвистнул с дерзкой веселостью и как бы тоже склонился к прогулке. Среди тылков обнаружились и другие смельчаки – не обязательно члены ячейки. Граница была нарушена.
Варвара отступила назад, вертя головой – старалась не упускать из вида всех и со всех сторон. На красивом лице мелькнуло затравленное выражение. Густые черные ресницы почти закрылись, притушив синий взор. Единственный опасный признак в лице - ноздри раздувались.
Не робей! - подбадривали друг друга тылки. – Обходи с боку. Прием хороший – с флангов-то. Не раз проверено.
Эх, бочка-то у нее крутые… Воевать как обнимать…
Чегой-то слишком легко… Легко испугалась ведьма… Странно как-то. Не попасть бы впросак.
Вот и я думаю… И ни чуточки ведьме не верю.
Накуй! Зря мы терпели, тряслись… Наш черед настал! Что обыкновенно с ведьмой делают?
Известно что. Чисто теоретически. На костер. Или это слишком радикально? Можно гуманней – раздеть догола, вымазать дегтем, вывалять в перьях. Красотулечка выйдет – краше, чем теперь.
Не по-людски это…
По–людски – это с людьми. А с ведьмой… Глазюками ишь зыркает… Рогатину надо. На расстоянии чтоб…
Как на медведя? Тогда уж на медведицу. Ну, нет у нас в степи медведей. Суслики тут, зайчики рыжие… Ромка! Отвлеки ее!
Чем? Кукиш с маслом показать? Чмокнуть в щеку?
Зачем в щеку? Где твоя пукалка? Бахай!
Не стану стрелять. Засудят. Да и ведьму не убьешь… У наших Ляпустин оружие отобрал перед тем…
Справимся! - тылки горячились и лезли на рожон.
Передовые бойцы шагнули на дорогу. Относительно крепкий (в сравнении с разбитыми городскими улицами) асфальт затрещал, не выдержав тяжестей, словно тонкая корочка – так, видимость одна. Люди уставились вниз – и не поверили своим глазам. Асфальтовое полотно пошло трещинами – они извивались и множились, сплетались в сеть. Словно что-то толкало, распирало изнутри. И мало того – трясло. Весьма ощутимые толчки – резкие, неровные, сбивающие с ног. Многие герои больно приземлились на пятую точку, кое-кто устоял, балансируя почти виртуозно. Среди последних – спортсмен Юлик Цыбин. А Петька одним из первых (и совсем не грациозно) оказался на земле. Братья Анютины упали на колени. Вано вовремя отпрыгнул. Сходному с Вано по массивной комплекции Сережке Рванову пришлось несладко – он тоже не устоял, и сотрясение его крепкого хребта принесло сильные ощущения – Сережка аж застонал. Рядом попадали не члены ячейки – просто представители тылвинской общественности. Крики, ругань, шум.
Кто из вас грозил меня дегтем вымазать? сам в грязи побарахтается! Грязевые ванны, славно!.. Шкурку жа-алко? Не боись. Я маленько почешу – так приласкаю, - серебристо пропела Варвара. – Что? Куда? Мы ж не обнялись. И как же наши чмоки-чмоки... Ан не получится встать… Нет! ж..па перетянет. Как-как говорили? курдюк?.. Упс! Опять упал… Шатает земля-то… Головушка твоя бедная! Тогда ползи на карачках! Пшел вон!..
Варварину территорию – асфальтовое пространство перед управой ТыМЗ – очистили не сразу. Опозорившиеся бойцы, хромая и охая, вернулись на прежние позиции. Ведьма не препятствовала.
Ну? огребли? – съязвила Машутка. - Как Варвара и обещала. Радуйтесь, что кости вам не переломала. Что головы не тронула – не откусила по своему обыкновению – так у вас не головы, а котелки чугунные. И пустые. Тук-тук!
Да? – Анютины тяжело дышали, отряхивались.
Балда! Сиди, я открою.
Матвей с Демидом непонимающе уставились на Машутку. Их лбы сыграли в гармошку.
Пусть ты и любимая бабылидина внучка, но наглеешь чересчур. Бабушка тебя не выручит, - Сережка Рванов по примеру отца редко когда злобствовал, но сейчас его тянуло щелкнуть ехидную пигалицу в сарафане. Как тут не понять Поворотова!
Больше не суйтесь, - предупредил Лешка. – Одного раза достаточно. Для понятливых.
Где ты таких видишь? – не унималась Машутка. – Повтори для не слишком понятливых еще раз и помедленней.
Ос-споди-и! Что делать-то? – Юлик не во второй, а, наверное, уже в десятый раз возвел глаза кверху – к красному небу. – Только не говорите про вторую попытку… Так обоср…
А то че? Пронесет со страху, и брюки сами спадут? – вместо Машутки Сережка щелкнул Юлика.
Хватит! Не обоср…сь мы! - ругнулся Петька. - Проигрыш чисто тактический… Лешка, как быть? Ты командир! Молчишь? Нам едва по шеям не надавали, - Петька запамятовал, что именно Лешка предостерегал от безрассудной отваги. – А если бы надавали? Всерьез, не понарошку? Лежали бы сейчас, как те покойнички на Шайтанке… под могильными столбиками… Что предпримем?
Она лучше знает, - Лешка кивнул на Машутку. – Счас скажет. Для непонятливых.
И скажу! – разозлилась девчонка. – Вы сделайте одолжение – выслушайте. Напрягите извилины – или чего там или не там – или я права, что совсем не там?
Серега тебя по носу хотел щелкнуть? – поинтересовались Анютины. – Говори быстрей, не то щелчком не обойдешься. Взять да потрепать твои рыжие лохмы!
Уже пытался один такой!
Какой? Это Поворотов?
Не ваше дело! Так станете слушать или нет? – Машутка набрала в рот побольше воздуха и затараторила. – Вы как глупые дети, чесслово. Вам будто сказок не читали. Ты, Петька, вообразил, что просто с ведьмой поквитаться? Ерой! Ты даже дивор у нее не специально утащил – в карман попал и затерялся. А ты ни сном, ни духом…
Зато ты такая умная, что даже рыжая? Рот закрой! Бредни твои без надобности. У нас война. Вы как хотели? Опять пойдем. И опять, и опять. До победного конца – в первом бою пострадали Петькины ягодицы, но не его апломб.
Ага, ага. Будешь числом давить до последнего. Кто последний останется? Тот пойдет и бултыхнется в Негодь – утопится с концом. Потому что дурость неизлечима!
О-е-ей! – повторился Юликов ритуал с закатыванием глаз.
Извините, что вмешиваюсь – несмотря на извинения, Генрих вмешался. Он с сестрами Нифонтовыми стоял рядом и прислушивался. – Предлагаю сохранять благоразумие. Всему есть разумное объяснение. Например, толчки асфальта - это толчки земной коры. Хотя на Урале сейсмическая активность давно прекратилась… Спокойствие! У нас спокойная зона. Уже миллионы лет. Встряски случились еще до ворпаней. С тех пор мирно живем. Все сказки у нас заканчиваются хорошо. И Варвара – всего лишь женщина. Необычная, ибо не каждая женщина – директор. Но обзывать ее ведьмой – какое средневековье! Не меньшая дурость!
Пап, ты чего предлагаешь? – спросил Дэн. – Ты же сам все видел. Тебя разве не трясло?
Предлагаю прекратить это театральное действо. Про деготь и перья здесь пошутили. Надеюсь.
Пап, вообще-то, мы не драться сюда пришли, – не только у Лешки, но и у Сатаровых присутствовало похвальное качество – рассудочность. – У нас была проблема. С синим – да! синим – дивором. Мы хотели его кому-нибудь вернуть. Просто напоминаю.
Дивор не чей-то, а Варварин, - насупившись, нехотя признала Машутка. – Ей и вернуть.
Правильно, - Дэн разговаривал с пострадавшими бойцами как с малыми непонятливыми детьми. – Чужую вещь надо возвратить хозяину. Или хозяйке. Той самой Варваре.
Так давайте! Сунем дивор ей в зубы. Пусть попробует отказаться! - Рванов уже готов идти.
Стой! – завопила Машутка. – Стой, чурбан! Не торопись.
Чего еще? – скрипнули зубами Анютины. - Или мирно сладим, или драться будем. Одно из двух. Нам и то, и то подходит. Никаких сложностей.
Только одна простая – не сложная - вещь. Ошибиться с которой нельзя, - предупредила Машутка. - Дивор надо вернуть хозяйке. Не кому-нибудь. Не человеку – даже не директору. Не ворпаню, не корыльбуну и не коту. Не покойнику. Не призраку. Даже не Энгру.
Это здесь намек на что? – вздрогнул Дэн и стиснул ледяную руку Олеси (она не поморщилась – не почувствовала ничего, застыла как истукан). – Нет здесь никаких призраков. Нормальные люди. Не считая вашей ведьмы. И я настаиваю вернуть ей дивор немедля. Чтобы не стряслось необратимых вещей. Никому не нужны подобные встряски. Уже вон как асфальт трясет…
Ты здесь чужой, парень, - Машутка не разгневалась, что ее перебили. - Ничего не ведаешь. Тебе сказок наших не читали. Иначе ты бы знал, что в Пятигорье в одно время распускается лишь единственный цветок ядки. Остальное – мираж. Мириады миражей, как сейчас в степи. Наваждение вам с Леськой глаза застило. Вы воображаете, что видите… Естественно, ты хочешь избавиться от дивора.
А ты не хочешь? Она твоя сестра. Посмотри на нее! Держится из последних сил! Отдайте его! Отдайте дивор ведьме! Хоть кому…
Если ядка заполонит Утылву? Мириады синих цветов. Дивор у нас – и у Варвары – один. Кому возвращать будем?
Ты пытаешься сказать, что… Что ведьма – это не ведьма, а… а что? ее клон? – Сережка размышлял, тяжело ворочая мозгами. – Точняк! Я давно подозревал эдакую хитрость. Не может ведьма по-другому – по-честному…
Все не то, чем кажется. Просто не надо торопиться. Если дивор так просто было украсть…
Просто?! Чего мне это стоило! – закипел Петька, но высказанная мысль его увлекла. - Ведьма – не ведьма, а ее проекция. В дивьем зеркале.
Если ведьма – лишь иллюзия, то результаты ее манипуляций реальны. Мы видели и даже ощутили на себе. Вы, мальчики, ощутили, - добавила Устина.
Больно-то как… - согласился Сережка Рванов. – Отсюда какой вывод, кроме того, что задницы нам отбили?
Пусть дивор так просто было украсть – зато не просто будет вернуть, - подытожила Машутка.
Что ты имеешь в виду? – ровно, без эмоций уточнил Лешка.
Побегать придется, - Машутка прибегла к уклончивости. – И даже полетать…
Полетать?! – ужаснулся Юлик. – Башни вам мало? Ой, зачем нам… Ой, зачем мы ввязались… И ведь только начало…
Юлик выразился провидчески (никогда за собой такой талант не подозревал). Настало продолжение. Раздался громкий хруст. Толпа затихла. Уставилась во все глаза перед собой. Трещины на асфальте не исчезли, но усугубились. Словно распирало изнутри. Вот уже что-то показалось наружу – сперва зеленые концы, а после толстые стебли, которые рванули вверх – выше и выше. Это уже не стебли, а столбы в одеревеневшей оболочке, обхватом в две мужских ладони (никто подойти и обхватить не дерзнул). Дальше хруст и шелест – прямо шок и трепет. Распустились лапы невиданного чудовища – пусть не волка, но волчавника. Мясистые, разлапистые листы – нижние большие, а выше короче, потому что сложены в плотные коконы – из коконов полезли синие лепестки – и вот выглянули синие цветы. Ядка! проникла в центр Утылвы. Накатила удушливая кислая волна. Люди в толпе закашлялись. Возник страх. Хищные цветы вели себя как живые существа – поворачивались и кивали. Они живые!!
Ё… ё-о… о-о-о!! О!.. – одни междометия.
С.Н. Колесников издал протяжные, стонущие звуки перед лицом материализовавшегося своего первого ночного кошмара. Ядка снилась ему месяцами – так ведьма обрабатывала мэра, склоняла на свою сторону. Не склонила.
Встала целая зеленая чаща – столбы выше головы – вдвое выше здорового Варвариного роста. Если будут расти дальше, то сравняются с трубой при котельной. Иная реальность. Лес в южноуральской степи. Совсем не последнее чудо.
Мать моя женщина!..
Хороши весной в саду цветочки… Синенькие и хищненькие… Не нравятся мне они… Отойдите! Не ровен час, зацепит…
Начнется процесс откусывания голов. Как в сказке… Сколько цветов – столько же голов.
С твоей и начнем. Хотя нет – мэру уже откусили.
А вы разве не слышали? У кортубинца – Машуткиного кавалера – ядка челку откусила. Но парень силен – отбился тогда.
Враки! Врут без зазрения совести… Это Поворотов племяннику челку оторвал. Ручищей своей. С кровью выдрал – вернее, со скальпом… Еще хорошо, что только челку… Волосы отрастут, а голова нет…
А он мне! коленку сломал. Сложный сустав, - поспешил оправдаться Поворотов. - Никакого почтения ни к возрасту, ни к положению… Хожу, хромаю… Долго ли еще смогу…
Не боись, не долго. Прежнего положения при новом директоре Васыре у тебя не сохранится. В простые охранники пойдешь! Вон в смену Ляпустина… Что-то надо делать. Иначе Варвара всю Утылву залесит… или зачащит… Дворов, огородов лишимся…
Не страшно. Будем жить в горах и лесах. И там люди…
Почему в горах?
Соображай, Ромка! Потому, что Пятигорье!
Что ваш исполнительный директор творит? – Ирэн покосилась на названного жениха своей сестры. - Совсем бесконтрольно, получается?
Я-а-а… м-ме… и-и… ни… Мени… мену… - Генрих лишился дара речи, лишь что-то промычал. - Властью мя… ми… данной… Да ну! не директор она!..
Молодежный вожак Лешка Имбрякин хладнокровен до жути. Рассмотрев гигантскую цветочную композицию, он вернулся к прерванному разговору.
Что предлагаешь? – кратко, по сути дела. Похвально, что Лешка старался учесть многие варианты - не отвергал самые невероятные. Например, выслушать Машутку (ее чудесатые выдумки) и лишь потом принимать практическое решение.
Сказки сказками, но нынешние молодые люди – наследники, внуки тех, кто намеревался сказку сделать былью. Именно так – и не меньше. А тут – на площади перед управой - намерение сбывалось. Буквально так-то. Охренеть!..
Охреневала вся Утылва. Но только не Лешка. Машутка затараторила ему в ухо – выкладывала свои догадки самому умному и рациональному члену ячейки, ибо прочие – она опасалась – ее не поймут.
Хорошо. Понял. Действуй. Ребята, эй! Наша задача – потянуть время, пока Машутка с бабылидиным внуком сделают то, что собираются.
Со мной? – удивленно спросил Вано.
С тобой, с тобой. Потому давайте, мотайте отсюда. Не мешкайте.
Отсюда? И куда же нам мотать?
Машутка скажет. И прямиком доведет.
Идем! – девчонка хлопнула маленькой ладошкой по сильной Ивановой руке. – Поторопимся! Иначе тылкам не выстоять.
Получается, вся надежда на Машутку и этого чужака? Ой, легче не стало… - увял Юлик.
Он – бабылидин внук! - отрезал Лешка. - Шагайте! А мы тут… поиграемся.
Мы возьмем дивор – Машуткин суровый тон отвергал возражения.
Да как ты его возьмешь? - Дэн все же возразил. - У нее (у Леси, то есть) рука не разжимается. Закаменела словно. Не отдаст. Пальцы отрежешь?
Тебе, может, не отдаст, а мне… - в самоуверенности Машутка соперничала с Петькой.
И очутилась права. Знала, что делала. Своими двумя ручками обняла Лесин синий кулачок, заглянула в лицо сестры и тихо шепнула.
Отдай… Отдай мне дивор. Тебе станет легче…
Н-нет! - Леся отчаянно замотала головой, затряслась, с трудом выговорила.
Лесь… Лесь! – Машутка не отставала. – Послушай! Не бойся. Ничего ужасного не произойдет. Поверь. Ты сделала все, что могла. Дальше – не твоя забота.
Я-а… не могу…
Можешь. Еще как можешь. Смотри мне в глаза и полегоньку отпускай… разжимай… Легонечко… Сперва один пальчик, потом другой… Вот так… так… теперь мизинчик… Отлично!
Машутка сделала неуловимое движение - как мягкой лапкой мазнула. Как тогда на мосту Сул нанес резную отметину на нос уголовника. Но сейчас прикосновение было нежным. Никто не разглядел, а дивор перешел от одной сестры к другой – даже голубое свечение не промелькнуло. У Леси осталась мятая газета. Девушку вдруг отпустило (как разжались челюсти-лепестки ядки) – она всхлипнула, затем еще – и, наконец, зарыдала. Сама не поняла, как уткнулась Дэну в грудь и вымочила слезами ему рубашку. Дэн обнял Лесю – почувствовал себя таким взрослым, сильным. Он защищал свою подружку.
Мы тоже уходим. Ей надо отдохнуть.
Куда? – Лешка имел право спросить – ячейка признала его командиром.
Куда-нибудь, где безопасно, спокойно. Куда-нибудь подальше.
Нет такого места в Утылве! Война у нас. Нельзя!
Почему же тем двоим можно?
Машутка в отличие от вас знает… Чегой-то знает и совершенно уверена. И я ей верю. А нам всем надо оставаться здесь. Не расходиться и не разбегаться.
Что Машутка? Подумаешь, важная фигура! цаца! – подковырнул Петька в отместку за издевки в свой адрес. - Вон все важные фигуры стоят. Столбики – ничуть не геройские. Надежда только на нас!
Петька по своей натуре всегда преувеличивал, но здесь был прав. Не старику же Щапову драться – он свое отвоевал в Афганистане. Васыр с кепкой на покатом морщинистом лбу тоже не атлет. Он был крепким советским начальником, но каким окажется сейчас? Даже Варвара не удержалась в директорском кресле на ТыМЗ. Понимает ли Васыр, что ему надлежит не насаждать справедливость, а разгребать завалы – неблагодарная работа, и тылки не будут благодарны. Обязан понять – кепка не чугунный котелок, можно достучаться. А стучать – бум! бум! бум! – примется вся Утылва. М-да, что еще предстоит… И от мэра Колесникова сейчас мало толку. Нагляделся ужасов на сыродиевском хуторе. Чагинский помещик хорош – последний его фокус с надгробным столбиком с именем Г. Сыродь – это, вообще, из разряда черного юмора. Не каждый воспримет. Вот и Сережка не воспринял. Чего же он? Ничего. До свадьбы заживет. А свадьба скоро – ее не избежать. Очевидно, в молодой семье главой станет Тамара. Потому что Колесникова серьезно подкосило.
Самая интересная в Утылве сейчас парочка – высокий Иван Елгоков и маленькая Машутка Кулыйкина – отделились от ячейки и поспешно направились куда-то вбок. Разумно, не через толпу же им толкаться. Проходя мимо, они смогли заглянуть за крыльцо, где прятались братья Клобы. Ворпани скалились вполне дружелюбно и не предпринимали никаких попыток их схватить и разоружить. Именно разоружить! потому что Машутка несла в кулачке главный приз всего сражения – синий дивор. И ворпани не могли этого не знать. Складывалось впечатление, что они присутствовали здесь в качестве наблюдателей (даже и нейтральных). Младший Клоб бросил вдогонку.
Не засс…, Грицка. Если у тебя получится…
Зато Варвара, наверняка, ждала чего-то иного. Убедившись окончательно, что все против нее, синеглазая красавица вспыхнула как сухой порох.
А! Уже и дезертиры! Побежали. Страшно? Ну, тогда бойтесь, тылки!
Правда, что волков ворпаней бояться – в лес не ходить. И как ни крути, а надежда единственно на членов молодежной ячейки. Как тогда – не весной, а осенью, шесть с лишком десятков лет назад – вся наша надежда была на молодых ребят не из Утылвы, а из Подольска. Это тогда, а сейчас -
К общей цели дружным шагом,
Пусть коряво, чудесато
Не сгибаясь под огнем –
Хоть к чему, но мы придем!
****
Куда бежим? зачем бежим? будто по нашим следам гонятся. Кто гонится? Рыжие зайцы? Ответь! Ведь все там остались. Моя сестра там тоже! и твоя… Мы что, струсили? Так это выглядит… - Вано теребил спутницу вопросами.
Ты чего кричишь? – Машутка ограничилась одним вопросом, а не ответом. Поистине краткость – сестра таланта.
Я делал все, что ты говорила. С котом. С твоей старшей сестрой. И все прочее. Сам не понимаю, почему делал. Но Влада – моя сестра! Если с ней что-то случится, я никогда себе не прощу!
Не кричи! – уже не вопрос. Машутка все больше забирает власти. Так бывает, когда парень влюблен в девушку – ПОКА влюблен.
Да? Я кричу? Представь, не слышу… Я сам себя не слышу. Просто шум стоит. Даже не шум – грохот. Точно, грохочет. Вот я и стараюсь перекричать. Разве ты не слышишь?
ЭТО ОНО.
Что за такое – ОНО? И кто они? Те, кто нам теперь по ушам ездят? Извини, я опять кричу…
Ладно, не извиняйся. Я, должно быть, тоже… Мне говорят, что у меня неприятный писклявый голос. А уж если я кричу… Ты не стесняйся, говори, если громко и неприятно… За сестру не беспокойся. Она находится в месте несравнимо безопасней, чем там, где мы скоро окажемся. Ведь она среди людей.
Туманные слова…
Туман скоро рассеется. Пока нам надо найти кое-кого. Время поджимает.
Кого? Где искать?
Кого – сразу не скажешь. И где – если он не захочет, то и не найдем. А он нам очень понадобится.
Кто именно? Что за человек? Не из ваших ребят? Ведь вся ячейка в сборе – сейчас на площади. Дезертиров нет. Искать некого, - Вано рассуждал, выстраивал некую цепочку.
Панька – не член ячейки, - внесла коррективы Машутка.
Зачем нам этот Панька? Своих недостаточно?
Для наших целей – недостаточно.
Какова же цель?
Спасти Утылву, разумеется. А ты что подумал? – Машутка распахнула глаза – сейчас они особенно переливались.
Не слишком ли драматично? – Вано попытался охладить девчоночий пыл. - Вопрос так уже не ставится. Утылве уже ничего не угрожает. Дядя Гера уволил вашу директоршу. С ним тылки договорились. Завод продолжит работать. Все хорошо.
Ага. Лучше не бывает. Тут и сказочке конец, а кто слушал – молодец… Ты веришь, что Варвара проглотит это унижение? Не попытается отомстить? Раздать всем тылкам на орехи?
Слишком фантастично.
То ли еще будет! – подытожила Машутка, когда они входили во двор.
Опять. Мы же отсюда все на войну уходили… Будто нет другого места, - проворчал Вано, оглядываясь по сторонам.
Все то же. И там же. Картина при свете должна проясниться. В итоге будет достигнута абсолютная ясность – никаких двусмысленностей, недомолвок. Примитивная сказка для маленьких детишек. Нас с вами.
Просторный двор. Много свежей зелени. Дуб, яблони, рябинка. Старая ирга, чьи ветви затеняли окна. Заросли выдурившей крапивы вперемешку с лопухами. Простые сталинки, дощатые сарайки. Врытые в землю столбики – не надгробные, а предназначенные под веревки для сушки свежестиранного белья. Своеобразное гетто советского периода – время застыло над ним. Вот и ставший родным дом номер 6, на котором давно облезла краска, и только первый этаж (именно Дюшина квартира) мог похвастать пластиковыми стеклопакетами. Дверь в бабылидин подъезд, словно вход в сказочную пещеру – низкую и темную, со сквозняком из подвала и скрипучими деревянными ступенями, по которым покойница ходила десятки лет. Довольно уютная обстановка – настроение давно обжитого и приспособленного человеческого жилья. Двор облагорожен умелыми хозяйственными руками – раньше трудились братья Авдонины, теперь красоту поддерживает дед Мобутя. Жителям двора по улице Коммунальной присуще стремление к красоте - его воплощает оформленная в виде стрекозы цветочная клумба, декоративные поделки - лебеди из автомобильных покрышек. Центр общественной жизни двора – лавочка. Обструганные доски на двух пнях. Бетонная плита с люком – пресловутый колодец на постаменте. Все в точности как в начале нашей истории.
Всего лишь ХХ дней назад здесь во дворе накрывали столы для поминок по умершей учительнице. Б.С. Васыр произносил свою прочувственную речь, а тылки плакали. Все так. И не так. Все не то, чем кажется. Произошли перемены – многое пережили и изменились герои нашей истории и сам автор, да и, надеюсь, читатели.
Как твой кот? – неожиданно спросил Иван. – Между прочим, когда сюда бежали, мне показалось, что он за нами увязался… Что-то белое по верху зеленых кустов. Но Кефирчик ведь не летает?.. В последний раз он умирал? или притворялся? Может, чучело набили из белого котика? А душа его – белый дивор – упорхнула в небо облачком полетать? Как вспомню его застекленевшие голубые глаза…
Живой! – Машутка испуганно отвергла жестокое предположение. – Живой Кефирчик и здоровый. Гуляет себе.
Мы тоже погулять вышли?
Вот о чем могут говорить парень и девушка, взявшие на себя самую опасную сейчас миссию в Пятигорье? Вернуть дивор в ведьмино гнездовье. Как и куда? Именно, что время поболтать. Но молодым людям не позволили побыть наедине друг с другом.
Из бабылидиного двора все ушли на фронт на Синецветную улицу. Все проживающие тылки. Также ушел изгнанный в Мобутин барак племянник. Его задушевный приятель Килька Кулыйкин ушел раньше – то есть, не раньше визита Максима в гостиницу для диспута о судьбах Утылвы, но, безусловно, раньше настоящего времени. Людмила, уладив дела с Тамарой и придя в свою квартиру, не обнаружила двух других дочерей. Без того издерганная и усталая (и еще уволенная из Мары!) женщина кинулась в барак, разбудила мужа и пинками погнала его – куда?
Почем я знаю! Это все ваше воспитание! твое и свекровушки. И бабушки покойной. Носитесь с Машуткой, потакаете! Квартиры ей завещаете! Девчонка иголку в руках держать не умеет! Лямку на сарафане до сих пор не пришила! Так и ходит. Где ходит? А Леська где? С ней? Ну, я не удивлюсь… Ты отец! Иди и ищи! Хоть все царство – тьфу! Пятигорье – обойди… Говорилось, что Леська с этими чокнутыми из ячейки на Казятау загорали. Приличное занятие с парнями, нечего сказать! Только ночь уже. Ребята вернулись домой, а Леськи нет…
В такой ситуации спорить с разгневанной матерью никто не рискнет. Килька собрался и пошел, куда глаза глядят. На ближайшую гору – на Казятау.
В бабылидином дворе светилось одно окошко – с разбитой форточкой, на втором этаже. Кортубинская гостья сочла свое занятие более важным. После встречи с Варварой Таисья Елгокова как в лихорадке стала запихивать вещички в три большие сумки и также намеревалась схватить детей в охапку и бежать из Утылвы. Смотаться куда угодно – в Кортубин, Казахстан, Лондон, Карловы Вары, на Марс. Сейчас главное – удалиться на максимально возможное расстояние от этого проклятого места. Все проблемы отодвинуты на потом. И сколько же проблем!! Муж потерял рассудок и совесть, и затащил семью в Утылву – на горе и страдание. Сын очутился замешанным в дикую историю с поджогом киоска – это что? подсудное дело. Дочка Влада еще в Кортубине выпряглась из повиновения (может, даже подозревала про маминого друга Леона), а теперь будто бы влюбилась. Про будущего ребенка Тая не говорила никому, но синеглазка знала – что если знает вся Утылва? Ужас!..
Тая выглянула в окошко, испытывая испуг – кого она там увидит? Снова сумасшедшую женщину, которой она ничего не сделала, и все равно… Все равно страшно!.. Но увидела сына. Вздох облегчения вырвался у нее. Вано был не один, а в компании. Невысокая, тощая, угловатая девочка – подросток. Стриженные светло-русые волосы. Узкое бледное лицо. Веснушчатая кожа. Простой ситцевый сарафан ужасной расцветки – какой-то красно-коричнево-желтой. Под сарафаном плоское, неразвитое тело, худые руки, выпирающие ключицы. Лет тринадцать – четырнадцать. Типичная тыловка – до ужаса провинциальна. Она не доходила Ивану до середины плеча. Парочка забежала во двор и стояла, отдыхиваясь. Озираясь вокруг настороженно.
В следующую минуту Тая тоже выскочила из подъезда.
Сыночек! Как я рада, что ты здесь. Не то чего передумала… Ужасы лезут в голову… Мне эта странная женщина – вырядилась в поняву под аборигенку – говорила, что тебе угрожает опасность. Именно тебе!! Ну, вот чего ждать?
Варвара! – без тени сомнений определила Машутка. – Высокая, черноволосая, с синими глазами?
Она, – Тая испугалась еще больше.
Приходила специально, чтобы больше страху нагнать. Ей это удалось, - голос девчонки звучал зловеще. - Варвара ничего не делает просто так. Скоро выяснится. Недолго уже.
Что выяснится? Что происходит? Иван!!
Гормональная система забеременевшей женщины совершала резкие броски. Настроение менялось мгновенно. Тянуло и болело внизу живота. А уж этот кислый запах и привкус – они были везде. Предгрозовая атмосфера вроде посвежела, но Тая не могла избавиться от воздействия синей ядки.
Ничего серьезного, мама. Не тревожься, - бросил незначащую фразу сын.
Ах, мне не тревожиться? Ладушки!.. Все что-то скрывают! Макс не объяснил, зачем ему понадобилось ехать в Утылву. По крайней мере, ничего здравого не придумал. Какая бабушка? Еще сказки про какого-то гранитного дедушку! Бред!!.. Впрочем, они все умерли. Для чего мы тогда здесь торчим?!
Мам, да все нормально. И также будет. Скоро все закончится.
Не считайте меня дурой! – Тая сорвалась, заголосила (сама не ожидала от себя). – Вано, сыночек, мы уезжаем. Сегодня, сейчас, немедленно. Едем я, ты и твоя сестра. Срочно найди Владу. Непослушная девчонка! Я ей всыплю! Заслужила… Отныне распрощается с гульками, дискотеками в Стальконе. И со своими мальчиками!
Не испугаешь ее. Уже распрощалась. Других мальчиков у сеструхи не будет. Она нашла своего. Вцепилась коготками.
Здесь все с ума посходили или только я? Мы уезжаем. Без возражений! А ваш отец пусть остается – выясняет свою родословную до седьмого колена, избирается, рыбачит, пьет, других занятий у него нет. До семьи ему дела нет. Допился до чертиков – до рыжих зайцев, белых котов и идиотских корыльбунов!
Шелестящий звук откуда-то сбоку – из зарослей крапивы у стены Мобутиного барака. Машутка заюлила глазами, приложила палец к губам.
Да знаю я! – отмахнулась Тая. - Собутыльников себе нашел – местных приятелей. Упадочных – то есть, припадочных. Подходящая компания. Какой-то абориген Корыльбунов – внешность специфическая. Он, вообще, не просыхает…
Это мой папа. И мы – не Корыльбуновы, а прозываемся Кулыйкиными. Папа раньше не пил так сильно. Но когда завод закрыли… У нас многие пьют. Но мой папа хороший. Он добрый, честный, копейки чужой не возьмет. Сейчас же денег ни у кого нет. Только у воров – у Поворотова с Сукиным. Хотя и воры против ведьмы! За Варвару никто!
Девочка, где твой хороший папа? Где все? Куда испарились? Ни одного живого человека не вижу… Двор словно вымер. Даже Дюша подевалась…
Все к управе пошли. На Синецветную. Туда звали, - пояснила девочка.
Кто звал?
Наша ячейка. Там сейчас биться начнут. А папа не там – он на гору пошел. Еще ночью. Его мама послала, чтобы Леську найти. Но ничего, оттуда даже лучше видать. Мы когда мимо пролетать будем, ему помашем. Да, Вано?
П-пролетать? Чего видать? Бред сумасшедшего? Он только в несчастном мозгу существует! В чьем мозгу, я спрашиваю?!
Мой папа не сумасшедший. Он… он… просто потерянный. Очень умный. Папе нравилась его работа в техотделе. Он шарил в чертежах и в машинах. В компьютерах разбирался. Папу директор Борис Сергеевич очень уважал. И теперь он снова директор.
Твой папа?
Нет же. Директор Васыр Борис Сергеевич. Как только бумаги из Стальинвеста пришлют, он сразу директором станет. Все будет как прежде. И папа снова начальник техотдела. Он заслужил. Плакаты для ячейки нам папа напечатал. Про то, что народ – не паровоз.
Кто?! Народ?
Да. Народ. Мы, тылки – не дураки. Хоть в холдинге так считают.
Милая девочка, мне нет дела до тылков. Дураки вы там или гении. Будьте, какими хотите. А я хочу спасти сына! Едем!
От кого ты меня спасаешь, мама? – загадочным тоном спросил Вано.
Наверное, от меня! – напрямик заявила девчонка.
От кого угодно! - Тая взглянула рассеянно – не считала нужным заострять внимание на замухрышке в сарафане. - Вы сами говорили, что женщина в поняве – ведьма. Злых людей надо остерегаться. Особенно, если они помимо злости еще грубые, невоспитанные, неделикатные. Им наплевать, что словами можно больно ранить. Если у вас здесь все как эта баба в поняве, то я не удивлюсь…
Варвара – не простая баба. Она – директорша. Ее холдинг назначил нами управлять.
Позволь, а твой… Басыр? Гм, скажите сыр – чи-из… Сил нет смеяться… И вы не смеялись, когда говорили, что она – ведьма?
Одно другому не мешает, - усмехнулся Вано. – Как и не помешало дядя Гере ее назначить на тылвинский завод. Бизнес интересуют не сказки, а сугубо практические вопросы.
Да, я поняла, что она – ловкая и бессовестная особа. Без вас поняла. Одинаково носит ситцевый затрапез и вечернее платье – синее, с открытым верхом, с тюлем и стразами. Но истинную натуру не спрячешь. Что она наплела!
А что именно? – полюбопытничал Иван.
Ничего! Это наши женские дела… - Тая сразу замкнулась и замолчала. Беседа увяла.
Мама, ты напрасно волнуешься. Уже без толку. Сегодня все закончится. Обязательно хорошо. И тогда мы поедем домой – ты, я, папа, Владка. Все будет хорошо!
Сыночек, мне не вынести…
Как твое самочувствие? Давай я помогу. Хоть сумки подтащу к выходу. А ты не утруждай себя. Посиди, даже полежи. Пойдем, мам. Тебе надо поспать. Время пролетит быстро…
Иван вместе с Таей нырнул в бабылидин подъезд, наверху хлопнула деревянная дверь. Машутка уселась на лавочку во дворе дожидаться своего приятеля. Знала, что без Вано ее чудесатый план обречен на провал (провалиться всем вместе с Пятигорьем в тартарары – в подземный мир Энгру, определиться на жительство там – а че? тоже решение проблемы). Машутка, конечно, не интеллектуал в юбке в сарафане, но Лешку Имбрякин убедить сумела. Он остался с ячейкой на площади ее прикрывать. Только все будет напрасно, если у Машутки не получится, а без Ивана стопроцентно не получится. Девчонка сидела, болтала ногами и больше нервничала.
А он может вообще не прийти. Не спуститься из квартиры. Ему и так хорошо. Никто не подряжался решать ваши дела – за вас, тылков. Он – не Грицан и не Гранит, - произнес серебристый голос.
Это ты… вы… ой… Но вы же сейчас на площади стоите, с нашей ячейкой выясняете… Вы где? Нигде… Понятно, проекция.
Я счас тебе покажу проекцию! Нахалка! Ославила меня в Утылве, что я головы откусываю. Вот откуда пошла глупая байка! Девушка молчать должна и слушать!
Много чего должна. Шить должна и вышивать крестиком. В платке ходить. Пришивать лямки от всех сарафанов на свете. Могу вам сарафанчик или юбку…
Заткнись! За шитье тебя все равно не усадишь. Бедная твоя мать!
Не трогайте вы мою маму!
Не трону. Ее тронешь – такое наслушаешься… Я тебе сказать хотела.
Ну, и чего?
Того! Не верь ему. Своему парню. На тебе все равно не женится. И потом быстро утешится. А вот что с тобой будет… Все Грицкины девки плохо кончают. Ну, не в том смысле. В этом самом вы шалеете от него… Калинка, ошалев, не стала заморачиваться ни сватовством и кольцами, ни свадьбой и белой фатой. Все отдала любимому Грицаньке – девичью честь, жизнь свою. А тот, не будь дураком, попользовался да сбежал.
Устаревшие взгляды. Свадьба сейчас не главное.
Конечно, конечно. Чего тогда Тамарка к устаревшим взглядам вернулась – к женишку полоумному, когда ей предлагали целый мир. Дворцы, яхты, автомобили, рестораны, путешествия. Бананы, кокосы, райские острова, собственное королевство. Гм, слишком много я обещала, вот эта куколка с кудрями под барашка и заподозрила… Но ты же умница! да еще современная. Для вас, нынешних умниц, главное – любовь. И ты убеждена, что у тебя все получится – и любовь, и счастье. В точности как в сказке. А как там в точности? Что в нашем захолустье живет подлинное счастье. Тихое, искреннее, незамутненное как вода в Виждае. Простое сказочное счастье, каким представлялось в детстве, когда бабушка рассказывала детям легенды Пятигорья, а дети слушали, затаив дыхание… Сказки, сказки! Заморочила головы Лидка Чиросвий! Примитив! Главные истины в жизни просты – если не сказать, примитивны. Люди счастливы не от власти, славы, богатства, впечатлений, других утех – они просто счастливы. Ага! Сказать бы это Граниту! Он и славы хотел, и власти, и других утех. И никогда ему не было достаточно. Как в Утылве. Когда тебе довольно того, что ты имеешь. И даже этим ты готов поделиться. Хорошо. Очень хорошо. Ты готова делиться? с другими дурами? Грицка всегда по бабам бегал, - вздохнув горестно, Варвара продолжила разоблачение. - Читала вам баба Лида сладким голосом. По легенде в здешнем краю счастье и родилось. На горе Марай. Пятой - особенной - вершине Пятигорья. Солнечные блики плавали в водах озера Виждай. Зеленые стебли источали душистый сок. Расцветали пышные красные бутоны редвиеев. И красный свет просачивался сквозь свежие воздушные потоки. Истинный рай, известный тылкам. Здесь не могло произойти ничего плохого, трагичного. Если лечь на вершине Марая, утонуть взглядом в голубой выси, то не утонешь, а наоборот, взлетишь – пусть лишь в воображении. Но почему бы и нет? Ведь покровительница людей Кама летала, и ее свита состояла из крылатых корыльбунов. Все верно. Да только Кама не спасла дивью девочку Калинку! Должно быть, от великого счастья Калинка разродиться не смогла…
Машутка гримасничала, хотела заткнуть уши. Но серебристый голос звучал, а она принуждена была слушать ведьмины коварные речи. Не могла бросить Вано ни при каких обстоятельствах. И вот те самые обстоятельства обретали весьма угрожающий характер. Тишины не было вовсе, нигде. Гул начался еще с ночи, когда пришла синяя волна с Богутарской степи, к ней добавился таинственный шорох от сложенных лап бесчисленных ворпаней, остановленных на восточном въезде в Утылву – они там продолжали стоять столбиками, выжидая. Но не из-за этого тревога Варвары. А она тревожилась и очень спешила. Была причина. ЭТО неумолимо приближалось – становилось больше слышимым, а скоро уже и видимым. Усиливающийся гул и грохот невозможно перекричать. Потому Варвара решила перехватить Вано в подъезде, не прерывая внушать Машутке нужные (отнюдь не для той!) вещи. У ведьмы получалось находиться сразу в нескольких местах – на улице Синецветной, в бабылидином дворе и в подъезде. Хотя в это время она находилась именно в своем собственном гнездовье. Чудесато.
Погоди, - Ивана окликнули в темном и низком тамбуре подъезда. - Не спеши. Нет ее. Убежала. И след уж простыл.
Я пойду и посмотрю. Говорят, нельзя тебе верить. Обманываешь виртуозно. Это представление сейчас на площади, когда ты всем седалища отбила…
Тылкам полезно. Их болевая точка… Но ты слушай! Только мне и можно верить. Я всегда правду говорю. И тебе тогда говорила. Но ты же не слушал! И к чему привело! Все несчастья в твоей жизни из-за того, как ты девок выбираешь. Исключительно неудачно. Уже история с первой – Калинкой - должна была надоумить! предостеречь. Эта Калинка с детства чокнутая. Русалка с хвостом. С русалочьими мозгами. Такую позовешь – пойдет, скажешь ей - с Марая прыгнет. Но ты заладил: люблю, люблю! Поспешил ты ей любовь подарить. Ребенка заделал. А она слабая, чтобы от тебя родить. Ее сестра подошла бы лучше. И красива, и сообразительна – не дурочка Калинка. С Фаинкой у тебя сложилось бы. Достойная жена майора – даже генерала. Даже наркома!! Верная боевая подруга.
А если я не хотел с ней? С той, которую мне подсовывали? – из чувства противоречия отвечал Вано. – Чего это я должен? Своим умом хочу жить.
И как твоему хваленому уму помогло, что твои мозги вместе с осколками черепа разлетелись в том подвале? Чпок! и все тут… Нет, можа и не столь живописно – аккуратная дырочка, череп цел. Результат один. Ведь ты сам, ты сам… Вторую – барыньку - опять не по уму выбирал, а по любви. Сука – эта любовь. Классово чуждый элемент. Ты сам подставился. Вспомни, где вы жили – и как народ тогда жил! Перенаселенные брезентовые поселки, лагерные бараки, землянки в березовой роще. Твоя холеная барынька глаза людям колола! Высыпалась на перине, вставала к полудню, кофий пила. На рояле бренчала! И, вырядившись в платье в горошек, шляпку, перчатки, замшевые лодочки, шла гулять. Не по стройплощадке, не в барачной зоне, а в единственном цивильном месте – на единственном в округе тротуаре с чахлыми деревцами и декоративным синим кустарником. Променаж возле резиденции начальника лагеря – возле твоей резиденции!.. Любовь сгубила. Ну, не совсем – но также послужила поводом. Буржуазное перерождение, моральное разложение! Женитьба - пятно на чистейшей анкете. Ты же писал в биографии. Бедняцкое происхождение. Батрачил на хуторах и селах. В восемнадцатом году пошел добровольцем в ряды РККА. Сражался с дутовцами, участвовал в обороне Оренбурга. В числе первых вступил в комсомол. Затем учеба на курсах комсостава, командировка на Западный фронт. Участие в войне с белополяками. Служба в погранвойсках. Принятие в ряды ВКП(б) как знак высокого доверия. Работа в органах НКВД. Опять учеба в Москве. Не подкопаешься! Далее дословно: «на всех постах добросовестно и ответственно стоял на страже государственной безопасности, беспощадно боролся с врагами народа». И как водится: «взысканий по партийной линии не имел и не имею. Раскулаченных, высланных, проживающих за границей родственников не имел и не имею».
Я такую муру писал?!
Нет, я! – возмутилась Варвара и лишь на секунду отворотила пылавшее гневом лицо.
Этой секундой Вано не преминул воспользоваться. Не желая участвовать дальше в воображаемом диалоге (где собеседник-то? или собеседница - может, лишь голоса в голове – свои участие во всеобщем безумии), он толкнул подъездную дверь и выбежал наружу. Контраст между полумраком подъезда и ярким солнцем, белым облаком на фоне зеленой листвы ослепил Вано.
*****
На улице поднимался ветер. Трепал веревки с прищепками на столбиках (хорошо, хоть белье не сушилось). Хозяйничал в палисадниках. Вздымал тучи пыли и комья земли. Гремел почернелыми досками в сарайках и кусками шифера на крышах (Мобутин барак, вообще, рисковал остаться с голыми стропилам). Деревья трещали и прогибались. Особенно вызывала опасения ирга. По местной легенде дерево посадила сама бабушка, когда после окончания Орского педагогического института приехала по распределению в Утылву и поселилась в комнатке в коммунальной квартире на втором этаже. Кустарник с легкой Лидиной руки вырос в целое дерево до окон учительницы, плодоносил ежегодно – ягоды собирали, варили варенье, птицы зимой лакомились. Ирга старая, ветки корявые, сухие – могут надломиться. Но располагалась вплотную к дому, а Машутка с Иваном на лавочке посередине двора.
Это что у нас на Урале – торнадо? Только что было тихо. Неподвижно. И даже облако сидело в зеленых ветках – в их просветах… Хотя землетрясение уже случилось, асфальт потрескался… Говори быстро, Машутка, кого искать надо. Не то скоро не до поисков будет…
Я все слышал, - раздался голос. – Пока вы тут болтали, никого не стесняясь – между собой и с ведьмой. А я был тут!
Странные голоса в Утылве. И не только в голове. Именно этот голос впервые прозвучал для Влады - сестры Вано, когда она, перехватывая последние скобы на башне, уперлась своей макушкой в непонятное препятствие. Кортубинка ни за что не догадалась бы, что это голые пятки – не чьи-нибудь, а корыльбуньи. Да, правильно, пятки и этот голос. Но Влады сейчас во дворе нет. А Вано не было тогда на башне. В то время как корыльбун Панька присутствовал. Машутка сразу признала голос своего приятеля.
Максим Елгоков тоже узнал бы – не голос, а Паньку. Видел при обстоятельствах, которые – даже если бы захотел – забыть не смог бы. Реальная угроза убийства. Наклоненное лицо, плоские, некрасивые черты, искаженные в яростной гримасе – прямо что-то звериное чувствовалось. И крепкая палка, со свистом ударившая Максима по коленям. Выполнено мастерски! Несчастный тогда рухнул как подрубленный. Да за что же, а-а?! Максим не виноват в смерти бабушки. Он никому не хотел зла, в Утылву приехал с бескорыстными намерениями и на бабылидино наследство не претендовал. Ему, вообще, ничего не надо. Эдакий белый котик Максик, много раз реально пострадавший – можно сказать, репрессированный. Сказочный мучитель напал на него то ли во сне, то ли наяву, непонятно. Но помнил Максим очень хорошо. И имя мучителя – Панька. Дюша кричала, чтобы предостеречь.
Панька! Панька, ты что творишь, стервец!!
У Максима до сих пор на этот счет весьма путаные мысли. Зачем нам вникать? Тем более Максима здесь тоже нет. Пусть думает, что хочет.
Сейчас (и тогда же) в бабылидином дворе были только те люди, кому надлежало быть. Сказочная парочка. Только в этот раз не Грицан с Калинкой, а Вано с Машуткой. Ждали именно их. Кто ждал? Панька ни за что не признается. Понесет околесицу. И не один Панька терпеливо ждал.
Панька! Покажись! – Машутка топнула ногой. – Мы знаем, что ты здесь. Где же еще.
Это дружок твой? – Вано высказал недовольство. – Сколько у тебя дружков? Вся Утылва? Сегодня один, завтра другой. Я пока действующий или уже пора навылет?
Скажешь тоже! Иль полетать хочется? Столбики сверху посчитать?.. Скоро столбик вырастет – такой до неба. Всем столбам столб! – опять Панькин голос.
А нам-то что? – Вано посмотрел вокруг, затем обернулся к Машутке.
Нам туда и надо. На гору, - просветила она.
И что мы там забыли?
Как что? То самое гнездовье. Убежище синей ядки. Нашей Варвары, - Машутка устала объяснять.
Что-то вроде – пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что…
Узнаешь! Некогда лясы точить!
Почему же? Есть еще время… - корыльбун успокаивал обманчиво. - Ветерок подул и затих… Вот! Уже и нет времени! Ур-ра! Гра… кра… Кранты!..
В эту минуту в бабылидином дворе загрохотало – то есть, загрохотало во всем Пятигорье, и стало слышно в Утылве.
Это ОНО!! – опять загадочные слова Машутки.
Трах-тарарах!.. Небо над бабылидиным двором и над городком словно взбесилось. То, о чем все время говорили большевики, что предчувствовалось, готовилось, нагнеталось – свершилось! В вышине – над цветным маревом, что окутывало сейчас Утылву – раздались громовые раскаты. Удары следовали один за другим – все чаще, сужая промежутки, и, наконец, слились в сплошной грохот.
Бедные уши тылков! Их поразила боль, а потом глухота. Люди на площади перед заводоуправлением странно улыбались, смотрели вокруг, жестикулировали, пытаясь понять. И ничего не понимали. Словно весь городок пал жертвой коллективной контузии. Такое состояние продлилось несколько времени, прежде чем снова услышали – чего? да то же неумолчное грохотание. Что это было?
Еще ночью от ядкиной волны из Богутарской степи сотряслись дырявые стены хижины козопасов на горе, но это можно было назвать лишь достаточно ощутимым дуновением – ничтожным перед нынешней колоссальной небесной канонадой. Грохотало так – грохотало везде. Созданный Энгру мир сотрясался каждой клеточкой. Подумаешь, у Варвары для устрашения толпы треснул асфальт – детские шалости! А здесь и сейчас проснулась магия более сильная – несравнимо сильнее. Образно говоря, раньше были синие цветочки, теперь красные ягодки. Не волчавника, нет.
Вдруг откуда ни возьмись, налетел ураганный ветер. И перепахал мирный городок.
В бабылидином дворе две смешные фигурки – Машутка с Иваном – вцепились друг в друга и рухнули в стрекозиную клумбу – только там и уцелели. А на заводской площади уронили целую толпу. Люди попадали как груши с веток. С нашего мироздания, стоящего на древних железных рыбах и чудом удерживающегося в равновесии – в относительном покое. Только сегодня покоя не будет нигде. Это даже не Энгру решил – сами тылки того добивались на протяжении всей нашей истории. Вот и получили! Радуйтесь теперь.
Радости не видно и не слышно.
Стеклянные витрины на модернизированной центральной проходной ТыМЗ жалобно звякнули – бзинь! Побежали извивы трещин – по аналогии с треснувшим асфальтом. Грохот продолжался – заполонил все, стал уже фоном. Слух адаптировался, и даже где-то на грани восприятия звенело. Очевидно, в Утылве не уцелело ни одного стекла – ни в частных домах в Кашкуке, ни в многоквартирниках в Новом Быте, ни в бывших совхозных коттеджах в Малыхани, ни даже в Сыродиевском сказочном тереме в Чагино. Дождь из осколков сошел с двухэтажки по Коммунальной, 6 – стекол лишились и рассохшиеся деревянные, и пластиковые рамы. У Таи Елгоковой на втором этаже сознание отрешилось от тела. В обмороке тихо сползла на синий диван.
На Синецветной улице ветер раскачал гигантские зеленые стебли и начал нещадно драть синие цветы. Полная иллюзия, что в зеленой чаще заметались темные крапины зрачков в синей оболочке – запульсировали быстро-быстро – сужались и расширялись. Стали невидящими, даже беспомощными. Варвара словно лишилась своей силы.
Если кто сотворил нынешнее чудо, то это была не ведьма. Абсолютно точно. И этот кто-то, устрашив тылков, внезапно сжалился над ними. С небес пролился дождь – освежающий, волшебный. Влага насытила непрозрачный воздух. Массы пузырьков преломили солнечные лучи; и красный цвет стал смешиваться с синим уже по-другому – отражаясь под другим углом в дивьем зеркале. Изменялись не только цвета, но и прочие ощущения. От воды кислый запах ядки тяжелел, прибивался к земле. Струи – и снизу, в Кляне, и сверху – были чистыми, сладкими. Напоенный воздух начал постепенно очищаться – освобождаться от цветного дурмана.
Когда дурман рассеялся, наступил белый день – такой, какой должен быть. Из сотен грудей вырвался возглас облегчения – мавкнули в согласном порыве. Воцарилась тишина. Еще больше оглушительная, чем предыдущий грохот. Толпа понемногу приходила в себя. Отдышавшись, люди поднимались на ноги. Хорошо, что старая бабылидина подружка Агния не пришла на сход – упав, она уже не встала бы с больных коленок.
Давайте, поднимайтесь. Хватит валяться. Живы, здоровы. Руки-ноги целы – уже хорошо. И головы ведь – не пустые черепа…
Ушибленных тылков посетила глупая надежда, что ведьмины козни, а с ним и все беды, недоразумения завершились. Словно по некоему волшебному мановению – не беззвучному, прогрохотавшему. Побеждено зло синей ядки (кем?), и отныне все будет хорошо. Счастливый конец сказки.
Не тут-то было! Головы всех повернулись – нет, круто своротились в одну сторону – на восток. Туда, где испокон веку стояли вершины – Пятибок, Шайтанка, Кашиха, Казятау (список строго по ранжиру). Но теперь их привычная иерархия нарушилась. Над четырьмя известными горами взгромоздилась пятая – точно исполин над жалкими пигмеями. О! не просто огромная гора – как ни задирай голову, макушку не увидишь. Ощущение, что она уходила высоко, далеко-далеко – в бесконечный космос.
Обращенная к Утылве – и ко всему Пятигорью – часть горы закрыла горизонт без малейшего просвета. С севера на юг простиралась гладкая твердая грань, слепящая голубыми высверками. Не гранит, но алмаз. От такого сияния нестерпимая резь в глазах. Не одни тылки – ворпани и Варвара тоже – зажмурились. А когда распахнули ресницы – видение не исчезло. Диво дивное, чудо чудесатое. Даже сказки Пятигорья - даже в минимальной степени – не описывали этого величия.
Послышались первые ошеломленные голоса.
Стойте, воины Запада жители Утылвы! Стойте и смотрите! Вот оно! началось…
Обалдеть!.. Глазоньки мои бедные… Это как полное затмение – только наоборот… Что теперь будет? Нам всем хана? Бежать, спасаться? Куда? На край света? Так мы уже там… тут…
Вроде и не пил до бесчувствия, но таким пьяным никогда не был…
Доигрались! Следовало ожидать – после того, как баба Лида умерла, все к тому двигалось…
Мир сошел с ума – нет, ну, не я же…
Не будь так уверен – ни за себя, ни за других… Еще неизвестно, чем обернется…
Ачетаково? За компанию так всегда весело. На миру и смерть красна.
Типун тебе на язык! Я слишком молод, чтобы умереть.
Если всем конец, то пойдем и накрутим ведьме хвоста. П-пу-левать на нее! П-п-ху!..
Куды плюешь, фулиган?! Я тя-а…
Дед! Дед, ну, прости, не дерись. Не в тебя целил…
Вот куда наши молодые собрались. ТУДА!! На Марай!
Мамочка родная… Машутка точно сумасшедшая… Но чтобы Мобутя, очертя голову, кинулся…
Как истый кавалер – мужчина и защитник – Вано, падая в клумбу, закрыл собой Машутку. Полежал, прислушиваясь. Ураган пронесся и сгинул. Вроде безопасно. Девочка в нетерпении зашевелилась. Парень втянул ноздрями аромат ее тонких и мягких волос – головку словно окутывала легкая золотая паутина. Ресницы часто моргали, касаясь места под Ивановой ключицей в расстегнутом вороте. Было приятно и щекотно. И пахла Машутка приятно – на сарафане высыхал ее пот. Помедлив, девочка попыталась отстраниться – поднесла к лицу парня худую руку (не ту, в которой синий лепесток), но парень, изловчившись, поцеловал ее пальчики. Машутка прыснула, Иван за ней. Они лежали на клумбе, поломав цветы и нарушив ряд раскрашенных бутылок, прижимались друг к другу, задыхаясь от счастья – их сердца разрывал восторг. Ощущение полета – как прыгаешь и летишь с Марая.
… вставай! – шепнула Машутка, но для Ивана это прозвучало громче, чем только что прогрохотавшие раскаты. И ее чудесные глаза - не узкие, но удлиненные, раскосые, глубоко посаженные, и зрачки слишком большие – они занимают почти все пространство под веками, белки поблескивают лишь в уголках. Глаза всегда (и сейчас) полуприкрыты. Спрятано их выражение. Еще они были многоцветными: черные точки в центре, и дальше переходы на радужнице – коричнево-желтый (под сарафан или наоборот) и серо-зеленый до граничного темного ободка. При разном освещении цвет глаз менялся, переливался – карий, зеленый или серый.
Вано любовался дивьей девочкой – смотрел, не отрываясь. Вдруг боковым зрением поймал движение – из растерзанных зеленых кустов выплыло белое облако. Парочка одновременно повернула головы. Сказочный седобородый и седовласый старик в яркой голубой рубашке. Его шевелюра и принималась за облако. Старик тоже пережил ураган, но держался молодцом, настоящим майором.
Дедушка, что вы тут делаете? - Машутка быстро подобрала ноги под желтый подол.
Я ждал. Не хотел навеливаться… Извините, ребята. Думаю, что знаю, куда вам… Мудрено не догадаться…
Он знает! Ах, он еще и думает! Ну, шел бы ты, дед, - не смолчал Панькин сварливый голос.
Мобутя остался ничуть не задетым. Он деликатно вздохнул и скосил (елико возможно) глаз, дабы осмотреть себя. Принялся выбирать крупинки, листочки, травинки из бороды, смел ладонью сор с рубашки. Все это принес ветер.
Парочка поднялась с земли, тоже привела себя в порядок. Лишь тогда Иван попробовал обозреть Марай. Разве можно назвать его просто горой? В нормальное восприятие не укладывался.
Наследник своего прадеда Гранита Иван Елгоков мыслил тоже весьма конкретными категориями: КДБП, пьянство есть зло, смерть ужасна и несправедлива, да и жизнь такова (в последнее время – после горящего столбика киоска; а ведь Иван хотел как лучше!) – гм… жизнь была такой до встречи с Машуткой.
Это не гора. Это… ЭТО…
Гора – конкретное, конечное понятие. Она имеет высоту, периметр, площадь, присущие характеристики рельефа, а здесь нечто невообразимое. Чудесатое. Прежде всего, где начинался Марай? сверкающая голубая твердь, лишенная примесей и недомолвок. Ее природа не материальна. Нельзя понять, нельзя объять необъятное. Но если рассуждать логически. Марай не мог сразу появиться таким… таким… Несомненно, он был всегда, и рос постепенно, собирал свою мощь. Теперь же выступил во всей красе – олицетворением того самого первого дивора, который Энгру подарил Каме. Невероятные дела!
Ничего подобного Иван Елгоков, естественно, не знал. В свое оправдание мог сказать.
Мы – люди не местные…
Гранит тоже мало знал и был слишком самонадеян в начале своего пути. Поэтому нужно вернуться к началу. Представился случай. Правнук Гранита молод, наивен, полон самых лучших побуждений – и также убежден в своем праве решать, переделывать мир. Благодаря прошлому поколению (тех разоблаченных и осужденных – репрессированных посмертно сталинистов) их потомки пока избавлены от необходимости ввязываться в реальную драку – реально разбивать себе нос, лоб и даже жизнь. Рыжие лапы шуршат мягко, пока не обнажив когтей. Сейчас в ходу мягкая тактика убеждения, конструирование альтернативной (это какой? даже не сказочной?) реальности, благожелательные дискуссии, тонкий троллинг и, на худой конец, гибридные войны. Но автору вовсе не кажется смешным архаичный мем «лишь бы не было войны». А вам?
Подобные глубокомысленные сентенции и теоретизирования не для Вано – они для Лешки Имбрякина. Каждый хорош, действуя на своем поприще. Хорошие в Утылве мальчики. Не зря Варвара возле них кружит.
С трудом оторвавшись от величественной картины Марая, Иван сглотнул и задал Машутке внезапный вопрос – чисто практический.
А Панька нам на куй нужен?
Очень нужен. Он нам поможет. Против ведьмы завсегда. Корыльбуны – слуги Камы. Ворпани служат Энгру. И ядка тоже из царства Энгру. Как случилась между Энгру и Камой ну, это… супружеская размолвка, так ворпани корыльбунов на клочки разорвали. Вот и выходит, что Панька и Клобы – враги. Мы этим воспользуемся.
Голый расчет? Дружбой и любовью не пахнет, - констатировал Вано.
Машутка права, - Мобутя был само миролюбие и благообразие.
Я все слышал, - напомнил о себе Панька. - Как дуриком мной играть захотели. Облом у вас выйдет!
Панька! Ой, чего ты?.. Мы не хотим. Ну, разве немного думали, что поможешь. Против ведьмы. Ты, вообще, корыльбун или кто?
Помогать? Крылья-то свои, а не казенные. И почему я должен выручать? Сами себе выручальщики! Вы на моей шее решили выезжать – решили полетать. Хитрые какие!
Панечка, неужели ты нас бросишь? И не дрогнешь? таки не дрыгнешь нисколько? Нам на гору на карачках лезть? Дырки на коленках протрем и аккурат на бабылидину годовщину доберемся. Через год, как бабушка померла… Слишком долго! Помоги, пожалуйста. Жалко тебе?
Я уже говорил вашим субчикам на трубе: не нанимался! таскать, спасать…
Панька, выходи! – Машутка яростно вспыхнула. – Кончай балаболить. Я не уйду. Ты же меня знаешь.
Тебя знаю, а его нет, - ответил голос. – Гони чужака! Мало взрослого парня, так деда еще притащили для утяжеления… С тобой же полетать – одно удовольствие. Ты немного весишь. Вспомни, как мы вместе…
Нет! С ним. Без него никак нельзя.
Ну, и оставайся с ним. Милуйся. А я пошел – полетел.
Ах, так, да?! Я на тебя Каме пожалуюсь!
Ты? – хмыкнул Панька, но тон его изменился. – Кому? Куда жалиться пойдешь? Кто тебя, пигалицу, слушать будет?
Пойду! И знаю, куда. Невелика тайна. Скоро всем станет известно.
Панька замолчал – крепко задумался. Вано тоже пытался обмыслить услышанное. Удавалось слабо.
Несерьезно это. Ты будто с капризным ребенком разговариваешь.
Других корыльбунов нет. Посмотреть, если бы у тебя ни семьи, ни друзей… У Паньки никого нет.
Не связывайся с этим парнем! – опять забубнил Панька. - Он плохо тебе сделает. Я и Калинку упреждал, когда она связалась с Грицкой. И пожалуйста! Грицка ее бросил. Тебя бросит тоже… Скажи – ну, скажи - чем он лучше меня?
Ты смешной, Панька. Как ты себе это представляешь? Люди с людьми. А корыльбуны… Правда, про корыльбуньих самок я никогда не слышала… Значит, нет среди ваших сородичей такого обычая. Не обессудь.
Он точно ребенок, - повторил Вано. – Как я могу тебя бросить, если мы… если тебя…
Вот! Он уже говорит! что говорят, когда бросают… Все повторится, дуреха. Грицка бросил Калинку. Ничто тебя не учит! – Панька обнаружил возмущение.
Ты боишься, со мной плохое случится? Как трогательно, Панечка. Тогда помоги нам!
Тебе помогу. Убедила, - голос погрустнел.
Где ты?
Разуй глаза! если еще от любви не ослепла…
Шелест листьев. Машутка огляделась в поисках источника звуков. Шелестела крапива возле стены Мобутиного барака.
Барак старше бабылидиного дома. Изрядно вросший в землю, покосившийся. Цементный раствор давно высох и сыпался, и кирпичи просто вываливались. Эта стена глухая, без окон. Крапива выдурила по саму крышу. Сегодня растения показывали феноменальный рост. Мясистые колючие стебли шелестели – кто-то их шевелил сверху. А наверху было нечто, когда-то служившее крышей. Теперь же торчали стропила.
Солнце стояло прямо над бабылидиным двором. Лучи текли потоком, обдавали своим жаром, как бы давили на чувства, на глаза. Чтобы разглядеть лучше, девочка подошла вплотную к стене, и ее золотистая макушка уперлась в нечто. Холодное, не металлическое, но странное по ощущениям. Достаточно плотное, гладкое, выпуклое, образованное двумя узкими половинками. Девушка ни за что не догадалась бы, что это голые пятки – не чьи-нибудь, а корыльбуньи. Да, правильно, пятки.
Ты что ли здесь расселся? Да как тебя ураганом с крыши не снесло? Развлекаешься? – негодование перехлестнул девчоночий голосок. - Панька, ты что творишь, стервец!! Там вся Утылва собралась! Они там, а ты…
А я тут, - хладнокровно ответил Панька.
Машутка подпрыгнула и уцепилась за желтую пятку, дернула вниз.
Ай! – Панька скатился кубарем в крапиву. – Ой!.. Ай!..
Не придуривайся!
Снова шелест. Затем Панька поднялся. Вано с любопытством (и даже с некими уколами, напоминающими ревность) посмотрел на субъекта, который, по словам Машутки, должен был им помочь.
Странная гуманоидная внешность. Иван, как раньше его отец, нахватавшийся здешних словечек, определил для себя незнакомца диковинно – КОРЫЛЬБУН. Почем корыльбун? Иван тоже никогда не наблюдал корыльбуна в натуре – с крыльями или без. Даже во сне не видел. И теперь столкнулся впервые – прямо уперся в него (хорошо, хоть не в его пятки). Сразу поверил, что корыльбуны выглядят именно так. Выходит, они кто? гуманоиды или insectum (насекомые - класс беспозвоночных членистоногих животных)? Или сказочные существа с крылышками? типа эльфов. Но эльфы маленькие, а корыльбуны – гигантские стрекозы. Размером со стрекозиную клумбу из цветов в бабылидином дворе (нет больше клумбы после валяний на ней). Если корыльбун разбросит свои крылья… Вообще-то, малосимпатичный тип какого-то желтушного вида. Возраст неопределенный – не молодой и не старый. Тусклые глаза, вялая кожа, жидкие пряди. Даже зубы не блестели. Все сливалось в желтизне. Конечно, не стоило опасаться соперничества от Паньки. Отнюдь не Геракл. Не атлет. Вялое тело с брюшком. Странное существо. И как же он (оно?) поможет? Драться будет, что ли?
Хочешь сказать, именно он нам нужен?
Не подхожу, да? Рожей не вышел или чем? Ты, парень, так поглядел – а теперь погляди эдак…
Что-то широкое, шелестящее, перепончатое (перепончатокрылое?) распахнулось на обе стороны. Вано замер, и его глаза едва не вылезли из орбит. Крылья – настоящие крылья. Они разрослись на метры в длину. Состояли из жестких трубочек хитинового каркаса, на которые натянута ткань плотной кожистой структуры, грязно-желтого цвета (Вано сразу понял, что корыльбуньего). Крылья расправились, подрагивали, дышали. Это была живая плоть – одни ее участки напрягались и разбухали, другие опадали, под кожей бил кровоток, но кровь желтого цвета не отличалась на общем фоне. Все очень отчетливо, выпукло и вогнуто, осязаемо. Панькины крылья не безупречны, как все живое – кое-где прорехи лохматились, а кое-где уже зарастали, еще в изобилии имелись рубцы, заломы. Побывал, наверняка, в переделках! Ведь когда-то ворпани с корыльбунами воевали…
Ничего себе! – присвистнул Вано.
Любуйся, - великодушно разрешил корыльбун. – За погляд денег не беру.
******
Сразу столько сказочных чудес (чудесатостей) в Пятигорье. На первом месте, безусловно, Марай. Весь восток – эта сторона от Утылвы – словно затвердел и поголубел, стал Мараем. Исполином над четырьмя холмиками – Казятау, Кашихой, Шайтанкой, Пятибоком. Не только для них, но и для всех и всего Марай превратился в общий голубой фон. И Пятигорье – страна пяти гор – обрело, наконец, целостность, завершенность. Все встало на свои места. Чего мы всегда и добиваемся. Вот только как попасть в нужное место?
И куда вы теперь? - Панька саркастично молвил. - На самый верх? Уже освоенным способом? Перехватывая скобы?
Ну… - Вано попал в тупик.
Вот и я говорю! Никогда вам на Марай не попасть! Сидите на ж… ровно. И тихо в своих норах. Не высовывайтесь. Так безопасней. А че? Завод скоро запустят. Будет потихоньку колупаться, ножницами криво стричь. Свои жалкие гроши получать. На простую жратву хватит. На удовлетворение первичных потребностей. Остальное – баловство. И не задирайте свои глупые башки, не смотрите. Ослепнете! Зачем мечтать о несбыточном… Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах. Помните? В школе учили.
Да, мы не корыльбуны. Не летаем. Пусть мы и не ворпани. Но тогда даже не пингвины, а черви ничтожные, которые в каждой норе, - Иван всерьез оскорбился.
Ты прав, парень. Тогда ничего не остается. НИЧЕГО, - грустно констатировал Мобутя.
Ну, ты-то точно ворпань, - враждебно откликнулся Панька. - Каменный зверь. Самый твердый камень – из гранита... Да, Гранит! без обид.
Тьфу!! Я человек! – Иван обижался пуще (обзывают ворпанем и еще гранитом – то есть, непрошибаемым и тупым каменюкой).
Тише! Не ругайся! – попросила Машутка. – Он нам нужен.
Не камень, а дед. Даже прадед. Гранит, - внес ясность Мобутя.
Ого! – подхватил Панька. – Оказывается, нужен? Новость! А меня вы спросили? Может, мне тоже кое-что нужно? Ась?
И что же? Тебе? – Машутка решила проявить чуткость.
Мне в Париж по делу срочно! – отрубил Панька. – Там лучше. Цивилизованные люди. Эти, как их… эуропэйсы. Лошадей не воруют, и хомутами всякие дырки не забивают. Не то, что вы, тылки…
Панька!! – сурово призвала Машутка. – Ты, вообще, где? Ты здесь небо коптишь! Не время болтать. Нам нужно на Марай. Возвернуть Варварин дивор. А для того найти гнездовье ядки.
План понятен. Гениален. Вперед! Ножками, ножками… или на танке… Сами, все сами… - пустые слова, ведь Панька уже обещал помочь.
Еще одно чудо добавилось к нынешнему списку тылвинских чудес. Над Утылвой летел корыльбун. Тяжело, как бомбардировщик. Неспешно махал своими перепончатыми крыльями: в-ж-жих! хых-хых… Наверное, корыльбуну было нелегко. На его спине аж три человека; пусть Машутка субтильная, но два-то других седока – взрослый парень и старик. Иван породой удался в прадедушку Гранита. Все Решетниковы – мужики здоровые, двужильные. И Мобутя – друг Гранита, ему же подстать. Потому Панька, взяв резкий взлет (в-ж-жих!), морщась, предупредил.
Эй, ты, Грицка… На шею не дави… Не дави на шею!
Иван отодвинулся. Он уже не поправлял, когда его так называли.
Полет продолжался. Увы, Панька – не самый сильный корыльбун. Сейчас его тело не на пике своей физической формы (никогда не было на пике). Прямое и не гибкое, отнюдь не грациозного силуэта. Грудь впалая, живот напоминает мягкое брюшко, а не накачанный пресс. Совсем не тело Геркулеса. Руки-лапки прижаты к груди, голова по-птичьи опущена к плечам, одно из которых выше другого. Ступни ног несоразмерно большие, плоские, голые и желтые. Всего лишь Панька – непутевый Машуткин дружок. Вместо костей в теле хитиновые трубочки, а плоть – из ткани крыльев. Тело и крылья корыльбуна – единое целое, и желтая кровь у них общая. Интересно, корыльбуны чувствуют боль? По крайней мере, Панька уже исстонался… Увы, увы! Выдающиеся представители корыльбуньего племени погибли в войне с ворпанями в незапамятные времена. Вот вы с тем, кто остался, попробуйте!.. Например, построить крупный металлургический комбинат на месте степной деревушки! Слабо??..
Панька летел, тяжело ворочая крыльями - в-ж-жих! хых-хых!.. хых-хых!.. Четко придерживался курса на статую с руками на постаменте, торчавшую над Казятау – статуя служила удобным ориентиром (хотя волшебный туман в Утылве рассеялся, и белый день настал, но вокруг статуи по-прежнему полыхало зарево, как в рассветный час – интересная оптическая иллюзия). Машутка не умолкала.
Внизу холмики смешные. Как в песочнице… На самом же деле они не маленькие.
Почему четыре? Я только три вижу, - не понял Вано.
Раздвоенная гора – это две вершины с перемычкой. Казятау и Кашиха.
Ладно, четыре. Почему тогда Пятигорье?
Пятая гора – Марай. Мы сейчас туда летим. С ветерком!.. Ой, гляди, там папа! На лестнице руками машет… Папа! Папочка! Мы летим!.. Что? Что? Не слышно… Когда вернемся, поговорим. Пока! Мы ненадолго, папочка! Я тебя люблю!
Маленькая фигурка Кильки была далеко внизу – опознать можно только по одежке.
Зато освещенный солнцем корыльбун великолепно виден. Люди на Синецветной наблюдали, как он поднимался, постепенно сужаясь в точку на голубом горизонте. Толпа притихла в надежде.
Зато красивое Варварино лицо выразило злобу. Она искала, к кому прицепиться. Нашла без труда.
Лешенька, почему ты молчишь? Погрустнел миленький. Завяли наши цветочки – и синие, и красные. А как хорошо начиналось.
Хороши весной в саду цветочки.
Еще лучше девушки весной.
На горе, вдали от сада
Больше будет чудесато…
Что, не нравлюсь? Не те тряпки на мне? Старо выгляжу? Глупые мужчины! Стоит мне нацепить юбку покороче, и розовые трусики… Эффект от них! сногсшибательный. Поистине с ног сшибает – у невесты мэра спросите… Вообще-то, неважно. Ведь я – это я, и всегда буду я… Разве нам было плохо, мальчик? Вечерами на лавочке… Ты тогда домой возвратился – на весь свет обиженный – и особенно, на Утылву. Что тебя не поняли, не оценили. Что снова пришлось в эту дыру. Потому, как больше некуда. Я одна тебя поняла. Ты, Лешенька, только мне свои мысли, свои тайны поверял. Разве я тебя обманула? Не врала, не подговаривала ни на что. А дивор ты сам вызвался найти и вернуть. И что? Вернул? Да не в обиде я! Теперь у тебя новая подружка. Альпинистка, скалолазка – или труболазка. Нет, я понимаю, насильно мил не будешь. Сегодня любишь одну, завтра другую. Но не надейся, Лешенька, что ты меня бросил и забыл. Я теперь всегда с тобой…
Лешка отворачивал лицо, кусал губы и не отвечал. Поняв, что его не растормошить и не подвигнуть на безотчетный порыв, Варвара вздохнула.
Ладно. Свои своих не обижают. Ворон ворпань ворпаню глаз не выклюет. Хоть ты не ворон, а я не ворпань… Но мы друг друга понимаем. Да-а, Лешенька?
Лешка незаметно кивнул. Влюбленная девочка Влада закостенела в отчаянии. А Варвара снова обратилась к коллективному тылвинскому разуму (о котором была невысокого мнения).
Так что? Будете стоять? Замерзнете!.. Во второй раз не попытаетесь? на штурм не пойдете? дураков нет?.. А как же Родина Утылва или смерть?
Народ безмолвствовал.
Никого не найдется? Не Кирилла Солина, но хоть самого завалящего героя? Я вовсе без претензий… – больше для проформы повторила Варвара – она знала ответ.
Найдется! – крикнули из толпы. Это был не мужской, а женский голос.
Кто? Кто там мяучит? Выйди, покажись.
Народ поспешно расступился. В полной тишине – ни возгласа, ни стука, ни вздоха – зашуршала знаменитая красная юбка. Ирэн вышла вперед нарочито легкой, вихляющей походкой – юбочка так и крутилась на ее бедрах. Руки-ноги не дрожали. Пышноволосая головка не клонилась испуганно. Очаровательный бутон, не сбитый сапожищем. Самая экстравагантная особа в Утылве.
Конечно, все удивились. Но не относительно Ирэн. От нее реально ожидать любого фортеля. Роковая красотка легко примеряла разные роли - могла быть кокетливой, дурашливой, язвительной, разгневанной, бесшабашной и даже равнодушной. И вот, пожалуйста! сейчас какой?
Здрасьте!..
Варвара в задумчивости опустила черноволосую голову к плечу. Словно участвовала в подобной сцене множество раз, и ей самой уже прискучило. Сплетала и расплетала пальцы с вишневым маникюром. Начала говорить выученным (если не вымученным) тоном.
Как вы меня достали! Все нервы вымотали. Тылки! Чурки вы долбанные! Задолбали! И на заводе то же самое. Стараешься сделать, как лучше – как положено. А у вас везде круговая порука. Бабка за дедку, внучка за бабку, кошка за внучку. Намертво прицепились! Вы разумные вещи не воспринимаете. Хоть кол на голове теши.
Тылки не помедлили с ответом.
Разумные вещи – это когда человек всю жизнь на заводе отработал и на хорошем счету был, грамотами награждался, на доске почета висел, а тут раз – и пошел вон! Куда в Утылве после пятидесяти пойти?
Нельзя вечно почивать на лаврах. Нет вечных заслуг. Даже СССР не вечен… Значит, на доске почета висел? Вот и довиселся! Чего хотите-то? В рыночных условиях предприятия конкурируют. Издержки надо сокращать. Лишние работники не нужны. Не я это придумала. Вы сами на новые порядки согласились!
Мы?! Нас спрашивали?
Вы! И почему кто-то должен спрашивать? Строй свергают без спроса! Разве вы протестовали? В ГКЧП записывались? От капиталистических акций отказывались? За советскую власть против белоказаков стояли насмерть? Шкурники! Даже хуже – чучела не кошачьи, а безмозглые! Тихо бурчали по углам – или это не вы бурчали, а ваши сытые желудки после продажи акций? Все, что происходит – с вашего согласия. Сейчас везде так делают. Называется оптимизация. И как бы вы не кричали, не наскакивали, ничего противопоставить не можете. Вся страна так живет! – у Варвара выплеснулась искренняя злость, но она тут же постаралась слукавить, перевести на женский лад. - Ничего вы не сделаете. Меня в виновники не назначите. Правильно господин Сатаров говорит: костер – это средневековье. Да и не позволит Генрих Прович со своей подругой – давней, верной и чрезвычайно полезной – сотворить что-нибудь эдакое. Он и сам мужчина хоть куда - приятный, цивилизованный. Пусть итальянский костюмчик истрепался. Пусть и олигарх. Ну, такой галантный… - Варвара иронично глянула на светловолосую женщину рядом с Генрихом. Лариса, испугавшись, спряталась за мужское плечо.
Эй! – грубо прервала Ирэн Варварины речи. – Ты туда не смотри. Ты на меня смотри. Я – твой главный враг!
Ты? – вспыхнул синий взор. – Футы нуты! Да я тебя размажу! не потрудившись нисколько. Оставлю красное пятно. Р-рэволюс-сионэрка! Кошка драная!
На себя посмотри! Трудишься без устали. Директор-ом (-шей). Гадости людям делаешь. Не оценили твои труды? выгнали? Захотел олигарх и сделал!
Зато вы мне ничего не сделаете! Воины! Защитники Утылвы! Тьфу! Людишки бегают, мельтешат, грозятся: вот сейчас, вот мы… уже вот-вот… а нас-то за шо? Ни за что! Просто потому, что вы – НИЧТО. Что с вами, что без вас… Правда, Генрих Прович? Обойдется комбинат без тылвинских кривошипных ножниц. За границей закажете. Мороки меньше. Не надо голову забивать ихними проблемами - теплыми квартирами, яслями, садами, школами, клубами, горячей водой, тротуарами, туалетами. Вот чем принужден заниматься частный бизнес! В ущерб эффективности. Если вы еще так не думаете, господин Сатаров, то уже близки к этому. Или каюк вашей металлургической империи… По-другому надо рассуждать – да, жестоко, цинично, но… КДБП!
Это она ругается или что? Жаргон сейчас такой? Кэдэ... куда? бэ или пэ? Я иной раз не понимаю внука – словно на разных языках разговариваем. Русские ведь мы оба! – продребезжал сухим горлом дед Цыбин.
Поздравляю, - ядовито процедила Варвара. – Народили щенков. У ворпаней большое пополнение. Серьезные времена настали. Детки вас и не спросят. А кого спрашивать-то? Неудачников! Правильно, старче? – прямой вопрос к светлоликому Щапову. Тому сказать нечего. Ведьма знала, как ударить больней. Она безжалостна - что заслужил (и даже не заслужил), то и получи! Сегодня раздавалось направо и налево. Всей Утылве хватит.
Но Ирэн сейчас (и всегда) тоже сам черт не брат (вот и Варвара с ворпанями раздружилась). И ведьма не сестра. Однако некое сходство между красавицами имелось. Родство душ диворов? Очень вероятно. Вообще-то, до сих пор не выяснилось, кто такая Варвара. Строго говоря, она ни к ворпаням, ни к корыльбунам не относится. Сама по себе. Потому чувствовала свою неуязвимость. И бравировала этим. Подбоченившись в понявистом затрапезе, повторила.
Ничего вы мне не сделаете. Никто не сможет. Кишка тонка. Нет такого человека – ни взрослого, ни молодого, ни старого тылка. Был Гранит, но и его нет… Выискались храбрецы в Утылве! Ваше лучшее воинство на Кашихе спит под звездой с лучами. Подобных больше не народилось.
Иду! Уже иду, дорогая, – отозвалась Ирэн, пересекая невидимую границу.
Стоп! Стоп! Мы не на Западе. Не в Средиземье. Мы у себя дома. И если здесь к месту или не к месту цитируют Толкиена, то… - подал голос начитанный Лешка, а Ирэн закончила его мысль.
То следи за своими словами. Или предсказаниями – книжными, не своими. Я – не воин. Я – женщина. На мне юбка – красная, если что…
А что? Было бы по-честному, - загалдели тылки. – Баба с бабой…
Она сумасшедшая! Самоубийца! – ахнул Юлик. – Давеча младший Сул со старшим назгулом и ужас, летящий на перепончатых крыльях ночи… Никогда не буду читать Толкиена!
Ты не читай, Юлик, ты бегай…
Лешка хотел остановить Ирэн, но та лишь покачала головой и улыбнулась твердой спокойной улыбкой: дескать, ничего плохого не случится, автор же обещал. Ирэн была абсолютно уверена. Возможно, что-то знала. Или пусть угадывала – угадала правильно.
Зато Варварина уверенность не довлела абсолютно. Поведение, ей не свойственное. Прежде всего, почему она столь обезоруживающе откровенна? Откровенность обезоруживала саму ведьму. Раньше она была другой. Какой? Появление госпожи Пятилетовой всегда эффектно. Соответствовало высокому статусу исполнительного директора ТыМЗ. Брючный костюм из роскошного серого джерси с вплетенной блестящей ниткой люрекса выгодно облегал Варварины формы. Атласная синяя блузка в тон глазам, россыпь жемчужных пуговиц. Большая серебряная брошь аграф с растительным орнаментом – переплетение листов, стеблей – приколота к жакету, слева на груди. Серебряные обручи в ушах, кольца на пальцах. Маникюр вишневого цвета. Густая синева на веках. Макияж в стиле вамп. Красивая ведьма! Колдовская власть у нее. При своем природном росте (даже без экстремальных шпилек) Варвара выше большинства мужчин. Разъезжала по Утылве на белом Мерседесе. Шла по коридорам заводоуправления, гордо неся голову и хищно вонзая в пол свои шпильки со стальными набойками. Великолепная картина! На собрании сидела, закинув ногу на ногу и закатив синие очи к потолку. Делала великое одолжение простым смертным. А теперь? Что уцелело от былой роскоши? Ведьма предстала народу, обряженная в ситцевый затрапез. Пошла на непосредственный контакт – даже на физическое столкновение. Одна перед толпой – без прикрытия. Как все изменилось. Вмешалась более могущественная магия и явила Марай. Ведьма уже не так всесильна – вернее, не так бесконтрольна. Она чувствовала, что ей не позволено вытворять, что захочется – например, взять и «размазать» толпу надоедливых тылков. Почему нет? Потому что НЕТ.
Ураган изрядно потрепал чащу из синих цветов ядки, которая выросла, но не преодолела улицы Синецветной – не пересекла невидимой «красной черты». Предел поставлен недвусмысленно. Как и для рыже-коричневой волны ворпаней, что ночью сопровождала с горы Рвановскую буханку с обретенным дивором. Тогда свора ворпаней кинулась в погоню – добежала ровно до дороги – до короткой улицы К. Солина - и встала. Не просто встала – дальше ей не позволили проникнуть. Опять предел.
Столько соображений, догадок, таинственных совпадений – возможно, не все, но немалая их часть крутилась в Лешкиной голове. Умный предводитель местной ячейки понимал, что воевать – это, прежде всего, думать.
А Ирэн не думала – действовала, как ей подсказывали чувства. Подцепила соперницу для начала.
На этот раз без фокусов? Без чпоков? Просто и честно. Похоже, колдовство твое кто-то отменил. И синецветную рощу хорошенько проредил. Не листья уже, а жалкие ремки. Ну, удивила, устрашила. И на этом все. Ты теперь не сильней нас.
Варвара не смеялась серебристо. И не отпускала обидных замечаний. Она даже совершила некие приготовления. Одним рывком освободилась от своего непрезентабельного облачения – разодрала и отбросила ситцевые тряпки. Под затрапезом оказался надет рабочий комбинезон – не морщась, он облегал крутые бедра и бюст. Синяя ткань комбинезона - гигроскопичная, повышенной прочности, износостойкости, устойчивости к загрязнениям. Серая футболка х/б, с буквами АТ (Агрохозяйство Тылвинское). Варвара что, после увольнения с поста исполнительного директора ТыМЗ к Сыродю нанялась – в качестве кого? Ошеломительная карьера… Так или иначе, но рабочая одежда больше приспособлена для физического противоборства – можно махать конечностями без стеснения. И Варвара не стеснялась – приняла угрожающую позу: слегка подсела, одна нога в плотной синей штанине выдвинулась вперед, вес тела (судя по росту немаленький) перенесен назад, руки согнуты в локтях, кулаки сжаты, подбородок опущен. Прям боксерская стойка. Варвара сверлила синим взглядом перед собой.
Очередное представление. Костюмированная драма. Смена туалетов сколько раз на дню. В каком виде снова покажешься? Совсем в непотребном? – последнее, чем успела уколоть Ирэн перед боем.
Две фигуры сблизились вплотную. И началось! Никакие эффектные (или эффективные, болевые) приемы они не использовали. Это была всего лишь женская драка. Махали руками, цепляли, что попадалось, рвали, хлестали. Применяли колени, локти, ногти. Вдруг Варвара отшатнулась – на ее лице вспыхнули красные полосы.
Я тебя малость приукрашу, - пообещала Ирэн. – Как ты наших. Придам очарование… Щечки слишком белые. Не румянишься совсем? А еще в моде татуаж… Вот так! Сейчас ты больше на человека похожа. Да, почему-то кровь красная, а не синяя…
Ах, ты!..
Варвара вцепилась в волосы Ирэн. Захватила щедрый пучок и дернула изо всех сил. Каштановая прядь – заслуженный трофей. У Ирэн от боли потекли слезы. А ведьма мстительно заверила.
И ты тоже будешь красавица. Лысая. Голая черепушка! Никто не позарится.
Это на тебя Лешка не посмотрит. Нужна ты ему!
Никуда не денется. Все назад возвращаются.
Говорили негромко – выплевывали слова с шипением и слюнями. Предназначалось только для ушей соперницы. Народ воспринимал лишь картинку – живую и весьма энергичную. Даже эротичную. И этого довольно.
Дай! Дай ей, как следует! А-у-у! О-о-у! Бо-о-укс! Бокс! – толпа стучала, орала и улюлюкала.
Всегда сдержанная, красивая и мудрая Дюша, подняв над головой руки, потрясала кулаками. Последние дни дались ей с трудом – истерзалась за младшего сына Костяню. Тут же разгоряченное скопление людей и эмоции подействовало оглушительно на самую разумную женщину Утылвы. Она явно «слетела с катушек». Сегодня тылки куда-то летят…
Кричали все. Басил Николай Рванов. Разевал сухое горло дед Цыбин. Ему певуче вторила сноха Наталья Матвеевна. Звонко чихал Витька Пятнашков. Визгливым вокалом блистала Людка Кулыйкина. Заходился в кашле как в речитативе Григорий Жадобин. Звенела чистыми голосами молодежная ячейка. Тылвинские старушки – ровесницы и старше бабы Лиды – организовались греческим хором и мощно вели свою партию. Дедушки – просто дедушки, не из Совета ветеранов – явно уступали. С возгласами подкидывал фуражку над головой охранник Роман Халилов. Кто как мог. Орал полуголый мужчина в одном пиджаке.
Герка (не Генрих Прович) Сатаров не задумывался, просто выдувал из себя нутро (о-о-о! и внутри все расправлялось – никакого стеснения, тем более удушья, свобода и легкость!). Молодой, азартный, гонористый. Сейчас он словно сбросил с плеч ношу (не возраста). Выбросил из головы кучу нужных и важных вещей: холдинг – ношу неподъемную как гранитную плиту, свои властные функции, финансы, кризис и даже то обстоятельство, что госпожа Пятилетова – менеджер из его конторы – из Стальинвеста. Да пусть все летит в самую темную и глубокую дыру! Нисколечко не жалко. Наоборот, легко – когда ты сам не проклятый олигарх, а простой человек, не обремененный глобальными проблемами. Как все – как этот здоровяк в линялых синих джинсах и распущенной рубахе в красно- коричневую клетку. И надо быть как все – как эти глупые тылки, которые подлинно счастливы в здешнем захолустье - вдали от асфальтовых улиц, пыхтящих автомобильных потоков, закрученных эстакад, грандиозных свечек небоскребов, офисов банков и деловых контор и других помпезных примет цивилизации. Вдали от балансовых отчетов, прибылей и убытков, доверенностей, платежных поручений, банковских ордеров и т.д. Вдали от всего этого - здесь, в Пятигорье, живет тихое, искреннее счастье, незамутненное как вода в Виждае. Как всем нам представлялось в детстве. И Генрих тоже представлял! в своем зеленом дворе на улице Социалистической. Но забыл… Надо вспомнить. К черту психоаналитиков, рецепты и таблетки! Просто самозабвенно отдаться чувствам. Без страха и стыда. Участвовать в фееричном цветном карнавале. Пусть снова кожа загорится на солнце, в крови закипят пузырьки. Задохнуться от счастья, кричать и прыгать – даже с Марая!.. С кем прыгать, Генрих Прович? Да вот же! Лариса.
Сейчас каждый на площади испытывал прилив чувств. Максим не отставал от брата Генриха. Что выкрикивал – сам не слышал. Эмоции толпы били словно током. В этот день и час Утылва сомкнулась в строю: плечом к плечу, и сердца всех бились в едином взволнованном ритме. Да, одно целое. Бурлящий котел, готовый выдохнуть пар от восторга или взорваться и все разнести в клочья.
Интересно, способен кто-либо пойти наперекор общему настрою? Среди беснующейся толпы стоял серьезный Леша Имбрякин. Кто еще? Максим специально не искал. Вдруг он вскрикнул еще громче, чем до этого кричал. В ногу словно вонзили иголку (или острый коготь?) - мышцу пронзила внезапная судорога. Племянник ухватился за больное место, чтобы растереть, и обнаружил возле себя ребенка. Девочка - судя по всему, еще дошкольница. Довольно крупная. Живая, самоуверенная. Коренастая, смуглая, густые темные волосы перевязаны ленточкой. Очень красивое платье – пышное, в рюшечках, нежно-розового цвета. Голые пухлые руки. Ровный ряд белых зубов в полуулыбке. Глаза как круглые вишенки. Серьезный взгляд с укоризной. Очень интересно. Девочка не прыгала, не кричала – существовала как бы отдельно от всех.
Однако театр, разыгранный на потеху толпе (на площади перед заводоуправлением ТыМЗ), продолжался. И непонятно, кто возьмет верх. Варвара, конечно, выше и крупнее – атлетичней, что ли. Но Ирэн – быстрая, резкая, верткая, а главное – решительная. И очень злая. После свалившегося периода апатии, качели ее телесных и душевных ощущений пошли на взлет. Ирэн находилась на пике. Все видела, сознавала необыкновенно ярко. Физическую боль вполне могла контролировать. Соперницы подобрались под стать друг дружке.
Два тела елозили по асфальту. Между Варвариными ногами в синих штанинах высовывались голые ножки Ирэн. Красная юбка задралась до пояса. Каштановые и черные пряди переплелись подобно клубку змей.
Подгоняемая криками тыловка подбородком ударила врагиню в шею. Икнув, Варвара откинулась назад, ее взлохмаченная голова бессильно повисла. Ура!! Мы побеждаем.
*******
А горы всё выше, а горы всё круче,
А горы уходят под самые тучи!
Точно. Только в нашем случае одна-единственная гора. Легендарный Марай. Значит, она вертится он существует!
Корыльбун летел в сказку. Тяжело мотал перепончатыми крыльями. Хых-хых!.. хых-хых! Поднимался выше и выше – до облаков.
На спине корыльбуна сидели трое: Иван Елгоков, Машутка Кулыйкина и дед Мобутя (Агап Нифонтов). По известной пятигорской традиции четвертого героя не хватает. Ничего, возьмется откуда-нибудь. Хотя откуда ему взяться, если наш разношерстный (пока в переносном смысле слова) отряд сейчас болтался между небом и землей. Надо отметить, что Панька летел неровно, как-то рвано: хых-хых!.. хых-хых! Крылья не работали в едином слаженном ритме. Пассажиров изрядно потряхивало. Машутку даже мутило. Наверное, поэтому она не болтала, как всегда делала. А что тут поделать? Эти корыльбуны не спортсмены. Скорее, интеллектуалы – то есть, бездельники. Не удивительно, что их ворпани победили. Да, Кама слишком снисходительна к своим слугам. А к людям особенно. И вот, чем все обернулось.
Вы как себя чувствуете, дедушка? – из вежливости осведомился Вано. – Если необходимость, то можно… гм… сойти…
Это все ерунда! – успокоил Мобутя. – Слушай, парень! Я с японцами на Хасане воевал. Полили мы кровушки за сопки на маньчжурской границе. И на Халхин-Голе в составе танковой бригады. Командовал батальоном. Тяжко пришлось. Сотни танков и бронемашин! артиллерия, самолеты! Жара адская. Снаружи, а внутри тем более... Как мы тогда вдарили!.. Мой БТ при отражении атаки уничтожил два орудия, вражеский танк и несколько пулеметов… А тут лишь малость потряхивает… И ветерок обдувает…
На Мобутю тряска в полете не действовала. Потрясись-ка в танке! Для Ивана Елгокова – правнука Гранита Решова – живой пример перед глазами. Смотри, парень, и мотай на ус – или на синюю челку, которой у тебя нет. Но кто сказал, что будет легко?
Седоки распределились по старшинству: на шее корыльбуна легкая Машутка, потом Вано, и третий – Мобутя. За время полета Иван часто оборачивался, желая убедиться, что дед еще тут – еще сидит, не навернулся вниз. И взгляд невольно задерживался. Сначала Иван не мог понять, т.е. думал, что внешность у старика уж больно колоритная. Ветер взлохматил белые волосы и бороду, и казалось, голову Мобути окружает свое собственное облако. Розовая кожа – такая бывает только у стариков и младенцев. Держится прямо даже на спине корыльбуна, плечи развернуты. Блестящий металлический спецзнак с фигурой солдата в каске на фоне красного знамени и внизу надписью ХАСАН 1938 по-прежнему приколот к рубашке. Суровый командирский взгляд. Какой он дед? Настоящий майор! Из ТОГО поколения. Крепче рельсовой стали. Да, седой и старый. Но не совсем. С каждым разом Мобутя неуловимо менялся. Становился как бы строже, собраннее. Освобождался от всего наносного. От разлохмаченной шевелюры. Волосы уже сказочно не сияли – не было столетней серебристой седины - обычные, светлые. Получается, Нифонтовы, как и Анютины – природные блондины. Весьма распространенный тип в Утылве. Изначально наша хуторская четверка (от которой, если что и сохранилось, то расплывчатые черно-белые снимки) разношерстная по составу. Сашка Анютин и Агап Нифонтов – блондины, Антон Кулыйкин – русый, Гришка Решетников – густоволосый брюнет. Из всех сейчас остался один Мобутя – только он уже не дед. Вот сейчас его лицо разглаживалось, обретало упругую пухлость. Вано часто оглядывался, открыв рот. Мобутя ему хитро подмаргивал. Глаза уже не светились надмирной благостью.
Облетает яблонь цвет.
И с лица груз прошлых лет.
В полете никто не отличался говорливостью – даже до того болтливые Панька с Машуткой. Корыльбуну тяжело пришлось. Он буквально изнемогал под тяжестью трех человек – под тройной тяжестью. Узкое лицо еще больше напряглось вдоль одной линии (как борозды), пролегшей от лба с выдающимися долями до маленького неразвитого подбородка (признак капризности, детскости). Капля пота свисала с широкого и округлого конца носа. Зрачки свелись к переносице. От натуги подрагивали синие жилки – это обманка, на самом деле, не венки, а хитиновые трубочки в гиподермовом слое стрекозиной ткани. Панька вывернул голову – мотнул носом. Очередная капля пота сорвалась и, пролетев, попала на Вано.
Ф-фу! Фу! – он начал энергично вытираться.
Какие мы нежные, - не одобрила Машутка.
Мобутя к нежной перепалке влюбленных отнесся философски – никак. Он все думал – и чегой-то невесело. Совершал свои метаморфозы.
А молодежь как всегда. Как очень давно было и сейчас есть. Когда-то юная парочка уже забиралась на Марай. Красный зной стоял в воздухе – даже тень от белого облака не спасала. Кожа горела на солнце, в крови закипали пузырьки. От сказочного счастья разрывались сердца, рушились привычные условности, и благие пожелания пропадали втуне. Тогда не выстоял красивый, удобный, безопасный мир Камы. История старая – и каждый раз новая. Наша история.
Все! – прохрипел Панька. – Дальше не могу. У нас, корыльбунов, простые крылья, а не реактивный двигатель.
Два, - подсказал Вано.
Чего два?
Два крыла. Две ступени. А чтобы в космос выйти, нужно три ступени.
Вы умные, ученые. Лучше знаете, - лукаво поддакнул Мобутя. – Мы же все для вас… для лучшего будущего… Я-то что? Подучился, когда возможность возникла – недолгая передышка. Как мы белых победили, уже в мирное время комитет комсомола направил меня в бронетанковую школу в Горьком. За два годика боевые науки, как сумел, так и прошел. Потом на Дальний Восток, и там закрутилось с самураями… М-да, мы мечтали социализм построить, в космос полететь… Мечта моя исполнилась. Лечу!
Эй вы! захребетники! – из последних сил рыкнул Панька, оборвав ностальгическую речь старика. – Давай слазь!
Слазить? Куда? Ты обалдел? – пискнула Машутка. – Мы же разобьемся. Всмятку. Без чудес.
Освобождайте! Не могу больше! Счас спина переломится… А дальше – все выше и выше – я все равно не могу. Нет у нас, корыльбунов, ступенек – ни первой, ни третьей. Никакой. Мы в космос не выходим.
А Кама вроде может? По сказкам она летала между звездами.
Кама… Сейчас уже ничего не может. Стоит и взирает на ваши выкрутасы… Хоть стой, хоть плачь. Отдала вам дивор, а вы отблагодарили… Довольно! Слазьте!
Не слезем! – хором воскликнула троица. – Куда же нам?
Вскоре выяснилось – не куда, а на ком. Параллельно корыльбуньему курсу давно плыло отдельное белое и пушистое облако. И теперь это облако как бы проявило нежданный интерес - одна его часть выдалась вперед, закруглилась в виде головы, на которой открылись глаза (через просветы глянуло голубое небо) – чтобы лучше видеть; над головой – чтобы лучше слышать – встали торчком короткие уши. Другая часть облака вытянулась и распушилась. Облако обрело живой облик.
Кефирчик! Кис-кис... – поманила Машутка.
Кто это? Твой кот? Ты же говорила, что он такой болезный. Что его ведьма околдовала, высосала изнутри, оставила одно чучело – пустую видимость… Любопытно, а у котов в Утылве тоже есть диворы? У Кефирчика, наверное, дивор белого цвета? незапятнанного?
Молодежь, не ссорьтесь, - беззлобно сказал Мобутя. – Не забывайте, зачем мы здесь… Еще не здесь – не на Марае. Еще туда надо попасть. И котик наш здесь не случайно…
Кот? Чем он нам поможет? – добивался ясности Иван.
Я тоже хочу сказать! – заявил сварливый корыльбун. - Вы уселись и ножки свесили. Ухайдкали меня! Я вам что, лошадь? Или кот?.. Короче, мы не на переправе. Лошадь поменяйте! Пересаживайтесь!
Как? Не на переправе мы, но еще хлестче – в небе болтаемся…
Как-как… Глаза зажмурь и прыгай. На облако.
А если это всего лишь облако? Видимость? Мы прыгнем и насквозь пролетим. Вниз. У нас нет ни крыльев, ни ступеней… Нет ступенек с неба на землю.
Пока Вано взывал к разуму и пробовал препираться, Машутка кое-что сделала.
А-а-а! – бессвязный крик то ли восторга, то ли ужаса.
Парень не успел схватить девчонку за что-нибудь – за ногу, руку, за волосы. Щуплое тельце подскочило, оторвавшись от хитинового корсета корыльбуна. Перед двумя седоками мелькнули вытаращенные переливчатые глаза, вопящий рот, развитые волосы. Желтый подол сарафана взмахнул, продемонстрировав Машуткины трусики. Но не будем рассматривать пристально. Нет времени, потому что в следующее мгновение Машутка мягко приземлилась (подходит ли здесь это слово?). В подтверждение, что подходит, раздался не крик, а смех.
Я тут! На облаке. Давайте сюда! Тут мягко… восхитительно… Белым-бело… Как снег или вата или пух… Кот слишком большой… Вот только где у него голова, уши?
Голова? Черт! Или кот… Машутка, не приближайся к краю, не выглядывай. Ну, копия матери – Калинки, - пробурчал Мобутя.
Иду!
Раздумывать некогда. Иначе Машутка отправится на Марай одна. Иван не успел испугаться. Любая трезвая оценка ситуации привела бы к краху. Реально навернуться. И молодая жизнь могла закончиться – кровью и осколками костей на бетоне – на бетонных ступенях, ведущих к памятнику на холме – к белой женщине на постаменте. Но сильным телом Ивана управляли рефлексы. Он предварительно сгруппировался, затем с силой выбросил ноги вперед, а руками широко загребал в воздухе; мелькнула мысль – так, иду на рекорд!.. Мысль была случайная – сознание витало где-то далеко – до верха Марая свободное пространство, летай себе! Прыжок показался неправдоподобно долгим – Иван постарался его затянуть.
И-и-е-эх-х!!!.. - счастливое приземление в низком приседе – локти рядом с коленями.
Дед! – дернул Панька. – Твоя очередь.
Формально (и реально) Мобутя – глубокий старик. И конечно, прыгать ему несподручно. Ситуацию спас сам Кефирчик. Облако подплыло вплотную к корыльбуну – даже под него. Мобутя просто перешел.
Теперь люди стояли, утопая по щиколотки словно в белой вате. Они были так высоко над землей. Пробовали посмотреть вниз. Утылва как на ладони – в смысле, что величиной с маленькую Машуткину ладонь. В степи искусственная заплатка с геометрическим узором. Упорядоченные светлые росчерки – дороги. Зеленые промежутки – деревья, кусты, пустыри. Зеркально сверкающая лента Кляны. Разновысотные массивы Кашкука, Нового Быта, Малыхани. Не разобрать в деталях ни улиц, ни заводской трубы, ни четырех жалких холмиков на восточной оконечности городка, ни белой женщины на постаменте. Ничего не осталось. И не было никогда. Виждая не видно – на его месте встал Марай подобного же цвета. Словно эта колоссальная голубая толща, обращенная вниз и проникающая до подземного царства Энгру, всколыхнулась и устремилась вверх. Марай – это как Виждай наоборот.
Облако легко и плавно вспорхнуло вверх – заскользило вдоль марайской твердой, голубой поверхности, на которой не обнаруживалось ни трещины, ни скола, ни щелочки. Заканчивался ли Марай где-нибудь? Или когда-нибудь?
********
Конечный пункт сказочного путешествия – вдохновенного полета. И конец нашей истории. Любимое выражение современных философов. Все. Конец (а по-нашему, делу венец).
Надо идти. Зря, что ли, в эдакую даль добирались? Столько препятствий преодолели. За каким х…? Нет, за дивором. Хотя означенный дивор-то есть – у Машутки, если только не потеряла. Не потеряла – пальчики сжимает крепко. И на Марае первой очутилась именно Машутка – ей очень не терпелось. Девичий хрупкий силуэт мелькнул и прервался в облачном тумане. Мужчины пошли за ней.
Несколько шагов – и туман рассеялся. Скорее всего, это был не туман – может, какая-то взвесь из пушинок, пылинок, соринок, волосинок от густой кошачьей шерсти, которую разворошил ветер. Пушинки плавали в воздухе, оседали на коже, щекотали, проникали в уши, рот, ноздри. Путешественники начесались и кратко расчихались – и все. Надо идти. Тем более, сделав несколько шагов по мягкой вате, Иван затем нащупал ногой отнюдь не облачное основание. Но и не твердый камень. Что-то неровное, ворсистое, цеплявшееся и шелестевшее. Пахнувшее горьковато, но приятно, как в детстве. Ба! зеленая трава – самая обыкновенная. Без обмана.
Картина начала складываться. По явным признакам место, где они сейчас находились, представляло собой возвышенность – довольно заметный склон на фоне неба и облаков, земля в ямах и кочках, каменистых насыпях. В проплешинах в травяном покрое проступали скалистые породы. Есть где трава гуще. Среди зарослей самые высокие и стойкие – ковыли. Жесткие листочки напоминали скрученную проволоку. С ночной прохладой и выпадением росы ковыли ложатся на землю; днем красный свет высушивает росу и распрямляет ковыль. На горе тень неизвестно откуда, и в тени особые кусты вымахали до полутора метров – древовидные стебли с зеленой листвой и синими соцветиями. Опять же попадаются сухие участки, лишенные растительности – только какие-то торчащие охвостья, переломанные ветви, камни и комья земли. Гнездовья? Надо приглядеться внимательней. Но там синих цветов не видно.
Иван созерцал окружение без спешки, вдыхал чистый воздух полной грудью. И ощущение полноты – чувств, мыслей, внутреннего и внешнего мира, абсолютной ясности – потрясало его. Это, действительно, конец – но не в смысле НИЧТО – конец прошлого и начало будущего. Точка бифуркации? Как еще все пойдет… Но как прежде не будет. И никому уже не нужно, чтобы было. Даже автор согласен – вопреки своим ностальгическим переживаниям.
За спинами путешественников, складываясь и прямо так утрамбовываясь, шуршала облачная вата. В несколько приемов сложилась в плотный комок – сперва в большой шар, затем с одной стороны образовался шар поменьше и с ушами (голова), а с другой выпал хвост. Отделились мохнатые лапы.
Ма-а-у-а-у!.. Мав!! – издав утробный звук, Кефирчик мощным прыжком достал до Марая, догнал людей.
Ты мой маленький, - Машутка свободной рукой обняла кота, почесала ему за ухом.
Ничего себе маленький! Бабылидин питомец и так размером превосходил все известные кошачьи породы, а теперь он стал еще больше – разросся, раздулся. На прямых лапах доставал и тыкался розовым носом в девчоночий бок. Хорош котик! Истинный тигр.
Наша доблестная четверка (Машутка, Вано, Мобутя и Кефирчик) – все, как должно быть – готова к исполнению своей миссии. Пусть верхушки Марая – с помощью или без помощи корыльбуна - они не достигли. Ее, вообще, возможно достичь? Разношерстный (в буквальном смысле слова) отряд – тылвинский ответ нынешним вызовам.
Надо держаться вместе, - предупредил Мобутя, словно зная, что предстоит. Похоже, все знали, кроме Вано. Ну, Грицан-то должен знать!
Куда идти? – это спрашивал Иван Елгоков.
Вперед. Только вперед. Хоть куда, но мы дойдем!
Резкий хлопок. Как по ушам: раз! Иван вздрогнул. Что это? Неужели настоящий выстрел? И сразу затрещали другие хлопки. Выстрелы?
Пригнитесь! – Мобутя пригнулся, да так быстро и ловко, что совсем не по-стариковски. Движение молодого человека. - Стреляют! Мать вашу, стреляют! Парень, не маячь. Ты же не бессмертный…
Сейчас Ивана занимал вопрос отнюдь не о бессмертии. Он сверху смотрел на Мобутю – на его широкую крестьянскую спину. Под рубашкой напрягались лопатки, бугрился позвоночник. Крепкие плечи заканчивались светловолосой головой. Отросшие пряди на шее и н ушах. Еще видны гладкие, свежие щека и подбородок. Куда же подевалась белая борода деда Мороза? Перед Иваном был не старик, а молодой парень – годами уж точно его не старше. Нехитрые подсчеты подтвердят это – нашу хуторскую четверку не успели призвать на фронт первой империалистической, и, следовательно, им не должно быть больше восемнадцати лет (тогда в РИ призывали). Выходит, они – Грицан Решетников, Агап Нифонтов, Александр Анютин и Антон Кулыйкин, и примкнувший к ним Иван Елгоков – вот прямо сейчас ровесники! Чудеса…
Грицка! Где ты был? Тебя зачем посылали? – белявый краснолицый парень с прямыми бровями, в грубой пестрядевой рубахе, портах и в стоптанных ботинках с обмотками бросился навстречу, спрашивая с придыханием (очевидно, перед тем совершал какие-то физические усилия). – А мы думали, что ты совсем… убежал. Струсил… Извини. Честно, мы так не думали…
Как похож, - шепнула Машутка. – Только на кого больше? На Матвея или Демида? На обоих. Чисто Анютинская порода…
Порядок, Сашок, - кивнул Мобутя. – Мы здесь. А наши дела как?
Все плохо. Хуже некуда. Нам крышка. Погибель ждет. Перестреляют нас. Перещелкают, как одного… Грицка, мне страшно. Я эдаких ужастей никогда не видал. Говорили же, что весело будет. Что победим. Мы же за правое дело. Комиссар говорил – за мировую революцию, против векового угнетения, за право рабочих и крестьян… Мы с чистым сердцем, а они… они…
Что они? И кто они?
Ты чего, Грицка? Упал и головой о камень ударился? Выглядишь неважнецки… И волосы у тебя… отросли, что ли? Здесь, спереди, извозился в синьке? Что на горе может быть синим? Лишь цветочки… Ох, Грицка… Только сейчас заметил – рубашка на тебе баская. Гладкая, вроде ластиковая. Фаинка подарила? Ты сюда жениться притопал? Мы воюем! Может, живыми с горы не сойдем. В пыли все извалялись, когда за камнями сидели. А ты явился…
Женишок! – Машутка забулькала. – Тили-тили-тесто! жених и невеста!
Ну тебя… - Иван не понимал смысла упреков.
И ты, Агап, вырядился как в церковь, - указал парень. – Большевики в церковь не ходят. Мы же в Красную Гвардию записались. Там нам новое обмундирование дадут. А выходную одежку мог брату оставить. Покор, правда, мал еще. Ну, так большое – это не маленькое…
Блондин с пафосом продолжил.
Вот погодите. Вернемся героями. И вся Утылва, весь мир нашими станут. Советская власть окончательно и бесповоротно воцарится. Фаинку тебе, Грицка, в жены отдадут. Как победителю. Если победим… Дед Калина не станет возражать. Не всем ведь быть богатеями – Щаповыми или Чиросвиями. Да по нынешним временам это хуже. Еще счет за богатство предъявят. Значит, наживался на бедняках, обманывал. Соки пил из простого народа! Хотя Калина не такой… Неизвестно, кому выгодней – Фаинке выйти замуж за героя красногвардейца или тебе взять жену из эксплуататорского класса.
За героя? – влезла Машутка. – Это когда вы героями очутились? Из того, что сейчас говорили, не следует…
Мы непременно прославимся! – без тени сомнений воскликнул блондин Анютин. – О нас сочинят песни, напишут книги, поставят памятники. Победа мировой революции неизбежна. Товарищ Солин на митинге говорил.
Молчи уж! – вздохнула Машутка. – Памятник поставят – это да. На могилу. А мы будет ходить на Казятау и отмывать его…
Сама помолчи! Тебя здесь не должно быть... За Грицкой увязалась? Как ты не раз делала. Только сейчас уже не шутки с русалочьим хвостом. И чего за Грицкой ходить точно на веревочке? Мала, да и хозяйка из тебя никудышная. Потому Фаинку замуж берут… Если подстрелят, дурочка? Дед Калина от горя помрет. Он тебя любит, балует, хотелки твои исполняет… Что за одеяние напялила, Божанка? Буржуазный наряд. Так подумаешь, на исподнее смахивает. Руки голые, в цыпках, ноги худющие торчат. Волосы не прибраны. Разве девушке в этом прилично на людях?
На мне сарафан! А вы – деревенщины забитые! В лаптях! в понявах!
Да хоть в чем. Мы – красногвардейцы. У нас красные повязки. Разуй глаза, если не видишь. Тут не забава – война. Мужское дело. Бабам невместно, а уж детям… И для котов тоже не подходяще…
Я не ребенок!
Шла бы ты… Стой! Куда отправилась? Грицка, она за тобой на гору притопала, ты и смотри! Война ведь.
Они… там? – Вано уточнял, не с кем, а где воюют.
Ниже по склону. Где с утра позицию занимали. Где валуны стоят, укрываться удобно. Мы все видели, и стрелять могли. Таков был план товарища Кортубина.
А враги?
Казаки-то? Они на гору шли. Пулеметы с собой притащили. Воевать умеют. Офицерье у них командует. У нас же и оружие-то – охотничьи берданки с револьверами.
Казаки завсегда воевать обучены, - авторитетно сказал Мобутя. - Сызмальства у них это. Теперь с фронта вернулись. У нас кто? Рабочие со станции, которые пороха не нюхали. Солдат горсточка…
Как же план? Не наобум ведь мы… - Иван недоумевал.
У беляков свой план, - пояснил Сашка Анютин. - В лоб не полезли. Не дураки. С боку нас обошли, где ложбинка. Сверху кусты с лиловыми цветочками прикрывают тех, кто крадется. Комиссар утром упреждал, что именно там опасность. Но командир отмахнулся.
И Солин абсолютно прав! Это же элементарно. Почему там людей не выставили? Чтобы подстраховаться.
Так это… выставили. Но беляки пошли неожиданно на нас, из кустов вынырнули. И стрелять начали. Нескольких уложили. Дядьку Жадобина – ремонтника со станции. У него семья, родители старые… Ужас, Грицка, они ему в грудь стрельнули – он захрипел и умер не сразу.
Дядю лейтенанта Жадобина? – ахнула Машутка. – Или не про того?
За каким сокровищем казаки поперлись в Утылву? – Иван не прекращал расспросов. Ситуация в его глазах дикая. Чем страшней, тем чудесатей. - И сейчас дыра, а уж тогда… Хотя знаю – красные диворы! для Красной Армии.
Шутишь? Ты не врубаешься? Как война началась, на станции провиантские склады устроили. Сахар, мука, крупы, зернофураж. Оказалось белякам известно. Они решили, что занять станцию – плевое дело!.. Ну, продовольствие имелось, а больше ничего – ни винтовок, ни патронов, ни шинелей. Да и из продовольствия много успели распродать. Властей нет. Все ничейным стало. А долго так не бывает.
Сколько всего врагов?
Грицка, мы же с тобой накануне в разведку ходили, смотрели. Конников сотня. Еще пешая сотня, пулеметная команда – насчитали три пулемета на подводах. Их явное преимущество. Наших семьдесят с лишком. Бывшие фронтовики, что на станции застряли и решили за Советскую власть вступиться. И железнодорожные рабочие. Ну, местных еще меньше. Командиром избрали Кортубина. Комиссаром – Солина. Мы теперь красногвардейцы. Отряд.
Что за отряд? – Иван наклонился к Мобуте.
У нас солдаты организовали волостной ревком, - также негромко в ответ. - Во главе с Солиным. Ревком уже объявил о формировании отряда Красной гвардии. Так творят историю, парень. Часть отряда из фронтовиков хотели определить на постоянку. Нести гарнизонную службу в Утылве. Время смутное, опасное. Резерв из местных рабочих и крестьян. Их еще обучать надо. Времени не хватило. Мы, пацаны, в ревком бегали, умоляли нас записать. Записали. Вот тогда мы возгордились. Носы вверх тянули. Ну, винтовку никому не дали – по счету были винтовочки. Трехлинейки-то не у всех солдат. У остальных однозарядные берданки. Гранаты были… А красные повязки откуда-то взяли, постирали и на рукава нацепили. Романтика! Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!
Агап, странно рассуждаешь. Можно сказать, контрреволюционно. Ты же с нами в ревком ходил, клялся жизнь отдать за советскую власть. При первых же трудностях…
Хороши трудности! В первом бою безграмотно воевать. Это же стратегическая позиция. На горе, - пояснил Мобутя. – Беляки мимо не пойдут. Мы же их сверху перещелкаем – по крайней мере, должны были… как они в итоге перещелкают нас… Или уже?
Таки нет ничего? Чем воевать-то? – поддержал Иван. – Голыми руками? Вроде про берданки говорили. Но револьвер меньше и легче. Сподручней. Я револьвер хочу!
Ты стрелять-то умеешь? Не то промахнешься – и в коленку… Самострел – последнее дело. А промахнуться любой может.
Я не промахнусь, - прищурившись на Машутку, пообещал Вано. – Но лучше сразу кардинально. Например, вертолет пригодился бы. Сверху быстро и легко.
Чего говоришь-то? Вертишь? Ты точно с головой… - Сашка развел руками.
Если все так плохо, что хуже не бывает… Может, помощи надо просить? У вышестоящего штаба? И не сейчас, а накануне, когда узнали, что беляки узнали про склады.
Надеялись, что помогут. И командир говорил, что недолго продержаться. Пусть патронов мало… Товарищ Кортубин придумал, что если патроны кончатся (палили беспорядочно), то красногвардейцы бросятся в штыковую атаку. Сблизятся с противником, сомнут его… А там и подмога скоро…
Кто поможет? – повысил голос Иван.
Не кричите на него! – вступилась Машутка. – Он не виноват. Простой парень. Анютины честные и старательные. Что обещают – делают. Без отговорок. Матвея с Демидом всегда можно попросить, а уж если растолкуешь, зачем это надо…
Ясно. И зачем это было надо? Продержаться на Шайтанке? Как долго?
Передавали, что бронепоезд пойдет. Капитона Имбрякина на станцию послали – встречать.
Ты бы видел этот поезд, - усмехнулся Мобутя. – Я видел. Мы с Капитоном видели. Два деревянных вагона, обшитые листовым железом, и платформа, обложенная мешками с песком. Такой же фантастичный, как последний корыльбун. Пушки допотопные, которые в позапрошлом веке стреляли. Екатерининские. Для них самодельные лафеты приспособили. Надеюсь, ни разу не попробовали стрельнуть. Разорвать ствол могет… и головы пушкарям. Но сейчас другой вопрос. Сашка, нас же изначально четверо было. Что с Антоном и с его головушкой? На плечах она? – вернулся к расспросам Агап.
С Тонкой? Ранен он. В коленку. Передвигаться не способен. Вон лежит и стонет. И даже сознание от боли теряет.
Тонка – это Антон Кулыйкин? – попыталась вникнуть Машутка. - Свекор моей бабушки Агнии? И он теперь ранен? Известно, что хромой был всю жизнь. Но передвигался. С палочкой.
Есть, кому помочь? – спросил Мобутя, пропустив слова девчонки. - Предполагаю, что не только он ранен – и другие. Ведь столкновение произошло.
Бегает тут одна сестренка. Шустрая синеглазка. Раны обрабатывает, бинтует. Дяде Жадобину не помогла. Она же не волшебница. Посмотрела Антона. Что-то сделала – кровь больше не идет. Сказала, что до свадьбы заживет. Тонка даже обиделся: до какой свадьбы? чьей? А она смеется – с Фаинкой. Только, Грицка, ведь это ты на Фаинке женишься?
Сам же говорил – если уцелеем, - Вано не горел желанием подтверждать непонятные обязательства жениться непонятно на ком. – Кто всем этим командует? Командир где?
А он впереди, - съязвил Мобутя. – На лихом коне. Беляков гонит. Или впереди всех от них удирает? Я угадал, Сашок?
Товарищ Кортубин? – удивился Сашка. – Вы про товарища Кортубина?
Верно. У нас же командует Аристарх Кортубин. Фронтовик, большевик. Великий стратег. В его славной биографии нынешний бой – так, малозначный эпизод. Да какой бой? Чистое побоище. Все просра... Полимеры там – или полумеры… Людей жалко. Это потом мы научились воевать. Когда крови нахлебались. То был первый платеж.
Кортубин? – заинтересовался Вано. - Вы назвали Кортубина? от которого и областной центр пошел, и область? Реальный исторический персонаж. Видный деятель советской эпохи. Про него в школьном учебнике упоминается…
Все реально. Только реальность другая получается. Как здесь и сейчас… Тот самый Кортубин! Аристарх. Что касается его заслуг… На строительстве комбината он не больно отличился. Сидел партийным функционером. Хотя нет – активно участвовал в разоблачении и осуждении вредительской шайки во главе с Гранитом Решовым и Иваном Глайзером. Чтобы самому выжить, накатал докладные в Центральный комитет. На своих же товарищей. Что это не он виноват в срыве сроков строительства, а спецы вредители и даже – страшно выговорить – уполномоченный представитель серьезнейшего ведомства – НКВД. Еще попутно приплел к делу своего ближайшего сотрудника – тот ему как сын был. Не бери в голову, Сашка. Или просто не забывай – твой командир тебя в любой момент подставит.
Ты… ты… - Сашка Анютин потерял дар речи.
Но Мобутю как прорвало. Это уже не добрый дед Мороз.
Уже на пенсии Кортубин вспоминал начало карьеры великого полководца. Мемуары кропал. По его же словам, он лично разрабатывал операцию и организовывал позиции на Шайтанке, и победа достигнута благодаря его умелым действиям. Он один победил! Три десятка человек – трупы. Кошмарная цена. Ниче, заплатили. Мы тогда ради счастливого будущего не жмотничали...
Интересные вещи рассказываете, - задумчиво произнес Иван. – Значит, было совсем не так…
Помирать буду – не забуду, как он выступал тогда на открытии нового клуба при стройплощадке КМК. Больной, вялый, ожиревший человек с мешками под глазами. И он вершил судьбами тысяч молодых, здоровых, преданных партии людей. Твоего прадеда Гранита. Подвиг на Шайтанке Кортубин расписал во всех красках. После торжественного собрания давали банкет, и Гранит танцевал на банкете с невестой. Они были очень счастливы! А Калинка умерла, не помешав счастью своего Грицаньки. Комиссар Солин умер, погиб в бою – еще раньше. Кортубин нисколько не терзался… И там, в клубе были люди, которые тоже умрут гораздо раньше своего срока. Ничего не попишешь (даже такому адресату, как Центральный комитет). Это трагичная сказка…
Ребята, о чем толкуете? – Сашка Анютин выглядел обескураженным. – Ты, Агап, почему так о командире отзываешься? Должна соблюдаться воинская дисциплина. Командир жив, надо быть с командиром. Мы не шайка благородных разбойников. После вступим в регулярные части Красной Армии. Нас еще устав заставят учить.
Вот ты и учи! Если уцелеешь. Хотя тебе не обязательно. Ты в армии не задержишься. По гражданской части пойдешь. Будешь комсомолом рулить на комбинатовской стройке. Правда, недолго… С таким командиром мы сегодня вляпаемся в кровушку. Повторяю для тебя, Сашок. Не верь Кортубину. Он тебя подведет под монастырь. Настоящий – ГУЛАГовский. Гнида жирная!
Совсем не жирная, - Сашка парировал вяло.
Да на его телесах френч не сходится. Где – или у кого – он содрал? Ограбил буржуя! И сапоги офицерские снял.
От Мобутиных слов Машутка захихикала.
Ему положено. Он командир, - Сашка не согласился.
Стоп, - Вано предостерег разговорившегося Мобутю. – Вам… тебе не кажется, что надо выбирать выражения? Предусмотрительно. А то вы здесь нагородили – что было и что будет… Будет ли, вообще… Мы здесь и сейчас… Вообще, где мы сейчас?
Ну, как бы на Шайтанке. Там бой произошел. Побили нас.
Ведь мы на Марай летели? Где Марай и где Шайтанка?
Где? Внизу ма-ахонький холмик, что темнее прочих – и есть Шайтанка… Отсюда не разобрать… Гм, мне чудится, или та статуя с руками сейчас выше и больше всех холмов? Нелогично…
Почему же сейчас бой идет на Марае? – не удовлетворился ответом Иван. - Там же стрекочет? Слышите?
Ага. Корыльбун крылышками…
Нет! это стреляют. Значит, они еще живы? сопротивляются?
Они умерли очень давно. И в земельке похоронены. Под памятником со звездой и лучами. Почти сотню лет назад. Еще горишь желанием поучаствовать в заварушке, парень?
Вдруг все еще можно исправить? Спасти комиссара? – загорелся идеей Вано.
Вы драться пойдете? Спасать того, кто давно уже умер? – заверещала Машутка в расстройстве. – Опомнитесь! Пожалуйста, вспомните, зачем мы сюда пришли. Ой, прилетели. Найти ядкино гнездовье. В бою запросто погибнуть – как этот комиссар. Что я тогда одна делать буду? Устала дивор таскать. Измучилась! У меня рука чешется. В чем-то липком, кислом… И еще насквозь голубым просвечивает. На! посмотри… Интересно, скоро рука голубой сделается? И я вся тоже… Призраком стать не хочу! Нетушки… Лучше меня спасайте!
Твоя идея лететь на Марай. Вот дальше ты как думала? – справедливо заметил Иван.
Ничегошеньки я не думала! Так… Пусть быстрее все завершается. Кому надо, помирают, а другие уходят с горы. Мы гнездовье искать будем. В тишине и спокойствии. Правда, Кефирчик?
Кефирчик принюхался – присмотрелся в выбранном направлении – то ли учуял запах крови и бинтов, то ли прислушался. Раненый Антон Кулыйкин время от времени стонал. Кефирчик, ступая белыми лапами, подошел, сунул крупную морду прямо к лицу Антона и облизал его.
Будет жить, значит, - облегченно сказала Машутка. – Коты покойников не любят.
Да почему жить-то не будет? Какой ужас ты себе выдумала! Конечно, будет! Он же в коленку ранен. А вот если бы серьезно, то всему роду Кулыйкиных повиснуть бы на волоске – на кошачьей волосинке. И тебе, и твоим сестрам…
Он глаза открыл! дедушка… Или прадедушка… Или как?
Посчитаем, - предложил Мобутя. – Сын Антона женился на вашей учительнице математики – на Агнии. То есть, он – ваш, сестер, прадед.
Вот так взять и увидать своего предка… Но прадеда Гранита я точно не увижу. Я даже не подозревал о его существовании…
Так прадедушку вылечить можно! – Машутка засветилась.
Его и вылечат. Не суйся. Тут медсестра есть.
Хорошо. Вообще-то, мы тут в безопасности? – в голову Вано пришла тревожная мысль. – Пока беседуем, появятся враги с берданками: пах-пах! И одиночный столбик над могилкой в степи…
В какой безопасности? Где ты в безопасности? Ворпани не ищут легких путей! – отрезал Мобутя.
*********
Дальнейший разговор велся между двумя - Агапом Нифонтовым и Иваном Елгоковым. Сашка Анютин слушал с открытым ртом.
Исправить? Зачем? И потом, одного спасем. Другого утопим. Бултыхнем в Негодь. Если Солин и другие переживут этот бой, то Кортубина – ну, не расстреляют – хотя из командиров сбросят. Фронтовики ему не простят. И что тогда? Рухнет славная карьера. Руководство быткомбинатом в Орске ему не доверят. А уж пост секретаря… Как тогда с Кортубинской областью и областным центром Кортубиным? Вопросы, кругом вопросы… Что ж, будет город Солин и область его имени. И сам Кирилл Солин в чугунной шинели на площади Труда.
Внезапный ход. Слабо представляется… Меня вот интересует... ну, в свете всего сказанного. Всех разоблачений… Что, собственно, известно про комиссара? Какова его роль здесь? Героя, жертвы или доверчивого глупца?
Хочешь сказку? про героя и болвана… Про комиссара? про Солина?
Да. Про Кирилла Солина. Я неоднократно слышу про этого человека. Кто он? в действительности, не в сказке.
Разумеется, мы его знали. В ревкоме встречали. В военное время власть в Утылве взяли фронтовики. Они организованы и с оружием. Солин - щуплый такой мужичок, серьезный, востроглазый. Грамотный. Не из здешних мест. До войны был машинистом на Уральской горнозаводской дороге, потому ему удалось сагитировать рабочих со станции вступить в отряд. Его в царскую армию не мобилизовали – машинисты нужны на паровозах. Да и по здоровью чегой-то… Но авторитетом среди солдат пользовался. Пиджачок на нем – хороший, крепкий, хотя чиненный. В общем, сведения скудные. Других нет. Возможно там, откуда Солин родом, и не знают, что у нас здесь памятник ему стоит… Думаю, комиссар не одобрил бы тылвинский памятник самому себе. Скромняга. Ну, звезда с лучами как коллективное надгробие – для всех – еще, куда ни шло. Однако на городской площади - в чугуне, выкрашенном серебрянкой - тот бюст красноармейца в будёновке на кирпичной тумбе. Кстати, в нашем отряде никто буденовок не носил. Мода пока не дошла до Урала. И с виду Солин не похож на памятник. Красивое, крупное лицо, насупленные брови, напор внутренней силы, убедительность, типаж мужского красавца - это, скорее, ты и твой предок. Не сохранилось фотографий комиссара, то есть скульптор воплотил в чугуне свою фантазию – как выглядел бы герой - коммунист, отдавший свою жизнь за торжество справедливости. Такой человек по определению красив – вот как памятник. Еще одну сказку сочинили… Улица в городе его имени. Совхоз в Малыхани – впрочем, теперь Агрохозяйство Тылвинское, частная собственность Сыродя. Но все равно, столько мест… А в реальной жизни в партноменклатуру Солин не попал бы. Не тот человек – совестливый слишком… Однако люди меняются. Сначала все честно, бескорыстно. После сегодняшнего боя уже эдак...
А ты… вы сами?
Я? Я как все. Не выпендриваюсь. Народ у нас прост, но мудр. Тылкам свойственно обостренное чувство справедливости. Они могут быть наивны, нелепы, упрямы – этого хватает с избытком. Но справедливо или нет – носом чуют не хуже ворпаней. И про то, как в действительности произошло на Шайтанке, здесь известно доподлинно. Кто герой, кто трус – и кто виноват. Люди не заблуждались. С почестями хоронили погибших на Кашихе. И уже после войны главную улицу в Утылве назвали не Проспектом Кортубина, а космонавтов… Космос тогда тоже был чистым, светлым, ожидаемым – как всего лишь недавно коммунизм во всем мире…
История совсем не благостная, - заключил Иван.
Страшная история. Чем страшней, тем чудесатей. И сколько подобных историй. Во все времена. Безымянных героев. В лучшем случае обозначат инициалы на надгробном столбике в степи. Теперь советские памятники бесхозны – они ветшают. Свидетельства неправильной эпохи. Это здесь, в Утылве, школьники – уже не пионеры – ухаживают за могилой на Кашихе, соблюдают традицию. Но ведь все забывается. И те герои – уже не герои – инициалы, буквы... Нынешние поколения – наследники, так сказать – искренне не понимают: а стоило ли?
Но тогда… тогда все было зря? – вот он, главный вопрос, когда закрывается малейший просвет в темной норе.
Это и есть самое страшное, - Мобутя невысказанный смысл поймал слету. - Столько страданий – и стоило ли? Убивает наповал – уже покойников убивает. Перестает цениться наследство предков. Сын не вспоминает отца, брат – брата, внук - деда. Старики умирают в одиночестве – может быть, не в физическом одиночестве, но в непонимании. Пустота. В итоге все больше людей в отношении прошлого НЕ ЧУВСТВУЮТ НИЧЕГО. Так заканчивается самая страшная сказка Пятигорья.
Зачем тогда все было? Комиссар Солин и с ним другие погибли. И мой прадед Гранит. У вас жизнь тоже не задалась. Вы не достигли своих целей.
Почему это не задалась? Почему не достигли? – дважды спросил Мобутя. – Как раз очень даже достигли. Мы выполнили свои цели по наивысшему разряду – по запредельному, как Марай. Вы, детки, мечтайте достичь частички того, что мы… Многое получилось. Комбинат-то с нуля построили. И всю промышленную базу в области, в стране. В страшной войне победили. Россию спасли. Поднялись из разрухи. Перешагнули через дедовские порядки – сказки разные. Сколько-то лет (немало!) Утылва неплохо прожила. Свои обещания коммунисты исполнили. Я вернулся домой – все увидел своими глазами. Почему это мы – неудачники?
Я про вас лично…
Пришлось заплатить. Больше или меньше моя цена оказалась… Просто в рассрочку – не быстрый платеж как у наших, хуторских. Я до сих пор жив. Ни о чем не жалею! И жалость к себе не принимаю.
Да... Помню военные стихи. Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели… И моя бабушка Юлия об том же говорила. Правда, она теперь больше ворчит… У человека его жизнь – такая единственная штука – нельзя отыграть назад и начать заново как в сказке. А вы даже не сомневались никогда – ни о чем не жалели.
Вот и я не жалею. Пусть в той – главной - войне я не воевал… Кто хоть раз летал на корыльбуне, не забудет ощущение, когда дивор отрывается от тела и летит впереди. А мы так жили – в состоянии полета, в состоянии отрыва... Попробуй понять, парень. Прошу.
Сложно. Чудно;… Мне даже завидно... Но что нам делать сейчас? Конечно, не продолжать философскую беседу… Я про комиссара. Вдруг он еще жив?..
Что, ты хочешь пойти его спасать? Зачем тебе? Напомню, если запамятовал. Ты не Грицан. И для тебя не только все кончилось – все даже не начиналось. Станешь рисковать? Во имя чего?
Судя по вашим словам, комиссар – хороший человек. Это немало. Во все времена. Он пожертвовал собой. Кто его бросил – Кортубин – воспользовался. Хуже, что он из поражения победу сделал. Несправедливо выходит.
Ах, все дело в справедливости?! Тогда пойду! – удовлетворенно кивнул Мобутя.
Туда не ходи! – сурово предупредил Иван, но не Мобуте он это сказал.
Его своенравная подружка с переливчатыми глазами быстро потеряла интерес к мужской беседе о глобальных смыслах. Она отошла подальше и стояла, принюхиваясь к свежим ароматами, трогала свободной рукой глянцевые листочки, одну душистую травинку даже попробовала на вкус. Забавно сморщилась и чихнула. Ну, чисто ребенок!
К кустам не приближайся! – парень уже властно командовал девушкой. – Я тебя все время должен видеть. Желтый сарафан, конечно, приметен… Машутка, слушай!..
Ты мне не муж, чтобы указывать!
О-о, паря! Самому невдомек, что тебя уже женили, окрутили. А девчонка шустрая как Калинка. Была такая… - Мобутя погрустнел.
Кефирчику тоже нельзя? – подковырнула Машутка. – Отходить. В кустики. Ну, кот может без стеснения, а я…
Отойди. Но ненадолго. Если через минуту не появишься, то я… Время пошло!
Отвяжись с глупостями. Повторяю – ты мне не муж!
Перепалку молодых людей прервал треск в тех самых кустиках, куда Машутка хотела отойти. Ветки волчавника затрещали, заходили ходуном. Порыв ветра? Неужели ветер настолько силен, что ломает одеревеневшие стебли? Не ветер, а ураган! Но ведь ураган уже прошел над Утылвой. Тогда почему застрял в зарослях? Ой, он уже идет… Треск приближался слишком явственно.
Шерсть Кефирчика встала дыбом. Голубые глаза вылупились как блестящие пуговицы. Из оскаленной пасти злобное шипение. Кот почуял что-то или кого-то. Машутка, тотчас же позабыв про свою нужду, отбежала к мужчинам.
Сторожитесь вы! - женский голос из кустов с синими цветочками. – Стреляют реально. Попадают больно – даже смертельно. И если в коленку – это на всю жизнь калека. Но могут убить.
Перед нашими героями предстала – так и не поймешь – девушка или женщина. Очень красивая, синеглазая. Одета по простецки – по-тыловски. Широкая голубая кофта с плотным воротом, рукавами, присборенными по краю, с деревянными резными пуговицами. Понявистая юбка. Санитарная сумка. Голова не покрыта платком, и черные волосы подстрижены до плеч – по революционной моде.
П-пху-у! А то я испугался уже… Что если враги… Это наша Варюшка, - расплылся в улыбке Сашка Анютин. – Нас лечит… спасает… Тонке коленку перебинтовала. Без нее никак…
Нате вам! – подивился Мобутя. – Опять она. И опять кислым воняет.
От твоего узла с рыбой хуже воняло! Или ты тогда со страху обделался? Старухи испугался.
Это ты была, а не старуха! Сюда за нами пришла. Или прилетела? На метле? На облаке тебя не было. На спине корыльбуна трое нас сидело.
Без надобности мне ваш кот, - отвергла Варвара презрительно. - Глупый пожиратель сала и потрошитель ворон! Лишь на чучело годится. Я сама его выпотрошила. Но не до конца. Иначе вас бы здесь не было. Все надо делать до конца. Вот ты, дед...
Какой он тебе дед? – не понял Сашка Анютин.
Хорошо, майор. Ого, как ты омолодился… Бух в котел и там сварился… Долго же тебя варили – ловили – всю жизнь. Это в благодарность, что ты за советскую власть дрался аки лев… в танке. На Хасане и Халхин-Голе. Что твой БТ при отражении атаки уничтожил два орудия, вражеский танк и несколько пулеметов. От прежних подвигов остался только спецзнак - солдат в каске на фоне красного знамени и внизу надпись ХАСАН 1938… Ну, хоть могильный столбик в степи не остался – с твоими инициалами. Теперь снова намерен подвиг совершить? Победить в дурацком бою. Все неймется? Для чего? Чтобы повторилось, как было? Как жизнь твоя непутевая?.. Пора успокоиться, стухнуть – или сдохнуть. Ну, не сложилось. Не встал ты во главе танковой армады, что покатилась на врага. Эти допотопные стальные чудовища сейчас могут привидеться лишь во сне в Утылве. Здесь может быть чудесато. Бамс! – из-за поворота выкатывается нечто – лязгают гусеницы, вырывается черный дым, с ужасным видом разворачивается чертова штуковина – это оказывается башня танка – лопни мои твои глаза! Сплошной рев и металлический грохот... Бессмысленно. Все в прошлом безвозвратно. Как и ты в прошлом. В пролете, а не в полете. Не освобождал ты Берлин и после Карловы Вары. Не попал в число маршалов-победителей. Кто ты есть? Одним словом, Мобутя. Беглец, никому не нужный. Начинал жизнь хуторским босяком, закончил бомжом в дырявом бараке. От чего сбежал, к тому вернулся.
Ошарашенный столь жестокой отповедью, Сашка Анютин вымолвил.
Варька, не злись. Они – наши. Из отряда. Грицка с Агапом… Всем нам тяжело пришлось. Но надо держаться… Освобождение трудящихся всего мира – дело не быстрое… Ты же с ранеными должна. С командиром.
Здоров ваш командир, - скривилась на лицо Варвара. - Если чегой-то у него есть – или же нет – то трусость есть, а совести как никогда не бывало. Бросил своих товарищей. Умирать он бросил!
Силы очень не равны. Вот командир приказал отойти… Чтобы избежать разгрома.
Чтобы спасти свою жирную задницу! Не делай огроменных глаз, Сашка. На теле Кортубина ни царапинки. Зато сердце как у загнанного зайца трепещет… Почему вы не пошли в штыковую атаку, не сблизились с противником и не скинули его с горы? Не последовали плану командира?
Командир приказал…
Он приказал, а ты и рад исполнить. Помогал командиру по склону взбираться. Подсаживал его. Товарищ Кортубин быстро бегать не умеет – ноги эдакую тушу не носят. Не надорвался, Сашок? Он же тяжелый как чугунный истукан. И встанет истуканом в своей шинели на площади Труда! Желаешь вместе с ним в веках запечатлеться? На постаменте в качестве послушного питомца – приваженного кота. Не выйдет!
Я доложу командиру, - пригрозил Сашка. – Пусть решает, как с тобой поступить. Конечно, ты девушка. И помощь раненым бойцам оказываешь. Но отряду нужны беззаветно преданные бойцы.
Я не боец. И тылкам говорила, что я – женщина. И ничего вы, мужики, мне не сделаете. Что вы сейчас можете? Быть ранеными или убитыми. Или паникерами, предателями. Но, конечно, с бабами воевать легче.
Варвара словно издевалась – била в самое больное место. Прямой наводкой из танка.
Жили-были когда-то на свете два хуторских приятеля – два майора. И дружили крепко. Ты ведь Граниту даже уступил Калинку. Несмотря на любовь к ней. Или нет? Как назвать половое влечение к классово чуждому объекту? К дочери тылвинского богатея Калины Чиросвия. Да тем же извращением, как и половое влечение к крокодилу, к орангутангу. В заповедях революционной морали скоро все по полочкам разложат! Объект должен привлекать не только шириной своих плеч или бедер. Ну, у вас обоих – у Гранита и у тебя – плечи что надо, а какие у Калинки бедра – худые палочки… Скажешь, она сама выбрала? Но ты не боролся. Или нет – боролся с буржуазными предрассудками внутри. Не представляю, как ты выдержал… Или представляю. В тогдашнем революционном понимании. Половая жизнь – не твоя личная функция. Побеждать (и привлекать) должны социальные, классовые достоинства. Должно быть классовое понимание красоты! Это и про девичьи бедра в том числе. А ревности, как грубого собственничества, не должно быть. Революционная мораль! как в чугун отлита: если уход от меня моего полового партнера связан с усилением его классовой мощи, если он (она) заменил (а) меня другим объектом, в классовом смысле более ценным, каким же антиклассовым, позорным становится в таких условиях мой ревнивый протест. Прям дух перехватывает - да, майор? Конечно, такой же майор, но по линии НКВД более ценен! Если очень обидно или сомневаешься, апеллируй тогда к товарищескому, классовому мнению и стойко примирись, если оценка произошла не в твою пользу. И она – оценка-то – именно так произошла. Калинка выбрала Гранита. Но какой ты правоверный коммунист, Агап! Уступил Калинку другому объекту - с большей классовой мощью. А ты слабый, гонимый…
Я – майор бронетанковых войск. Я - солдат, а не… не… - Мобутя просто не находил слов.
Что – не? Не майор ты. Не орел… Если же попробовать изменить? Чтобы и после все изменилось. Чтобы снова не сделать этот безнадежный круг и не вернуться сюда, на помойку. Не пришлось бы столько бегать. Как заяц только – не ворпань.
Моя жизнь прожита. Устал повторять. Я ни о чем не жалею! Слышишь? Даже о том, что узел с рыбой тогда на кладбище потерял. Потерял – и потерял. С концами. Можешь взять себе. Пожарить рыбки.
Ошибка, - Варвара не унималась. - Твоя жизнь еще не прошла. Она начинается здесь и сейчас. И шанс изменить... Шанс исполнить свое предназначение. Ты же майор! Твое дело – воевать, командовать танком. Сражаться в предстоящей войне. Которую ты пробегал, профукал. Это сложно постигнуть? Чему-то ведь тебя учили два года в бронетанковой школе в Горьком? Долбили в танк и танком!
Не сложно. Но для того, чтобы изменить…
Надо всего лишь не лезть безрассудно. С самого начала, - гнула свою линию Варвара. - Не лезть на Марай. Сюда. Не рисковать зря.
Наоборот. По твоей же логике. Чтобы изменить последующие события надо изменить исходный вектор. Куда все пойдет. Нужно изменить исход боя. Победить в этот раз.
Здорово! – чуть не захлопал в ладоши Иван. – Мы не должны проиграть. Комиссар не должен погибнуть. И для этого вмешаемся…
Вы… э…, - Варвара застыла с открытым ртом, пораженная таким логическим поворотом. Вгляделась в лица спорщиков. Так и не поняв, издеваются они или говорят серьезно, махнула рукой. – Да идите вы! куда хотите… Ну, добавится еще несколько черепов… Некогда с вами лясы точить. У меня раненые…
Покачивая крутыми бедрами, Варвара скрылась в кустах. Ее понява прошелестела по кончикам стеблей, зазеленившись. Все стихло.
К раненным она пошла, как же! И у всех ранение в голову… – пробурчала под нос Машутка и уже собралась съязвить, что у тех, кому голову откусили, раны не болят, и ничто их не беспокоит. Составляя в уме хлесткую фразу, замерла от осенившей идеи.
Куда она пошла? – спросила девчонка и, не дождавшись ответа, закричала. – КУДА ОНА ПОШЛА?
В глазах Ивана что-то промелькнуло. Парочка сообразила почти одновременно и кинулась в ту же сторону.
**********
Случилось невероятное. Ведьма ослабевала. Ее колдовские чары словно уходили в дырку. Ирэн сразу почувствовала перелом в поединке, и над площадью взлетел ее торжествующий крик. Толпа радостно поддержала: наш верх будет!
Ирэн усилила натиск. В исступлении она колотила соперницу, по чему попало. Остановиться не могла. Варвара отвечала слабо и как-то замедленно, и Ирэн предугадывала ее движения и выигрывала. Этого тыловке показалось мало – улучив момент, перекатилась и оседлала ведьму сверху, возобновила удары. Ярость бушевала внутри обладательницы красной юбки – словно в груди раскрывался красный цветок редивей. Она била-била-била, приговаривала.
Ну, ты дождешься у меня! За все, за все…
Голым коленом сдавила Варварину грудь. От чудовищного напряжения Ирэн трясло. Неизвестно, что произойдет – то ли победит, то ли ее сердце взорвется, то ли собственный дивор улетит на Марай. Как разительно отличалось нынешнее состояние Ирэн от вялой немощи, что она влачила последние дни. Варвара прекратила сопротивляться. Руки и ноги обессилили. Под белой кожей вспухли синие вены. Глаза закатились. Ну, не может ведьма задохнуться? Она же не человек. И что? Все человеческое ей чуждо?
Ирэн было не остановить. Если бы она остановилась, то умерла бы в то же мгновение. Все чувства, мысли, позывы сосредоточены на одной цели – извести врагиню. Ирэн душила ее коленом и сама задыхалась. Варвара хрипела страшно – эти задушенные звуки перекрывали шум на площади. Человек так хрипеть не может. И все равно это ужасно!
Толпа в растерянности затихла, и ведьмин протяжный хрип стал совершенно нестерпимым. Люди инстинктивно брались рукой за горло и сосредоточенно вдыхали и выдыхали, испытывая затруднение.
Пусть прекратит! – первые нервные выкрики, которые росли. – Пусть немедля прекратит! Невыносимо слушать и чувствовать… Мы не бесчувственные истуканы!
Лешка Имбрякин тоже не мог больше сохранять хладнокровный нейтралитет (быть бесчувственным). Он что-то чувствовал (и немало!) к двум драчуньям. Наконец вожак молодежной ячейки непосредственно проявил себя – он сам, а не ребята. Устремился на поле боя, почти срываясь на бег. Люди настороженно наблюдали, как он пересек красную черту – и ничего не случилось – ни толчков, ни трещин на асфальте. Лес из синих цветов продолжал колыхаться. Темные крапины зрачков в синих лепестках метнулись к юноше, расширились и так застыли. Лешка прошел абсолютно спокойно, если не считать отчаянного взгляда Влады, что уперся ему между лопатками.
Разумеется, одному мужчине не справиться с двумя женщинами, потерявшими человеческий облик. Нужна помощь – она подоспела вовремя. Из-за крыльца управы выскочили Клобы в синих сыродиевских штанах (не зря они сидели там, в убежище – дожидались своего часа). Братья подбежали к двум фуриям – разъяренным, истерзанным, с хрипом хватающим воздух, окровавленным. И подлые ворпани не набросились на Ирэн, дабы выручить свою синеглазую напарницу (или даже не напарницу, а босса – непонятна их иерархия в подземном царстве). Ведь Клобы-то в нашей истории до определенного момента были у Варвары на побегушках. А тут, вообще странно – все (Лешка и братья) действовали странно. Не сговариваясь. Вполне разумно – необходимо быстрее развести, растащить соперниц, иначе они друг дружку поубивают. Произойдет непоправимое. А ведь автор обещал хороший конец!
Лешка взял на себя (буквально) драчунью полегче - просунул руки подмышки Ирэн, обхватил ее. Встряхнув, приподнял. Женщина ничего не понимала, кричала, плевалась и лягалась, стараясь зацепить, а лучше ударить того, кто сзади (а сзади-то любимый племянник!). Лешке помог Клоб – тот, кто младше, с золотистым пушком на щеках. Общими усилиями – Лешка за руки, Сул за ноги – отнесли Ирэн к крыльцу.
Старший Клоб – матерый ворпань - занялся второй противоборствующей стороной – когда-то блестящей госпожой Пятилетовой. Но даже он не рискнул поднимать ведьмино длинное, тяжелое тело. Он поволок ее к зарослям волчавника (вытянутые ноги в грубых ботинках чертили след – две полосы в пыли), усадил, привалив к древовидному столбу. Кстати, за всеми этими манипуляциями незаметно, что один из братьев получил недавно тяжелую травму, скатившись кубарем в кусты. Представлялись, значит (дескать, перебинтованные, больные и несчастные). Обычные фокусы ворпаней.
Драка прекратилась. Все стихло. Поникли синие цветочки. И директорша (простите, экс-) полулежала – полусидела, пребывала в полуобморочном состоянии. Желая помочь, Клоб откинул с ее лица спутанные черные космы. Брови нахмурены, глаза закрыты. Щека расцарапана и испачкана в грязи. Грудь под серой футболкой вздымалась и опадала. Лямка от рабочего комбинезона оторвана с мясом и болталась на спине. Ноги в синих штанинах раскинуты, металлические подноски у ботинок выворочены наружу. Плачевное зрелище. Чары рассеялись как предыдущее цветное марево над Утылвой. Эта несчастная страдалица – не прежняя коварная ведьма.
Однако народ взирал без сочувствия – недобро так, выжидательно. Все еще не закончилось. Да, Варвара сейчас не способна ни нападать, ни защищаться. Более того, сама стала легкой добычей. А значит, у тылков появился шанс. Для чего?
Другого случая не будет, братцы, - мысль озвучена, как бы брошен намек. – Что хорошего мы от директорши видели? Зато плохого излиха…
Чего предлагаешь? Додушить ее под шумок? Никто не против… Эй, Поворотов! Защищать ведьму станешь? Исполнишь свой долг? Служба безопасности, едрит тя… Обеспечивай безопасность начальству!
Глаза многих присутствующих обратились на гиганта в сером костюме, подпирающего мощным плечом стену. Напрасно шеф СБ ТыМЗ надеялся, что его никто не заметил. Широкая физиономия враз постарела, посерела, наморщилась – как растрескалась картошка после зимовки. Вид был ужасным, и чувства – ясными и тоже ужасными. Поворотов ясно сознавал, чего хотел - всего лишь сохранить свою должность, но даже минимально не хотел рисковать. А кто тогда должен рисковать? Охранникам не скомандуешь – слушать не станут. Самому пойти? Да бока намнут запросто. Хорошо, если только бока.
Попятившись, Поворотов наткнулся спиной на что-то твердое – на выставленный кулак. Вывернул шею – близко маячило худое, напряженное, неприятное лицо Тулузы. Уголовник тоже прятался – под солнцезащитными очками. Но это был он! Губы улыбались, а зубы сжаты до хруста, до боли. За темными стеклами дикие глаза. Только капли на кончике порезанного носа не хватало. И пистолета в крепкой, жилистой руке. Поворотов ощутил спазмы в животе.
Че, жиртрест? Брюхо поджал? Помогай начальнице. Женщина слабая, беззащитная, а ты, мордоворот, трухаешь!
Что? Я? – голос Поворотова задрожал. – Не имею отношения! Чуть что – сразу Поворотов. Крайним делают. Каждой бочке затычка!..
Ну, уж такая затычка… И такая бочка…
Попрошу в рамках закона! Я здесь в некотором роде представляю… Это сборище незаконно! Никто ни с кем не собрался… Я вас, вообще, не знаю. Всякие сомнительные личности… Пачкаться не желаю!..
Выдав несколько разрозненных выкриков, Поворотов счел, что отбился. Поспешно покинул сборище, завернув в ближайший двор.
Тулуза остался пыхать злостью. Поднял скрюченные пальцы (и самого Тулузу скрючило) и махнул ими – попробовал повторить в воздухе жест ворпаней на мосту, когда ему нос порезали. Уголовник мог бы, конечно, броситься за предателем, но мысль о бесхозном грузовике проклюнулась под его черепом. Лучше не затевать драку. Хотя руки чесались. И шрам на носу горел.
Из укромного места, куда спрятался Поворотов, раздавалось бормотание.
Нет уж. Вы, уважаемая Варвара Ядизовна, и вы, Генрих Прович, как-нибудь сами. Ваши возможности с моими не сравнить. Да и чего я должен ради вас… И прочие тоже. Владимир Игнатьевич, Борис Сергеевич, Сергей Николаевич. Вы – наши руководители, вы вправе… А я ни за кого на баррикады не полезу. Вам всем на моих детей плевать – кто их кормить станет. Уволили тогда – и ладно… Даже хуже – если что случится, поставят звезду с лучами и забудут. И как хочешь тут… А я не хочу!
Пусть Поворотов как хочет. Толпа уже не вспоминала про шефа СБ ТыМЗ. Была занята другим. Зрелищем поверженной директорши.
Ишь перед смертью не надышится.
Не-ет, мужики. Одно дело – в драке зацепить или даже убить, не дай Бог… Действительно, не дай Бог…
Пусть она ведьма, но она баба… - раньше тылки выражались наоборот. - Да в Утылве все бабы – ведьмы. Их всех придушить не мешает. Вон как тебя, Людка… Кроме покойной бабы Лиды. Добрая, светлая бабушка…
За что ты меня теперь чихвостишь, Колька? Бессовестный! И к бабе Лиде я со всем уважением… Дохаживала ее…
Вот правильно ведьма говорила – ничего мы ей не сделаем. Слабину дадим.
А может, и сделаем…
Угу. Пробовали уже. Протрясло всех. Как мы пятыми точками на асфальте прыгали… И не одна же она. С ней ворпани. Рыжая нечисть…
Ребята, ворпани стояли и смотрели, как Иринка колошматила директоршу. Вот тебе друзья товарищи! по подлым делам... Подлые и есть… Посмотреть вначале на ведьму – вдруг она уже того… окочурилась. И руки пачкать не придется. Померла – так померла…
Варвара не напрочь лишилась чувств – не померла, а услыхала нелестные разговоры. Ее лицо скривилось то ли в гримасе, то ли в усмешке. Уголки губ приподнялись. Она что-то промолвила – беззвучно, едва шевеля губами. Вздела холеную белую руку в указующем жесте, но рука, не дойдя до середины, упала, и вишневые нокотки окунулись в асфальтовую пыль. Ведьма признала поражение.
Сказочный синецветный лес, прочувствовав свою хозяйку, стал блекнуть, бледнеть, исчезать при ясном белом дне. Это лес так превращался - дематериализовался. Вскоре можно было разглядеть лишь смутные очертания гигантских стеблей – колыхающуюся синеватую дымку – столбы дыма.
Только мы же с вами не сказочники. И твердо знаем: если где-то что-то убыло, то в другом месте прибыло. Закон, который исполняется везде – на земле и в подземном царстве. То есть, синецветный лес исчез перед заводоуправлением - а где он в ту же секунду материализовался? Только вопрос – и сразу ответ. На Марае – где же еще. И там действовали тылки. Сразу на двух фронтах.
Куда она пошла? Варюшка с сумкой? Кого теперь перебинтовывать? Командир ведь не ранен… Нам за ней? В эту чащобу? – спросил Вано.
Есть другие варианты?- хмыкнула Машутка.
Несносная девчонка! Но парень не спорил. Раздвинул ближайшие одеревеневшие стебли – какое там! не стебли, а стволы деревьев. Парочка проникла в тенистое место. Ощущение, что оказались в настоящем лесу (в том самом, материализовавшемся).
Невероятно. Чудесато. Отродясь не было лесов здесь - на границе гор и степи. Возможно, когда-то давно – еще в эпоху одиночества Энгру – здесь существовало древнее море. Закипали серебристые волны, плескали хвостами чудо-юдо-рыба-киты, русалки распускали по воде свои зеленые волосы, а на берегу росли гигантские папоротники и одуряюще пахли, над ними порхали гигантские стрекозы - корыльбуны. Все как в сказке, но без сказочного леса. И в реальности нынешняя местность - удивительный пример геологического развития, когда сошлись – врезались друг в друга – архаичные плиты, горы и равнины – и никто не уступил, морская впадина поднялась и пересохла. Здесь – самая крайняя, южная оконечность Уральских гор – вернее, того, что от них осталось. Южнее – уже казахские степи. Уходящие в бесконечность и вначале прерываемые сглаженными возвышенностями. Вот так неожиданно вздыбливаются складки – как проступает твердый хребет, что не является частью Уральских гор, но гораздо их старше (наверное, про этот хребет и его часть – про гору Марай – говорилось в сказках Пятигорья). Рощицы в степи выступают как мираж – глаза отказываются верить в реальность зеленых островков – откуда здесь взяться широколиственным деревьям? – березам, зарослям ивняка, высоким стеблям с мясистыми листьями и пр. Только если рядом речка или подземный водный поток. Но, конечно, кустарники не могли выдурить на высоту деревьев. Опять же невероятно здесь.
Тем не менее, Вано с Машуткой попали в лес – настоящий или сказочный. Лес на горе. Гора в степи. Яйцо в утке, утка в зайце, заяц в… Где заяц-то? и зайцы. Клобы сейчас на заводской площади прячутся за крыльцом, предают Варвару. Здесь ни ворпаней, ни кого-то (или чего-то) еще не должно быть.
Где на сказочной поляне
Сундука под дубом нет,
Зайца с рыжими ушами
На траве пропал и след.
Утка в сером оперенье
Улетела с яйцом,
А иголка в стоге сена
Затерялась с тем концом…
С концом нашей истории??
Вот оно, самое таинственное место, где находится гнездовье с заключенной ведьминой силой. Пора положить колдовству конец!
Парень с девушкой замерли. В лица им пахнуло прохладой и кислой сыростью. Машутка сморщила носик. Ядка источала характерный запах. Что вокруг все живое дохло – даже мухи.
Гостей окружало сказочное Варварино царство. Толстые древовидные стебли. Каменная коричневая кора сплошь в буграх как в бородавках. Мощные корни уходят в землю (достигают и пьют из подземной реки), часть их расстилается поверху. Разлапистая сочная зелень, заслоняет солнечный свет. Белый день снаружи, а в лесу укромный полумрак. Редко нарушаемое уединение. Затейливая зловещая красота.
Молодые люди стояли, очарованные ведьминым соблазном, и стебли – со скрипом, словно разговаривая - тянулись к ним, листы с шелестом обнимали и оборачивались вокруг рук, ног, туловища, один лист на уровне Машуткиного роста чуть не залепил смаху девичье веснушчатое личико: чпок! Машутка закричала, пытаясь отстраниться. Иван не без труда разогнул на сторону ядкины назойливые лапы, вспоминая, как надлежит орудовать мачете в густых джунглях. Но у Вано не было ни мачете, ни любого тесака, ни палки – никакой, даже Щаповской. Он прикрывал Машутку своим телом.
Надо идти. Но непонятно, куда. Лес заполнял это укромное место, как гора Марай заполнила внешний мир . В густой тени все стороны света перепутались…
Можно ведь и забрести. И не выбраться потом… - усомнился Вано. - Как возникли здесь махровые джунгли? Ядовитые растения.
Это ядка ядовита… Очень плотоядна она… Погоди… Поискать надо. Указатели.
Какие указатели? Что тебе в голову взбрело? или забрело? Лес кругом – девственные дебри… Ах, предполагаю! Где-то должен быть вкопан в землю камень с надписью: прямо поедешь – коня потеряешь. Как во всех сказках. Но у тебя же не конь, а кот. И мы же не приехали – мы прилетели… Ой! ёй! ё-о-ой!..
Ты чего?
Ногу… больно… Нет, не сломал… Обо что я ударился?.. Ха! накаркал или намавкал. Здесь плита… Гранитная плита – прям на погибель… И надпись – прям как я предсказывал… Вот. Читай. «Памятник установлен …числа 1928 года в честь героя большевика К. Солина и его товарищей, погибших в бою с белоказаками за установление справедливой власти на земле». Что это?!
Ясно. То есть, мы правильно идем.
Уверена? Хоть куда, но мы дойдем!.. Интересно, куда. Это ведь комиссар Солин, которого мы хотели спасти? Не однофамилец и тоже герой гражданской войны на Урале? Одни герои кругом – но не мы… Кошмар. Ничего не успели, комиссар уже убит и даже похоронен, и памятник ему вот… стоит… торчит из земли… Меня глаза не обманывают!
Помер комиссар. Скончался, значит. Лишился дивора. Вы с Мобутей не успели. Не судьба. Я рада, что ты не побежал спасать комиссара. Другие же бойцы из отряда – и сам командир – не побежали. Зато живы остались… Надо успеть другое… И я знаю, кто нам нужен…
Кто? Ты называла Мобутю? Молодого деда уже без белой бороды? Зачем тогда мы его оставили с тем красногвардейцем? У них оружия нет.
С Анютиным. И не про Мобутю я говорила. У него на Марае свое дело. У нас свое. Неча спихивать!..
Я не спихиваю. Просто предположил… Не хочет дед – и не надо. Ему награду за заведомо проигранный бой не дадут. Тем более комиссара уже похоронили… Других помощников нет. Разве что этот Сашок. Но он очень испуган. И за себя, и за командира Кортубина.
Не они. Конечно, не они. Мобутя сейчас на Шайтанке воюет – плохо ли, хорошо – как получится… Ну, не получится, что ж, - Машутка оглядывалась и все кого-то искала. - А вот и наш помощник. Кефирчик! Кис-кис!
Кот? Как нам поможет твой кот? Утопия!
У него очень острый нюх. Он всегда с улицы выбирал, в какое окошко залезть за превосходным салом. Ни разу не ошибся.
Нет здесь сала! – Вано вышел из себя. – Скорее, мы – сало, пища для ядки.
Кефирчик! Нюхай! Нюхай!.. Кефирчик, ищи!.. На тебя надежда…
Кот соизволил прислушаться к девчоночьей просьбе. Стоя на белых лапах и вонзив когти в землю – в корни ядкиных стеблей – он замер царственно. Розовый нос втягивал кислый воздух. Хвост распушился и вибрировал. Так выдержав недолго, Кефирчик с явным намерением юркнул в чащу. Повадки прирожденного охотника - ловкие, бесшумные. Листья не успели не то, что уцепиться за его длинное, сильное тело, но даже прошелестеть вслед.
За ним! - Машутка, наоборот, наделала шуму, ринувшись в заросли, не разбирая дороги. А и не было дороги-то, и не было, куда свернуть – ни налево, ни направо. Ну, понятно, что обратной дороги тоже нет. Остается только вперед!
Остается думать, что твой кот знает, куда идти… Смешно – кот знает, - Иван быстро догнал Машутку.
Знает он! Не сомневайся. Ядка где-то рядом. Кефирчик чует. Эвон подрал!.. Давай сделаем то, зачем пришли.
Да я бы рад! Готов я… Где этот кот?!
Парочка дальше пробиралась в чащу. Они шли и шли, ориентируясь на белое облако, плывущее между древовидными стеблями. Вдруг Иван обнаружил, что может видеть больше. Впереди заструилось голубоватое свечение – сперва тонкое, дрожащее, потом ярче и резче.
Это тут! – почему-то прошептала Машутка, ткнув пальцем – и палец у нее выглядел негнущимся, неловким, каким-то деревянным (этот палец от сжатого кулачка, в котором ведьмин дивор). Ядкино гнездовье почувствовало близость недостающей части – третьего лепестка – и включилось, начало притягивать как магнит. Неведомая сила властно повлекла девочку, вынуждая ее совершать возбужденные движения, становясь все ближе и ближе.
Осторожно! – Вано схватил девчоночью руку, страхуясь от непредсказуемых фокусов.
Да ничего не будет! – Машутка оскалилась не хуже Кефирчика. Зубки маленькие, желтые, пляшущие. – Ведьма рядом со своим гнездовьем тарарам не устраивает. Здесь ее лежбище на покое.
Хотелось бы верить… Как в центре урагана тихо, а вокруг него…
Нам еще повезло. Посмотри сюда! Видишь в первый и последний раз… И не дыши так громко… - разговор продолжался шепотом.
Она услышит? Может, мне вообще не дышать?
Как насос втягиваешь... Просто кислый запах ядки опасен. Он одурманивает.
Я не чувствую. Надышался! Даст Бог, выживу… Даже не верится, но ведь мы пришли. И не хоть куда, а куда надо дошли. Вот, что искали – перед нами… Муравейник напоминает. Для гигантских муравьев… Не лезь, Машутка. Как выскочат стражи гнездовья – муравьи, как нажалят…
Над поверхностью возвышалась куча. Мини-холм без крутой верхушки. Защитной стеной вкруг переплелись ветви, стебли, корни, какие-то сухие охвостья, пуки травы, камни и комья земли – в качестве строительного материала годилось все на горе. И все это предназначалось защищать внутреннего обитателя гнездовья. Единственный цветок на толстом кривом стебле с щетинками, и щетинки имелись на каждом лепестке темно-синего цвета – всего две, плотно захлопывающиеся половинки. Кокон выдающегося размера – Ивановы ладони не достанут для обхвата. Бархатистая фактура – основа синяя, а щетинки переходного – серебристого оттенка. Над цветком поднималось серебристое свечение, которое издалека заметили молодые люди. Сказочная роскошь! И темные крапины на синем бархате. Зловеще. Но цветок ядки – триллиум. Где же третий лепесток? Теперь находился рядом – в девичьем кулачке – и норовил соединиться с двумя собратьями. Кулачок непроизвольно склонялся к гнездовью.
Вано был абсолютно прав, предостерегая Машутку. Ядка выделяла клейкий сок с сильно кислым запахом – еще не хватало приклеиться.
Но и Машутка права. Никто из героев нашей истории не видел ядку в ее истинном виде наяву (ну, может, во сне видели, когда синим цветом расцветали их фантазии). До нынешнего момента она являлась перед всеми в облике эффектной жгучей брюнетки – стройной, но не худой, рослой. С властной гипнотической красотой. И сколько мужчин подпали под ее чары! Редко кому удавалось избавиться. Например, Граниту или молодому Леше Имбрякину. Или они только думали, что удалось?..
С научной точки зрения ядка - это уникальное гетеротрофное растение, сумевшее закрепиться в здешней экосистеме. По определению гетеротрофы не могут сами создавать органические вещества (как другие нормальные растения питаться путем фотосинтеза – из света и воды), а употребляют – «кушают» - органические вещества уже в готовом виде. Плотоядные цветы встречаются во влажных местах в Северной Америке, Юго-Восточной Азии, Австралии. Но для Урала это совершенно экзотично. Единственный представитель здесь – синяя ядка. В чистом виде хищник. Насекомоядный. «Кушает» мух, жуков, стрекоз, мини-корыльбунчиков. Даже может, мелких грызунов? Фу-фу, навряд ли Варвара опустится до мышей и крыс. Как и все растения хищники, не терпит конкуренции, и если где поселилась, то изведет прочую флору. Ядка не занимается охотой беспрерывно – она вполне может существовать, что называется, на диете. Но неизбежно срывается на любимое лакомство.
Ядка – любимый персонаж местного фольклора, окруженный красочными выдумками, страхами, наделенный колдовской силой. Составитель сборника «Сказки Пятигорья» Генрих Шульце не упомянул в своем тексте ядку. Что она появилась – выросла и расцвела, когда в старину созданный Камой уютный, безопасный мир нарушился. Боль и скорбь явились в мир и пронзили его. Счастье обернулось горем. Так вот, ядка – это не зло и не причина трагедии. Это резкий переход, осознание потери, горечь о былом счастье, которое не вернуть. И главное – это решимость жить дальше. Не просто жить, а как ты считаешь правильным. И готовность платить. Понимание, что счастье может причинить боль, ранить – и даже за такое счастье придется заплатить. Как там, в Сказках Пятигорья? Горе бывает таким упоительным, таким сладким. И лучше чувствовать горе, чем не чувствовать НИЧЕГО – быть несчастным и бесчувственным истуканом. Кажется, мы прорыли в норе до самого темного места, после которого виден просвет. Поздравляю!
Машутка (как и ее прабабка Калинка) не заморачивалась ядкиной мудростью. Ивану Елгокову это только предстояло. А вот Варварин любимчик Леша Имбрякин уже успел погрузиться в горечь и разочарование. У каждого своя жизнь. Надо только жить, как ты считаешь правильным.
Машутка, где дивор? – заспешил Вано. - Тот синий лепесток, что ты у сестры брала? Только не говори…
Счас… я… нет, не там… и не там… Тогда где…
Потеряла?! – будто сказочно обретенная синяя челка чуть не встала надо лбом Вано.
А! купился! – девчонка захихикала. – Видел бы ты себя в зеркало! Будто собственного дивора лишился - беги, ищи!..
Тьфу! Как дам!.. Шутки у тебя дурацкие. Нашла время шутить!
Я не дура! – обиженная гримаска. - Хотя пальцы у меня деревянные. Одеревенели как эти стебли. Не разгибаются... М-м-м… р-р… р-ра –а-зо-гну… Наконец, разогнула… А дивор – вот он…
Прекрасно. Не махай под моим носом. Не то как вдохну и… чихну… Избавим тебя от ответственности - она дурно влияет. Шалеешь ты.
Да ладно! Избавимся!.. Ну, что? Совать дивор в гнездовье?
Совать – слово-то какое… Стой!! торопыга.
Поздно. Машутка, поднесла синий лепесток к гнездовью, помахала им – как точно выразился Вано, под носом. Если бы у ядки был нос. То есть, у Варвары нос имелся точно. А еще вишневый маникюр на ногтях, чтобы проучить Машутку по ее носу. Двойной кокон качнулся за дивором. Девчонка хотела подразнить еще, но ее шаловливая рука словно перестала слушаться – застыла и распрямилась.
А-ах-хах!..
Синий дивор, тихо порхая в воздухе, опустился в гнездовье. Одновременно (и даже перед тем) затрещали сухие ветви, оплетавшие стенки. Гнездовье, словно ожившее сказочное существо, подалось навстречу. Цветок ядки раскрылся – как расцепились челюсти – и поймал третий лепесток. Сразу захлопнулся в кокон (чпок!) – вобрал в себя недостающую силу.
Он что? – Машутка была ошеломлена. – Он его проглотил? съел?.. Эй, ты! Троглодит! Сожрал в один прием – раз! и нету.. Стоило на Марай добираться…
Не кричи! – шикнул Вано. - Лес тишину любит. Даже я, горожанин, это понимаю… Ты что-то слышишь?
Нет. А ты меня слышишь? Что я говорю. Давай вырвем эту ядку к чертовой ядкиной матери! И растопчем… Или пусть Кефирчик съест…
Отравить кота хочешь? Он вроде сало предпочитает, а не траву – тем более, ядовитую… Нет! Не трогай!.. Почему ты всегда делаешь прежде, чем подумать?
Чего тут думать?! Цветок сожрал наш дивор. Чтоб ему подавиться…
Не наш. Варварин… Нет! Машутка, не трогай ядку!
…Не трогайте ее! – как эхом повторил Лешка Имбрякин и заслонил бессильное тело Варвары от гнева тылков.
Лешку в Утылве признавали гораздо больше, чем это соответствовало его возрасту. И Лешкины слова что-то да значили. Очень не простой мальчик. Сын своего отца – можно сказать, копия Вениамина Имбрякина. Не просто семнадцатилетний вьюнош, школьник. Лешка с детства умел себя поставить, хоть никто его нарочно не учил. Отец умер рано, дальше мальчик сам добирал, что ему положено. А природа положила щедро. Думать и решать. Приняв решение, уже не отступать. Оборвав учебу в областном центре, Лешка возвратился домой и легко и естественно занял место вожака молодежной ячейки. Влада уже поняла, в кого имела неосторожность влюбиться. Что любовь сотворила с капризной, избалованной Елгоковской принцессой! Влада страдала не на шутку. Варварины словесные игры ранили кортубинку как ножом острым. Оставалось терпеть – раньше это девочке неведомо было. И сейчас Влада пережила парочку волнительных моментов. Когда Лешка разнимал двух взбесившихся красавиц – пусть одна из них тетка, но другая-то – ведьма, змея подколодная. А после Лешка принародно защищал Варвару. Как он мог?! Но в Имбрякинскую умную голову не залезешь – что за мысли там стрекочут корыльбуньими крылышками. Перед заводоуправлением Лешка заявился наперекор всем. Но и особо при этом не геройствовал. Страсти улеглись. Котел стихал, выпустив пар. Последний выхлоп – драка Ирэн с Варварой. Теперь врагини отдыхали, лишь время от времени вскидывались и в упор смотрели друг на дружку. Силенок не было. Словно «чпок» - из обеих выпустили воздух. Все заканчивалось. Применительно к толпе – озверение не настигло. Тылки рассредоточивались по Синецветной, сбиваясь в кучки, разговаривали между собой. Теряли внешний интерес. Закономерная реакция расслабления.
Калерия Арвидовна Щапова нежно приобняла мужа, чтобы его застывший светлый лик обернулся нормальным человеческим лицом. Испытания пройдены. С мэра С.Н. Колесникова точно свалился тяжелый груз страхов, сомнений. Все это время не только он один наблюдал невероятные вещи – т.е. не плод его больной фантазии или даже безумия. Мэр убедился с огромным облегчением, что он нормален – не менее нормален, чем люди, собравшиеся на площади. Все не так плохо – да все нормально.
Строгие ряды молодежной ячейки нарушились. Ребята выполнили команду «вольно!». Петька Глаз бурно дышал, растолковывая Устине, что он знал лучше всех, что предлагал, но его же не слушали. И дивор не надо было отдавать, а через него держать ведьму за горло. Сделали бы так, как говорил!.. Устина соглашалась, что Петька говорил разумно и вполне заслуживал…
Генрих Сатаров не выпускал из виду двух людей – светловолосую Ларису и сына Дэна.
Лариса, я вас обязательно провожу. И еще раз приду официально… Сынок, я запрещаю тебе бесконтрольно гулять по Утылве и окрестностям. Безопасней искупаться в озере с крокодилами. Немедленно возвращайся в гостиницу!
Папа, не только у тебя дело…
Кто эта девушка, Дэн?
Максим Елгоков продолжая ощущать ноющую боль в ноге, озаботился маленькой девочкой с глазами вишенками – реальная она или из сна, но ребенка необходимо вернуть родителям. Малышки не было нигде. Как сквозь землю – в нору – провалилась.
Удачливый бизнесмен Федор Ильясович Цуков понял, что с его точкой в Малыхани покончено. На завод придут новые – или, точнее, старые – люди, и навряд ли получится с ними договориться. Но у Федьки зрели новые планы, которым должны помочь новые родственные связи. Сестра его подружки (теперь уже невесты) Райки Веселкиной Татьяна стала невестой сыродиевского наследника. Неожиданный поворот. А Федька чует, лишь где-то деньгами запахнет. Цуков отнюдь не выглядел огорченным.
Уголовник Тулуза улизнул к своему грузовику. Но люди пока не расходились – медлили, чего-то ожидая.
Сигнал подали – на кого бы вы подумали? – братья Клобы. Речь они не произнесли – непринужденно сообщили Лешке.
Ну, мы, пожалуй, пойдем. Если вы не против. А с чего вам быть против-то? В этот раз вы отбились. Невероятно, но так. О нашей даме мы позаботимся сами. Нет, нет, помогать не надо. И провожать. Мы знаем, куда… А все туда же!.. И обниматься на прощание не станем. Хотя…
Младший Клоб послал Ирэн особенную ворпанью улыбку. Кожа на его юношеских щеках особенно зазолотилась.
Не унывай, милая. Все пучком будет. Ты даже не представляешь как. Повстречались мы перед тем, как въехать в Утылву, но не удалось нам… Жаль, недоразумение помешало…
Ирэн гневно вздернула подбородок – на большее она сейчас не способна. Но Сул нисколько не обиделся.
Ненавидишь меня? Ладно, не в этот раз. Не в этой жизни. От любви до ненависти один шаг. Или от ненависти до любви?.. Не расстраивайся. Мы с тобой еще так любиться будем, что от Утылвы пух и перья полетят… да…
Ядка везде сворачивалась. Здесь, на Марае, буквально. Ветки гнездовья затрещали. Слежалая почва между стенками сдвинулась, выталкивая сыпучий слой. Синий цветок триллиум стал собираться в трубочку - все туже и туже. Со звуком «чпок» втянулся внутрь. Быстро и ловко, без прощального кивка. Только что был – и нет его. Гнездовье вымерло. Больше ядка не покажется. В другое время и в другом месте, но не здесь.
Ну, вот и все, - задумчиво произнес Вано. – Мы сделали это. Вернули дивор хозяйке. Надеюсь, она удовлетворена. Угомонится теперь. Ее колдовству конец. Сказке конец. Заживете как нормальные люди.
Ску-у-учно, - Машутка изобразила трубочку губами.
Нормально! – Вано отмел шутку. - Поигрались и довольно. Все живы, здоровы. И как я понял, более-менее проблемы решены.
Да. Вот только баба Лида умерла…
Бабушку не вернешь. А нам надо убираться отсюда. Не то странное у меня чувство. Будто чего-то не хватает. Будто у нашей сказки оборвана концовка.
И я что думаю. Ядка слишком шустро спряталась. Даже не попрощалась. Это когда последнее слово оставалось не за ней?.. Ну, вот. Говорила ведь! Стенки гнездовья хрустят – как вибрируют. Ты на стебли посмотри – на столбы эти здоровенные…
Чертовщина! Надо же – опять трясет. Или корни у ядки шевелятся. Или в этот раз обыкновенное землетрясение, которое даже на Урале бывает. Раз в тысячу лет.
Или! Но ни то, ни другое. Подожди еще чуток.
… А-МА-А-А! А-А-А…
Слышал? Не глухой же! Через чащу шум доносится.
Бедная синецветная чаща! От ее красоты не сохранилось ничего. Широкие листья висели жалкими ремками. Цветы тоже измяты, изжеваны, они стали тусклыми, серо-синими, роскошное серебристое свечение погасло, и магические зрачки уже не зрачки вовсе, а небрежные черные пятна. Чаща неумолимо истончалась – как бы распадалась. Налетел ветер – уже окончательный могильщик. Стебли застонали жалобно, но и с готовностью – чему быть, того не миновать. Да и ветер какой-то странный (предчувствие не обмануло Ивана). Не ураган. Странный эффект.
КА-А-МА-А-А! А-А-А…
Выраженный зов. Отчетливый, не женский и не мужской голос. И не голос вовсе. Не громкий и не тихий. Ровный, сосредоточенный. Как направленный импульс. Особая волна распространялась над Утылвой, пронизывая насквозь стены, двери и окна, крыши и подвалы, заборы, фонарные столбы, темные закоулки и солнечные пространства, древесную и кустарную зелень, бетонные блоки моста через Кляну, воды реки, людей (всех и каждого), разную живность – для этого зова ничто не могло послужить препятствием.
КА-А-А-А-МА-А-А-А…
Воздействие весьма ощутимо, уклониться невозможно. Нечто (или некто) посылало импульсы. Словно на спокойной глади выступала рябь, затем бежали круги и, наконец, волны – шире и дальше, захватывая новые расстояния, уровни, далекие углы, людское восприятие. Ощутили все.
Волна особых импульсов «пропахала» Утылву в направлении, обратном предыдущим волнам – на этот раз на восток, к Мараю. Нечто как в начале нашей истории силилось передать и, наконец, цели своей достигло. Зов достиг пяти гор – Казятау, Кашихи, Шайтанки, Пятибока и Марая – и нашел себе отклик. Достаточно приглушенный, чтобы назвать его грохотом. Последний сюрприз в нашей истории - маленький столбик на самой маленькой вершине (на Казятау). Женская статуя словно подпрыгнула под таким эффектом и ее раскинутые руки преобразились. Уже знакомый звук: в-жих! Полупрозрачные очертания двух крыл распахнулись на стороны. Кусками попадала каменная оболочка. Крылатая тень скользнула над Утылвой, заслоняя солнечные лучи. Сказочная птица устремилась на юг. Небосклон в просвете двух крыл усыпан точками (тоже крылатыми).
Описаться можно! – Машуткин восторг непередаваем. – Это Кама. Полетела к Энгру. А точки – корыльбуны ее свиты. Нет, правда, настоящие корыльбуны! Их не видели здесь сколько? Да охренительно сколько!..
Она улетит, и что тогда будет с нами? – Вано озадачил другой вопрос. – Что будет с Мараем – с тем местом, где мы находимся сейчас?
Машутка, не задумываясь, развеяла его опасения.
По легенде Марай не существует без Камы. Он и существует только и если Кама хочет… И в каком виде Кама хочет. Есть два варианта. Если вверх - то Марай, если вниз - то Виждай. Как понимаешь, все просто. Не хотелось бы лично убедиться… Могу посоветовать лишь одно. Есть один способ покинуть Марай. И так уже делали. Прыгнуть!..
Ты ненормальная?
Я?! Это же сказка. Мы в сказке!.. Хо-хо! очуметь!..
В сказке можно все. Подняться на Марай и прыгнуть с него. И тогда (задолго до нашей истории), и сейчас парень с девушкой прыгнули. Их сердца взорвались восторгом раньше, чем …
ПОСЛЕСЛОВИЕ
*
Со времени описанных событий прошел год. Как быстро летит время. Гораздо быстрее, чем корыльбун над Утылвой. Хотя никто здесь больше не летал.
Это был спокойный и вместе насыщенный год. Вроде без драматических эффектов. Но обо всем по порядку.
Почти сразу за описанными событиями случилось еще одно происшествие, которое тылки не прокомментировали никак – обошли молчанием. Владелец Чагино Г. Сыродь исчез. Старый или молодой – не разберешь, и который из них «Г.» (Горгин?) тоже непонятно, да и не важно. Сыродь исчез, и наследником очутился его и Дюшин сын Костяня Авдонин. Вот такие непредсказуемые американские пятигорские горки (горки горские, головокружительные). Вверх и вниз бросает.
Как в создавшейся ситуации повел себя молодой наследник? Что он мог? Ничего не мог. Хотя нет – кое-что. Было объявлено о скорой женитьбе Костяни. Как это? Ведь ему еще семнадцати не исполнилось. Но, во-первых, у Энгру нет возраста, а во-вторых, деньги облегчают любые проблемы. И опять все не столь цинично. Про симпатию Костяни Авдонина и Тани Веселкиной известно аж с детского сада. Еще когда рядом на горшках сидели и симпатизировали друг дружке. Несправедливо обвинять Таньку в корыстном интересе. У девчонки для того ума не хватит (не дивья девочка она, но в своем роде королевишна). Вполне способна влюбиться в странного (никто уже не говорил, что слабоумного) парня. Так или иначе, но во главе АО Тылвинское встала парочка фактически детей.
Дюшины жизненные планы круто поменялись. Раньше она думала про переезд в областной центр к старшим детям. А чего ей здесь ловить? ТыМЗ закрывался. Утылва нищала и переходила на натуральное хозяйство, капсулировалась (как захлопывались челюсти-лепестки сказочной ядки). Дюша не заблуждалась относительно своего модного бутика китайских брендов – в подобных условиях любой частный бизнес благополучно сдохнет. Вообще-то, переезд готовился давно. Нелегко покидать родные места. Утылва – Дюшин город, здесь она вышла замуж еще девчонкой, родила детей, была счастлива и разводилась, работала, старилась – здесь прошли ее лучшие годы. Плохо ли, хорошо – это все Дюшина жизнь. Не забыть, не очернить. И прочие тылки (не только Мобутя) также относятся и всегда взрываются, когда их тылвинское житье бытье называют безнадежным болотом. Да с чего бы это?! У человека его жизнь – такая единственная штука – нельзя отыграть назад и начать заново как в сказке. И потом – ведь мы не играем - мы живем!
В Утылве произошло чудо - вдруг взялось второе дыхание. Городок получил передышку. Нет, жители не разбогатели, не исполнили все свои хотелки, но в глазах что-то появилось. Уже неплохо.
А у Дюши нежданно-негаданно образовалось дел невпроворот. Надо управлять агрохозяйством Тылвинское. Рачительно распорядиться Костяниным наследством. И кто же в первую очередь впряжется за интересы сына, если не родная мать?
Г. Сыродь после себя оставил дела в образцовом порядке. Договора с региональными переработчиками, оптовиками, магазинами. Заключения, справки и сертификаты на соответствие всем возможным стандартам от госорганов, в том числе от Межрайонного отдела по ветеринарному и фитосанитарному контролю Управления Россельхознадзора по Кортубинской области (что размещался в отремонтированном бараке по соседству с гостиницей). И материальная база АО поддерживалась в удовлетворительном состоянии. Административные и хозяйственные постройки (контора, коровники, склады, ремонтные мастерские, машинный двор) не блистали, но стояли крепко. Коммуникации электро-, водоснабжения исправны. Сыродь также владел долей в собственности местного элеватора, и пакет акций ТыМЗ у него имелся. Все правоустанавливающие документы оформлены. На землю, на здания, на технику. Сыродь уже стратегически определился с направлением для своего хозяйства – выращивание зерновых и масличных, еще сохранил с прежних времен ферму. Насчет прибыли, конечно, глухо. Хотя средства для текущих платежей по кредитам изыскивались. Большой плюс – наличие складов и элеватора, близость ж/д станции для вывоза продукции. Сыродь не спускал зерно сразу, а дожидался пика сезонных цен. Мощности по хранению позволяли.
Дюше пришлось вникать во все подробности – в том числе, и совершенно ей чуждые. В график и содержание с/х работ, в обеспечение техникой, запчастями и ГСМ, в складской оборот и пр. А еще необходимо научиться держать в узде гастарбайтеров (без дешевой рабсилы никак, но этот контингент весьма специфичен). Все на Дюшины плечи. Если спросить, как удавалось пожилой женщине? Открылся главный ее талант – чисто административный. Может, Дюша и не владела компетенциями в вопросах замены рабочего цилиндра сцепления или ремонта моста трактора Беларус или в тонкостях утренней дойки, пастеризации молока. Она не применяла привычный авторитарный стиль руководства, была сильна в другом – в знании человеческой психологии, навыках находить и привлекать нужных людей. Вроде мягко, ловко, изобретательно – но все получалось по Дюшиному хотению. Чего это стоило, не распространялась. Дюша называла Ирэн хитрой лисицей, но у нее самой природная хитрость давно обернулась житейской мудростью. Вот главный талант, позволивший Дюше быть на равных со своим мужем Вениамином Имбрякиным (умником семи пядей во лбу). И даже с Сыродем Дюша не спасовала – стребовала, что ей нужно. А в новой ситуации быстро поняла и легко смирилась, что ей нужны помощники. Одна хозяйство не вывезет. И действовала соответственно. Помощников искала в ближайшем окружении – также и среди новой родни со стороны снохи – среди Веселкиных и, вообще, в Малыхани. Первым прибежал жених Танькиной сестры Федька Цуков. Прохвост редкостный. Но Дюша приняла и поставила решать коммерческие вопросы. Скажете, пустила лису в курятник? Дюша в данном случае руководствовалась почти иезуитскими соображениями: за Федькой она могла надзирать и вникнуть в его работу. Начиналось, как Дюша и предвидела: Федька сразу распушил хвост - дескать, он будет бесконтрольно распоряжаться средствами, а старушку аккуратно задвинет. На первом этапе своей комбинации, Федька пришел к Дюше с предложением.
Остап Ибрагимович Галина Викентьевна, я вас уважаю. Вы такой человек!.. Но согласитесь, положение вашего сына уязвимо. Это лучше решить с самого начала.
Я те решу! – сверкнули Дюшины темные очи. – Мой сын дееспособный. И идиотом его никогда не признают. Я сказала! А ты, родственничек, очень шустрый ярлыки наклеивать. Этот дурак, и этот… тоже. Я, по-твоему, дура? Тогда и все мы в Утылве? По тому, как нас едва не объегорили. За языком следи!
Галина Викентьевна, и не думал даже…
Подумай. Слишком много на себя берешь. Иди, работай. И бумажки твои я хочу видеть – все, какие есть.
Вы мне не доверяете?
Вот еще. Доверяй, но проверяй.
Несколько раз Дюша ловила Федьку на комбинаторстве (не на воровстве пока), и тогда Федька оправдывался, размазывая сопли. Одновременно хозяйка убедилась, что коммерческая жилка у нового родственника имеется. У Дюши смутно забрезжила идея сделать Федьку акционером, тем самым привязать его к интересам семьи Авдониных. Конечно, не Бог весть что - прикормить карася перед ловлей. Это еще планы, хотя Федьке намек брошен.
И другой (ну, не совсем формальный) родственник снохи – гражданский муж Гели Веселкиной Тулуза – пригодился. Ему поручили заниматься гастарбайтерами. Дюша опять не ошиблась – на свой уголовный манер Тулуза навел порядок.
Выходило, что исчезновение старого Сыродя не привело к катастрофе. С трудом, со скрипом АО Тылвинское побороло кризисные моменты. Под Дюшиным водительством шестеренки хозяйственного механизма крутились в слаженном ритме.
На хуторе Чагино – не в бревенчатом тереме, а в новом кирпичном доме с новой мебелью и со всеми удобствами - разместились удобно члены Авдонинского клана: Костяня с Танькой, Дюша, еще Танька позвала сестру Райку, чтобы вместе веселей было. За Райкой на хутор сунулся Федька Цуков, но Дюша не разрешила.
У нас приличный дом. Ты сначала женись. Штамп в паспорте поставь, что не абы кто, а муж законный. Потом посмотрим – пускать тебя или нет.
Тулуза коллективное проживание отверг – остался с Гелей в малыханском коттедже. Наблюдая вблизи сестер Веселкиных, Дюша не без удивления обнаружила, что малыханские доярки не столь безнадежны. Да, они еще юные – болтают, хихикают, наряжаются вульгарно (накупили себе шуб, платьев и прочих тряпок, цацок), но никто не учил девчат светским манерам. В их насмешливости, бесцеремонности, отсутствии пиетета к чему-либо порой проглядывает (высверком в дивьем зеркале) природная смекалка, однако инфантильности излиха. Сестры не дошли до осознания своего положения, но Дюша на собственном опыте понимала, что рождение ребенка способствует изрядному прояснению в женских (уже не в девичьих) мозгах. По крайней мере, можно надеяться. Неизвестно, что из Таньки с Райкой в итоге вырастет. Как неизвестно, что вырастет из Костяни. Дюша почему-то была уверена, что никто не сможет нанести ущерб интересам ее сына. Не родился еще такой человек!
Тылки покуда не определили отношение к переменам в Чагино. С одной стороны Дюшу здесь уважали всегда (еще с тех пор, как она полы намывала в заводских кабинетах). С другой стороны были заняты собственным выживанием.
В 2009 году областной центр Кортубин вошел в перечень моногородов, получив возможность претендовать на федеральные бюджетные средства, поскольку созданная здесь в прошлом веке структура экономики безнадёжно устарела и нуждалась в модернизации. Утылва тоже имела касательство к этому перечню, но уже в низшей и самой массовой категории муниципальных образований с рисками ухудшения социально-экономического положения. Мы все рискуем. Ну, хоть что-то перепадет.
На Южно-Уральской железной дороге (где числилась станция Утылва) за истекший период стали заметны подвижки. Началась реализация мер по улучшению качества перевозок. В рамках одного инвестпроекта отремонтировано здание старого (дореволюционной постройки) тылвинского вокзала. Современными материалами отделаны зал ожидания, билетные кассы, открылись комнаты отдыха, буфет, камера хранения. Облагорожена прилегающая территория. Это все работа и заработок для тылков.
Еще один хозяйствующий субъект продемонстрировал активную деятельность. Туристический комплекс Редивей к югу от Утылвы, на границе заповедника Богутарская степь. По основной направленности это горнолыжный курорт, но функционирует круглогодично. Удивительной красоты природные места. Величественная степь, бесконечные ровные пространства, где случайные направления обозначены пыльными грунтовками. Вздымающиеся горные складки. Зимой они приспособлены для катания на лыжах, сноубордах. Громадные валуны, причудливую форму которым за тысячелетия придали резкие ветра. Пейзажи напоминают декорации для съемок фантастического фильма – хотя нет, камни очень реальны, наполнены энергией – ее сгустки прямо ощущаются физически… Немало других чудес притаилось в степи – например, пещеры в местах карстовых провалов в горных складках – ходы или норы узкие, трудно протискиваться внутрь – кажется, что проникаешь к самому сердцу земли – в сказочное подземное царство. Вообще, степь – этот сказочный феномен – зачаровывает, убаюкивает и подавляет. Глубокими синими ночами, когда воздух сгущается и становится непроглядным (зеркальный эффект и прочие оптические иллюзии), может смутиться доверчивый рассудок – давящая тяжесть от безвременья и безветрия, абсолютного одиночества в бескрайнем пространстве. Весной в степи стелются ковыли, во влажных котловинах (в Негоди и др.) формируется луговой покров, по берегам Кляны расцветает ярким цветом и благоухает богатое разнотравье. Чудо! Вот и приезжают сюда люди.
Курорт все больше пользуется популярностью. Не только в области. Цены рассчитаны на массового клиента, на семейный отдых. Спортсмены из Кортубина и соседних регионов тоже не обходят Редивей. Зимой тренировочные сборы организуются постоянно. И летом находятся увлекательные занятия – дельтапланеризм, конные и байдарочные маршруты. Дельтапланы здесь называют корыльбунами. Туристы в полном восторге!
Пойдем что ли, на корыльбуне полетаем…
Обслуживающий персонал из аборигенов. В 2010 году комплекс выбран местом проведения чемпионата России по горным лыжам среди любителей. В связи с этим задумано пристроить одноэтажный корпус (с возможностью дальнейшего расширения). Все очень бюджетно. Опять понадобилась продукция завода, рабочие руки. Среди прочих тылков в комплекс на должность администратора устроилась знаменитая красотка Ирэн Нифонтова.
Теперь про градообразующее предприятие. Про ТыМЗ – Тылвинский механический завод, из-за чего загорелся сыр-бор, и пришлось привлекать к решению животрепещущего для Утылвы вопроса даже Г.П. Сатарова – владельца холдинга АО Наше Железо. Сатаров сдержал данное слово. Директором завода стал Б.С. Васыр, получив значительную самостоятельность – в ранге Генерального.
Что КМК подкидывал заказы на кривошипные ножницы, пресса, станки и др., послужило солидным подспорьем. Это гарантированные заказы, отталкиваясь от которых можно было что-то планировать. Ценная вещь в нынешнее нестабильное время – в кризис.
И новый (старый) директор ТыМЗ тоже оказался на своем месте. Васыр - крепкий коренник. Заводской воз тянет. Добросовестная школа красного директорства. Ему, кроме работы, ничего уже не надо. Буквально. Нам хлеба не надо – работы давай! Мудрое замечание. На определенном этапе человеческой жизни – для каждого из нас – на первый план выступают простые (если не сказать примитивные, скомпрометированные за совковую идеологию) вещи, как ощущение собственной нужности, сопричастности общему делу, движению в намеченном (не обязательно партией и правительством) направлении – даже не к коммунизму. Осознание, что ты нужен и без тебя Утылве никак… Очень важно это – идти вместе со всеми, не отставать, а уже если во главе колонны…
К общей цели твердым шагом,
Мимо башни с красным флагом.
Васыру теперь не до того, чтобы шляться по городу – мерить расстояния от Нового Быта до Кашкука и Малыхани и обратно. Как ни странно, но избавившись от изнурительных физических упражнений и перейдя на сидячий образ жизни (по десять часов – включая проходы по заводу – в директорском кабинете), Васыр ощутил прилив сил. Все его время отнимала работа и приносила наслаждение. Ничего подобного давно не испытывал. Вам завидно?
Бесспорная заслуга Васыра, что он запустил завод. Опираясь при этом на старых работников – еще советский кадровый костяк. На Пятнашковых, Анютиных, Рвановых, Ляпустиных, Имбрякиных, Жадобиных и др. Да, пенсионера Мирона Кондратича пригласили в цех, придумав для него звание – консультант. В травилке за период простоя все развалилось. Без консультаций старого мастера – без его советов, подсказок – не выйдет. Словно возродились СССРовские времена. На начальническом месте диктатор директор с партбилетом и с чрезвычайными полномочиями, и красное знамя не в кладовке спрятано, а в конференц-зале стоит, возле барельефа с Лениным на передней стене. В общем, не КДБП, так ЗДБЗ (завод должен быть запущен). Хрен редьки не слаще. Но шутки шутками, а возможностей у Васыра не много, со средствами того хуже. Нет денег! Пришлось обходиться своими силами. Голь на выдумки хитра. Главной заботой Васыра стала минимизация затрат. Что возможно и невозможно – собственноручно. Тылки – они ловкие, рукастые, сообразительные. Например, Юнар Демидович Анютин не шарит в компьютерных программах (в системе автоматизированного проектирования КОМПАС-3D и др.), но ветхий чертеж тушью на кальке с кучей исправлений не читает, а «видит». И любой механизм до винтиков разберет, соберет, и еще от лишней – по его мнению – детали избавится, что все заработает краше прежнего. Здесь не только опыт и смекалка потребны, но и хорошие инженерные мозги. И в службе у Юнара не дураки – в основном, конечно, старички – те самые, что раньше месячный план в последнюю декаду выполняли, а пятилетку в три года. Было и такое!
Вот сейчас запрягли старую кобылу. Сделали, как говорил Ю.Д. Анютин – подлатали, подкрасили, приспособили. Анютинская ремонтная служба при описанной директорской политике превратилась в кудесников – одновременно и ворпаней, и корыльбунов. Это уже ремонтом не назовешь. КДБП! – ой, ЗДБЗ! Оборудование должно работать. Завод должен выпускать продукцию. На допотопных станках, чья амортизация достигнута в эпоху перестройки (забыли, когда это?). Например, нужно отремонтировать травилку. Нет, всю ванну и трубы заменить невозможно. Денег нет! А штамповки уже на подходе – надо травить и обрабатывать начисто. Комбинат ждать не согласится! у конкурентов следующий заказ разместит. Что-нибудь придумай, Юнар Демидович. Даже если на улице минус тридцать, а в дырявом цехе метель свищет – пресс должен работать! Извернись, но обеспечь! Прям дальше так и напрашивается – не то положишь партбилет на стол!
И обеспечивали! Суетились и находили решение. Конечно, заслуга не одного Юнара Анютина. Тут нужен мощный интеллект. Чей? А Килькин.
Удивительные события потрясли Пятигорье, не уцелела даже относительно новая (установленная на постаменте на Казятау в восьмидесятые годы) каменная статуя с раскинутыми руками. Памятник раскололся на куски. Тогда же один некрупный (слава Богу!) осколок ударил Кильку Кулыйкина по голове. Что произвело ошеломительный эффект – Килькины мозги тоже сотряслись и щелк! встали на место. А затем и Килька, повалявшись в беспамятстве на бетонной лестнице, поднялся без чьей-либо помощи. И с тех пор как отрезало. Мужик прекратил пить – то есть, напрочь, без всякого принуждения. В рот не брал. Вот подлинное чудо! поболе, чем полет корыльбуна. Поразившись, тылки решили, что это не осколок, а Кама коснулась сына Агнии и излечила от пагубного пристрастия. Просто махом! Килькина натура стала водку отторгать.
Трезвенника К. Кулыйкина Васыр взял обратно на завод. А как же иначе? Не то, что равноценной замены – вообще, никакой другой замены нет. За два десятка лет новые инженеры, обученные по передовой Болонской системе, не ринулись толпой в Утылву. Например, Дюшины старшие сыновья, закончив Кортубинский вуз, там же и остались. Никого не было. Получалось, что в новое капиталистическое время провинции единственно на старых совков и надеяться. На красного директора Васыра. На партийного функционера и нераскаявшегося коммуниста Щапова. И в отсутствии прежнего начальника технического отдела В. Имбрякина (к несчастью, покойника) – на нынешнего начальника К.Я. Кулыйкина.
В служебном (бывшем Варварином) кабинете Васыр сверлил глазами чистого, прилизанного (мать и жена постарались!) кандидата на серьезную должность. Просверлил его насквозь – до стенки за спиной.
Что с тобой делать, Килька? Если возьму, не пожалею? Ладно, поверю, но только один раз. Сможешь удержаться – хорошо. Нет – конченный ты человек!
Борис Сергеич, я оправдаю… - Килька (в последний раз Килька – отныне Кирилл Яковлевич) шмыгнул носом.
Иди! Прохлаждаться не придется. Вкалывать!!..
И Кулыйкин пошел вкалывать. Работал за целый техотдел. Как сказочный компьютер. Решал одновременно много задач. Он придумывал технический способ, а Юнар Анютин реализовывал. Образовался плодотворный тандем. Этим двоим – не в меньшей степени, чем Васыру – завод обязан своим возрождением.
Тылки тоже работали. Основная сила. Не только ремонтники. Заводчане нередко трудились забесплатно – когда в долг, а когда за спасибо, и на привычные субботники выходили дружно. Несколько месяцев зарплату начисляли, но не выплачивали. Давали талоны в цеховые столовки, а для семей наборы из местных продуктов (расщедрилось АО Тылвинское в лице управляющей – Г.В. Авдониной). Все существовали в режиме мобилизации, взаимной поддержки (треклятого совкового коллективизма). Завод взял на себя подготовку детей к школе. Заводской автобус возил бесплатно от Нового Быта до проходной. На огородный сезон выделялся заводской транспорт – трактор, грузовик. Настоящий праздник случился, когда в кассе ТыМЗ произвели людям первую выплату – конечно, не в полном объеме. Жалкие суммы даже по меркам провинции – как на них можно жить? Как вся Россия (кроме Москвы) живет! и радуется, что хоть эти деньги видит.
Такие серьезные дела творились в Утылве. Однако рассказ лишь об одной Утылве будет неполным.
Период 2008 – 2009 годов для АО Наше Железо выдался ужасным. Скажем честно. И не только с позиции Г.П. Сатарова – он один, а от комбината зависели сотни тысяч кортубинцев (теперь уже значительно меньшее число, население областного центра истощалось). Кризис подкосил все. Рост производства за прошлые годы поменялся на серьезный спад. Ухнули в дырку. Внутри страны снизилось потребление продуктов черной металлургии повсеместно. Аналогично с экспортными поставками. В это время Генрих Прович пересек красную черту своего отца коммуниста (опять же экс-; и опять же экс бывших коммунистов не бывает). На комбинате проведено первое в истории массовое сокращение персонала по инициативе администрации. В рамках прогрессивного российского законодательства. Многих тогда коснулось безжалостное дыхание нового российского капитализма. Многие носы были расцарапаны когтями ворпаней.
И Генриху Провичу Сатарову пришлось тяжко. Он не только олигарх (и не только ворпань), он – наследник Кортубинской партийно-хозяйственной элиты, сформировавшейся в СССР. Кризис разрушительно влиял на функционирование промышленной базы области – т.е. разрушалось разумное основание, позволившее той элите подняться и осознать себя. Вопрос с комбинатом для области – не просто вопрос хозяйственной и иной деятельность. Это мировоззренческий вопрос. То же самое, что и ТыМЗ для Утылвы, но масштабы несоизмеримо больше.
Надо отдать должное Г.П. Сатарову. Он понимал ситуацию даже лучше. Закончился совковый зоопарк с корыльбунами (Варварино выражение). Никого не держат в клетках. Мир свободен, и в этом свободном мире принято самому добывать себе пропитание. Чтобы выжить. Снисхождения не получит никто. Даже самые заслуженные - в чугуне и граните или со спецзнаком (овальным, с фигурой солдата в каске на фоне красного знамени и внизу надписью ХАСАН 1938) или с книгами «Цена жизни и стали», «Огненное мужество», или ветеранскими книжками и пр. Прошлое (пусть и великое) не вернуть. Надо идти дальше. Генрих рассуждал не как философ, а как владелец металлургического предприятия, для которого реально встала перспектива оказаться с чемоданом без ручки. Как тогда нести? куда идти? А ворпани не прерывались – рыли и рыли со всех сторон. И из каждой норы лезли проблемы. Расширение сортамента металлопродукции и проблема качества. Обновление изношенных мощностей, ввод новых агрегатов. Современные высокопроизводительные технологии. Укрепление научно-технической базы – в том числе и через инвестиции в КорИС.
У Генриха созрел план, которым он поделился с братом Максимом в номере тылвинской гостиницы синей-пресиней майской ночью 2008 года. Олигарх понимал, что необходимо избавляться от всего старья, эксплуатируемого в комбинатовском производстве. Двадцать лет с последней (СССРовской) реконструкции по нынешним меркам чудовищно много. Нельзя отставать от конкурентов по такому показателю, как объем инвестиций в модернизацию на тонну стали. Промедление отставание смерти подобно!
Программа масштабной модернизации была доверена КорИСу – местным разработчикам, конструкторам. Предлагалось замахнуться на принципиальные новшества. Уже не удовлетворит простое копирование зарубежного – пусть и удачного – опыта. Перед Максимом поставлена серьезная задача – точнее, рамки к этой задаче не выставлены. Прям по-сказочному: пойди туда, не знаю куда – найди то, не знаю что. Пойти нужно было немедля, а найти еще вчера. И пошли! Пока комбинат барахтался в тисках мирового кризиса и сражался за выживание, КорИС выпустил в полет корыльбуна. Составлена (и одобрена управляющей компанией Стальинвест) программа технической модернизации производства на десять лет. Стоимость – сотни миллионов долларов. Укрепление и расширение позиций комбината на целевых рынках. Проекты прежде всего по электросталеплавильному и листопрокатному производствам, усовершенствования в мартеновском цехе. За подобную серьезную работу Марат Григорьевич Елгоков и его команда в свое время получили Государственную премию.
2008 год серьезно напряг бабылидиного племянника. Дело вовсе не в карьере политика, которая сама собой сбулькала – и этот бульк не услышал никто, даже Максим. У него появилось по-настоящему важное дело, о котором впервые зашла речь в номере тылвинской гостиницы. Возвратившись домой, Максим развил бурную активность. В КорИСе сформировали группу спецов – так сказать, мозговой штаб подготовки модернизационного проекта АО Наше Железо. Привлекли ближайших соратников покойного директора института – еще советских докторов и кандидатов технических наук. Кое-кто из стариков в восьмидесятые годы участвовал в реконструкции основного производства КМК. Тогда специалистами руководил Марат Григорьевич Елгоков, а теперь Максим Маратович. Логично – сначала отец, потом сын.
Коллеги отца выступили немалой движущей силой проекта. Их знания, опыт, вообще, бесценны. Энтузиазм стариков заражал молодых. А молодые-то кто? Поколение сорокалетних – Максим и Ко. Не похвастать особыми научными достижениями за годы свободы, демократии и всесильного рынка. Но разве только их вина? После Союза комбинат существовал по инерции – на имеющихся ресурсах. Деградация явная. А КорИС – Кортубинский институт стали – неразрывно связан с КМК. Отсутствие масштабных целей, нужды технического прорыва обесценивает интеллектуальный труд института. Сплоченный коллектив, созданный под руководством М.Г. Елгокова, не уцелел в пертурбациях постсоветской действительности. Проредился изрядно. Многие коллеги Максима ушли в бизнесмены, в чиновники, в политики – как, например, Леонид Чигиров. Более выгодное занятие. Другие уехали в Германию, США, Израиль – там востребованность, а здесь стойкое ощущение пустоты, дикой степи с крохотной деревушкой со смешным названием Батя. Нет НИЧЕГО. Не тут, а там кортубинские ученые преподавали в университетах, вели научные разработки в лабораториях, получали гранты и даже поселялись на чужбине навсегда. Это цена поражения для всех нас – и тех, кто уехал, и тех, кто остался.
КорИС всегда был силен местными кадрами. Кортубин – не Москва, сюда со всех концов Союза не приезжали. Не академическое заведение - рабочая лошадка. Заточен под практические задачи своего региона. И когда пришло время Максима, ему ничего не надо было выдумывать. Об этом ему говорила Юлия. Максим понял только сейчас. Или не так – понял, когда ему нужно стало. Только так мы все начинаем понимать.
Степень ответственности КорИСа в нынешней модернизации чрезвычайно высока. Он осуществил подготовку проектов всех объектов. Также отвечал за техническую сторону конкретных контрактов с поставщиками серийного оборудования для оснащения объектов. А по факту был задействован во всей схеме по проектированию, поставкам, строительству, монтажу, пуску и наладке.
Практическая часть программы сдвинулась во времени по объективным причинам. Непосредственно на комбинате к работам еще не приступали, решались вопросы организации, финансов, согласования с государственными органами, а Максим уже наработался на износ. Холдинг, естественно, претендовал на предоставление госгарантий по кредитам на осуществление основной производственной деятельности и капитальные вложения. Директор КорИСа М. Елгоков стал непременным участником совещаний в Правительстве и различных комитетах, где неоднократно выступал с презентацией модернизационного проекта КМК. В итоге положительный вердикт получен, а у Максима не образовалось передышки. Решились одни вопросы – возникали другие. Бесконечная круговерть. Приобретение сложного технологического оборудования, его доставка, установка и монтаж, запуск в эксплуатацию, также сервисное обслуживание – это будет. Необходимость выбрать надежных партнеров для долгосрочного сотрудничества – уже сейчас. И все вопросы предусмотреть в договорах. Максим побывал в Европе, Азии, Америке, штудировал совместно с коллегами предложения известных поставщиков промышленного оборудования. Поездки не как раньше необременительны (как раньше Юлия говорила – нацепил бейджик и…). К нынешнему времени основные контракты заключены. КорИСовский корыльбун добрался до Марая, устав порядком ворочать крыльями. Максим (и не только он) сделал столько, но был все еще в начале пути. До верхушки Марая никогда не добраться. Но кто же с этим всегда не согласен? Ворпани!
**
Описав корыльбуний круг над Пятигорьем – над механическим заводом, железнодорожной станцией в Утылве, горнолыжным курортом в Богутарской степи, хутором Чагино и агрохозяйством АО Тылвинское - даже задев крылом областной центр Кортубин и тамошний металлургический комбинат, давайте вернемся на землю и узнаем, как прожили этот год тылки (ну, не все, конечно – и не только они).
У Агнии Николаевны Кулыйкиной все складывалось хорошо. Гораздо лучше, чем она смела надеяться. Ушла из жизни ее близкая подруга Лидия Грицановна Чиросвий, и Агния тоже сделала необходимые приготовления. Тоненькую пачечку денег обернула платком и засунула в белье в шкафу. Снохе Людке указала: это на похороны. И пожелала, чтобы похоронили на кладбище рядом с мужем Яковом Антоновичем. Добавила: отпевать не надо – жизнь прожила атеисткой, поздно меняться. Про квартиру объявила: и так достанется единственному сыну Кириллу. Старушка вроде помирать собралась, но тут неожиданно стало возможным прооперировать больное колено по областной программе ОМС (совершенно бесплатно). Операция прошла успешно, и Агния бодро заковыляла, приспособив для того старую палку еще своего свекра Антона Ивановича – потемневшую, с отполированным набалдашником, с серебряным кольцом, на котором махонькими буквами выдавлено «Ща…в - Уты…а – 190…год». Облегчив телесные страдания, Агния воспрянула духом (как мало нужно старшему поколению – а может, старшее поколение просто лучше понимало, что ему нужно) и вернулась в родную школу. Разумеется, работать в полную силу она не могла, но школьное начальство тут же отдало ей уроки математики в старших классах и перекрестилось. Да, Агния опирается на палку, и под совдеповским белокурым начесом ее лицо как печеное яблочко, но даже отпетые хулиганы робеют перед ней. Когда объясняет у доски материал, слышно, как муха пролетает или корыльбунчик хрустит крылышками. Мастерство! У Агнии дотянулись руки даже до недавних выпускников (наивно полагавших, что с учебой покончено). Она привела (допинала-таки прооперированным коленом) Сережку Рванова в вечернюю школу. Не отвертелся бедняга – попытки возразить А.Н. отмела, заявив, что будет с непонятными вопросами сама с ним разбираться. Туше! Парень про себя чертыхался, как его нагрузили – с утра поспешал в цех, после работы в вечерку. С эдаким усердием дослужится до звания слесаря четвертого разряда, а там и место бригадира не за горами (по крайней мере, не за такой горой, как Марай). Времени на молодежную ячейку не осталось. И ячейки не сохранилось – но об этом позже.
Находила Агния и другие поводы для радости. Наиглавнейший повод – сын Килька. И улучшения в сыновнем семействе. После удара обломком белой статуи на Казятау Кильке лечили рану на голове (от алкоголизма он излечился сам). Людка внезапно воспылала преданностью заботливой жены, таскала мужу в больничку кастрюльки с домашними кушаньями. Вдруг у снохи Агнии проснулись беспокойство, страх и даже смирение (наверное, и это чудо Кама сотворила – походя так, пролетая над Утылвой). Действительно, чудо – откуда все это взялось и где таилось годами совместной жизни? Сколько было сказано грубых слов, разыграно нелепых сор, выплеснуто злости и обиды – и сколько плевков попало в цель – прямо в душу. А вот было! было беспокойство, и страх, и любовь. Было и есть! Между супругами Кулыйкиными снова зазвенела тонкая струночка. Людка вспомнила, чем в свое время приворожила мужа – для этого женщине много ума не надо. Старалась вести себя тише, степенней, опускала глаза и прикусывала язычок. Наготавливала, что Килька любит. Сбегала в Дюшин бутик и купила (разорилась!) пару ярких ситцевых платьишек, дешевые духи (запах не стойкий – главное, чтобы не кислый – добавлял Людке уверенности в собственной привлекательности – великая вещь!). Бабы в Утылве смеялись и завидовали: второй медовый месяц у Кулыйкиных начался. Агния удовлетворенно наблюдала за нежными сантиментами сына со снохой, бормотала под нос: дай-то Бог! дай-то Бог… Каждое утро Килька отправлялся на работу – на старое место, в техотдел ТыМЗ (точнее, что от него сохранилось – НИЧЕГО). И даже в выходные работал. А по вечерам возвращался в чисто прибранную квартиру, где витали ароматы вкусного ужина. Ну, и происходило то, что обыкновенно происходит между супругами. Тихая идиллия. Никто не знал, как долго она продлится, но и не желал прервать. Простое счастье, которое Килька когда-то имел, а теперь снова обрел. Как в сказке. Главные истины в жизни просты – если не сказать, примитивны. Люди счастливы не от власти, славы, богатства, впечатлений, других утех – они просто счастливы. Как сейчас в семье Кулыйкиных. Когда тебе довольно того, что ты имеешь. И даже этим ты готов поделиться. Смешно, правда? Но это, действительно, правда!
Коммунистке Агнии было за что Бога благодарить. Ах, да! еще и за внучек.
Старшая Тамара вышла замуж. Без сюрпризов. Девушка - коренная тыловка с образованием средней школы - стала хорошей женой С.Н. Колесникова. Пока еще мэра. А там видно будет. Но даже если мужа назначат (или выберут – это одно и то же) на более высокие посты, Тамара и там окажется на своем месте. Ее ценнейшее качество – здравомыслие. В отличие от мужа с его богатой фантазией Тамаре красная река с черепами не привидится никогда. Конечно, молодую мэршу не сравнить (пока рано сравнивать) с предшественницей – Калерией Арвидовной Щаповой, но перемены наглядны. Исчезла башня из накрученных волос, также топики с мини-юбками, блестки на губах и веках, высоченные каблуки. Зато встали соображения имиджа. Тамара начала понимать, что в качестве супруги мэра Утылвы ей лучше нарядиться в ситцевый затрапез, чем в дорогие итальянские бренды. Положение обязывает! И пример матери – Людмилы Кулыйкиной - как нельзя лучше убеждал в правоте, что молчание – подлинно золото. То есть С.Н. Колесников с женитьбой больше приобрел, а потерял холостяцкий статус, который в российских (особенно провинциальных) реалиях отнюдь не достоинство.
За прошедший год Колесников серьезно размышлял над вот этим – своими обретениями и потерями. Довелось многое передумать – как говорится, перепахать себя. Мировоззрение (что? да то, что опирается на базис - в Пятигорье это сказочные рыбы с железными плавниками) молодого человека претерпело серьезные метаморфозы. Хорошо, каменным осколком Колесникова не ударило. Буквально не ударило, но последствия схожи. Пострадавший от статуи на Казятау (буквальной каменной женщины, а не сказочной Камы) Килька Кулыйкин взялся за ум. И у Колесникова все встало на другие места (не на те, что раньше). Раньше у Сережки на мэрском посту бродила обидная мыслишка – обманули меня! (да, обманули – мэром поставили), бросили одного разгребать здешние проблемы – эти кучи, что ворпани из нор нарыли и навалили. Что же теперь, загибнуть под непосильной ношей? Нашли идиота! Используют по полной и в итоге все шишки свалят, и дадут пинка под зад – ведьма Варвара наглядно продемонстрировала, как это делается. Ладно, хоть не расстреляют!.. Зачем тогда кожилиться? Ради счастья всего человечества? или хотя бы тылков? Нет, ради благополучия конкретных хозяев – господ Сатарова, Сыродя и других (ведь все теперь кому-то принадлежит и кого-то обогащает). Как говорил Панька: не нанимался я! Вот и Колесников не нанимался – более того, был законно избран главой Утылвы. И жестоко разочаровался в демократических порядках.
Зри в корень! – могла бы ему подсказать Варвара. – В корень ядки.
Колесников со справедливым возмущением отверг бы ведьмину подсказку, но что-то мешало ему встать и уйти – разрушить чары сказочного мира. Человек он был умный, самолюбивый, активный, и мэрское положение в Утылве его задевало до обидной степени. И вместе с тем увиденные в Сыродиевском колодце черепа долго покоя не давали. Тогда перед глазами все предстало ясно, пугающе честно, даже цинично – лишенным любых покровов. Колесников пережил сильный испуг и распрощался с иллюзиями. В том числе с иллюзией синекуры – пересидеть один мэрский срок в тихом уголке и уже дальше карьеру раскручивать. Фигушки! Да кто он сам? Не чей-то выдвиженец, не связан родством со старой Кортубинской элитой (не может претендовать на ее наследство), легких путей для него не приготовлено (даже на таком случайном поприще – в политике, а Правый Блок, по сути, еще одна дырка). Надо что-то делать. Вернее, надо все делать самому. Основываться на более прочном фундаменте – тогда и рыбы из-под ног не уплывут.
Колесников решил не сбегать из Утылвы – добросовестно отработать свое мэрство, создать себе репутацию. Это совпало с общим умонастроением. Тылки решили сами впрягаться. Изменились они – изменился Колесников. И отношения народа с властью тоже (ну, чуть-чуть – авансом для молодого человека). Колесников уже был не один, как в начале правления. Насмешек поубавилось. Сергея больше не кололи его инициативой по переименованию Тылвы (добавлению буквы «У»). Не называли обидно утырком. Среди злободневных вопросов это не значилось. Благополучно забыто. Историческая справедливость споткнулась на новом знаке Утылва при въезде в город. Если будете проезжать – присмотритесь.
Изменением отношения к своей персоне молодой мэр отчасти обязан старшему товарищу - Щапову. В.И. здесь весьма авторитетен, а тылки вдобавок считали его несправедливо обиженным – изгнанным из градоначальников. Причуды людской психологии – забыто, что коммуниста сбросили сами жители, отдав голоса на выборах его сопернику (рьяному демократу из Правого Блока). Местный электорат в свое оправдание прельстился идеей, что нового мэра навязали – прислали сверху и усадили в руководящее кресло. Колесников злился – за что? ведь ничего плохого не делал, на выборах не мухлевал, победа достигнута в честной борьбе. Он, вообще, еще ничего не сделал в мэрском статусе. А пора бы, Сергей Николаевич! Ведь вы – мэр, вам и карты в руки.
И вправду, сложно работать, когда вокруг общее недоброжелательство. Как кислый запах всюду разливается и отравляет жизнь. Но Щапов благородно пришел на помощь. Продемонстрировал готовность к сотрудничеству. Принял предложение стать советником мэра. Подставил неопытному руководителю крепкое плечо. И дела выправлялись. Колесников ощутил, что держит руку на пульсе городской жизни.
Щапов способствовал установлению взаимопонимания между мэром и директором градообразующего предприятия (ТыМЗ) – Б.С. Васыром. Разумеется, они и раньше знали друг друга, но с подачи В.И. начали совместно работать. У города и завода не просто много точек соприкосновения – все общее. И спустя год в Утылве уверились, что Колесников далеко пойдет. Его имя известно кортубинскому олигарху Г.П. Сатарову. И в областных чиновничьих кабинетах поняли, что у них появился и вырос перспективный кандидат – нет, не на блатное местечко, а туда, где пахать требуется. Парадокс – когда Колесников перестал трепетно относиться к своим карьерным перспективам, они – эти перспективы – возникли. Прям из ниоткуда – точно синецветный лес. И еще он оценил, что рядом с ним была Тамара – красавица жена, надежный союзник. В Утылве не сомневались, что все у Тамары в жизни будет хорошо, а заодно с ней – и у Колесникова.
Продолжим дальше. Главное – в Утылве есть, что продолжать. Из трех сестер Кулыйкиных в самое интересное положение попала средняя - Леся. Нет, это не то, что вы подумали. Девушка робкая, честная, скромная, да и знакомы-то они с Дэном Сатаровым лишь ночь и следующий день. Зато какие ночь и день! перевернувшие их представления. Услыхав, что отец собрался жениться на тыловке, Дэн среагировал неожиданно – не так, как отец мог ожидать. Не гневом и протестами, не вполне объяснимой обидой за мать. Пусть Генрих и Светлана немало лет в разводе, но для сына они оставались родителями. Молодой человек очень удивил. Кратко осмыслил новость, затем удивительным способом – как лягушачьим прыжком – перескочил на другую тему.
Раз ты женишься папа, то я… То я… Я тоже женюсь!
Ты? Что за нелепая идея? Мне назло, да? Досадить из-за мамы? Сынок, мы живем порознь, каждый своей жизнью. И надежды нет. Разбитую чашку не склеить.
Я не так наивен, папа. Мне не три года – и даже не шестнадцать. Я совершеннолетний. Могу поступать, как захочу. А я хочу жениться. Но не потому, что и ты женишься. Я встретил девушку, и она мне понравилась. Как тебе мама и потом эта… эта женщина.
Дэн, не спеши. Вы повстречались только вчера. Все слишком быстро.
А у тебя?
Другое дело. Я старше, опытней. Кое-что повидал в жизни. И у меня есть соображения…
У меня тоже.
Какие? Признайся, Дэн: она твоя первая девушка. Нет, я понимаю – ты околдован… Но зачем жениться-то? Пройдет это помутнение рассудка. Первая любовь на то и первая, что редко женятся. Но помнят всегда… Сынок, я тебе не враг. Прислушайся, пожалуйста.
Ты сам себе противоречишь. Ты женишься!
Бьешь под дых. Сложно возразить. Хорошо, ты решил. Категорично, бесповоротно. А она? Твоя девушка? Ты можешь жениться, никого не спрашивая. В конце концов, даже мы с мамой примем – ведь мы любим тебя. Но сколько лет ей?
Не интересовался. Не лошадь выбираю – в зубы не смотрел. И даже если Леся немного прихрамывает – ну, чуток…
Я не про это. Она в школе учится. Не в выпускном классе. Ей годков шестнадцать – или даже пятнадцать…
Главное – мы любим друг друга. Здесь в провинции не редки ранние браки. Например, я слышал, что парочка шестнадцатилетних тылков собралась пожениться. На полном серьезе.
Ты о чагинских фермерах? Там у жениха и невесты только матери – отцов нет. У тебя отец имеется! И я по-отечески хочу предупредить… Сынок, нельзя запретить любить. И если ты в себе уверен…
Да! я уверен.
И люби, Дэн. Только не гони лошадей. Вы молодые, увлекающиеся. Так легко скомкать любовь. Потом будет неловко, плохо – и даже хуже будет.
Не пойму, папа…
Дай девушке время. И себе дай. Повзрослейте. До совершеннолетия недолго ждать. Ну, годик – ну еще… Если суждено вам…
Если нет?
А я не знаю, суждено или нет. Но вам – именно тебе! – надо успокоиться, не пороть горячку. Возвращайся в Москву, продолжи учебу. Потом встретитесь снова и начнете вновь. Или не начнете…
Нет! не согласен!
Дэн был настолько не согласен, что тотчас побежал в панельную пятиэтажку в Кашкуке, к Лесиным родителям – к Кириллу Яковлевичу и Людмиле Александровне Кулыйкиным. Официальный шаг. Мамаша натурально обалдела, когда узнала, что единственный сын кортубинского олигарха явился свататься к ее дочери – тихой, хроменькой Лесе. Папаша, вообще, вел себя непонятно. Сказывалось, что головой ударился. Какой-то встрепанный, он лежал на синем диване и страдал. Серо-седые волосы не стояли стоймя, поскольку череп плотно перебинтован. Лицо открыто от подбородка до лба – дальше белая полоса марли. Выступающий, широкий и округлый на конце нос в красных прожилках, прочие черты к нему сводятся – глаза опущены к носу внутренними углами, зрачки скошены к переносице, от которой буквой V чиркнули седоватые брови. Потемневшие веки как кожистые складки. Близорукие глаза беспомощны без очков с сильными диоптриями. Вдавленный подбородок поцарапан. Раненый корыльбун. Нельзя ждать от него нормальной реакции.
Потому Дэн с сомнением взирал на Лесиного отца. Супруги Кулыйкины таращились в ответ. Чудно уж слишком.
Что тебе сказать, парень… Это дочка сказать должна… Леся! Лесь! Тут о тебе…
Дверь в дальнюю комнату скрипнула и отворилась. Леся стояла на пороге. Девушка не эффектной стати - грудь не так высока, осанка не хороша (врожденный сколиоз, и ногу малость подволакивала), талия не тонка, бедра не круты. Простушка – мягкая шатеночка с напряженным лицом и уклончивым взглядом. Наряд сменила - неизменное платье ляпистой расцветки (желтые горошины, зеленые стручки на синей клетке) на просторный ситцевый затрапез. Выглядела мило, тепло, по-домашнему. Дэн потянулся было к ней.
Лесь, я хочу… - рука почти коснулась ее плеча, но вдруг замерла в воздухе.
Девушка, очевидно, подслушивала за дверью. Как всегда (или сегодня даже особенно), испугана. И будучи застигнутой на месте, резко отпрянула. Дэна это не поколебало бы – мужчины Сатаровы, выбирая себе женщин, умели настоять на своем выборе. Но выбрал-то он не кого-нибудь, а тыловку! уроженку сказочного Пятигорья. И самонадеянно думал, что решит все сложности, устранит все препятствия. Ан нет… Собственно, чего ждал-то? счастливый конец?
Тут и сказочке конец,
А кто встрял, тому пи…ц. (хи-хи, автор извиняется).
Обстановка окружала самая обыкновенная. Бедненько, но чистенько. Обитые вельветом диван-ракушка и пара ракушечих кресел по бокам (пик популярности такого набора случился в девяностые годы) занимали добрую половину комнаты. Стеклянный столик на витых металлических ножках, стулья. На тумбочке у окна цветной телевизор «Витязь». Ничего примечательного. Как бы все так – и одновременно не так. Дэн не сразу понял – не расслышал чье-то мерзкое хихиканье (не автора!), не поверил глазам. У комнатной мебели твердые очертания оказались зыбкими, и пошли изгибаться под странными углами, образуя некую иную реальность, в которой прежние предметы вдруг обернулись своими отражениями. Что за чертовщина? где тут, вообще, отражаться? Ах, вот где – в темном экране телевизора как в зеркале. Это зеркало вдруг блеснуло таинственной гранью и поменяло местами две стороны реальности – нашу и зазеркалье. Излюбленный фокус Пятигорья. Дэн поежился, но к счастью, нашел свой интерес – невысокую девичью фигурку на фоне дверного проема. Вернее, Леся стояла уже на шаг от двери. Выражение ее глаз завораживало.
Да пустое! Что странного могло происходить в залитой дневным светом квартире Кулыйкиных? Все на своих местах – без перемен, тем более фокусов. Обманчивы эти странные фокусы с фантастическим дивьим зеркалом, то возникающим из ниоткуда, то пропадающим в никуда. Зеркало искажало прямые намерения, честные мысли. Вот и младшего Сатарова изнутри точил мелкий червячок тревоги – что-то происходит, блазнится… Что же именно? Ну, что Дэн нашел в серой мышке Лесе? в ее уклончивых диковатых зрачках, поджатых губках, всегдашнем благонравии. Вроде послушная скромница, но мечтательное наваждение таилось во взмахе ресниц, в смущенной речи. Леся держалась тихо и застенчиво, не спорила и не заводила знакомства с парнями в Утылве. И она, конечно, не могла дать отпор настойчивости Дэна. Или могла?.. Или!
Заметили, в нашей истории постоянно вылезает это - «или». Нет запрограммированной последовательности событий. Кроме одной – все должно закончиться хорошо. Таково желание автора. Ну, может ведь автор пожелать?! Мы все чего-нибудь желаем.
Что пожелала Леся тогда, осталось ее тайной. Может, даже не успела пожелать. Наследник олигарха был чересчур уверен. Словно девушка уже принадлежала ему, и он пришел за своим как хозяин. Вмиг зеркало поменялось - отразило, что Сатаровы здесь, в Пятигорье, не хозяева. Каждая из сестер Кулыйкиных (кроме невосприимчивой Машутки), столкнувшись с Варварой, как бы кое-что получила – частицу колдовского дара. Наибольшая порция ядкиного яда досталась Лесе – ведь она трогала синий дивор, носила его с собой. И сейчас словно чья-то ловкая рука (с вишневым маникюром?) смыла краски с девичьего лица. Леся (как прежде, синей ядкиной ночью) чуть не уподобилась призраку – слишком легко у нее совершился переход. Кожа побледнела мертвенно, и синие тени сгустились в глазницах, малокровные губы сжались в ниточку. И пальчики, что непосредственно контактировали с ведьминым дивором – Леся инстинктивно старалась их прятать. Внутренний надлом преобразил обыкновенный облик. Уже не кашкукская простушка. В мягком халатике, в уютной домашней обстановке Леся смотрелась не меньше королевишной, чем Танька Веселкина на Негоди в день приезда Сатаровых. Холодная, горькая недотрога. Одним взглядом «заморозила» парня. Вот они – юные тыловки! Их хотят осчастливить, а они ранят в сердце (если оно есть).
Я… не хотел ничего дурного… - потерялся Дэн.
Не хотел? – переспросил с дивана раненый корыльбун. – А зачем тогда приперся? Все, парень. Уходи. Дочка моя – не вещь, не каприз… Вишь, как напугал… гм… так, что сам напугался…
Выводив незваного гостя, Людмила вздохнула.
Ох, ты, старый дурень… Своими руками счастье дочери изничтожил…
Знать бы еще, в чем оно – счастье…
В тот же день Сатаровы покинули Утылву на своем Audi. Скромно, без помпезности – без охраны. Наследник сидел в кожаном салоне рядом с олигархом - грустный и задумчивый. Генрих думал, что может, оно и к лучшему.
Перемелется – мука будет… Честно, мне жаль… Дэн, как только мы отъедем, все покажется нереальным, сказочным. И останется здесь. Такова жизнь…
Но сам-то Генрих Прович слишком хорошо знал, что жизнь именно такова, потому не хотел следовать своим мудрым советам. Не отказывался от Ларисы – знал, в чем (и в ком) состоится его счастье. А сын – что сын? все позабудет.
Сатаровы освободили Утылву от своего присутствия, а судьба Леси Кулыйкиной оказалась в интересном – подвешенном – состоянии. Автор подозревает, что это еще не конец. Да будет ли он, вообще? конец нашей истории.
Про последнюю сестру Кулыйкину – про Машутку - нечего сказать. Какой она была – такая и есть. Дивьи девочки не меняются. Должно же что-то сохраняться постоянным в мире – вот этот непредвиденный элемент. За год Машутка не выросла, не расцвела по-девичьи. Прежняя худая, вертлявая пигалица. Даже ее желтый сарафан вполне пригоден для носки наступающим летом (интересно, пришита ли лямка? наверняка, нет). Произошедшие события не повлияли на Машутку. Она жила как раньше, особо не заморачивалась. И даже отъезд нового приятеля – бабылидиного внука Ивана Елгокова – вроде не сказался на ее беспечном умонастроении. Хотя Иван не просто уехал. Он уехал очень далеко.
Самый молодой прямой потомок легендарного Гранита Решова. Что с ним случилось? Его привычное существование рухнуло – тудыть! в дырку. Никто из героев нашей истории не переждал пятигорский катаклизм в сторонке. И Вано, возвратившись домой, в Кортубин, не смог зажить, как ни в чем не бывало. Хотя стоя на Марае, говорил Машутке, что сказка закончилась. Тогда в чем смысл его дальнейших поступков? Наверное, в стремлении найти собственный смысл. Да что же это за проклятие такое?! Варвара ведь никого не проклинала, а баба Лида и в мыслях не держала проклясть родственников, забывших о ее существовании. Бабушка простила, но Варвара сочла справедливым отомстить. Заронила ядка незаметно синее колдовство в Иванову душу. По приезде из Утылвы младший Елгоков, ни с кем не советуясь, оформил академический отпуск в институте – даже летнюю сессию не стал сдавать. Свои мотивы не объяснял, не оправдывался. Планы у него (и даже от него самого) покрыты синим туманом. Иван собрался уехать, только не знал куда. И зачем? бежать ему не требовалось – влиятельная родня решила его проблему с подожженным киоском, пострадавшего бомжа пролечили и денег дали, тем самым сняв возможные претензии. Иван все равно захотел уехать. С неопределенной целью. Посмотреть мир, набраться впечатлений, подумать. Ачетаково? Его прадед Гранит Решов – тогда еще Грицан Решетников – тоже в юности покинул родной хутор и вообще Пятигорье и пошел сражаться за мировую (не меньше!) революцию, за счастье трудового народа.
Осчастливить – вот задача -
Целый мир, и не иначе.
Правнук не удостоился столь царского подарка – не шубы, а подобной колоссальной цели, всеобъемлющего смысла. Иван чувствовал, что его несправедливо обделили. Отсюда поиски – пойти туда, не знаешь куда, найти то, не знаешь что. Извечное проклятие ворпаней! они не способны смириться. Для Ивана все очень серьезно. Да, он не знал, что ищет – точно не легкой, богатой или даже счастливой жизни, столичного блеска (неважно, каких мировых столиц), различного рода развлечений и др. Для начала надо хотя бы выбрать вектор поисков (чисто практически – чисто по-ворпаньи – куда рыть). Где искать? Бескрайний космос над Мараем исключим (и очень жаль!). Европа не отвечала смутному Иванову настроению, чрезмерная азиатская экзотика не увлекала. Важна суть, а не форма. Вано направил свои стопы в Америку. А вот и нет! не угадали - не в США, гораздо южнее. Почему туда? Кто ж его знает (Иван не знал). Автору почему-то вспоминается, как на уроке у бабы Лиды разбирали лишнего человека Печорина (Герой (не) нашего времени), который заявлял: Как только будет можно, отправлюсь – только не в Европу, избави боже! – поеду в Америку, в Аравию, в Индию, – авось где-нибудь умру на дороге! По крайней мере я уверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог… Однако Иван так не красовался – умирать не хотел, но и комфорта не искал. Им просто завладела тяга к перемене мест. Посетить далекие страны: Аргентину, Бразилию, Венесуэлу, Колумбию, Парагвай, Перу, Марс, Венеру. От их названий веяло собственным сказочным ароматом (у них там свои сказки?). Родители выражали беспокойство, пытались задержать молодого человека, взывали к здравому смыслу. Но 18 лет – это прекрасный и отнюдь не здравый возраст. Иван говорил, что ничего с ним не случится, что будет давать о себе знать, что он уже взрослый и самостоятельный. Остановить его не смогли. Восемнадцать исполнилось, загранпаспорт имелся. Свободен как корыльбуний ветер! Уже год Ивана не было дома.
Машутка не страдала. Нисколечко. Не испытывала сомнений. Хотя Вано уехал за тридевять земель, не попрощавшись. В Южную Америку. А Машутка осталась в Утылве. Одна, но с бабылидиной квартирой. По здешним меркам богатая невеста. Все, что происходило – и произойдет – Машутка воспринимала бестрепетно. Фатализм был присущ и Лиде Чиросвий, и ее матери Калинке. Они принимали свою судьбу. Пускай Машутка еще очень молода. Для нее самые невероятные вещи просты и бесспорны. Марай голубой, Кефирчик белый и пушистый, бутон редивея красный, а парень с синей челкой (сперва с челкой, а потом без) – здо;ровский и прикольный. Подумаешь, уехал! Никуда не денется. Вот что тут скажешь? Тупенькая девочка? А может, своим переливчатым взором все видела ясно и незатейливо? Все, как есть – или как должно быть. Если же по-другому, то это не Машуткина проблема. Неразрешимый случай. Иван Елгоков не догадывался, что это будет его проблемой. Пока бабылидин внук странствовал.
***
Не всем выпала удача провести в путешествиях год. Заниматься поисками смысла – т.е. ничем не занимать. Два известных друга (что после всей истории раздружились) – Леша Имбрякин и Петя Глайзер – в 2009 году заканчивали школу. И намеревались продолжить образование в высших учебных заведениях РФ. Пусть не в СУНЦе при кортубинском политехе, но в тылвинской ООШ они были неплохо подготовлены. Агния усердствовала целый год, сражалась с оболтусами на примерах из алгебры и геометрии, долбила по упрямым башкам. К Лешке она претензий не имела – вообще, никаких. Зато наследник видного советского деятеля И. Глайзера молол чушь, что он не технарь и пойдет по гуманитарной части.
Да ты пишешь как курица лапой! И какой бред пишешь! – парировала Агния.
Петька оскорбленно сопел: у нас свобода и демократия. Совок сгинул. Свобода мыслить и отстаивать свое мнение.
Свобода ваньку валять! Благородным разбойником Зорро прикидываться! Чужие диворы таскать! Ох, Петька, доиграешься…
Почему? – Петька невинно моргал белесыми ресницами. – Я, например, журналистом хочу стать. Или писателем. Или…
Балаболом! – яростно вопила Агния. – Иди, решай из учебника!
Но А.Н. Кулыйкина уже не та, что прежде – не многолетний завуч (заведующий учебной частью, заместитель директора), секретарь партийной организации школы, член бюро Тылвинского горкома, депутат и т.д. Категоричностью не давила на строптивого ученика – не лязгала по нему тяжелыми гусеницами танка. Может статься, Петька и станет… Кем он станет?
Леша Имбрякин кем-нибудь все равно станет. Даже определенно станет. Несмотря на изменившиеся семейные обстоятельства – или несмотря, или вопреки, или даже благодаря. Олигарх Сатаров исполнил, что решил для себя – увез Ларису из Утылвы и женился на ней. Супруги поселились в новом особняке в Юбилейном районе города Кортубина. Ларисин сын не поехал. Выбрал для себя на год (до окончания школы) жительство в родной квартире в пятиэтажке на улице Коммунальной.
Как ты будешь, Лешенька, - расстраивалась Лариса.
Буду жить дома. Я вовсе не беспомощен. Ирэн присмотрит за мной. Не волнуйся, мама.
Ирэн сегодня здесь, а завтра где-нибудь в Карловых Варах. И на работе в Редивее может долго не задержаться… Как лягушка-путешественница она…
Тогда это особая бойцовая порода лягушек, - пошутил Генрих, но его шутка не встретила отклика.
Сатаров выждал и, оставшись наедине с Ларисиным сыном, сказал.
Алексей, твои чувства на лице читаются… Я тебе не отец и не вправе претендовать… Хочу, чтобы все было честно. Я люблю твою мать. И мы поженимся. Это произойдет, даже если ты не согласен. Не обижайся, но какой же я олигарх, если не сумею переломить ситуацию – все и всех – к своей выгоде или по своему хотению. Видишь, я не даю себе труд притворяться. Такой уж я! Теперь серьезно. Что ты имеешь против? Подумай. Не открывай сразу рот с возмущенным криком.
Лешка уже готовился это сделать, но подумал и промолчал.
Хорошо, - удовлетворенно кивнул Генрих. – Хорошо, что ты не выплеснул поток упреков (да в чем?). Постарался включить голову. Про тебя здесь говорят, что ты очень умный мальчик. Кстати, уже не мальчик… Ты знаком с моей племянницей Владой? Девочка она красивая, но упрямая и избалованная, привыкла, чтобы все по нее. Я-то что – лишь олигарх, а вот у них – у Елгоковых – императрицы в роду…
Влада? Ваша племянница?
Ну, двоюродная или троюродная… Все у нас перемешалось – у Сатаровых и Елгоковых… Как видишь, от нашей семейки – или клана – никуда. Ты нас в дверь не пускаешь, так мы в окно… Продолжу. Я собираюсь жить с твоей мамой долго и счастливо. Скажешь что-нибудь?
Скажу, - Лешка открыл рот. – Если вы обманете… Хотя зачем вам обманывать… Но если обманете и бросите маму…
Никогда не брошу! Не надейся. И тебе придется терпеть отчима олигарха. Судьба такая – планида – нам троим досталась. Тебе, маме и мне.
Я потерплю. Но не безгранично. Не думайте подчинить меня своими деньгами.
Не думал ни разу. Просто сказать: если тебе потребуется помощь – не безграничная, конечно. Разумная и не слишком обременительная для меня. Тогда я, так и быть… может быть…
Не потребуется! Я сам себя обеспечу. Не калека. Поступлю на бюджет в институт. Если не поступлю - работать начну…
Еще лучше. Гораздо лучше, чем я предполагал. Если ты хочешь учиться в Кортубине (что я одобряю, пусть тебе плевать), то помни, пожалуйста – у нас все дороги ведут не в Рим, а на комбинат. Единственно прошу – не отказывайся навещать маму.
У вас не спросил!
Ты навещай без спроса.
Лариса с мужем уехали. В Нифонтовской квартире остались два жильца – тетка Ирэн с племянником Лешей. Работа администратором в Редивее быстро наскучила прекрасной тетушке. В любой другой ситуации она давно бы уже испарилась из Утылвы (куда угодно - не обязательно в Карловы Вары). Но у Ирэн держало чувство ответственности – понимала, что хотя бы год надо потерпеть ради любимого племянника. Она собралась с мужеством терпеть.
Между тем, ситуация для тылвинских мальчиков вдруг отвернула от полной безнадежности. Показался просвет в ворпаньей норе. Крупнейшее предприятие Кортубинской области – АО Наше Железо – помимо прочих неотложных вопросов озаботилось кадровой политикой. И то верно – на носу масштабная модернизация производства, а кто будет работать на современном оборудовании? дядя Юра Анютин из Утылвы? уж он-то разберется и сто лет еще проработает. В чем парадокс – одновременно с сокращением персонала (в кризис закрывались целые подразделения) холдинг объявил о политике партнерства в получении высшего образования перспективной молодежью с условием предоставления работы соответствующего уровня. Предполагалось формировать группы целевого назначения в местном вузе, частично компенсировать затраты на обучение студентам.
Это хорошо – при нынешних условиях даже очень. Но Петька не хотел идти, куда направляли – в Кортубинский политех, на специальности по разделам: машиностроение, автоматизация техпроцессов, материаловедение, металлургия, программная инженерия, тепло- и электроэнергетика, электроника, хим. технология и др. Это все сугубо предметно – как танк ИС или ГР (Иосиф Сталин или Гранит Решов). А Петька мечтал про идеальные вещи - про Москву, про топовые вузы – МГУ, МГИМО, ВШЭ. Размечтался! Как! из глуши степных селений… И тут юному тылку улыбнулась удача (не им заслуженная). Холдинг включил Петра Глайзера (правнука первого директора строительства КМК Ивана Глайзера) в список своих персональных стипендиатов. Как говорится, долг платежом красен – долг перед создателями комбината. Кандидату надлежало успешно сдать ЕГЭ (для поступления даже на платное отделение). Целый год Петька корпел над своей задачей. Чтобы лучше зарекомендовать себя, набирал публикации в СМИ. Шефство над юным мастером слова взял старший товарищ – журналист из областной газеты «Родные просторы» Порываев. Андрей Гераклидович редактировал Петькины заметки и размещал их в рубрике «Провинциальная жизнь». Траектория Петькиной жизни тоже наметилась – по крайней мере, для начала. Но деликатная сфера чувств пострадала (может быть, не сам Петька – здесь участвовали двое).
В знакомой парочке – между Петькой и Устиной Жадобиной – произошло серьезное охлаждение. Парень погрузился в честолюбивые планы (в Москву! в Москву!), про Утылву говорил презрительно. Родина его не оценила, хотя именно он раскрутил всю историю, безумно рискуя с похищением ведьминого дивора. Герой! Но лавры достались коллективу молодежной ячейки. Ребят хвалили (молодцы!), а Петьку особо не выделяли. Закавыка в том, как даже предъявлять справедливую претензию. Если бы прямо спросили, чего бы он хотел – какую награду? – Петька не сумел бы ответить. В Утылве самая главная награда – звезда с лучами над могилой настоящих героев. Естественно, Петька этого не хотел. Столько планов (и хотелок) роилось в его крупной круглой голове. Светлоглазого колобка несло по самолюбивым кочкам. И чувства Петька изливал понимающей девушке Устине. Она долго выслушивала, кивала, надеясь, что рано или поздно надоест хвастать. Но за целый год Петьке не надоели разговоры про его непомерные хотелки. А что же хотела сама девушка? Гораздо больше, чем имела. Большего сближения. Ее кумир не был готов. Испуганным колобком откатился в сторону. Сдулся. И что же тут поделать? Нельзя никого заставить или упросить любить. Устина страдала, ревела по ночам в подушку. Жадобины в тревоге тормошили девушку.
Между вами что-то было? – допытывалась мать.
Нет! Я же уродина! Еще очки, в которых глаза как у лягушки… Он и не посмотрел на меня… Мама, как я несчастна!
Я твоему ряженому обормоту уши оторву! – грозился отчим – лейтенант полиции Клим Жадобин. – Надо его за трубу котельной посадить! И за подстрекательство на незаконном митинге.
Тише, тише, Клим… ш-ш… - успокаивала жена. – Это хорошо, что между ними ничего не было… Доченька, сердцу не прикажешь…
А как же мое сердце? Оно бесчувственное, что ли? – новый прилив безутешных рыданий Устины.
Бедная девочка! Счастье может причинить боль, ранить. Не меньше, чем горе. Но лучше чувствовать горе, чем не чувствовать НИЧЕГО – быть несчастным и бесчувственным истуканом. Это верно. А может, было бы верней позволить Варваре надрать Петьке задницу? или Паньке выбить из колобка пыль палкой? Вот и не знаешь…
Жалко девушку. Устина проплакала год. Петька уже в Москву засобирался. Почему-то экзамены его не тревожили: да фигня там! сдаст играючи. А дальше… Нет, не бананы – кокосы, апельсиновый рай – дальше ништяки куда круче, и Петьку они ждут. Ждет крутой успех. Неважно, в чем именно – журналистика или литература, политика, телевидение, бизнес, путешествия и т.д. Короче, вот та-а-кой банан у него! Возомнил Петька о себе, никого и ничего слушать не хотел. Даже Устина лишилась надежды. Разбежались они – блондинистый темпераментный колобок и девушка с глазами инопланетянки за стеклами очков. Жаль.
Однако только в сказках или в старинных романах (таких же вымышленных) страдают вечно – и в назидании всем. Сейчас в Пятигорье, покинутом другой парочкой – Энгру и Камой – сказочный режим поставлен на стоп. Люди могут делать, что хотят. Устина ничего не хотела. Захотел кое-кто еще. Молодой (не сравнительно с молодежной ячейкой - тридцатилетний) Виктор Пятнашков. Он оправился после приключений и, главное, после гибельной страсти к синеглазой ведьме. Витька, как и Устина, постепенно приходил в себя. У него это заняло целый год. Думал, что после перенесенного позора его вышвырнут с завода как глупого Варвариного щенка. Он заслужил! Несколько дней отсиживался дома в Кашкуке – стыдился людям на глаза показываться. Но не пил – с души воротило. Особенно от метаксы. Хреново чувствовал себя. Хотя здоровье-то молодое, крепкое. Зажили царапины на боку от плети ворпаней, прошло чихание из-за холодной воды в Негоди, выветрился кислый запах. Мирон сына не трогал – а старику и недосуг было. Б.С. Васыр, только ухнув в директорское кресло, объявил мобилизацию. Созвал старых бойцов на совет. Говорили, что денег нет, а запускаться надо. После совещания Васыр окликнул М. Пятнашкова, озабоченного состоянием травильного отделения.
Ты, Мирон, понятно, здесь. Спасибо. А сынок твой дома? Пьет? Нет? Удивительно, как сразу двое протрезвели – Килька с Витькой. Чудики... Килька приходил ко мне. На завод просился.
И ты, Сергеич, че решил?
Я? Ну, пригрозил ему, что после первого раза выгоню. Постарался донести сурово. Он пообещал. Будем надеяться. Выгнать-то просто, но кого на его место? в техотдел? Венька Имбрякин тоже пил как сапожник…
Чем умней головушка… Мой вон тоже начудил. Теперь прячется. Стыдно! Ох, как стыдно…
Скажи ему, чтоб кончал стыдиться и на работу шел.
Да где ж ему работать… Бывшего начальника не возьмут штамповщиком или слесарем. Не по Сеньке шапка.
Все там же работать. В своем отделе. Пусть рожу отмывает, костюмчик с галстуком напяливает, черную папочку в белы рученьки берет. В командировку поедет. Челом бить. Сатаров обещал заказы от холдинга – для нас как первая порция воздуха, чтобы вздохнуть и шевелиться начать. Пока олигарх обещание не забыл, надо ему напомнить. Витька и напомнит. Они тут в гостинице за столом сидели, нажрались и подружились. Вот дружбой и воспользуется! у него в Стальинвест дорожка протоптана…
Мирон бодрой рысцой прибежал домой и стал трясти рефлексирующего Витьку: поднимайся! неча бока отлеживать. Тебя в командировку сам директор направляет. Сынок, не подведи! Вся Утылва надеется…
Опять пристегнули Витьку к телеге ТыМЗ – иного выхода ему не предоставили. Передышки не дали, чтобы горевать да казниться. Работа выручила Кильку Кулыйкина. И Витьку Пятнашкова выдернула из ямы, глубже, чем Негодь. Мужикам надо работать – и трудягам в цехах, и менеджерам в отделах. Окончательно опомнился Виктор, проработав год. Более-менее привел в порядок расшатанную нервную систему. Жил в отцовском доме. Мирон не отпускал от себя, старался, чтобы свободного времени было мало, поскольку вредно неокрепшим мозгам размышлять на отвлеченные темы. Для Витьки, чем меньше завихрений, тем лучше. Хотя с подобной железной логикой лучшее лекарство – копать лопатой яму под котлован на стройплощадке (в эту яму безопасней провалиться), а потом возглашать –
Да смогли мы – мы стали
Крепче рельсовой стали.
Вон отец директора КМК – первый Пров Сатаров - тоже копал. Устарело, но действенно.
Копать – так копать! Мирон исправно загружал наследника после нервного рабочего дня в коммерческом отделе. Предложил модернизировать (модное теперь словечко) фамильные владения. Переделать старую баню – укрепить фундамент, выкопать траншею под водопровод, заменить печь и обложить жаростойким камнем, трубу новую приладить (жаль, не чью-то неразумную голову), свежими досками парную обшить. И чтобы совсем не показалось легко – пристроить комнату с южной стороны дома. Витька возразить не смел – чувствовал себя виноватым.
Сказано – сделано. Пристрой соорудили из грунтоблоков – самый ходовой и дешевый материал в Утылве – собственный, не привозной. Наломался Витька – работник интеллектуального труда. После предпринятых усилий сидели молодой и старый Пятнашковы в парилке, и сын попросил.
Отец, ты притормози. Хоромы у нас и так хороши. Всегда жили, а теперь вдруг комната понадобилась. Для кого?
Как для кого? Как это для кого? Для тебя!
Мне-то зачем? Уже имеется.
Мало ли что у тебя было – что имелось. Год прошел. Надеюсь, с концами… Вить, забудь все. Директор тобой доволен – по крайней мере, не высказывается. Я его часто вижу в травилке. И цеха шевелятся – значит, есть заказы. Есть и твоя заслуга.
Спасибо… Ну?
Что – ну? Не запряг еще – не понукай!
Ты всегда так смотришь, если задумал чего… Не надо. Ничего не надо. Меня все устраивает. Сделали комнату. И ладно. И хорошо.
Не ладно! Комната пустая как твоя пустая башка!
Другой нет. Не комнаты – башки.
А надо, чтоб была! жизнь как у людей. Мы, Пятнашковы, ничем не хуже. Ну, ошибся ты – связался с ведьмой – так уже давно. Теперь осознал…
Угу. Осознал. Только не пойму – чего ты добиваешься? Покоя не даешь…
Жениться тебе надо, Витя. И жену хорошую выбрать – не как ту синеглазку. Любил ты иль не любил – что было, похоронено. На Марае или на Шайтанке. Но не здесь. Вить, поумнеть пора. По-житейски рассудить. Все образуется. Жена лаской вылечит… Вот так, сын. Вставай! Полезай на полок – парить тебя буду… Эх, веничек выхлестает синюю заразу…
Давно подготовленный Мироном разговор произошел. Витька отнесся как к дурной шутке. После Варвары весь женский пол внушал ему угрозу. Взять и жениться? По доброй воле сунуть голову в пасть ядке? или не ядке. Один раз повезло уцелеть. Во второй раз Витька не собирался – категорически! Отец напрасно уверяет, что все закончилось – одно дело траншею выкопать, совсем другое… Он, Витька, уже не мальчишка. Он… он… Да кто в наше время женится?! Тут подоспел ответ на риторический вопрос. Уроженка Утылвы – не молодая и не роковая, но светловолосая – не королевишна, а вдова с взрослым сыном Лариса Нифонтова выскочила замуж за олигарха Г.П. Сатарова. То есть, олигарх женился, а ему, Витьке, слабо?
Идею лишь заронить в голову – дальше она сама разрастется в синецветный лес. Витька думал и нечаянно заглядывался на тыловок: которая же из них? Пусть чисто теоретически… Во-первых, у его избранницы глаза должны быть не синие. Во-вторых, какие угодно, но не синие. И в третьих, не синие!!!.. В-последних, не должно кисло пахнуть! Тогда можно и жениться. Почему бы и нет?
Почему бы тебе не жениться, сынок? Здоровый тридцатилетний мужчина. Силушку приложить. Род свой продолжить!
Заладил – жениться, жениться… Будто раз плюнуть… Из ворпаней младший Сул – чемпион по плевкам. Мне его не переплюнуть. Что он говорил тогда про Ирэн? Выходит, она ему нравилась?
Неужели тебе никто не нравится? Без ума на ведьму запал? Или обжегшись на молоке, на воду дуешь? Холостым решил остаться? Обет воздержания принял? Ни за что! Тук-тук! постучать по дереву…
Да на ком жениться?
На ком хочешь. Вон у друга моего Григория – у Жадобиных – девчонка взрослая на выданье. Красивая, ученая – в библиотеке работает.
Устина? У нее не синие глаза. Слава Богу, что серые… Удивительные инопланетные глаза…
Сероглазая Устина внезапно привлекла интерес Витьки Пятнашкова. Ее мать и отчим не возражали, предупредив: только, чтобы серьезно все. Если повторится, как с Петькой, для девушки ужасно будет. Как именно будет – серьезно или несерьезно – ни Виктор, ни Устина не ведали. Сперва Петька должен уехать, это уже скоро. ЕГЭ не за горами – в смысле, в конце мая.
Еще упоминалось одно коренное семейство. Рвановы пережили год без потерь. Несмотря на мировой кризис и собственные трудности Утылвы как моногорода. Имеется в виду бизнес с перевозками главы семьи. Николай Рванов и его старший сын продолжили совершать ездки в области и вовне, хватались за любые заказы. У ТыМЗ помимо кортубинского комбината есть партнеры поменьше и попроще. Продукция пользуется спросом: оборудование и инструмент различного назначения – для металлобработки, для сельского хозяйства и строительства, для коммунальщиков. Кому-то понадобится ленточнопильный станок, кому-то – гвоздильный автомат или прессножницы, формовочная машина. Вдобавок завод стал предлагать услуги по капитальному ремонту б/у оборудования (станков из прошлого века и пр.). Фирма Рванов и сын бралась привезти – увезти. Особо не разбогатели, но и не разорились. Подсуетившись, подали заявку на помощь (по программе финансовой поддержки малого бизнеса). Просили денег на выплаты по кредиту за приобретенную еврофуру. Местные власти (лично мэр С.Н. Колесников) обещали положительный ответ. Здоровяк Рванов повеселел, приобрел привычную самоуверенность и громогласность. Младшего Сережку на семейном совете решили оставить на заводе. Рассудили, что нельзя складывать все яйца в одну корзину. Субсидию на бизнес, может, дадут – а может, и нет, зато ТыМЗ стал платить работникам (частично). Каждому свое. Пусть отец со старшим сыном гоняют фуру с грузом, а Сережка помимо работы учится в вечерней школе. Вдруг наука зайдет в Сережкину башку? Тогда и карьера откроется. Глава семейства убежден, что оба сына в него пошли – умные, пробивные, их только подтолкни. Сейчас Сережка слесарь третьего разряда – если вырастет, то заменит даже Ю.Д. Анютина. Главный механик – это звучит! И ведь Юнар Демидович тоже начинал простым слесарем. Рвановы строили планы. Сережке одновременно с учебой и работой приходилось туго. Спасибо Агнии – она понимала и в помощи не отказывала. Насчет же великой цели – должности главного механика ТыМЗ. Сомнительно, что Ю.Д. Анютин когда-нибудь уйдет на покой. Васыр его загрузил по самое не хочу (и не могу). Но Юнар хотел и мог. Особенно, когда в техотдел вернулся Кирилл Кулыйкин. Вместе они трудились дружно, профессионально. Сережке Рванову еще вкалывать и вкалывать, чтобы не сравняться, а просто приблизиться к старичкам из Анютинской службы. Мечтать не запретишь.
ТыМЗ «выезжал» на старых кадрах. Среднего состава (чтобы и образование, и стаж, и опыт) не было совсем – или только единицы. Потому Васыру пришлось отказаться от своих первоначальных намерений – что хотел сделать с превеликим удовольствием. Р.А. Поворотова не уволили с завода. Страхи его не оправдались. Директор вызвал к себе на нелицеприятный разговор. Многое прозвучало, в том числе грубая лесть. После Васыр ответил на вопросы тылков.
Да. Взял. Я всех беру. Народу не лишка. Молодежь бежит без оглядки из Утылвы. У тебя, Цыбин, внук Юлик в Кортубин намылился? Спортсмен, разряд получил по бегу – то есть работа в цехе уже не для него. А для кого тогда? Молчишь? Пойти на завод не желаешь? Поработать за себя и за того парня – за собственного внука. Мирон Пятнашков ходит в травилку каждый день… Хотя куда тебе возвращаться, Цыбин. Ты же всю жизнь в профсоюзах. Не в парткоме и не среди мастерового состава. В вашем ведении числились путевки да новогодние подарки. Ну, еще женщин с восьмым мартом поздравлять. Взносы в Красный Крест собрать. Старый Мирон помогает по мере сил, а ты, Цыбин? Сознательный больно! Как при советской власти присосался… Теперь мести требуешь. Ты-то с чего? При Варваре не бедствовал. Она кому надо рты ловко затыкала. Бросала вам подачки. Ах, неправда это? Ты вон крышу на доме чем покрыл? Не простой, а дорогой черепицей – этой, как ее… композитной. Пенсии хватило? И новые ворота ставишь. Откель деньги? Опять молчишь? Я скажу! Терся наверху, хвостиком вилял за сладкую косточку. Потом на собрании ораторствовал, что ветераны всем довольны (в особенности, новыми лавочками, тьфу!). Подпевала! Сейчас ветер переменился – и ты по-другому запел. Отомстить! Выгнать! Расстрелять!.. Воровал не один Поворотов – ну, он больше всех (не на одну крышу). Сколько людей задействовано. У себя тащили. Все вокруг колхозное – все вокруг мое. Разница лишь в масштабах – не в психологии.
Оскорбленный дед Цыбин сжал ладонью сухое горло. Васыр стукнул кулаком по столу.
Ша! Оставим это. Виноватых искать. Поворотов – мерзавец. Но дело свое знает. Других – и не мерзавцев – у меня нет. Дюша в Чагино взяла Федьку, сына Сукина, на работу – в полный оборот. И Поворотов будет работать. Вариантов нет. Ты его пятерых детей кормить станешь?
Я и молодого Пятнашкова не трону. Не только из уважения к Мирону. Мозги у Витьки разок сбоили – с кем не бывает. Искупался в Негоди и охолонул… И Килька Кулыйкин принят в техотдел. Нет же спецов – пустыня… Поворотов – тоже спец по своей части. Как воровать – но и как охранять. Лишь ты, Цыбин – профсоюзник. И еще Этот…
А если я в профсоюзе много лет честно… кхм… отсидел, то уже и не человек? – проскрипел Цыбин. – Я предостерег, Борис Сергеевич. Как бы тебя Витька не обскакал. С корочками лидера. Спохватишься, да поздно. Ловкачи они – эти коммерсанты. Жулики!
Цыбину и рядовым тылкам легко судить, что справедливо, а что нет. Мера ответственности у них своя собственная. У Цыбина – вообще, никакой. А Васыру не просто. Очень многое от Васыровских суждений зависит. Будучи на одном месте, человек рассуждает так, а на другом – иначе. Особенно, если к новому месту и должность, и власть прилагаются. Из пенсионера, неприкаянного старика, вдовца без семьи Васыр превратился в директора ТыМЗ – без преувеличения, самое важное лицо в городе. И немедля вступили в силу новые соображения. Бытие определяет сознание. Когда получаешь возможность рулить судьбами многих людей. Даже в крайнем варианте – взять и эдак сломать (что? кого? найдется – например, мерзавца Поворотова). У Васыра благая цель – запустить завод, спасти Утылву, выручить земляков. Но сама возможность – взять и так сделать, согнуть под себя – способна сослужить коварную службу. Те, кто берет ответственность за всех, уже не ангелы. Хорошо, хоть не дьяволами становятся (как Гранит Решов). Случай Гранита определялся сложностью задач и конкретными условиями. Задача у Гранита была масштабная. У каждого времени – свои задачи. У Васыра гораздо скромнее – ЗДБЗ.
Протискиваемся дальше в ворпанью нору (их здесь масса). Ясно, что директора, майоры, начальники, партийные секретари и олигархи не имеют ни ангельских, ни корыльбуньих крылышек. И нечего об этом сожалеть и за это попрекать – чего на свете не бывает. Даже Марай может быть, а вот этого – нет. Васыр на руководящем посту проводил свою линию (которая казалась ему бесспорно правильной). Пусть он – бывший коммунист, но от родимых (родных) пятен совка не избавился. Васыровская тактика – жесткая, авторитарная. Сам трудился сутками и от тылков требовал почти самопожертвования. Но сейчас же не война. Ведьма изгнана, ворпани, поржав, ушли без сопротивления. Марай сгинул – исчез в дивьем зеркале Виждая. Энгру с Камой воссоединились и потеряли интерес ко всему – на какое-то время позволили событиями идти, как придется. Пора безвластия в Пятигорье. Или нет. Решающий момент – когда свободно, без внешнего давления тылки решают. Действовать лишь предстоит.
Не прошло и года, как на ТыМЗ повеяло легким недовольством политикой Б.С. Васыра. Высказавшись глубокомысленно, в слаженном течении заводской жизни (в исполнении распоряжений Генерального директора) выскочил на поверхность махонький пузырек. Так, видимость одна – и тут же лопнул. Булькнули не цеховые работяги, которые, наконец, стали получать жалкие крохи в качестве зарплаты. Подозрительный звук донесся из кабинетов заводоуправления. Васыр действовал жестко и как бы по шаблону. Его любимое выражение – денег нет. У Генерального директора помимо формальных полномочий от Стальинвеста, еще и безусловный авторитет на заводе, старая команда на ключевых должностях. Все под контролем. Откуда пузырьки? Пока не выступали - лишь кратко булькали те, кого он пожалел и принял под свое крыло. Неблагодарные Кирилл Кулыйкин и Виктор Пятнашков – оба начальники технического и коммерческого отделов, соответственно. Молодые, гибкие, не заматеревшие. Каждый из них размышлял над опытом минувшего года, прикидывал и так, и эдак, но еще не инициировал круги, а тем более, волны на поверхности.
Кирилл Кулыйкин выражался как чистый технарь.
Хорошо. Мы запустили древние пресса. Закрутились станки. Заполнились ржавые трубы – сколько они еще выдержат. Все старое, чиненное, на ладан дышит. Ванну в травилке все равно придется менять. Административными методами технологический процесс на должном уровне не обеспечить. Столь милое сердцу Бориса Сергеевича совковое производство безнадежно устарело. Та же проблем, что и везде. Недавно в областной газете «Родные просторы» журналист Порываев разместил статью о модернизационном проекте КМК. Впечатляет! И нам надо двигаться туда же. По идее – к станкостроительному комплексу с полным производственным циклом – от исходного сырья до готового продукта. Плюс сервисное обслуживание.
Виктор Пятнашков разгольствовал на коммерческую тему.
Работать по старинке – путь в никуда, в дырку. Сейчас рынок. Покупатели выбирают. И могут выбрать, что угодно – хоть российское, хоть иностранное. Надо соответствовать. Ремонтировать станки – это нам сейчас помогает выжить. Но в перспективе нужны серьезные партнеры, стабильные заказы. Важно все. Современный продукт. Репутация изготовителя, когда гарантируются надежность и долговечность работы оборудования. Внешний вид. Фирменная упаковка, а не простые деревяшки… Допустим, у меня коммерческое предложение от крупного предприятия. Предоплата - данивопрос. Беремся делать. Жесткий срок исполнения заказа – а у нас бац! травилка сломалась. Никому же не объяснить… А что денег нет… Держаться надо! Привлекать кредитные средства (да! делать долги). Провести допэмиссию акций ТыМЗ. Пристегнуться к госпрограммам – попасть хоть тушкой, хоть чучелом… Конечно, нужно тщательно рассчитать. Но сидеть и ждать у Виждая погоды…
Получилось, что через год Утылва снова на перепутье. Вот опять! Нужно что-то предпринять. А лимит чудес в Пятигорье надолго исчерпан. Люди – не волшебники – тем более, не советские люди. Тогда кто они? Кто мы?
****
Вернемся в назначенный день в мае 2009 года. Ровно через год после описанных событий на дороге перед Утылвой появился автомобиль – синий Форд Фокус.
По всему было ясно, что человеку за рулем дорога хорошо известна. Начав свой путь на кортубинском асфальте, Форд преодолел больше сотни километров – и все это вдали от МКАД и также от федеральных трасс. После гористого участка пошел общий спуск – дальше уже степь. Автомобиль приближался к Утылве с юга. Просто ехал, пропуская под своими колесами всякое – где-то был асфальт, где-то асфальта не было, посыпка щебнем, выбоины, трещины, ухабы, встречалась наезженная обочина (когда легче по обочине, чем по дороге). Синий Форд Фокус катил и катил. Уже показалась возвышенность с густой, темно-зеленой растительностью - не гора, а как бы пригорок, на котором установлен въездной знак – треугольник из приваренных труб и сверху буквы «УТЫЛВА». Место всем известное и замечательное тем, что от пригорка - со стороны, противоположной дороге - струилась Негодь. А на юг - в сторону хутора Чагино - петляла двойная серая колея.
Первая декада мая. В Богутарской степи царит солнечная теплынь. Через опущенные стекла в салон проникают степные ароматы. Здесь и горячая, горькая пыль, выхлопы бензина, весеннее возбуждение, дурманы трав, цветочный букет и еще много всякой летучей всячины, что несли вольные ветра неведомо куда и потеряли по дороге. И запах ветра – такого же древнего и властного, как сама степь. Признаки жизни в степи – людей, зверей, скота - даже запах навоза с полей агрохозяйства «Тылвинское» совершенно естественный и уместный. Воздух был чистый и щекотал ноздри – словно касание белого облака, белого пушистого кота. Очуметь! Так пахнет воля – исконная, завораживающая. И над Утылвой простиралось ярко-голубое, чистейшее небо – ни единого белого перышка в вышине. И того сказочного облака тоже нет. А значит, Кефирчик сейчас гуляет по Кашкуку, высматривает, выслеживает вкусную добычу. Не изменился котяра разбойник – белоснежный, с голубыми невинными глазами.
За время дороги обошлось без сюрпризов. Не обогнал шедший на скорости и сигналивший большой черный внедорожник с тонированными стеклами. И дальше не случилось ничего по списку: не вырвалось из-за поворота нечто с башней, пушкой и черным дымом, лязгающее гусеницами, и не прошагала неторопливо гнедая лошадь, тянувшая телегу с алюминиевыми флягами, а на телеге, соответственно, не сидела молодая деваха (не малыханская Танька – другая; Танька Веселкина теперь замужем – и уже не Танька она, а Татьяна Олеговна). Дорога, в основном, была пуста, изредка попадались навстречу раритетные образцы советского автопрома – запорожцы, москвичи, жигуленки, волги. И россыпи синих цветов в том месте на дороге, где впервые в нашей истории засветилась знаменитая красная юбка. Но сейчас путь не прегражден – свободен. Езжай! Даже мотор застучал с особым подъемом.
Форд миновал Малыхань и вторгся в старый поселок – в Кашкук. Водитель бросил любопытный взгляд на восток – на четыре вершины Пятигорья: Казятау, Кашиху, Шайтанку и Пятибок-гору. Они на своих местах. Марай (пятая вершина) не виден. Следующий взгляд нацелился на определенную точку - туда, где год назад над лестницей и постаментом вздымалась статуя с раскинутыми руками. Сохранились лишь ступени – издалека не разобрать, но тогда они были серьезно раскурочены.
Оставив позади ж/д станцию и элеватор, автомобиль свернул на тихую улочку – еще не отремонтированную, но уже чисто подметенную, со свежими белеными бордюрами. И тополя на обочине аккуратно кронированы. Утылва предстала гостям малость причепуренной. Не вовсе разруха и запустенье.
Улица Коммунальная короткая. Очень быстро автомобиль достиг своей цели – известной двухэтажки под номером шесть. Бабылидин дом! Теперь родной для всех героев нашей истории (и для нас).
Знакомый до мельчайших подробностей (до боли) уютный двор. Прошел год, а кажется, ничего не изменилось. Все те же простые сталинки, дощатые сарайки, столбы с веревками для сушки свежестиранного белья. Много живой зелени вокруг. Дуб, яблони, рябинка. Старая ирга, чьи ветви затеняют окна. Заросли выдурившей крапивы вперемешку с лопухами. Цветы в старых автомобильных покрышках. Хотя нет стрекозиной клумбы из крашенных пластиковых бутылок. Хозяйственной Дюше за всеми семейными событиями совершенно недосуг. В центре двора по-прежнему лавочка из обструганных досок на двух пнях. Как во всех кашкукских дворах. И еще новый предмет выставлен в тенек под яблоньками – старый синий диван. Очевидно, ненужную мебель вынесли из одной квартиры, но не прямиком на мусорку, а приспособили для дворового удобства. Крепкий пружинный диван с твердыми подлокотниками, синяя обивка демонстрировала чудеса износостойкости – была еще вполне прилична. Сейчас удобное место пустовало.
Синий Форд Фокус остановился. Мотор заглушен. Из салона выбрались Максим Маратович Елгоков, его жена Таисья с грудным ребенком на руках и старая бабушка. Как? еще одна бабушка?!! Невозможно! Наша история переживает финал, еще двадцать глав автор явно не вынесет.
Но это другая бабушка. Уф-ф! Маленькая, сутулая, щуплая, с палкой. Обличьем не выделяется среди таких же кашкукских товарок. Одета просто и удобно. И тепло, несмотря на погоду – в пуховую кофту и х/б чулки. Единственно голова не покрыта. Рассыпавшиеся короткие седые пряди, нечто вроде упрямого хохолка спереди. Пожилые тыловки обязательно повязали бы платочек. И баба Лида ходила в платочке, но ее подруга Агния не прятала белокурый начес.
Приехавшие на Форде называли бабушку по имени - Юлия, и простота в обращении свидетельствовала о безусловном пиетете и любви.
Итак, вот она – ныне здравствующая, самая старая и влиятельная представительница трех родов – Елгоковых, Тубаевых и Сатаровых. Ее лицо слегка перекошено за счет опущенного левого уголка рта. Сухая кожа прорезана морщинами и пестрит коричневыми пигментными пятнами (то же и на руках до локтей). В волосах и бровях седина. Серые глаза запали и потускнели – теперь блестят уже от слезоточивости (Юлия не плачет, но слезы текут у нее нечаянно – от ветра, яркого света или от раздражения – да мало ли от чего). Зубы целы все до единого, но они не свои – на очень многие возрастные приметы Юлии плевать, но быть беззубо шамкающей старухой она не желала.
Это здесь, Юлия. Я рассказывал вам…
Да, поняла, поняла. Пока на память не жалуюсь, - рассеянно отвечала бабушка.
Опираясь на деревянную палку с серебряным кольцом, на котором махонькими буковками выдавлено «Ща…в - Уты…а – 192…год», Юлия проковыляла по двору, одновременно зорко осматриваясь. Необыкновенное умиротворение царило вокруг.
Распустившаяся зелень маскировала почернелые доски сараек. И жгучая крапива вместе с лопухами успела выдурить до половины стены заброшенного барака – видно, что там никто не обитает (с той поры, памятной и местным, и приезжим, как исчез единственный жилец – дед Мобутя). У местных служб руки не дошли разобрать аварийный объект. Кстати, по инициативе мэрии в Утылве – нет, пока не ремонтируют, но ревизуют старый кашкукский фонд, составляют список изношенного жилья (получается обширный). На все денег, конечно, не выделят, но какие-то средства на расселение придут.
Тая тоже прошлась по двору. Ребенка она держала в слинге перед собой. Дорога утомила обеих женщин – и старую, и молодую. Юлины покривленные ревматизмом пальцы побелели, сжимая на набалдашник.
За минувший год Тая выносила и родила ребенка. Вполне благополучно. Девочку назвали Лидой в честь тылвинской бабушки. Дочь Максима – несомненно. Достаточно увидеть ее круглые карие – как спелые вишенки – глаза. Смуглые щечки. Волосы темные, густые, волнистые – ох, и косы вырастут! Пухлые ручки в перевязочках. Девочка крепенькая, спокойная. Лежала в слинге тихо, не оглашала незнакомый двор плачем.
Это третья Таина беременность. На женщине сказалась – даже приукрасила ее. Фигура после родов не выглядела идеально подкачанной, спортивной. Линии поплыли, живот обмяк и больше не впечатывался в позвоночник. Тая не комплексовала. Узкие брюки сменила на просторную тунику и длинную струящуюся юбку. Босоножки на низком каблуке. Волосы, отросшие за год, собраны резиночкой на затылке. Лицо не то, чтобы пополнело, но посвежело, и сейчас – простое, не накрашенное – смотрелось даже моложе. Следовало ожидать. Грудь увеличилась, отяжелела от молока. Неудобно носить кофточки с открытыми плечами или тесным декольте. Многое стало не просто неудобным – ненужным, неважным.
А что важно. Тая сама занималась ребенком - купала, играла, гуляла, укладывала спать. Елгоковы не нанимали няню в помощь. Постоянная забота позволила Тае пережить этот год. Сын Иван уехал и не обещал скоро вернуться. Дочка Влада (уже не единственная принцесса в семье) по-прежнему влюблена в тылка Лешу Имбрякина. И вела себя не легкомысленно и капризно, предусмотрительно подготавливала ходы – рыла и рыла к объекту своего обожания. Леша поступает в Кортубинский политех – значит, и Владе запотемилось туда же. Не сейчас, а через два года. Хотя со школьной успеваемостью туго. Родители были ошарашены проснувшимся дочкиным прилежанием в учебе. И это модница, заядлая тусовщица, наследная принцесса! Поездка в Утылву волшебным образом повлияла. И конечно, когда Лешка навещал маму в Сатаровском особняке, там обязательно оказывалась Влада, которая с умильным видом просила разъяснить ей что-нибудь из математики или физики. И щебетала: Леша, какой ты умный! Нормальные женские фокусы…
Да все теперь нормально. Наша история сперва лопнула махоньким пузырьком, затем разошлась кругами до самых дальних углов Пятигорья, затронула чудесатые вещи, побывала даже на Марае и вернулась в исходную точку. С чего же началось? С печального события в небольшом рабочем городке с простецким названием Утылва. Здесь похоронили старую бабушку Лидию Грицановну Чиросвий. Все тылки (и не только они) ощутили тяжесть невосполнимой утраты и как-то пытались пережить. Плохо ли – хорошо: рассудочно или безумно, косо или прямо, красиво или коряво и т.д. Так или иначе, но надо жить дальше. Тылкам надо избавляться от ощущения, что они брошены. Кем? бабушкой? Смешно. Прошлого не вернуть. И бабу Лиду тоже. И не смешно, а страшно. Слишком многое случилось в Пятигорье. Чем страшней, тем чудесатей. Люди справились, пережили. И сегодня вспомнят дорогого человека, без которого не произошло бы ничего – или произошло бы совершенно по-другому, или действительно НИЧЕГО бы не было.
Максиму Елгокову в этот день во дворе по улице Коммунальной было хорошо. После бесконечных командировок, колоссального объема работы, груза ответственности, жесткого тайм-менеджмента, когда все силы сосредоточены на главном – все силы высосал модернизационный проект КМК. И лишь сегодня Максим почувствовал, как отпускает. Его словно коснулась по лбу пушистая белая лапа. Лоб разгладился, и запорхали разные несерьезные мысли – и что? если это не касалось профессиональных задач, проектов и контрактов, то так ли уж все несерьезно? Ясно, легко, свободно. Максим, привстав, качнулся на пятках, расправил плечи и глубоко вздохнул. Усмехнулся про себя – он не опасался, что острые кошачьи когти вопьются ему в спину. Кефирчик сегодня добрый, когти спрятал. Все на своих местах – все в порядке, как бывает, когда сказка заканчивается.
Сегодня – Х мая 2009 года (ровно год назад – день в день – умерла баба Лида) в поселке готовились поминки. Годовщина. Но пока еще рано – есть время до обеда. Скоро вынесут и накроют столы. Придут люди. На такое мероприятие не требуется приглашений. Являются все, кто желает помянуть добрую бабушку. И можно быть уверенным, что соберется масса кашкукского народа.
По христианской традиции надлежало посетить кладбище с утра, но для путешественников – для Таи с грудным ребенком и для старой Юлии – дорога из Кортубина далась нелегко. Потому решено проведать покойницу на следующий день. Панихиды не было. Баба Лида не стала верующей, воцерковленной даже на склоне лет – она не обидится. И при жизни не обижалась.
Поминки состоятся. Материальные затраты – вообще, не проблема. Нашлись желающие их покрыть. Например, ближайший родственник покойницы М.М. Елгоков. Он заранее позвонил своей хорошей знакомой – бывшей жиличке двухэтажки на Коммунальной, 6, Г.В. Авдониной. Передал, что это (денежное участие) для него очень важно и никаких отказов не примет – он единственный племянник! Дюша в ответ изворачивалась – пык-мык. Она и сама хотела отдать долг признательности соседке, но выслушав Максима, согласилась – племянник ведь. Уговорились, что по приезде кортубинца, скажут исчерпывающую сумму, а он заплатит.
Да, да, - заверила Дюша, но решила кое-что оставить за собой.
А еще заявляли о своих родственных правах Кулыйкины. Тут же молодая чета Колесниковых (Сергей и Тамара). Навязывался друг юности Б.С. Васыр – директора ТыМЗ просто так не пошлешь.
Накануне Максиму позвонил его брат Генрих. Сказал, что жена хотела поехать, но помешали обстоятельства. Ей скоро рожать, да и неважное самочувствие не позволит три часа трястись по скверной дороге. Визит придется отложить на несколько месяцев.
Незачем тебе объяснять, Макс... И что? все равно едешь? С женой и ребенком? Как они?
Непременно еду. Нормально. Я очень хочу вновь побывать в Утылве. Вспомнить все и всех… Кстати, Юлия огорошила, что едет с нами. У нее проснулись силы. Активность булькает – прямо брызжет через край. И ворчит беспрерывно, цепляется…
Терпи. Я понимаю. Сам бы отложил все дела. В конце концов, конец света не наступит. Энгру отодвинул его. А я не Энгру – отложить роды у моей жены не могу. Мы сейчас как на иголках… Но я ничего не забыл. Ту сумасшедшую историю. Буйство красок. Как мозг взрывается пузырьками… Я чего звоню, Макс… Ты поедешь на годовщину бабушки. Очутишься в сказочном месте… - Генрих вздохнул от нахлынувших воспоминаний.
Да, едем мы, едем. Я тебе говорил уже. И не отговаривай меня, прошу. Не могу. Я специально приурочил командировку в Германию к этому сроку. Только вчера прилетели. Через Москву. Вещи покидали, а завтра в Утылву. Перенести нельзя. Я и с Дюшей созвонился. Юлия приготовилась поехать. Отыграть невозможно.
Так я не отговариваю. Ты и впрямь замотался по командировкам. Я ни слова не скажу… Наоборот, хочу попросить… Интересует меня один человечек…
Ну, если смогу… Человечек? Тылок?
Нет, тыловка.
Ай-ай. Генрих, ты ведь женат. И скорым отцовством хвастаешь.
Очень остроумно. Но я по другому поводу. И не для себя. Для Дэна.
Новость! А что Дэн? Как там мой племянник в Москве поживает?
Великолепно поживает. Ты меня спроси!.. Отвечаю! Звонила Светлана. В последнее время не единожды. Теребит меня.
Сорятся, что ли? Естественно. Дэн – взрослый парень. Пора мамочке прекратить его опекать.
Да съехал Дэн на квартиру. Получил от меня деньги на съем и оторвался. Самостоятельности сейчас – во!.. Слишком хорошо живет.
Это как? – не понял Максим.
А так. Словно с цепи сорвался. На полную свою волю. Учебу забросил.
Все как у всех. О девушках думает. Или ты хочешь, чтобы не думал? О ком тогда? Ох, если не о девушках…
Дэн не думает. Вообще, голову не утруждает. Меняет подружек как перчатки. Сегодня одна, завтра другая. Снял с руки и бросил. Казанова, блин! Не было в нашем роду… Ты знаешь, я не ханжа. И не против первого, второго, третьего раза. Но удовольствие – это не когда по-стахановски... Наверное, спермотоксикоза опасается, избавляясь так.
Дэн? Ты про Дэна? Нашего умненького ботанчика?.. Что делать будешь, папаша? Не вразумить мальчишку, в котором взыграл самец. Подожди – перебесится.
Подождать? Надорваться можно, потакая инстинктам. Дэн от природы не Геркулес. Его сила – в мозгах. Только отключил их. Но ты прав – говорить бесполезно.
А я об чем! Мой уехал на край света. Я ему тоже говорил… Присылает по емейлу короткие сообщения, фотки скидывает. Запутались, в каких странах Вано побывал и куда собирается… Главное – когда домой… Ничего я не смыслю в его делах. Один год у сына пропал. Восстановится ли он осенью в институте… Дэн хоть учится…
Ага. Постельные дисциплины проходит… И надавить авторитетом я не могу. В связи с чем вопрос: кто может?
Ты ко мне обратился? Я не столь высокого мнения о своих способностях повлиять даже не родного сына – не говоря о Дэне…
Успокойся. Не ты. Не я и не Светлана. Никто из семьи… Но теплится одна надежда. Подобное лечится подобным. И есть в Утылве человечек, которого я хочу сюда выдернуть. Дэна после сессии (сдаст или не сдаст) планирую увидеть здесь. Пусть он и девушка встретятся. Авось, чего выгорит у них…
С тыловкой?
Я сам женат на тыловке и не жалею. У тебя любимая тетушка – тыловка… Конечно, о женитьбе Дэна рано загадывать. Или уже поздно? Может, зря я тогда сыну внушал… Может, забыл он ту девушку… Ее Лесей зовут. Она – твоя родственница. По тылвинской линии. Да они все там родственники. Нифонтовы Лесиной семье тоже родня. Вот Лариса по-родственному пригласит их – трех сестер с родителями.
Почву зондируешь? На случай, если сватами станете?
Ничего не предполагаю. Лишь бы послужило вразумлению Дэна.
Ясно. Более чем. Моя роль заключается?
Ты же сформулировал. Прозондировать обстановку. Посмотреть, как у них там и чего. Как живется девушке Лесе. После мне расскажешь.
Сделаю, Гера. Проведу разведку. Вернусь из Утылвы и доложу подробно.
Директору (ой, правильно - генеральному директору) завода – типу в кепке и с носом – привет передай. Выцарапал у меня все обещанные заказы и сверх того. И главному местному коммунисту-ворпаню Владимиру Игнатьевичу тоже здравствовать… Интересно, как памятник на горе? отремонтировали? Вспомню белые крылья над Утылвой – и тотчас же сердце (или дивор?) из груди выпрыгивает. Вообще-то, подозреваю, что нередко мой дивор путешествует. Снятся тогда красочные сны… Макс, закажи от нас цветы на бабушкину могилку.
Тут полно цветов, которые просто растут. Например, роскошные красные редивеи. Дикие тюльпаны в Богутарской степи… А у бабушки во дворе целая клумба в виде стрекозы… Сколько цветов нанесут на кладбище…
Извините… Ведь вы – бабылидин племянник? На поминки приехали?
К компании Елгоковых приблизилась невысокая шатенка с бледным невыразительным лицом. При ходьбе она слегка прихрамывала и привычно робела.
Он самый. Племянник, - с огромным удовлетворением подчеркнул Максим. – А вы… Вы – Леся?
Да-а…
У девушки случился натуральный испуг. Не доходя до племянника, она вытянула руку и вот так – на расстоянии вытянутой руки – решилась вступить в разговор.
Велено передать…
Чего передать? – Максим уставился на бледную руку - что там? даже мелькнула шальная догадка – синий дивор?
Галина Викентьевна ключ велела передать. От ее квартиры на первом этаже. Там лучше устроиться. Дюша сейчас живет в Чагино и здесь почти не бывает. Она все приготовила к вашему приезду.
Почему не у бабы Лиды? – спросил Максим. – В прошлый раз мы великолепно провели время. А сейчас что? Цела бабушкина квартирка-то? Кефирчик не разнес?
Как можно…
Почему нельзя?.. Вот этот синий диван – я помню его. Бабушкины вещи выбрасываете?
Одно же старье – Леся начала оправдываться. – Никому не глянется, не пригодится.
Как не пригодится? – Максим шутки ради грозно нахмурил брови. – А мне? вдруг пригодится? будет нужно очень.
Так это… Берите диван. Шкаф рассохся и развалился. Стулья не краше… Бабылидины документы взяла Дюша – у нее и спрашивайте. Но квартира официально на Машутку оформлена. По закону – по завещанию. Мы ничего плохого не делали. Самый простой ремонт – что смогли. Щели замазали, стекло в форточку вставили. Батареи Борис Сергеич заменил – не лично, прислал слесарей… Но жить в бабылидиной квартире все равно нельзя. Потому Дюша вам предлагает пожить у нее… Я ключ передаю.
Произнесся длинную речь, девушка словно выдохлась. Как только ключ (как раньше синий дивор) перешел из ее руки в руку Максима, она попробовала ретироваться, но Максим удержал.
Леся, я пошутил. Ничего подобного не думал. Ваша, ваша квартира… Но я надеялся на Дюшу. Как с поминками-то быть? Она обещала…
Все уже куплено и приготовлено. В двенадцать часов сядем. Кастрюлю компота сварили. Картошка с мясом. Суп с вермишелью. Бисквитов напекли. Продукты Дюша из Малыхани привезла. Сейчас за водкой поехала. Скоро она появится…
Ну, раз так… В двенадцать часов? Хорошо… Леся, я еще хотел. Не сейчас, но потом надо поговорить. Меня попросили… И с родителям вашими я повидался бы… Ладно, потом…
Да, Максим. Потом. Все подождет. Сейчас начнутся приготовления, которыми станет командовать Дюша. Она распорядится как генерал, и все будет в лучшем виде. Люди усядутся за столы на свежем воздухе. Поедят, выпьют, потолкуют. И Елгоковых – как признанную бабылидину родню – допустят в общий коллектив. Юлия увидит аборигенов (и столкнется с их закидонами) в первый раз, но Елгоковскую императрицу мало что может смутить. Она всегда держится одинаково независимо и язвительно в любом обществе – хоть в кортубинской верхушке, хоть с бригадой строителей, нанятых для различных переделок в доме в Коммуздяках. Или вот теперь окажется с тылками – истинными совками – что даже проще и легче. Юлия не почувствует и малейшего дискомфорта. Не как Максим. Она найдет, какими словами перекинуться на поминках. Тем более Максим много и красочно рассказывал ей про тылвинский зоопарк с ворпанями и корыльбунами.
Например, Агния и Юлия – первая подруга, а вторая ненавистница в молодости бабы Лиды - найдут общий язык. Юлия старше, но они обе родились (страшно подумать!) до войны. Их чувства, мысли, правила – все из той ушедшей эпохи (когда у людей было много общего, и многое было общим). Уцелевшие совковые кариатиды – одна с палкой и другая с прооперированным коленом. Они знали. Наиболее ясный отчет отдавала себе Юлия. Тяжело под конец жизни думать, что все зряшно. Нет, конечно, не все, но Юлия никогда не довольствовалась половинчатостью. Или все – или ничего. Такая сказочная императрица из рода Елгоковых.
Ждать смирения напрасно.
Мы уперлись в пунктик – сказка.
Агния тоже упиралась из последних сил. Хотела напоследок вернуться к привычному порядку. Но вернуться нельзя. И горько, и больно, но жизнь подходит к концу. Баба Лида ушла прежде.
Завтра Максим подвезет двух старушек на кладбище. Агния прикроет белокурые кудри черным гипюровым шарфиком, Юлия и здесь продемонстрирует строптивость – ничего из траура не наденет. Агния возьмет с собой цветы – распустившиеся красные тюльпаны, Юлия отправится с пустыми руками. Сопровождаемые Максимом, они вместе пройдут мимо могил по земляным дорожкам под шелестящей листвой.
Кладбище стоит все там же - с северной стороны Утылвы, в ложбине, не доходя до брошенного поселка гравийного карьера. Место тихое, люди без особой надобности не ходят. Но сегодня многим понадобилось. А на другой день очень понадобится троим – мужчине и двум пожилым женщинам. Старозаветная атмосфера на кладбище – как и во времена, когда Утылва была селом. С тех пор случились революционные и иные катаклизмы, пронеслись бурные ветра. Но это где-то там, а здесь, в траве, вечный сон среди крестов, советских памятников из нержавейки с пятиконечными звездами, современных мраморных надгробий. Между могилами беспорядочно протоптаны тропки – идти только друг за другом. И бережно обходить бесхозные захоронения – будь то холмик или остатки ограды, камни. Новые захоронения делаются только на свободном месте – благо степь кругом без конца и края. Допускается потеснить лишь родственников, дабы члены одной семьи лежали вместе.
В начале кладбища, на пригорке всегда хоронили Щаповых. Такая у них имелась привилегия еще до революции, что уничтожила все привилегии. Прежней общей ограды не сохранилось. Камень с надписью «Ива… Семе…ч Щапов» стоит, хоть и под большим углом к земле. Имен других Щаповых не разобрать на упавших столбах. Сыновей Ивана Семеновича здесь нет – Савелий погиб на войне, Семен дожил до преклонных лет и похоронен в Кортубине. Ныне здравствующий потомок Владимир Игнатьевич Щапов сюда приходит – коммунист, но родительских дней не пропускает.
У Чиросвиев удобное, ровное место за тремя кривыми березами – в свою очередь, те березки младше фамильных надгробий. Ларион Чиросвий хоть и богачом был в Утылве, однако чугунного надгробия ему не поставили – простая, массивная плита с крестом, без эпитафий. У его брата Калины Егоровича православный кованый крест без украшений и практически утопленный холмик. Единственный сын Калины Андрон погиб на фронте в империалистическую (сколько войн в минувшем веке! и ни одна не пощадила Утылву). Рядом лежит внучка Калинка (Божана Чиросвий,193… год). Через тропинку супружеская могила: Фаина Андроновна и Антон Иванович Кулыйкины, даты смерти 195… годы. У супругов уже нет крестов – не полагается председателю тылвинского Совета. Всю жизни и после смерти они – Фаина и Антон – вместе. Единственной из Чиросвиев на этом веку в Утылве оказалась баба Лида – ее могила самая поздняя. Да, жизнь – это череда потерь. Ты думаешь, что живешь, а на самом деле приближаешься к смерти…
Так, напоминание лишь - из четверки хуторских парней на кладбище, помимо Антона Кулыйкина похоронен Александр Анютин.
Нынешний визит двух бабушек пройдет без потрясений (которых уже довольно). Светлое умиротворение везде - в природе, в людских сердцах. Не явится особых знаков, как то неподвижного солнечного диска странного густо-красного цвета, поднятой ветром пыльной завесы. Не придавит тишина – внезапная, гулкая, тревожная. Окружающая жизнь не замрет. По-прежнему будет доноситься уличный шум и из ближайших дворов лай собак, шелестеть весенняя зелень, хрустеть земля под ногами, а над головой трещать бессвязный птичий гомон. В горячем воздухе будут жужжать назойливые мухи, зудеть мелкая мошкара. Агния станет утираться под своим гипюровым шарфиком. И всех посетит долгожданное ощущение наполненности, окончательности и осмысленности мира.
А вот и цель визита – могила годичной давности. Капитального памятника пока нет. А непосредственно при захоронении сейчас всем ставят деревянный крест. И бабе Лиде тоже. Она бы не возразила – она никогда не возражала. И читатели, надеюсь, не возразят, что ее чувства (нет, не все) были подлинно христианскими. Баба Лида научилась прощать – она простила судьбе, людям, миру свою главную обиду – за отца – единственного человека, которого любила. Она простила, и Бог простит ей.
Максим сделает в памяти пометку: могила через год уже готова, можно устанавливать надгробие. И позаботиться об ограде. Родственники – Кулыйкины – приходили накануне, прибрались, вынесли мусор.
Наши бабушки – Юлия и Агния – подойдут к могиле и постоят.
Лидушка, мы здесь – севшим голосом шепнет Агния, ее и без того морщинистое лицо соберется в кулачок. – Мы здесь, а ты… как же ты… Как мы без тебя…
Ну-ка дай - Юлия легонько отодвинет спутницу. – Здравствуй… Значит, вот где ты теперь, дочь Гранита. Ужасно. Все, связанное с тем человеком… А теперь и поздно. Что самое ужасное… Виновата я… Прости, сделай милость… Хотя не изменится уже ничего… Прости, скоро и для меня настанет… - Юлия оборвет бессвязную речь, силясь передать нечто.
И сказочное Пятигорье ее поймет. Ответ выразится печально медленными красными лучами, прикоснется щекотно белым облачным пухом, засияет в прорехах листвы видящим синим взором. Юлия умна, она не просит пощады. Чем выше интеллект, и чем больше объемлет, тем ценней даже не уверенность (это роскошь!), а просто догадка, что окружению – людям, миру, Вселенной, в конце концов! – не абсолютно наплевать, не бестрепетно все равно, жив ты или умер. Не всем суждено догадаться.
… Пока бабушки ездили на кладбище, Тая покормила ребенка, одела его и вышла погулять. Она неспешно походила по двору, поразглядывала вдосталь барак без крыши и ветхие сарайки – словно сказочные развалины, хранящие свои сокровища. Утомившись, решила отдохнуть. Для того выбрала синий диван в тенечке. Удобно откинулась на спинку, малышку пристроила на колени. Так хорошо. На свежем воздухе женщина незаметно задремала – ее голова упала назад. Пробудилась от резкого возгласа.
Таисья! Да ты никак дрыхнешь! Хороша мать. За ребенком не следишь. Выпадет сейчас, - Юлина привычная резкость в словах.
Печальный визит на кладбище завершен. На обратной дороге Максим подвез Агнию в пятиэтажку по соседству и затем заехал в бабылидин двор. Едва вылезши из машины, Юлия принялась наводить свои порядки.
Тая в испуге вскочила и испугалась еще больше, не почувствовав на себе тяжести ребенка. Маленькая Лида перелезла через мамины колени, ползком добралась до края дивана. Нет, она не упала бы – уперлась в крепкую боковину. Приподнявшись, тянулась к веткам, свисавшим ближе всего. В зеленых листьях шуршало что-то – живое, желтое, с крылышками. Размером с взрослую ладонь. Странная птица.
Что это?
Инстинктивным движением – чтобы защитить – Тая схватила ребенка. Но малышка не думала пугаться. Напротив, птичка ее заинтересовала – тянулась к ней ручонками.
Да и не птица вовсе… Птенец желторотый?.. Кожистый, без перьев и пуха… Летучая мышь? Не бывает таких… Максим, я боюсь!
Максим подошел и посмотрел. Даже сощурился. Невероятно. Не птица. Крохотный корыльбун желтого – ну, пока не потускневшего, грязного – цвета. Когда Максим распахнул глаза, его уже не было. Ребенок, издавая смешок, закидывал темноволосую головку – очевидно, в сторону, куда улетел корыльбун.
Утылва разучила бабылидиного племянника удивляться. Значит, корыльбун. Так тому и быть.
Пойдем лучше в дом. Эвон солнце встало. На кладбище уже жарить начало…
Юлия, вам тоже не помешает прилечь и отдохнуть. Часа два вы отсутствовали. Не надо бодриться, - Тая быстро засобиралась.
Мы на машине были. Так я не обезножила…
Юлия ни в чем не терпела опеки. Но в дом пошла – все же чувствовала утомление. Опиралась на палку, дышала с резким хрипом. Она, Тая с ребенком и Максим образовали процессию. Почти доковыляв до подъездной двери – осталось протянуть руку и взяться за скобу – Юлия вдруг запнулась – чуть не упала.
Ёшкин кот!.. - наклонила голову с седым хохолком, разглядывая, куда неудачно ступила. Снизу заверещали с жалобным надрывом. Маленькое рыжее тельце отпрянуло от Юлиной палки. Котенок?
Нет. Не котенок и не щенок - определил Максим. – Уши острые, заячьи… Но не заяц это… Ворпаненок? Маленький ворпань?
Развели непонятную живность, - проворчала Юлия. – Не зайцы и не кролики, не коты… Не пойми что…
Хлопнула подъездная дверь. Двор опустел.
Наступила передышка. Очередь, наконец-то, дошла до последнего действующего лица нашей истории - может, это и не скромно, но автор тоже участвовал: переживал, временами впадал в оторопь, лил слезы и хохотал до слез, воодушевлялся, лез со своими толкованиями, когда никто не просил и т.д. Автор – это я. Очень приятно познакомиться. И не надо меня по носу задевать, как практикуется в Утылве. Автор тоже человек.
Дальше речь от первого лица. Автора.
Итак, я хочу сказать. Имею полное право (как и вы). Повторяю – Я ХОЧУ. Чего же именно? Гм… Хотелки у меня по максимуму – это совсем не как губу раскатывать. Я ХОЧУ, чтобы мир был устроен, КАК Я ХОЧУ. Очень просто (да?!). Хочу, чтобы окружающая действительность наполнилась смыслом – тем, который я считаю справедливым и правильным. Ах, слишком многого хочу? Хорошо, пусть не целиком, но пусть бы частичка МОЕГО смысла, моих представлений о добре и зле, справедливости и милосердии воплотится в реальности, не останется лишь бульканьем. Может, я хочу перестроить мир под себя? ДА-А!! И вы тоже хотите. Все мы живем один раз. И люди, которые жили раньше – точно также хотели.
Однако, что случилось – то случилось окончательно. Именно так, а не иначе. Не исправить и не загладить вину (чью? и перед кем?). И вместе с тем, никому еще не удавалось прожить жизнь с чистого листа. Мы осуждаем прошлое или превозносим его, но не в силах изменить. И отказаться тоже. Это наше главное наследство. Хотя если так легче (или целесообразней), можно приукрасить или заклеймить, подменить сущность, вывернув наизнанку, вовсе наделить сказочными чертами – при таком выборе сказка есть далеко не самое глупый и невероятный выход. Вот и наша история – чистая сказка. И автор – сказочник. Ведь известно, что
Сказки любят дети
Да про все на свете.
А и деды не печалятся,
Если все вот так кончается.
И надеются в сердцах
Что далёко до конца.