Глава 10. В молохе гражданской войны и после.
Не только для наших Пановых, а и для всех «старых людей», война гражданская, когда «брат пошёл против брата, а сын против отца», началась, по сути, сразу после февральской революции. Хотя, «старых людей» не стали арестовывать, как вице – губернатора, камергера Высочайшего Двора, действительного статского советника Михаила Дмитриевича Мордвинова, но постарались изолировать от общества так, чтобы они не оказывали влияния на умы казаков. Ведь, на главных ролях в Войске оказались «демократы» – люди ума недалёкого, мечтавшие о всеобщем равенстве и братстве, правда, не знавшие, как его достичь. Они первым делом, переименовали реку Урал в Яик, город Уральск в город Яицк, Уральское казачье войско в Яицкое войско, а газету «Уральские войсковые ведомости» в «Яицкую волю» (ЯВ). Свобода! Революционная эйфория витала не только в тылу, но и на фронте. Тогда же вошла в моду власть съездов, собраний и сходов, а по сути, власть толпы.
«Таким образом, основное наше желание, сдерживаемое в груди каждого мало – мальски сознательного казака, наконец исполнено, – писала войсковая газета. – Съезд Выборных депутатов от станиц теперь будет сила, а не карикатура при Войсковом Правлении. Его решения – закон для всего войска. Теперь по отношению ко всей нашей жизни Съезд – полный хозяин, с которого красные знамёна свободы сняли опеку.
Таково же приблизительно должно быть взаимоотношение между станичным сходом и атаманом станицы. Он (сход) в полном своём составе является устроителем жизни станицы. Он выбирает атамана и других общественных лиц, назначает сборы на станичные нужды и т. д.» (ЯВ №26, 1917).
В адрес Съезда Выборных поступали телеграммы от казачьих полков, находящихся на фронте, в том числе от 6 – го Яицкого полка:
«Офицеры и казаки 6 полка вместе со мною, приветствуют Съезд Выборных от станиц, выражают готовность биться до последней капли крови за свободную Россию и шлют сердечные пожелания успешно работать на пользу родины и родного войска.
Временно командующий полком полковник Голубов» (ЯВ № 27, 1917).
Протокол Съезда Выборных от станичных обществ Уральского казачьего войска на 28 марта № 25, огласил следующее:
«Экстренный съезд выборных депутатов от станиц Уральского казачьего войска, собранный в конце марта с. г. по поводу переживаемых событий, избравши председателем своим ст. советника Г. К. Бизянова…, постановил: присоединиться всецело к временному правительству» (ЯВ № 28, 1917).
«9 – й полк, выражая полную готовность служить возрожденной Матушке – Руси, благодарит Съезд Выборных за благословение и провозглашает: «Да здравствует единое Временное Правительство», и «борьба до полной победы внешнего врага».
Полковник Копняев
Полковой адъютант Сотник – подпись не разборчива» (ЯВ № 29, 1917).
«Старые люди» были не против «войны до победного конца», но новая политика Временного Правительства им не нравилась, и они открыто об этом высказывались. Не нравилось «старым людям», что казаков уравняли во всех правах с иногородними и киргизами. Не нравилось, что новые власти стали затягивать в политику учащихся войсковых училищ, объединяя их в союзы. В отличие от молодых казаков и казачат, которые с восторгом встречали все нововведения, «старые люди» придерживались консервативных взглядов на жизнь. Для них «старый режим» был властью, дарованной царю Богом, и эту Богом данную власть, какая – то беснующаяся толпа взяла и отобрала. А ещё цены, которые итак увеличились за годы войны, а после смены режима и вовсе росли, как на дрожжах.
Первую атаку на авторитет «старых людей» попытались учинить на Калёновском поселковом сходе, для чего из Уральска приехал депутат Съезда Выборных от Сахарновской станицы О. П. Щелоков. Местный учитель войскового народного училища Е. Л. Сармин написал подробный отчёт об этом сходе, который был сразу же напечатан в газете «Яицкая воля», под заголовком «аршинными» буквами, что не заметить его было невозможно:
«На второй день Пасхи был назначен поселковый сход, – писал Сармин. – Этот сход предстоял быть особой важности, в виду того, что на нём обыватели из своей среды должны выбрать всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием лиц, руководящих местными делами и хозяйством, почему предварительно, собравшись к храму в 1 часу дня, отслужили молебен. По окончании молебна священник о. Иван Корин обратился к собранию с речью, в которой сердечно пожелал горынычам серьёзно и солидно провести выборы, обходясь без обычных дефектов, сопутствовавших прежние сходы. Затем собрание пошло на заседание в помещение местного войскового училища. Присутствующий на сходе депутат Съезда Выборных от нашей станицы г. Щелоков, по поручению областного комиссара начал детально знакомить общество со значением для нас как государственного переворота и переустройства, так и введения в казачьих войсках самоуправления, и в частности самоуправления в станичных наших, поселковых и хуторских обществах…
Затем г. Щелоков дал разъяснения по поводу предстоящих выборов и вообще порядка сходов» (ЯВ № 30, 1917).
Надо заметить, что депутат Щелоков говорил долго и о многом, но убедить поселковый сход в правоте политики новой власти ему не удалось. По всей видимости, выборы атамана в Калёновском посёлке не состоялись, потому что об этом нет информации в газете «Яицкая воля». Забегая вперёд скажу, что учитель Е. Л. Сармин, после этой заметки в газету, долго в посёлке не задержался. Согласно определения ВХП № 258 от 23 августа 1917 года: «С 1 сентября 1917 г. учитель Калёновского училища Евгений Сармин переведён в Кармановское станичное» (ЯВ № 72, 1917).
«С 31 августа положено начало плавенного рыболовства и многие казаки уже выехали из города, чтобы вовремя поспеть на первый рубеж в Калёновский посёлок, – писала войсковая газета. – Между тем в сравнении с прежними годами на нынешнее плавенные подвижные по рубежам базары никто из торгующих мануфактурным, бакалейным, железным, готовой обувью и ценными товарами не выехали, по той причине, что поездка на плавню с товарами, благодаря современной дороговизне на все жизненные продукты, вызовет очень значительные путевые расходы, не говоря уже о слишком высокой цене на извоз, это во – первых, а во – вторых и самое главное, – отсутствие у торговцев этих товаров, так что на плавню теперь отправились одни лишь торгующие чёрной, красной рыбой и икрой (последние на рубежах выставляют кибитки для разделки икры), торгующих молочным товаром из возов и из палаток также окажется немного, так что в общем плавенные базары по своей торговле, можно с уверенностью предположить, будут крайне скудны, а в прямой зависимости от плавенных базаров находится и осенняя Гурьевская ярмарка, на которую являются с товарами большею частью те же самые торговцы, которые вывозят свои товары и на подвижные плавенные базары. Особенно ощутимый недостаток на базарах будет в готовой обуви, в которой обыкновенно очень нуждаются казаки вовремя плавенного рыболовства» (ЯВ № 67, 1917).
Не только наши Пановы, а все калёновские казаки понимали, что виной всему была революция, которая разрушила старый уклад жизни. «Старые люди» помнили, как прежде начиналась в их родном посёлке плавня.
«Вся область в эти дни стекалась в Калёный, – вспоминал Правдухин. – До трёх тысяч будар сползались в этом месте к Уралу. По Уралу за рыбаками двигались обозы. Купцы «из Московии» приезжали сюда за рыбой. Везли с собой различные невиданные товары и нам, ребятам, незатейливые, чудеснейшие для нас в то время сласти и ряд наивных развлечений, обычных для центральной России в пасхальную неделю. Здесь впервые я увидел карусель. На плавне узнал и навсегда унёс с собой вкус сладких чёрных стручков и приторных пряников – «жамков», как их называли казаки» (Правдухин. 2008. С. 301).
Накануне осенней плавни, генерал Лавр Корнилов поднял мятеж против Временного правительства, с намерением восстановить монархию. Но, его мятеж не получил должной поддержки в армии и был быстро подавлен.
«Петроград (1 сентября). В семь часов вечера Могилевский гарнизон заявил себя всецело преданным Временному Правительству, а в десять часов арестованы генералы: Корнилов, Лукомский, Романовский и полковник Плюшевский. В одиннадцать часов в Могилев выехала следственная комиссия во главе с прокурором Шабловским» (ЯВ № 69, 1917).
«Старые люди» были против судоходства по Уралу, но Съезд Выборных разрешил рейс парохода Нобеля, для перевозки муки из Уральска в Гурьев и в Доссор, где братья Нобели вели добычу нефти. Рейс парохода совпал с началом осенней плавни, чем вызвал серьёзные возмущения казаков. Газета «Яицкая воля» периодически сообщала новости с плавенных рубежей:
«Первый рубеж. Войско, сдерживаемое своим походным атаманом, более или менее спокойно спустило с крутых берегов свои бударки и бросило в воды Яикушки снасти, – писала газета. – Каждый казак, каждая артель думали о рыбе. Мечтали поймать, так как сборы в нынешнем году очень и очень дороги.
И некоторые ловили. Большинство же, если и поймали, то очень мало.
Причем характерно то, что красной было мало. Все плавщики как один утверждают, что «Багырдайскую» разогнал пароход. При этом в качестве непреложной истины приводят такие факты, от которых волосы дыбом становятся.
По словам одного старика, пароход в узких местах Яика своими волнами выкидывал судака на берег. По словам другого, он своими колёсами убивал его. Третий же с пеной у рта доказывает, что он видел сам, как «огромнейшая» белуга запуталась в пароходном колесе.
Такие факты слушаются всеми и с очень серьёзным вниманием, между тем как все они сходятся в одном том, что пароход в известный период мешает неприкосновенности казачьего «золотого донышка».
И если возможно пароходство на низу, то только до 1 июля. Дальше при существующих порядках допуск парохода в виду узости Яика и его мелководья считается несомненно вредным.
«Багырдайская» прежде красной рыбы давала очень много, а теперь дала очень мало. Да и та была какой – то бродячей.
Вообще пароход на плавне – притча во языцех.
Чёрной было довольно, причем судака как пойманного продавали 25, 28 и до 45 р. за сотню.
Второй рубеж от Антонова до Котельновского посёлка не отличался от первого по залову красной рыбы. Что же касается чёрной и главным образом судака, то его было гораздо меньше. Мы сами видели, как артели по два и по три раза вытаскивали на берег пустые ярыги. И разговоры здесь уже в порядке рыболовства. По мнению некоторых, муть, поднятая на первом рубеже, угнала рыбу. А поэтому, чтобы не пугать, необходимо де начинать плавню с Гурьева. Эта мысль многим казакам нравится и для этого они находят соответствующие доказательства.
Цена судака всё время стояла от 43 до 47 р. за сотню. Икра зернистая 5 – 6 р. фунт, паюсная 7 – 8 р., тело осетра – 18 р. пуд.
Рыбных торговцев много. Из сильных идут за войском Тарновский, Булыгин и др. Слышно, что они беспрекословно отдают единовременное обложение в войсковой капитал, каковы сбором заведует чиновник, командированный Войсковым Правлением, Черторогов» (ЯВ № 72, 1917).
12 сентября на низ поехал председатель Войскового Правления И. А. Кожевников. В пути он вел беседы со стариками в посёлках, где всех мучил вопрос надвигающегося голода. Особенно продолжительной была беседа в Бударинском посёлке, о чём сообщила войсковая газета. Про Калёновский посёлок в газете ничего не говорилось.
«Пароход с плашкоутами, груженными мукой для Доссора и Гурьева был остановлен в Антоновском посёлке, – писала газета. – Съезд в августе разрешил идти пароходу вслед за плавенным войском. Но круг, бывший на первом рубеже, остановил его до весны» (ЯВ № 77, 1917).
Видимо, Войсковое Правление не хотело ссориться с могущественными нефтепромышленниками братьями Нобелями, поэтому председатель поехал на низ, к плавенному войску, чтобы уговорить рыбаков пропустить пароход.
«Плавенное рыболовство в нынешнем году по своим заловам рыбы можно назвать вполне удачным, – сообщал чиновник И. Черторогов. – Благодаря прекращению продажи вина, в войске замечалась особенная тишина, спокойствие и порядок. А бывало казаки как хватят через край горилки, ну и прощай разум, – завтра побачимся» (ЯВ №78, 1917).
Если в Уральске влияние «старых людей» было снижено «демократами», то на низу они по – прежнему были в авторитете и там к советам старейшин казаки прислушивались. Особенно, это проявилось на начавшейся плавне.
«Войску дано право кругом решать вопросы, относящиеся к организации рыболовства, – писал в газетной статье автор с инициалами В. с. Е. (вероятно, Войсковой старшина Емелин). – Между тем последняя плавня ознаменована захватом вопросов, совершенно не входящих в компетенцию войска. Здесь, невзирая на постановления Съезда, был остановлен до весны пароход и составлен приговор о введении «вольной» продажи и купли хлеба.
Казалось бы, эти вопросы должны были решаться станичными сходами, между тем войско по какому – то недоразумению шло по пути развала власти.
Всего кругов (общих собраний рыбаков) за плавню было четыре.
Первый круг – традиционный – был на первом рубеже. Здесь были выбраны войсковые депутаты для ходатайств и сношений с атаманом плавни и остановлен до весны пароход.
Второй круг был в Кулагине в присутствии председателя Войскового Правления И. А. Кожевникова.
Третий состоялся в Яманхалинском посёлке, где опять присутствовал председатель.
И наконец четвертый круг был в Гурьеве. На этом круге подверглась критике деятельность гранного Кожевникова, которому войско предложило категорически подать в отставку.
Порядок созыва этих своеобразных вече был прост. В известное время проезжал по пескам линейный казак и «кликал клич». Войско собиралось и без всяких председателей начинало решать вопросы.
При этом обсуждения и споры носили сумбурный характер. Чувствовалось отсутствие авторитетной направляющей руки. Все кричали, все в одно время говорили, ругались. Не было необходимого спокойствия, могущего гарантировать правильное разрешение поставленной задачи.
Причем, если дело касалось личности, то не обходилось и без оскорблений.
Дерзость некоторых выходила за пределы казацкой дисциплинированности и равновесия. Люди лезли прямо на пролом, тогда как месяцев 7 назад эти же люди не смели пикнуть. Самодержавная палка была для них лучшим вразумителем, нежели словесное увещевание. И о ней эти люди всё – таки вздыхают.
Но невзирая на это, мы льстим себя надеждой, что наше казачество быстро поймёт, что если и нет порядка, то от самого народа; если и есть безвластие, то от самих подчиненных. И когда такое сознание проникнет в толщу нашей косности и темноты, то и свободная дерзость сменится спокойствием, а гражданское бахвальство перейдёт в государственную кротость…
Все всё ругают, всё осуждают и поносят, а сами пальцем не ударят для спасения дорогого Отечества.
Когда придёт конец этой противоречивой жизни? Когда казак – крикун от своих трудов даст на алтарь защиты Родины?..
Льстим надеждой, что скоро… «зело вскоре»! В. с. Е.» (ЯВ № 87, 1917).
Когда в газете «Яицкая воля» была опубликована заметка автора В. с. Е., в России и войске произошли кардинальные перемены, о которых нельзя не сказать отдельно. Во – первых, переименования: города Уральска в Яицк, Уральского войска в Яицкое и т. д., Временное правительство не разрешило. Во – вторых, в ночь с 25 на 26 октября, в Петрограде большевики совершили вооруженный государственный переворот и Временное правительство пало. В – третьих, в Уральске, 28 октября, собрался Экстренный Съезд, который постановил: восстановить должность войскового атамана:
«На заседании 29 октября был избран громадным большинством войсковым атаманом генерал – майор Василий Патрикеевич Мартынов» (ЯВ № 86, 1917).
С этим чиновником «старые люди» были в хороших деловых отношениях, но последовавшие затем рождественские беспорядки в Уральске и призывы большевиков ликвидировать власть атамана в Уральском войске, вынудили Мартынова уйти в отставку.
«26 декабря 1917 года, после трагических событий в Уральске, повлекших человеческие жертвы, В. П. Мартынов подал в отставку, – писал Трегубов. – В рождественские пьяные дни тёмные личности в Уральске смогли увлечь за собой вернувшийся с фронта 7 Уральский казачий полк, в котором были сильны большевистские настроения, и они пошли громить купеческие лавки и спиртовой склад. Им пыталась противостоять дружина, созданная из учащейся молодёжи*), в результате прошедших стычек было убито около 6 человек (из них – один казак), ранено и сильно избито около 10 человек, опились спирта до смерти: 1 казак, 6 рабочих, 1 солдат. Для всех в Уральске это была трагедия, тогда ещё никто не знал, что скоро будут десятки тысяч новых жертв. 12 января 1918 года Войсковой Съезд его отставку принял» (От Гугни до Толстова. 2006. С. 81 – 82).
*) По рассказам, в дружине состоял «реалист» Григорий Николаевич Панов, но он находился дома, в Калёном, на рождественских каникулах.
В начавшуюся в марте, «горячую» фазу гражданской войны, Уральское казачье войско вступило без Войскового Атамана. Всеми делами тогда заправляли депутаты Войскового Съезда и Войсковое Правительство, которыми была объявлена всеобщая мобилизация 25 июня (8 июля) 1918 года, когда красные войска вплотную подошли к городу Уральску:
«Сегодня вечером Войсковым Съездом в виду серьёзности положения и угрозы Уральску и Войску принято постановление о всеобщей мобилизации» (ЯВ № 117, 1918).
Ещё ранее, Войсковой Съезд, при молчаливом согласии «старых людей», постановил:
«В виду крайней необходимости в нефти для обороны войска и помола зерна на муку, продлил срок пароходных рейсов по Уралу впредь до особого распоряжения» (ЯВ № 109, 1918).
«Старые люди», хотя, в душе и были не согласны с некоторыми решениями Войскового Съезда, понимали, что в час опасности нависшей над Уральским войском, все казаки должны быть едины в стремлении защищать родной Яик и веру.
«Жизнь на линии идёт своим чередом, – писала войсковая газета. – Поселки по – прежнему живут в большом неведении о происходящих событиях и находятся в большинстве случаев во власти всевозможных слухов, сплетен и пересудов. Причем эти «нарушители общественной тишины» иногда простую муху превращают в слона, а иногда и наоборот – в мелочи всевозможных сведений не дают возможности заметить носорога.
Тем не менее всё здесь живёт одной мыслью с Войсковым Съездом и Правительством, всё горит жаждой восстановления порядка в измученной России, любовью к родному Яику, родной земле и воле. На этой почве в посёлках идёт неутомимая работа комитетов обороны, поселковых сходов и станичных съездов. Горынычи целыми днями толпятся около поселковых и станичных правлений, собирают казаков, слушают новости, обсуждают различные вопросы. И среди невозможного, беспорядочного шума одно можно понять, что идея самозащиты и защиты Учредительного Собрания крепко вкоренилась в сознание наших стариков. Малейшее отступление от этих лозунгов вызывает отпор со стороны схода.
– Не хочешь Яик защищать?! Он тебе не нужен?! Скажи, мы тебя от него избавим!
Таково отношение не только к отдельным личностям (сочувствующим большевикам), но даже к целым группам недальновидных.
Сотня Х станицы с нарочным прислала на свой станичный съезд бумагу, в которой запрашивала стариков, «идти ли ей за грань или не идти?»
И что же? Через полчаса, а то и меньше после колоссальной ругани, написали: «Вас послали воевать, а не сходни устраивать. Слушайтесь Съезда и Войскового Правительства! А если не хотите, то домой не являйтесь!»
И моментально эта «летучка» была зашита в кошомную сумку, повешена через плечо хромого линейного казака и рысью доставлена до первой выставки в степи.
На завалинах горячо обсуждаются стратегические планы, общая политика Съезда, здесь же намечаются предложения относительно будущего государственного устройства России. Большинство стариков выступают за Республику, с выборным парламентом и Правительством. К старым порядкам возврата не хотят и напрочь отвергают самоуправство диктаторов – самодержцев» (ЯВ № 109, 1918).
На защиту Уральска встали, без преувеличения, и стар и млад. Красные войска, после ожесточенных боёв, были отброшены далеко от города.
«Героическая оборона г. Уральска, куда советские комиссары стянули внушительные силы, разрушила, по – видимому, все расчёты большевиков, – писала войсковая газета. – Трое суток бешеных атак красногвардейцев, и свинцовый ураган из пулемётов и тяжёлых орудий не сломили мужественных защитников и не поколебали ряды доблестной казачьей армии…
Давно лелеянный план разгрома г. Уральска, как ненавистного оплота непокорного казачества, разработанный в теории большевистскими комиссарами, в купе с различными проходимцами в лице гг. Ружейниковых, Сарминых, Неусыповых, Колостовых, Масяниных и т. п., на практике оказался неосуществимым. Не удался первый пасхальный поход на Уральск по линии железной дороги под прикрытием бронированных поездов, не удался и второй молниеносный с флангов, несмотря на техническое превосходство и значительные кадры обученных по немецкому образцу войск.
Удачными маневрами казачество парализовало силы противника и на свинцовый ураган красногвардейцев отвечало таким же ураганным ливнем» (ЯВ № 120, 1918).
Бюллетень № 71 от 3 (16) июля 1918 года сообщил с Шиповского фронта следующую сводку:
«Вчера вечером, 2 июля, обнаружен отход части противника на хутор Вдовина и станцию Озинки. На станции Семиглавый Мар стоит бронированный поезд противника.
Наши части ведут на Семиглавый Мар наступление» (ЯВ № 121, 1918).
К сожалению, неизвестно, где и на каких участках Уральского фронта воевали сыновья наших Пановых. Единственным достоверным документом, который мне удалось отыскать, является:
«Список № 28 воинским чинам раненым, контуженным, пропавшим без вести и павшим смертью храбрых в бою с красногвардейцами за 3, 9, 11, 13, 19, 21, 22, 24, 25 и 26 ноября с. г.: Раненые:
Урядник Александр Панов*), Сахарновской ст. Калёновского пос.» (ЯВ № 2, 1919).
*) В боях в окрестностях Уральска, в ноябре 1918 года, участвовал урядник Александр Миронович Панов, который был там ранен и отправлен домой для выздоровления.
К сожалению, уральским казакам не удалось удержать город Уральск. 11 (24) января 1919 года в город ворвались передовые красные части и, вскоре, началось первое отступление Уральской армии на юг. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы Войсковым атаманом не был избран Владимир Сергеевич Толстов, которого выдвинули и поддержали «старые люди».
«Вступив на этот пост, В. С. Толстов принял на себя диктаторские полномочия, – пишет Трегубов. – После ряда энергичных и порой жестоких мер, в том числе произведенной В. С. Толстовым мобилизации казаков, Уральская казачья армия освободила почти всё Уральское войско от большевиков. Летом 1919 года казаки осадили закрепившихся в Уральске красноармейцев, однако предпринятый штурм города окончился неудачей, а подоспевшие красные части вновь глубоко вошли на казачью территорию. Силы казаков были на исходе, не имея резервов, не получая существенной поддержки от других антибольшевистских движений России, они смогли осенью 1919 года вновь подойти к Уральску. Эта операция началась с уничтожения в Лбищенске штаба 25 – ой дивизии Красной Армии во главе с её начальником В. И. Чапаевым. Казаки гнали красные части к Уральску, а озлобленные красноармейцы сжигали на своём пути казачьи поселки от Сахарного до Бударина, после которого казаки не давали красноармейцам времени на поджоги домов. Казачья армия, истекая кровью, вновь заняла большую часть войска, но под напором превосходящих сил Красной Армии казаки стали отступать к Каспию» (От Гугни до Толстова, с. 83).
По рассказам родственников, разразившаяся эпидемия «испанки» в 1918 году, унесла жизни старика Мина Евтихиевича, Николая Миновича и его супруги, Агафьи Парамоновны, Пановых. Также во время эпидемии умерли Никон Власович и его жена Анна Митрофановна Пановы. Многие Пановы умерли от тифа, которых свирепствовал в 1919 году; многие погибли от пуль и снарядов Красной Армии, во время боёв на Уральском фронте. Кто – то пал от рук разбойников – киргизов, которые нападали на отступавших на Гурьев уральцев в зауральской степи.
«26 октября нашей дивизии, – вспоминал генерал Хлебников, служивший в 25 – ой чапаевской дивизии, – была поставлена задача «занять всю населенную полосу по реке Уралу до Лбищенска и оттеснить оставшиеся части противника в безлюдные степи, с тем чтобы лишить противника последних резервов борьбы.
Дивизия перешла в наступление на Лбищенск и далее – к Каспийскому морю, на Гурьев. Белоказаки пытались оказывать сопротивление, но мы быстро сбивали их с позиций, заставляя поспешно отступать.
В белом тылу свирепствовала тифозная эпидемия. В станицах, которые мы проходили, трупы умерших от тифа людей лежали и в домах, и во дворах, и прямо на улицах» [Хлебников Н. М. Под грохот сотен батарей. – М., 1974].
Уральскую казачью армию победили не большевики, а одолел тиф:
«15 декабря. Вчера стало известно, что противник занял Сахарный, а сегодня утром снова была слышна канонада между Сахарным и Калёным, – записал в своём дневнике полковник Емуранов. – Вечером приехал Иван Абросимович Панов*) и сообщил, что Калёный был сдан вчера, а сегодня Лебедок и, пожалуй, Антонов, потому что стрельба была слышна в районе этого посёлка. Какая жалость: противника всего 700 человек при двух эскадронах, а наши отходят, отдавая посёлок за посёлком без боя, потому что некому держать эту сволочь, осталось всего 250 [казаков]. Господи! Когда же мы оправимся, переболеем и зададим встрепку этой дряни, которая, наверное, обхвалилась на весь мир своими победами над Уральцами…» [Дневник полковника Ф. Я. Емуранова].
*) Дальнейшая судьба И. А. Панова неизвестна. Однако, в 1926 году, по сведениям Уральского ЗАГСа, некто, Олимпиада Панова из Серебряковского посёлка, вышла замуж за Ивана Фолимонова. Возможно, это была вдовая Олимпиада Ивановна Панова (Дикина). Кстати, её отец, урядник Иван Дикин, был родом из Уральска, но служил атаманом посёлков на низовой линии.
По сведениям того же ЗАГСа, в 1923 году, Никита Миронович Панов женился в Уральске, вторым браком. Значит, бывший сотник Н. М. Панов остался жив, но овдовел. Его жена, Прасковья Трифоновна (Бизянова), вероятно, умерла от тифа. К счастью, в страшном молохе гражданской войны выжили родители, братья и сёстры Никиты Мироновича Панова:
«Всё так хорошо мне знакомо, – вспоминал Правдухин, – всё, даже вот этот обветшалый старик в ермолке, напоминающий гоголевского Плюшкина. Это – бывший богач по прозвищу Таз – Мирон; им в детстве пугали нас, как сказочным чудовищем. Он, по рассказам, сошёл с ума, выгнал от себя жену и детей. Живёт теперь один в большом доме. На дворе у него нет ни единой животины, но он, питаясь подаяниями, сам мажет избу глиной, поддерживает образцовый порядок в сараях и каждый день метет их, хотя в них сорить некому» (Правдухин, с. 305 – 306).
По рассказам моего отца, «старые люди» смогли договориться с Фрунзе о замирении и тем самым спасли жизни многим уральцам. Кто участвовал в переговорах с большевиками, неизвестно, но результат был на лицо: казаки, сдавшиеся в плен, были прощены и зачислены в ряды Красной Армии.
«Волчьи – то шубы все поснимали с казачьих плеч, – рассказывал Правдухину калёновский казак, приятель детства. – И за дело: не будь дураками, не воюй против России.
– Ты разве сам – то не воевал?
– Как не воевал, воевал! До Александровского форту драл без оглядки. Гярой! Вольность казачью отстаивал. Веру православную защищал, – издевался над собой со злобой и беспощадной иронией казак. – На ура лез, что твой Еруслан Лазаревич…
– Ну, а теперь, как живёте?
– Плохо. Скажи там у себя в Ленинграде: болеем телом и скорбим душой, а помирать всё одно не хотим. В случае чего, готовы постоять за новую Россию… Обиды не помним» (Правдухин, с. 295).
В тоже время, остатки Уральской армии, во главе с последним атаманом В. С. Толстовым, смогли уйти в Персию и унесли с собою знамёна Уральского казачьего войска. Красные части их не преследовали, что могло быть одним из условий «замирения» уральских казаков с большевиками.
«Атаман В. С. Толстов не захотел сдаваться, – пишет Трегубов, – и с отрядом в 214 человек пошёл через пустыни Туркмении в Персию. В пути часть казаков покинула отряд, а несколько человек погибли в боях с туркменами, до Персии дошли около 160 человек. Из Персии часть казаков во главе с В. С. Толстовым перешла в Месопотамию (Ирак), где они жили в английском лагере. В 1921 году уральцы смогли перебраться во Владивосток. После захвата красными частями в 1922 году Дальнего Востока В. С. Толстов эмигрировал в Харбин, где было очень много русских. В 1923 году В. С. Толстов и ещё около 60 – ти уральских казаков уехали из Харбина в Австралию, где он до конца жизни считался Уральским атаманом. В. С. Толстов скончался в 1956 году в Австралии, где похоронен на православном кладбище в городе Брисбен» (От Гугни до Толстова, с. 84).
По рассказам Галины Васильевны Пановой, её отец, Василий Николаевич, воевал в Уральской армии Толстова; заболел в конце 1919 года тифом и был оставлен казаками на степном хуторе, а затем его призвали служить уже в Красную Армию. Вероятно, вместе с другими уральскими казаками послали на Польский фронт, где в 1920 году разгорелась большая война. Тогда много уральцев оказалось в польском плену, но Василия Панова, Бог миловал…
«Эта приуральская полоса, где я теперь проезжал, – вспоминал Правдухин, – от Уральска до Калёного – пострадала больше всего. Красные стояли в Сахарновском посёлке, в десяти километрах от Калёного, когда казаки совершили свой обход по Кушумской долине мимо Чижинских болот и со стороны Сламихина вышли на Лбище, где стоял чапаевский штаб и находились тыловые склады. Казаки рассказали мне, что в Сахарном, их частями, был подожжён лазарет, где пожарищем было уничтожено около трёхсот больных красноармейцев. Красноармейцы, отступая от Сахарного, в порыве гнева жгли казачьи станицы, где из каждого закоулка на них ощеривалась тупая ненависть и из каждого окна плевалась огнём смерть. Красные взорвали церковь в этой станице. Всё мужское население ушло из станиц. Те, кто не мог идти, прятались по лесам и в степи. В Калёновском посёлке я сам находил кости и черепа людей на берегу в тальниках возле перевоза. Уверяли, что эти трупы были принесены волнами из Лбищенска. Если это справедливо, то их несло больше семидесяти километров. Урал розовел от крови» (Правдухин, с. 297).
По рассказам отца, его дядя, Григорий Николаевич Панов, был очень образованным человеком и во время гражданской войны служил писарем в штабе. В каком штабе, отец не знал. Возможно, Григорий Панов находился в качестве писаря при «старых людях», которые оказывали сильное влияние на дела войскового атамана В. С. Толстова, а в конце 1919 года вели тайные переговоры с командующим советскими войсками на Уральском фронте Михаилом Васильевичем Фрунзе. Уже после гражданской войны, Григорий Панов служил в частях особого назначения (ЧОН) и вёл борьбу с бандами, которые создали бывшие красные командиры Сапожков, Серов и другие. Эти бывшие чапаевцы вновь вторглись в пределы Уральской области. Нападая на казачьи посёлки, они грабили население, убивали милиционеров и советских работников. «Старые люди» призвали уральцев встать на защиту родимых посёлков. Стали создаваться отряды самообороны, и к 1922 году банды были уничтожены или вынуждены были сдаться советской власти.
По рассказам Зои Васильевны Пановой (Веселовой), Григорий Панов в 1921 году приехал в Каршинский посёлок, чтобы засватать её. Одет он был в новую командирскую форму, перетянутую ремнями и в красных шароварах. Позже, Григорий Николаевич служил участковым уполномоченным милиции Каршинской волости, и Правдухин мог его там видеть и разговаривать.
«И если на моих глазах, – вспоминал потом Правдухин, – при проезде призывников, в посёлке Каршинском произошла драка между молодёжью, то для меня ясно было, что это уже являлось лишь обычным для призывников пьяным озорством, а никак не серьёзной национальной стычкой. Взрослые казаки уже примирились с тем, что казахи такие же равноправные обитатели, как и они сами. Слишком ясно для всех, что возврата к старому теперь быть уже не может» (Там же, с. 311).
Писатель В. П. Правдухин посетил Калёновский посёлок осенью 1927 года, с намерением увидеть там осеннюю плавню. Его воспоминания правдиво и красочно показывают картину послевоенной жизни низовой линии, где стоял Калёный, посёлок его далёкого детства:
«К четырем часам вечера автобус пронёсся по улице Калёного, сбросил меня и мои вещи на площади и запылил дальше к Калмыкову, – вспоминал Правдухин. – Как посерел, ссутулился мир, где прошло моё детство. Церковь выглядит игрушечно маленькой и жалкой. Сторожка при ней, где я учился азбуке у дьякона Хрулёва вместе с казачатами, убога и приземиста, как сказочная избушка на курьих ножках… А из окон меня рассматривают казачки. Их лица мне кажутся страшно знакомыми, но узнать я никого не могу. Захожу в ближайший двор. Казачка с ясным и спокойным радушием приглашает меня в избу. Иду. Та же поражающая глаз чистота царит в комнатах. Ни пылинки: полы моются каждый день. В обуви нас, детей, никогда не пускали в «горницу». Только босиком. Тот же киот с тёмными старинными иконами. И вечная лампада. Здесь, в женском уголке, ещё хранится связь с молчаливыми тёмными богами, отвергнутыми казаками.
Иду по посёлку. Калёный пострадал гораздо меньше других селений. Из двухсот с лишком домов здесь порушено не больше полсотни. Сожжена школа, теперь переведенная в старый дом священника» (Там же, с. 297 – 298).
По рассказам моего отца, наш дед, Михаил Николаевич Панов, рыбачил вместе с писателем Правдухиным на Урале, когда тот приезжал в Калёный.
«Я попросил у Мишки разрешения посмотреть один из его перемётов, – вспоминал Правдухин. – Казачонок усмехнулся и с любопытством стал глядеть, как я это делаю.
– Не спутай бечеву, мотри.
Я постарался не ударить лицом в грязь и сделал всё по правилам рыбачьего искусства. Сердце дрогнуло от волнения, когда моя рука услыхала по бечевке, что на перемёте бьётся рыба. Я лихо выбросил на песок двух больших судаков, не забыв разбросать перемёт правильным узором по берегу. Казачата смотрели на мою работу с явным одобрением.
– Мотри, он из казаков будет? – услышал я тихий шёпот.
Будигин засмеялся:
– Не казак, а судаков ловили мы с ним побольше вас в своё время. На этом месте осетра один раз на перемёт задели…» (Там же, с. 307).
Вполне, возможно, это о нашем дедушке, Михаиле Николаевиче, писал Правдухин в своей книге. По рассказам отца, Правдухин дружил в детстве с одним из братьев Пановых, Константином, который был его ровесником. Однако, найти в документах упоминание о Константине Николаевиче Панове не удалось. Не исключено, что он мог умереть ещё до Великой войны 1914 – 1918 годов. К сожалению, Метрические книги Пророко – Ильинской церкви Калёновского посёлка сохранились не за все годы. По тем, что сохранились невозможно установить точное количество детей, которые родились в семье Николая Миновича и Агафьи Парамоновны Пановых, с 1886 по 1917 годы.
«Теперь я приехал сюда взрослым человеком, – писал Правдухин, – чтобы взглянуть снова на плавню. Я ночую в том самом доме, где двадцать лет назад я впервые увидел этот своеобразный казачий промысел, так непохожий на обычный деревенский труд. Мне трудно уснуть. Всю ночь воспоминания навязчиво теснятся в моём сознании. В полуяви, в полусне я вновь переживаю старину… Где – то вблизи под окнами шумят обозы, резко и весело покрикивают казаки. Под окнами слышится зычный, типичный окрик: «Пущате на фатеру – то, што ль?» В избах невообразимый шум и гвалт» (Там же, с. 301).
Невзирая на революцию и гражданскую войну, уральские казаки и спустя десять лет не забывали свои традиции, хотя, в новых условиях жизни, казаки рыбачили небольшими партиями и только вблизи своих посёлков.
«Вечером на Болдыревских песках мы наблюдали плавню, – вспоминал Правдухин. – Здесь место постоянной ятови. Большинство калёновцев выбрались сюда. Поймано было в эти дни мало: по две сотни судаков на невод и ни одной красной рыбы. Это плохой улов для первого месяца. В Антоновском посёлке, как я узнал на другой день, одна компания взяла на невод до двух тысяч судаков. По самому скромному подсчету, около четырёх тонн.
Сейчас при мне тянули невод. Когда мотня невода была уже у берега, раздался зычный, резкий крик казака, стоявшего у середины невода:
– Ррыба, рребята, ррыба! Скоро! Скоро!
Это означало, что в неводе бьётся красная рыба. Два рыбака бросились с подбагренником в воду и с невероятной быстротой выбросили осетра на песок. Рыба оказалась килограммов на шесть. Казаки ехидно подтрунивали над собой и над мальцом – осетром, к тому же оказавшимся яловым – не икряным.
Сумерками по Уралу с верховьев проходил пароход «Пасынок», добравшийся до Калёного от Уральска на шестой день. В прежние времена казаки не разрешали никому плавать по Уралу даже на лодке. Рёв парохода встревожил земляков. Старик Карп Маркович*) грозил ему с яра кулаком, бросал в его сторону комки земли и зычно выкрикивал самые непотребные слова:
– Погибели на вас, музланов, нет! Пострелить те в варку – то, в самую что ни на есть утробу! Заразой те убей! Хучь бы в эти дни не пужали рыбу…
Я смотрел на старика и на остальных казаков, вторивших ему с берега. В их брани не было настоящей, неподдельной злобы. Это была историческая инерция, угасающее воспоминание о прошлых временах» (Там же, с. 304 – 305).
*) Правильно будет, старик Карп Маркелович Панов. На следующий год Правдухину не удалось повидаться «… с сайгачником Карпом Марковичем. А как мне хотелось услышать его рассказы о прежних охотах в каленовской степи, – писал Правдухин. – Вспомнить, как мы спугнули, когда – то у него из – под носа стаю уток» (Там же, с. 328). Вероятно, старик Карп Панов, к тому времени, уже скончался от старости лет или уехал из Калёного.
«В Калёном мы пробыли десять дней, – вспоминал Правдухин о втором приезде на Урал. – Посёлок нисколько не изменился с прошлого года. Может быть, стал ещё тише и малолюдней. Многие уехали на плавню к Каспию. Кое – кто из казаков переселился поближе к городу в поисках заработка» (Там же, с. 327).
По рассказам моего отца, в начале 1970 – х годов в Калёном никого из Пановых не осталось. Постепенно все Пановы разъехались, кто – куда. Об этом ему поведала «бабушка Зарубина», с которой он беседовал в Калёном. О судьбе сыновей Николая Миновича Панова будет рассказано в следующей главе. Об остальных Пановых из Калёного, к сожалению, мне неизвестно, а вот о Пановых из Сахарновского посёлка некоторая информация имеется.
Мой отец называл своих родственников из Сахарного, «другие Пановы». Почему? На этот вопрос он ответить не мог. Так, ему ещё в детстве внушили, а почему, он и сам не знал.
«Панов Александр Николаевич. Родился в 1909 г. Западно – Казахстанская область, Чапаевский район, Сахарновский посёлок, русский, образование начальное, колхозник. Проживал Западно – Казахстанская область, Чапаевский район, Сахарновский посёлок.
Арестован: 29 июля 1941 г. УНКВД по Западно – Казахстанской области.
Приговорен: Облсуд Западно – Казахстанской области 19 декабря 1942 г. Обвинение по ст. 58 – 10 УК РСФСР.
Приговор: 10 лет ИТЛ. Реабилитирован 28 апреля 1993 г. Прокуратура КССР Указ Президента СССР от 13 августа 1990 г.
Источник: Сведения ДКНБ РК по Западно – Казахстанской области» [Сайт «Списки жертв политических репрессий в СССР»].
Вероятно, страх за свою семью заставил Михаила Николаевича Панова внушить сыну Александру, что Пановы из Сахарного «другие», а не близкие родственники. В те годы, НКВД могли по малейшему доносу или навету, арестовать и осудить по ст. 58 «Контрреволюционная деятельность». Хотя, в те годы Григорий Николаевич Панов служил в НКВД, но он сам побывал под подозрением в 1938 году, когда ведомством руководил Н. И. Ежов, и помочь своим родственникам уже никак не мог. Возможно, в 1938 году он попал в «ежовые рукавицы» по делу писателя В. П. Правдухина, которого осудили по ст. 58 и расстреляли в том же году. Тогда многие уральцы пострадали за дружеские отношения с опальным писателем, в т. ч. учитель Александр Стахеевич Косарев, 1890 года рождения, которого тоже расстреляли.
В заключение, приведу несколько строк писателя Валериана Павловича Правдухина, которые и сегодня остаются актуальными и правдивыми:
«Я вышел к Уралу, туда, где когда – то была Ханская роща и против неё знаменитый учуг – решетчатая перегородка, задерживающая уход рыбы вверх по реке, – вспоминал Правдухин. – Роща вырублена в голодные годы, учуг снят в 1919 году. Теперь казаки уже не являются монопольными владельцами Урала. Сами они, как малая народность, входят в Казахстан. И звание «казахов» передано киргизскому населению. С реки снята их ревнивая охрана. Раньше здесь, ниже учуга, не разрешалось не только ездить на лодке, но даже искупаться нельзя было» (Там же, с. 292).
«Мог ли я, мальчишка, тогда думать, что этот, такой обычный, простой и чудесный мир, когда – нибудь уйдёт от меня? – задавался в душе вопросами Правдухин. – И всё имеет конец? Теперь отца уже нет в живых, а через два самое большее три десятка лет не станет и меня. Но и сейчас не могу себе представить, что я когда – то не буду ходить по этой земле, перестану дышать её тёплыми запахами.
Над пароходом, над моей головой, в чёрном клочкастом облачном небе летела казара. В глубокой заводи под яром тяжело взметнулась какая – то крупная рыба. Так же как четверть века назад, на ятови переваливается жирный осётр, а вверху гоготали гуси, пересекая мир с севера на юг» (Там же, с. 332 – 333).
Говорят, в настоящее время река Урал обмелела колоссально. Осенью прошлого года в районе Уральска через реку можно было перейти вброд. Где уж теперь в ней разгуляться осетрам и белугам, когда в узких протоках даже мальков не видно. Вспомнилось мне стихотворение А. Б. Карпова, отрывком из которого и завершаю эту главу:
Прощай Яик – златая воля,
Душа и сердце казака!
Мне не видать родного поля…
Прощай, кормилица река!..