Так в наших краях называли всех китайцев поголовно, за их муравьиное трудолюбие и непрестанное движение. Был он из породы старателей – одиночек. Личность не дюже выдающаяся. Не имея ни кола, ни двора, без возраста и племени, старик китаец, казалось, вечно жил в Танхе. Все знали , что Ходя был всегда и есть, и без него, вряд ли считался бы полным многоголосый, шебутной житейский уклад таежного поселка. Не жил, скорее влачил жалкое свое существование привычно и терпеливо. В его походке таилась какая-то обреченная покорность, а к лицу будто пришита навсегда заведомо угодливая улыбка. Кормился скудными подаяниями селян, да милостью тогдашнего директора леспромхоза с неблагозвучной фамилией Сморкалов, который, назначив Ходю сторожем в овощехранилище, разрешил отгородить ему темную клетушку для ночлега. Народ-то в те годы не бесился с жиру, как сейчас, а бедностью, как известно, не так жалко поделиться. Одиноко коротал Ходя долгую Забайкальскую зиму, согревая свою старость у трескучей буржуйки. А по лету целыми днями сутулился на Кручине, промывая песок. Да только вот фартом особым наш безответный старатель знаменит не был. Звонкоголосые девки вечерами, по птичьи прилепившись на бревнах, частушками разрезали тишину, порская от смеха. Это его занятие, скорее, было предметом для шуток, выражением всеобщего людского добродушия. Зубоскалили порой над ним и мужички: «Никак, повредился наш Ходя совсем: эвон чимчикует с лотком на голове, - видать, золотишко поперло!» Никто по правде не воспринимал это чудачество..
Однако неумолимое время слизывало его годы, как «пустяк» с лотка. Жил неприметно старик, да как-то, в аккурат под Рождество, также тихо в своем овощехранилище и помер… Пока закладывали пожоги, чтобы отогреть промерзлую накаляк землю, пилорамщики из свежих сосновых досок наскоро сколотили гроб. Сердобольные и жалостливые бабенки принесли одежонку, которой, сказать прямо, не залюбуешься.. Обрядили в чистое старика. Единственное подслеповатое оконце, в которое едва проглядывала зимняя мгла, слабо освещая желтое восковое лицо китайца. Зябко сутулясь, невесело дымили махоркой работяги, собравшиеся кругом, чтобы проводить несчастного в последний путь. То ли от табачного дыма, то ли еще от чего у многих повлажнели глаза.. Под горькие вздохи, наконец, подняли с топчана невесомое жалкое тело… А под хламом, на котором спал нищий одинокий старик, вдруг обнаружилась тяжелая зеленого цвета бутылка из под «Советского шампанского», доверху набитая золотой крупой.
Плохо одетый, потрясенный народ еще долго и остолбенело стоял безмолвно, уставившись на это посмертное богатство старика, пытаясь вернуть свое социалистическое сознание на место, пока кто-то не догадался позвать участкового. Вскоре он , едва присев, уже писал свой протокол.
Тусклым, недобрым светом поблескивало сквозь толстое стекло золотишко, будто прятался в нем злой бес - искуситель, подмигивал, дразня языком, и глумился над вечною слабостью бедных людишек, их жадностью, страстным желанием разбогатеть, показывая всем собравшимся: « Смотрите, смотрите, как я упаковал всего в одной бутылке благие помыслы, радости и надежды, судьбу и всю бесполезную жизнь этого, отдавшего душу человека, который поверил в одну из моих самых блестящих иллюзий…»