Сережка Завьялов, весело насвистывая, возвращался поздней, летней ночью, из клуба сельского, домой. Настроение – лучше не придумаешь! Наташка, эта приезжая, рыжая бестия, кажись, все же обратила на него внимание. По-женски, обратила. Правда, особых знаков внимания к Серегиной персоне, ни он, никто из его дружков не заметил. Но парень то не дурак, он сразу допёр, к чему этот томный, девичий взгляд, вскользь брошенный в его сторону. Вроде, как и подмигнула ему. А может и показалось.
Надо бы Сережке проверить получше, ее чувства. Проводить до дома, что ли? Правда, даже не удосужился Серега узнать, к кому в гости, эта Наташка, приехать изволила. Ладно, по ходу дела разберемся. Не впервой.
От планов на дальнейший вечер, Сережку отвлек соседский парень, который, прямо таки, “доколупался” до него, расскажи, да на пальцах покажи, как правильно установить зажигание на его двухцилиндровый ИЖак. Тот, что “Юпитером” зовется. Хотел послать парнишку, куда подальше, вместе с его задрипанным мотоциклом, но уж больно жалобно тот просил о помощи, что пришлось Сереге уступить.
А когда теоретическую часть, “мотоциклетный механик” закончил, он вдруг обнаружил с сожалением, что количество танцующих в фойе, заметно поубавилось. Исчезла и Наташка, его рыжая бестия. Будущая. Вообще то, в таких случаях надо бы сильно расстроиться парню, по поводу сорвавшихся проводин, но потом и расстраиваться, почему то, расхотелось. Не последний же день живем, а завтра всё и наверстаем. Никуда не денется эта рыжеволосая незнакомка. Радушные мысли парня вмиг испарились, когда его молодые уши услышали невнятное бормотание:
- Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй мя грешного. Сгинь, сгинь, нечистая сила. Господи Иисусе… Да за что же, наказание такое, свалилось на мою бедную головушку.
На улице темень. Только звезды на небе, да луна из-за туч, периодически появляется. Свет гоняют в селе до полуночи, а сейчас уже далеко за полночь, движок электростанции не тарахтит, танцы в клубе закончились. Сережка прислушался. Светлая полоса пыльной улицы, залитая мертвым, лунным светом, да темные дома по обеим сторонам. Тишина. Даже собак не слыхать, умаялись за день, спят, бедолаги.
- Да, ну, на хрен. Почудилось. Кому в голову придет, среди ночи просить помощи у всевышнего. Точно, померещилось.
Но стало как-то зябко, холодок по спине пробежал. Озираться стал парень, в темень вглядываться. Как-то так получилось, что в гордом одиночестве, он сегодня пылит, по ночной улице. Когда вновь раздалось бормотание, Серега определил, что звуки раздаются от дома деда Якова, жившего вот уже много лет бобылем, с тех самых пор, когда он жену свою, на погост отвез.
А вот и он сам, стоит у калитки, бороденкой, своей реденькой, трясет, толи от страха, толи от другого чего.
- Это ты, ли чо ли, дед Яков? Ты пошто, господа бога, ночью тревожить изволишь? Спит он, боженька твой, в сей момент, да и тебе давно пора на покой. Чего колобродишь, то? Людей добрых, как я, пужаешь.
- Сергунька, это ты, мой оладушек, христовый? Как хорошо, что появился ты счас около меня. Беда-бедёшенька у меня, прям, таки страшенная приключилась, боюсь даже с места стронуться. Да, по правде, и не могу вовсе. К ногам, навроде, как гири двухпудовые, кто привязал.
- Не боись, дед, не боись. Теперь я с тобой, слухаю внимательно очень, рассказывай всё по порядку.
- Вишь, Сергуня, закавыка, то какая, у меня. Старушка моя, Пелагея Яковлевна, она давно на тот свет ушла, наверное, еще тогда, когда ты, на свет белый, народиться не успел. И вот в последние годы, почти кажну ночь, она в гости ко мне приходит.
- Откроет дверь, встанет на пороге, и смотрит, смотрит, не отрываясь, на меня. Ничего не говорит. Молчком стоит. А я ведь ей, сколько раз говорил, да присядь ты, Пелагеюшка, на скамеечку, да поговори со мной, об чем-нибудь. Расскажи, что и как там у тебя, меня спроси, о жизни моей. Хочу подойти к ней, хоть бы за руку подержать, да погладить, а не могу. Ноги не слушаются. И так каждый раз. Постоит, а потом повернется и уходит. А дверь-то за собой, никогда не прикрывает, открытой оставляет, навроде, как приглашает и меня, за собой идти.
- Вот и в энту ночь, пришла моя Пелагеюшка, постояла молча у порога и ушла потихоньку, растворилась в темноте. Проснулся я, после ее ухода, захотел по нужде малой, на двор сходить. Пристроился к заборчику и вдруг слышу, как Пелагеюшка моя, зовет меня. Жалобным, тихим голоском своим, тем самым, что в молодости своей, со мной разговаривала, которого я уже много лет, и слыхом, не слыхивал:
- Яша, Яша, ну где ты, куда, зачем ушел? Яша, иди сюда, мне боязно, тут одной стоять.
- Дед, вспомни. Она что, прям, вот так, по имени тебя называла? Яша, Яша.
- Вот те крест, Сергунька, именно так и называла. Я и про свою нужду то, позабыл, зачем на улку вышел. Спрятал “хозяйство”, а прекратить то, кажись, и забыл совсем. Вон оттудова звала, вишь, баня там у меня, вот из нее и ...
- Странно, оченно странно, всё это. А ты баню, случаем, не топил сёдни? Вроде из трубы дымок, или пар, идет, потихоньку.
- Топил, Сергуня, топил. Кости, свои старые, погреть решил. Ноют и ноют, бесперечь, проклятые.
- А после бани, поди, стакашек, на грудь принял? Для дальнейшего разогрева? А ну, дыхни!
- Бог с тобой, милок. Я, гадость энту, вообще не употребляю. Уже сколько лет то, в рот свой, не беру.
Пока Сережка, как заправский сыщик, выяснял все нюансы происходящего, из бани послышались новые звуки. Вроде, как таз упал, или ковшик, на пол.
- Ёк-макарёк! Слышишь? Что деется, то!
- Тихо, дед. Ты иди вон туда, за уборной спрячься, а я за сарай встану. И как только я орать начну, ты, из укрытия своего, тоже кричи. Да громко кричи, чтоб все в украйке услышали.
- А об чём кричать то, надобно?
- Да хоть об чём. Лишь бы громко.
Набрав, в легкие свои, воздуха, Сережка заорал так, что дед Яков сперва даже струхнул маленько и дар речи потерял, взаправду поверив, что баньке его конец приходит:
- Пожар! Горим! Люди, пожар! Помогите! Баня горит! Пожар!
После недолгого замешательства, и за уборной, раздался крик деда Якова.
- Полундра! Свистать всех наверх! Спасайся, кто может!
Дверь бани с треском распахнулась. Поддерживая, обеими руками, свои штаны, здоровенный детина, не разбирая дороги, прямо по картофельной грядке, рванул в заднюю часть огорода. Перемахнув через прясло, тут же исчез в зарослях забоки.
- Мать, его, за ногу! Вот секач, так секач! Так это же Яшка, суседский парень, сын Кузьмы и Прасковьи Селивановых. Вот, вражина! Всегда, мимо дома моего, этаким фертом ходит. А тут, глядикося, чуть штаны не потерял, убегаючи. Пакостливый, а трусливый! Страмец, это ж надо, столько картошки потоптать.
- Ну вот, дед, оказывается, не тебя, твоя покойная женушка, звала, а Яшку соседского. А вот и она сама…
Сережка замер на полуслове. В дверях бани показалась Наташка, приезжая, рыжая бестия. Хотя луна и светила, во всю свою лунную силу, но Сережка сейчас, с большим трудом, узнавал ту девушку, что всего какой-то час назад, в клубе была. Зарёванная, с растекшейся тушью на лице, на блузке, кажись, не хватает пары пуговиц верхних.
Подойдя к своим спасителям, и немного успокоившись, она, всё еще всхлипывая, поведала свою историю. С танцев, до дома тетки, у которой она остановилась, увязался проводить ее этот парень. По пути пообещал подарить ей кое-что такое, чего она никогда в жизни не видела и больше, уж точно, никогда не увидит.
Любопытство Наташкино, окончательно похоронило остатки ее благоразумия. Яшка подвел ее к бане этой, сам на несколько минут отлучился, сказав, чтобы дожидалась его. Прождав несколько минут и не видя дороги назад, девушка стала звать своего провожатого.
-А тому, скорей всего, надо было что-то хлебнуть для храбрости, потому как он появился, от него противно пахло какой-то сивухой. Сразу полез под юбку, но когда услышал крики о пожаре, дёру дал. Ну, а остальное вы видели лучше меня.
- Да, девка, повезло тебе на этот раз. Крупно повезло. Снасильничал бы тебя здеся, этот охламон, как пить дать. Ума не приложу, до чего же вы, городские, такие бестолковые и доверчивые. Да, чуть-чуть, не успел он подарить тебе, чего ты до этой ночи, не видала ишшо. Тут, этот дикошарый, не врал тебе. Что дальше делать то будешь? Писать заявление, или как?
- Какое заявление? Завтра на автобус и домой, в город свой. Хватит, нагостилась тут у вас.
- Ну, как знаешь. Дело, оно ведь хозяйское. Счас, Сергуня тебя проводит до тетки, всё равно ему в ту сторону идти надобно.
Прошло совсем немного времени с того случая. Недолго гулял фертом по деревне Яшка. Посадили его, всё же, в каталажку, как выразился дед Яков. За хулиганство и воровство.
А Сережка, проходя мимо деда Якова, сидящего на скамеечке, возле дома своего, спросил его однажды:
- Дед, а ты помнишь, какие слова кричал тогда, той ночью, из укрытия своего? Не помнишь? А ведь ты кричал: - Полундра! Свистать всех наверх! Спасайся, кто может! Удивился я тогда очень. Вот скажи мне, откуда у тебя, эти словечки флотские?
- Ну, милок, ты даешь! Стране угля, мелкого, но до х… Много, одним словом. Я тебе, рази не рассказывал, что мне, в молодости, пришлось и на флоте послужить? Да, было и такое дело. Правда, давно очень, в аккурат, когда революция свершилась в Питере. Она и прекратила мою службу. А то бы, ой, как долго, служить мне тогда пришлось. Был такой линкор КНЯЗЬ СУВОРОВ, вот и драил палубу на нем.
- Заскакивай ко мне, Сергуня, когда выберешь время. Расскажу, пока моя Пелагея Яковлевна, не увела меня за собой. А то что-то зачастила она в последнее время ко мне. Видно, и мой черед идти в ту степь, уже совсем не за горами.