Улица!
Нет в русском языке слова слаще для чуткого мужского уха.
Для русского мальчика «улица» это наше всё!
Это и двор, и друзья, и девчонки, и место самореализации, и место последней битвы, и место подвига, и место тайных встреч и тайных набегов.
Улица – это то. куда мы рвёмся всеми фибрами неокрепшей души.
Мальчик учится уходить из дома, когда он выбегает на улицу.
И нет страшнее наказания, чем запрет выходить на улицу.
Нет горше ограничения, чем невозможность просто выйти в родной двор или пусть даже дворик!
Мальчик не понимает роли и назначения своего дома и очага.
У меня в комнате была настоящая печь!
Прекрасная! И мы её топили всю зиму.
Когда в наш старинный дом внедряли «центральное отопление» (1960-ый, если мне не изменяет слабеющая память), то есть по периметру наружных стен тянули четыре трубы диаметром 80 мм, а дом как бы капитально ремонтировали, бабушка не позволила сломать печку. И Горшковы не позволили. А вот Калюжные сломали. Как потом горевал Бурдин! А мы топили, когда «центральное» давало сбои или просто не справлялось в лютые морозы. Эта печка служила нем верой и правдой вплоть до переселения на Шаронова 33. До начала этого тысячелетия!
Так вот, только проведя десятки лет вне дома на бесконечных улицах чужих городов, в чужих казармах, в чужих квартирах, на чужих вокзалах и полустанках, в нескончаемых вагонов всех сортов и видов, на платформах, в парках, в лесах, в болотах, на необозримых трассах России и Украины, Белоруссии и Польши, Литвы и даже Японии, Казахстана и Кавказа я наконец созрел. Всё чаще и чаще меня стала притягивать к себе эта печурка!
А какая роскошная печка была в нашем маленьком домике в Херсоне! Ах, как она грела мне усталое сердце!
Есть разница между печкой и костром.
В Фоминском у меня случилось две печки в двух домиках. Обе были роскошными. Но моя основная была краше всех.
И вот именно на ней разница с костром наиболее очевидна.
Костёр мгновенно пожирает дрова, но почти не греет.
Ветер уносит тепло костра в никуда.
А вот огонь в хорошо сложенной высокой каменной печке греет!
Пять полешков и вы всю ночь в тепле!
Мы с мамой когда она работала по вечерам на трёх работах и еще ночным сторожепм в Музее камней в Горном в каждой из обсдуживаемых контор топили печку! В одной – швейной мастерской – дровами. В двух лругих – торфом и унлём.
Позднее, уже в должности машиниста паровых котлов я сжигал в просторной топке котла ДКВР 10/13 уголёк с Реттиховского угольного разреза.
Бурый уголь!
А в Архангельске на СЦБК в должности содовщика пятого разряда уже суетился вокруг топки, где сжигали чёрный щёлок и получали зелёный!
Одно дело смотреть на угольки костра, под которыми неспешно «созревает» картошка в мундирах, и совсем другое обстреливаться кипящим химическим плавом с температурой в 900 градусов, капелька которого прожигает брезентовую робу «на раз» до кожи! И уж тут огонь в сладкой русской печке дома кажется просто несбыточной сказкой!
Очаг!
Но сердце пацана не здесь.
Мы строим крепость ГРИНК!
На улице.
Натаскали со двора обломков старого кирпича и выкладываем!
Никто не видит, чем мы заняты конкретно.
Стена крепости растёт незаметно.
Мы понятия не имели, что кирпичные стены иногда падают.
На живых людей.
И некоторые люди потом становятся не совсем живыми.
Нас Бог миловал.
Стенка высотой полтора метра постояла пару недель и тихо развалилась безо всякого нашего участия!
А во мне она стоит до сих пор!
Красивая!
Красная!
Почти великая Китайская стена!
Ну разве что чуток поменьше!
Улица!
Поэт Юрий Кузнецов однажды хорошо скажет: «Край света – в Руст он за каждым углом!»
И поскольку из-за углов на улице как правило и нападают, мы возводили свой собственный «угол», за которым собирались уже стоять насмерть.
Улица!
Место чудесных открытий!
В Большом доме в полуподвале в самой близкой к нашему дому секции размещалась котельная. Та самая, которая и служила источником тепла для всего «центрального отопления» во дворе.
Вот лёжа на угле внутри этой котельной, посматривая сквозь вечно открытое «окно» через которое и загружали уголёк,и самого окна не было и в помине, мы и изучили весь основной великий русский язык. Кто нас учил? Не вспомню. Мы – стайка пацанов и девчонок, человек девять, лежали полукругом на животах и общались, а нас весело просвещали и мы ухахатывались над каждым новым словом!
Господи! Как быстро учится то, что не преподают ни в детском садике, ни в школе!
Никто не обращает внимание, но в России русский мат знают все!
Всеобуч!
И ведь русскому человеку на самом деле глубоко по барабану «истинный» смысл слов! Его воодушевляет сама музыка непередаваемо прекрасного текста!
Вот на пальцы ноги упала тяжёлая болванка!
Ах… (непечатные слова)!
А ведь лучше и не скажешь!
Второй раз русский мат я учил только на флоте. На Тихоокеанском.
Начиная с подожжённой на мне телогрейки.
Это у призывников «игра» такая.
Лежишь в Экипаже, с видом на Русский остров (а с каким ещё видом можно так выражаться?), а тебе незаметно подложили в карман тлеющий окурок и телогреечка понемногу «занимается». И вот ты уже почти задремал, а в паху вдруг что-то отчаянно начинает жечь!
Нет!
Я бы преподавал русский мат!
Я бы потребовал сдавать экзамен и писать контрольное сочинение.
Триста слов подряд со смыслом и не повторяя ни одно слова!
Вот тогда русский мат мог бы понемногу и исчезнуть.
Жаль конечно, что от этого болванки на пальцы ног падать не перестанут.
Вот помню был у меня случай в моей котельной в Уссурийской тайге.
Мы с товарищем поднялись на отметку +17 и там кувалдой закрыли ненавистный шибер.
Тащить кувалду с собой?
Я с площадки присмотрелся: внизу никого!
Обеденный перерыв!
И я аккуратненько двумя руками протиснул кувалду в зияющий просвет и тихо разжал пальцы. Именно в этот момент в дверь котельной вошёл офицер в белоснежной рубашке и замер точнёхонько под летящим вниз инструментом.
Проверяющий (а это был именной проверяющий) просто шагнул в сторону. И в этот миг снаряд со страшным грохотом ударился о стальную пайолину, на которой несчастный офицер стоял.
Он испарился из котельной мгновенно!
А я?
Я был белее снега, если верить товарищу.
И вот там и тогда он, прежде чем описывать мне меня вслух выполнил «контрольную работу» на отлично три раза!
Вот где я узнал действительно новые русские слова!
Улица!
Великий Учитель!
Величайший в мире Тренер!
В нашем дворе сначала били.
А уже потом общались.
С двух лет я распознавал приближающуюся угрозу.
И научился бегать быстрее всех в городе, в области, и в другом уже городе.
С трех лет я умел убегать практически от любого семилетнего силача.
В пять лет я впервые применил свой способ отражения атаки.
Улица атакует всегда подло, всегда внезапно, всегда сзади, как правило из-за угла. И потому я долгое время думал, что потому их зовут «уголовники».
И нападае всегда ватага, шайка, кодла, банда, свора.
Но если начинать убегать, компания бросается в погоню.
А в таком «забеге» пытающиеся догнать неизменно растягиваются в цепочку.
И расстояния между ними растут!
Уже с пяти лет я шёл и примечал кирпичи и гранитные осколки покрупнее, благо Екатеринбург на этом стоял и этого добра было повсюду с избытком.
Убегая я хватал подходящий по размерам камень, причем так быстро и ловко, что погоня не обращала на это внимания.
Им казалось, что убегающий просто споткнулся.
Увы!
В разгар погони я резко останавливался, и, с разворота, бросал поднятое в лицо лидеру погони, после чего, не теряя времени, бежал дальше.
Вскоре меня перестали догонять.
Кличка у меня появилось конкретная: «Лёшка - пробей голова!»
Кличка была вполне заслуженная, трудовая.
Скольким я подпортил физиономии на Ленина 5, на Уралмаше, на Химмаше – не вспомнить. Имя им легион!
Я всё мечтал написать учебник для болезненных, как и я сам, мальчишек, чтобы шпане на улице стало жить ещё веселее. Но годы шли, а минутка никак не выпадала!
Кодлы росли!
Менялись качественно.
И я дожил до времён, когда на меня стали нападать областные комитеты и даже целый юридический факультет, переименованный по ходу нашей схватки в юридический институт.
И где только не стремились меня реально изуродовать!
И в Архангельске, и на Транссибе, и в Москве, и в Питере, и в Сочи, и в Краснодаре, и в родном Екатеринбурге!
Улица!
Есть такие собачки – бойцовые.
Породы жуткие.
Страшные челюсти, безжалостные глаза.
Про них говорят, что они вообще не чувствуют боли!
Против иных стаффордширские терьеры просто ангелы!
И вот однажды уснул я под приятными кустиками немножко в отдалении от центра Варшавы. Уснул часа в два ночи. Долго искал место для приюта.
Сплю.
Снится сладкий сон.
Открываю глаза, а мне в нос смотрит нос как раз такого бойца.
И глаза смотрят безжизненно зло!
Я перестал дышать.
Безоружный.
В белом пиджаке и белых брюках на газоне, а документы в кармане брюк.
Ни денег, ни перспектив. Ни возможности перемещаться. И в довершение всех бед вот это милое доброе лицо смерти. И я знаю только одно – шевельнуться равно самоубийству. А самоубийц у нас не отпевают и хоронят за околицей кладбища православного.
Улица!
Мой третий мир!