Isma Akaev
29 ноябрь 2021 г. ·
*** Горькая полынь ***
Дорогие друзья!
Хочу поделиться с двумя отрывками из романа "Серебреник. Тайна Заурбека"
(Суть: - через много лет, встречаются два письма в доме Заурбека...
Остальное можете прочитать в романе, если вам интересно!)
*****
...Вместе с кинжалом лежал и серебряный пояс Заурбека, который достался ему от прадеда Тасы. Саид бережно разложил эти вещи, рядом с собой, чтобы стереть с них пыль. Он заметил, что в свертке еще что-то находится. Пожелтевшая от времени бумага, была сложена квадратом. Саид пересел ближе к керосиновой лампе, чтобы отчетливее разобрать написанное на бумаге размашистым почерком отца. В глаза сразу бросилось написанное крупными буквами в самом центре бумаги слово: - «ФАШИСТ».
«…Казахстан… это был самый тяжелый период в нашей жизни за все ссыльные годы. Голод косил наш народ. Мы были в отчаянии… это была ни с чем не сравнимая безысходность. Но тем не менее мы старались не терять свое лицо… даже последнюю корку делили друг с другом. Голод не отступал… мы пытались выжить как могли.
В соседнем от нас районе, шла уборка урожая пшеницы. Зерно возили на "полуторках", на "студебекерах". Его охраняли очень строго… даже за горсточку украденного зерна сразу же расстреливали. Мы вместе с детьми ходили на ту дорогу, по которой проезжали машины с зерном и собирали зернышки, сдутые ветром с кузова машины. Но даже и это нам запретили. Милиция разгоняла нас.
В один из дней в деревне, в которой мы жили остановилась пустая грузовая машина "студебекер", Ее водителем был ссыльный немец с Поволжья по имени Алекс Вайц. Сделав вид, будто он заливает воду в радиатор, он тихо шепнул чеченке, которая по его просьбе принесла ему ведро воды:
— Завтра, в такое-то время, в таком-то месте, где крутой поворот, опрокинется машина с зерном. Все кто может приготовьтесь и приходите, чтобы собрать зерно. Только сначала закопайте его, чтобы милиция не нашла. Они будут искать, поэтому, пожалуйста, будьте осторожнее…»
Молва облетела всех чеченцев. В назначенный, в долгожданный час «икс» опрокинулась машина с полным кузовом зерна. Женщины, дети, старики — все кто мог начали набирать зерно. Мы заранее подготовились — кто в мешки начал набирать, кто в сапоги, кто в не хитро сделанные мешочки из одежды. А этот шофер… якобы «фашист» как их называли тогда сидел в сторонке, на обочине дороге и довольный наблюдал за нами, докуривая свою сигарету. К тому же он еще подгонял нас словами:
— Давайте, живее, как можно больше соберите зерна… еще спрятать его нужно пока милиция не приехала.
Мы успели набрать зерно, раскинутое по полю, пока не подоспели НКВДшники. Они начали жестоко разгонять нас, не щадили даже женщин и детей. А потом облили зерно соляркой и бензином и подожгли, чтобы мы не смогли забрать оставшееся, но нам хватило того, что мы собрали до их приезда. Надолго нам хватило этого зерна… мы спаслись от голодной смерти.
Немца забрали. НКВДшники как голодные звери на добычу набросились на шофера. Они беспощадно избивали его ногами, обутыми в яловые и кирзовые сапоги. Я понимал, что немца ждут жестокие советские лагеря. Мы встретились с ним глазами. В них не было ни капли сожаления, а все те же искры радости от осознания того, что он нам помог. Я никогда не забуду этот день… это рассыпаное на дороге зерно, глаза немца, и выкрики «проклятый фашист», издаваемые НКВДшниками...
Это навсегда врезалось в мою память. Мне сложно было принять, что этот совершенно чужой веры и нации человек осознанно ломает свою жизнь ради нас…
В доме немца провели обыск. Нашли спрятанную под кроватью маленькую чашку с зерном, видимо для детей припрятал. Они начали зверски избивать его жену Эльзу Вайц. Ее истошные крики оглушали всю округу. Избитую до крови, они выволокли ее на улицу. Эльза тоже была арестована, а малолетних детей Вайц — мальчика и девочку в тот же день отдали в детский дом. Ни с чем нельзя было сравнить этот ужас в глазах Эльзы, которая смотрела вслед машине, увозящей ее орущих детей. Это был нечеловеческий взгляд…
Из окон нашей хибарки, в которой мы жили доносился вкусный запах испеченного матерью хлеба… хлеб был из того самого зерна, рассыпанного для нас Алексом Вайцем. Я отломил кусочек и съел. Он застрял в моем горле и больно обжег, будто это была горящая головешка. С того самого дня каждый кусок хлеба, который я видел мне напоминал Алекса Вайца и ужас в глазах арестованной Эльзы. Они исчезли… как будто канули в лету. Не прошло много времени, как следом за жизнью семьи Вайц, под откос пошла и моя жизнь. Я ненамеренно убил человека… я хотел, чтобы он ответил за нанесенное моей матери оскорбление, но мой удар оказался смертельным, в итоге годы лагерей. Там в холодных тюремных застенках, как-то раз я снова услышал это знакомое слово «фашист». Это был Алекс Вайц, на которого натравливали разъяренных зэков. Я словно коршун налетел на них и и начал избивать всю толпу… ногами, руками, кусал зубами, залил кровью всю камеру. Вайц смотрел на меня теми же глазами, которыми смотрел, когда я собирал рассыпанное им на дороге зерно. В ту ночь меня отправили в карцер. Через неделю я узнал, что Вайц умер, видимо не выдержал постоянных издевательств со стороны заключенных, подстрекаемых начальством.
После того как сдохла эта собака Сталин, по вине которого все это с нами произошло, я как и многие другие, вышел на свободу по амнистии.
Я вернулся домой, точнее в то место, откуда я и был арестован. Через 4 года вышел указ о возвращении чеченцев на Родину. Я не был в числе ликующих земляков, которые находились в предвкушении встречи с Кавказом. Я знал, что путь домой мне заказан, так как я кровник и пока мне не будет прощена пролитая мной кровь, я должен скрываться от возмездия, вне зависимости от того понес я наказание согласно закону или нет, потому что неписаный закон - Адат, еще никто не отменял. Я остался жить в Казахстане. Годы шли… здесь на чужбине росли мои двое детей — Саид и Зарган.
Как-то раз на соседней улице я встретил одну изможденную женщину, которая равнодушно брела по дороге. Когда она, столкнувшись со мной, подняла свое лицо, я узнал синие глаза Эльзы Вайц.
Эльза была совершенно одинока. В ее глазах не было ни капли надежды, только тот самый ужас, застывший в них, когда солдаты увозили в детский дом ее двоих детей. Она тоже меня узнала. Мы разговорились. Идти ей было некуда, детей уже не найти. Жену «фашиста» приютила у себя одна престарелая казашка. Рассказанное Эльзой меня повергло в шок. Она измором работала на шахте, прошла через насилие и пытки. Эльза поведала мне, что больше никогда не сможет иметь детей. От ее былой красоты и свежести не осталось ничего…
Мне снова было не по себе. В трагедии семьи Вайц я будто чувствовал свою вину, ведь я тогда не умер с голоду именно потому, что Алекс перевернул машину с зерном…
Через две недели после того как я встретил Эльзу Вайц, начались роды у моей жены Хеды. Это была ночь. В доме мы с Хедой были одни. Старшие дети были у моего брата.
Я позвал казашку повитуху. Бабка недовольно качала головой… я понял, что роды будут тяжелыми. Я стоял под окном, когда раздался звонкий крик младенца. Повитуха распахнула окно и крикнула:
— На одного джигита больше, заходи!
Не успел я зайти, как услышал вопль бабки-повитухи:
— Аллах! Аллах! Тут еще один! И тоже мужик! Счастливый ты, чечен!
Перетерпевшая столько боли Хеда, ушла в глубокий сон. Я поблагодарил повитуху, дал ей денег и попросил уйти, сказав, что дальше справлюсь сам.
После того как бабка ушла, я омыл теплой водой обоих младенцев и приложил их к груди Хеды. Насытившись, они оба уснули. Первого, более крепкого и здорового я завернул в теплое одеяло и отложил в сторону, а второму я дал имя Ибрагим… в честь пророка Ибрахима, от которого идет род последнего посланника Аллаха Мухьаммада (да благословит его Аллах и приветствует) и положил его рядом с матерью.
Я быстро сам оделся, взял первого малыша и быстро вышел, закрыв за собой дверь. Это была ясная ночь, в небе ярко мерцали звезды. Малыш забавно сопел у меня на руках. Я остановился и немного отодвинув одеяло с лица ребенка, тихо прошептал ему в ушко шахаду — свидетельство о единстве Аллаха и его посланника (мир Ему). Я посмотрел в темные глазенки ребенка и сказал:
— Ты Болат… ты нохчо… будь крепким как сталь!
Я осторожно положил под дерево спящего Болата и зашел во двор казашки, у которой жила Эльза Вайц. Удивленная Эльза не понимала цели моего визита.
— Срочный разговор! Выйди за калитку — попросил я.
Она вышла. Я взял на руки младенца.
— Это мальчик, его зовут Болат… в переводе с чеченского сталь. Он и его брат близнец родились несколько часов назад. Я скажу жене, что он умер. Если ты согласна, бери этого ребенка и уезжай с этого места как можно скорее. Денег я тебе дам. Постарайся уехать в Германию. Алекса не жди… он умер в лагерях. Я сам видел.
В лице этого комочка ты обретешь смысл жизни и семью. Таким образом я хочу смыть вину с моего народа, из-за которого в твой дом пришло несчастье… вину, которую я всегда чувствовал. Если ты согласна, не медли. Зайди и собери вещи.
Ошарашенная Эльза Вайц стояла с перекошенным лицом.
Ну? — повторил я вопрос.
Она, молча, сорвавшись, забежала в дом и через некоторое время вышла с небольшим узелком вещей. Казашке Эльза наврала, что поступили вести от мужа и ей надо срочно идти в соседнее село.
Я отдал в руки Эльзы малыша и сказал:
— Только у меня одна просьба… он должен знать, что он чеченец, чеченец Болат тейпа чинхо.
— Чеченец Болат… тейпа чинхо — прошептала Эльза и прижала к своей груди ребенка.
Эльза ушла в ту же ночь. Больше я никогда не увидел ни ее, ни Болата, и наверное, не увижу. Я вернулся в дом. Хеда и Ибрагим проснулись. Я поведал ей, что мы потеряли первого из близнецов, и что я ходил предать его земле на казахском кладбище.
— Почему нельзя было дождаться утра? — спросила Хеда.
— Не хотел ранить твое материнское сердце от вида мертвого ребенка — ответил я…
На следующий день я решил уехать из этой местности навсегда, чтобы избавить себя от кривотолков, которые могли бы пойти среди людей, ведь бабка-повитуха видела совершенно здоровых детей - первого и второго ребенка…»
Саид схватился за голову. Вместе с его слезами на старый пожелтевший листок бумаги одна за другой начали капать капли крови из носа — резкий скачок давления. Саид вышел на улицу и умылся свежим снегом, таким образом приводя себя в чувство. Слишком много всего выпало для его сердца… слишком большой была нагрузка, но и тем не менее оно продолжало биться и также сильно болеть. Неожиданное убийство Ибрагима и Хавы, родители, которые ушли один за другим, спасение Ислама, эта монета серебреник, который вернулся в их дом через кровь отца и сына. И теперь эта страшная тайна Заурбека… все это было слишком тяжело принять и осознать… - Болат! Мой младший брат Болат, где же ты? Ооо Аллах....
*****через время...****
...Саид протянул листок бумаги Болату. Тот внимательно начал читать, а потом еще раз перечитав, пристально посмотрел в окно и тихо сказал:
— Все сходится с рассказом матери.
Он засунул руку во внутренний карман ветровки и протянул Саиду маленькую книжку, аккуратно перевязанную ленточкой
— Это дневник Эльзы Вайц - моей матери...
Саид открыл старый блокнот. Здесь было много записей — первая встреча с Алексом, свадьба, ссылка в Казахстан… первый толчок младенца в ее утробе… суровые годы жизни в Казахстане, а потом Саид увидел аккуратно выведенный чернилами заголовок «Нохчо Болат».
«…Это был самый тяжелый год из всех в нашей жизни. Алекс работал тогда на студебеккере. Нам еле хватало на пропитание. Он перевозил зерно. Но в дом не мог занести даже пыль от этого зерна. Много раз Альберт и Альбертина засыпали голодными. Но нам разрешалось хотя бы работать… это нас как-то обнадеживало.
Потом привезли их. Они были какие-то особенные и власти к ним относились с особенной жестокостью. Я впервые тогда узнала о такой нации как чеченцы. Из всех ссыльных народов они были самые изможденные и несчастные. Мы с Алексом много раз задумывались над той жестокостью творимой НКВДшниками именно над ними и поняли, что их не просто сослали в наказание, их хотят уничтожить. Их загоняли в шахты, на них натравливали зеков, их ставили в нечеловеческие условия, однако эти люди находили откуда-то в себе силы со всем этим бороться.
Но самое страшное с чем они столкнулись это был голод. Голод начал косить чеченцев. Они были в отчаянии. Алекс видел как они ползают на дороге, по которой проехал его студебеккер в надежде найти хоть зерно, но даже оттуда их гоняло НКВД. Они начали массово умирать…
В тот вечер Алекс пришел поздно. За пазухой у него был небольшой бумажный кулек с зерном. По его посеревшему лицу я поняла, что что-то не так. Он молча зашел в комнату, где спали Альберт и Альбертина и долго-долго на них смотрел, будто видит наших детей впервые.
— Алекс! — окликнула я его.
Он вышел из комнаты, прошел за мной на кухню, а потом заложив за спину руки долго стоял у окна. Наконец, повернувшись ко мне он как-то глухо произнес:
— Я так больше не могу… у них дети умирают с голоду. Я утром видел как они в одну яму закапывали нескольких. Я сегодня сказал одной чеченке, что завтра в 15 часов при въезде в село, у арыка перевернется мой студебеккер с зерном.
— Алекс! Алекс! — я задыхалась и даже не могла издать крик.
— Успокойся! Я так решил… береги Альберта и Альбертину… держись… и всегда помни, что я очень сильно люблю тебя. Мой внутренний голос говорит мне поступить именно так… я не могу по другому… их мертвые дети что-то перевернули во мне. Прости меня, Эльза.
Я не знаю, я не помню как прошла эта ночь, но она прошла. Утром я как обычно проводила Алекса. Он не стал прощаться ни со мной, ни с детьми. Все что нужно было сказать друг другу мы сказали прошедшей ночью.
Я просто ждала. К вечеру ко мне забежали причитая две казашки соседки. Я все поняла — Алекса забрали. Но я не могла предположить, что все обернется именно так. Они озверевшие забежали в дом и перерыли все что в нем было. Зерно с того маленького кулька я пересыпала в чашку и поставила ее под кроватью, на которой спали дети. Они нашли эту чашку и начали избивать меня. Я чувствовала как удары их ног, обутых в кирзовые сапоги приходятся мне по низу живота. Всю истекающую кровью они выволокли меня на улицу и надев наручники, затолкали в машину.
А потом произошло самое страшное… то что я никогда не смогу забыть, ни забыть, ни простить, ни себе ни Алексу. Они увезли в детский дом Альберта и Альбертину. Это был крах… дальше моя жизнь превратилась в ад.
Жена «фашиста» — это было единственное обвинение в мой адрес, мой единственный грех, за который я так жестоко поплатилась в казахстанских лагерях. Они насиловали меня, пытали, избивали. Я просила у Бога лишь одного — смерти, но он меня будто не слышал. Я проводила по несколько месяцев в глубине холодных шахт.
Все это казалось бесконечным, но оказывается конец бывает у всего. Весть о его смерти дошла и до лагерей. Сталин умер — тот, который лишал людей жизни, Родины и счастья, в итоге сам лишился жизни по воле судьбы. Я оказалась на свободе, но была ли она мне нужна?
В больнице мне сказали, что из-за всех перенесенных травм я больше никогда не смогу иметь детей, а ведь я до последнего надеялась. Этот диагноз убил во мне оставшиеся угли жизни и я просто побрела по той улице, на которой мы жили. Я все равно была жена «фашиста» — одинокая, бездетная, больная, лишенная смысла жизни и всякой надежды. Меня узнала соседка казашка — одна из тех двух, которые причитая забежали ко мне в день когда забирали Алекса.
Я поселилась у нее. Помогала ей по дому. Будучи врачом по образованию, ставила уколы, когда та болела...
Тот день перевернул всю мою казалось бы закончившуюся жизнь...
Мы столкнулись с ним лоб в лоб. Это был чеченец по имени Заурбек. Алекс знал его. В тот день он был в числе тех, кто собирал рассыпанное Алексом зерно и видел как его забирает НКВД.
Я рассказала ему все что испытала, что потеряла Альберта и Альбертину, и больше никогда не смогу иметь детей. Признаюсь честно, в глубине души я испытывала злость на этого человека, ведь именно из-за них разрушился наш с Алексом мир. Он хотел что-то сказать мне про Алекса, а потом промолчал…
Ровно через две недели в дверь постучали. Я вышла. Это был тот самый чеченец Заурбек. Он попросил меня выйти за калитку. А потом чуть отойдя назад он взял какой-то белый сверток, который лежал под деревом. Я поняла, что это ребенок. Дальше все как в тумане. Заурбек сказал, что пару часов назад его жена родила ему двойню — двух сыновей и одного из них пока она в беспамятстве он принес, чтобы отдать мне, а ей скажет, что один из малышей умер…
Наверное, Заурбек решил, что таким образом отблагодарить меня и смыть вину со своего народа, по причине которого с нами произошла такая трагедия.
В ту ночь он мне сказал, что Алекса нет на свете, что он умер от побоев в лагерях. Я не знала даже что сказать и просто обезумевшая стояла перед ним, пока он мне не напомнил, что медлить нельзя.
Прежде чем отдать мне этого ребенка он сказал, что у него есть одно условие, точнее просьба… ребенок должен знать, что он чеченец Болат тейпа чинхо. Я повторяла эти слова, прижимая к себе теплое тельце малыша. Я ушла из этого села в ту же ночь. Деньги на первые расходы мне дал Заурбек. Больше я его не увидела. Я решила быстрее бежать из републики Казахстан. Я переехала в Киргизию и устроилась там врачом. Сказав, что я ссыльная и потеряла документы, я сделала себе новый паспорт и взяла свою девичью фамилию и записала на нее Болата. Таким образом мы были Эльза и Болат Нойманн. Мы прожили там до развала Советского союза. Все это время я скрывала от Болата его истинное происхождение. Каждый раз когда я вспоминала глаза Заурбека, который произносил эти слова — нохчо Болат тейпа чинхо, я чувствовала, что поступаю неправильно в отношении человека, который вернул мне смысл жизни, но потом когда я смотрела в ставшие мне родными глаза Болата, я боялась потерять его, но и тем не менее, я хотела воспитать его как чеченца. В тайне от всех я отвела его к старику киргизу, чтобы тот сделал ему обрезание, также как могла ограждала от свинины.
Шли годы. Во время развала Советского Союза мы с сыном перебрались в Германию. Спустя некоторое время началась чеченская война. Тех, кто тогда умирал с голоду в казахских степях, теперь с новой жестокостью убивала война. В те годы очень много чеченцев переехало в Германию. Это были очень мужественные и красивые люди.
Вся Европа была удивлена их дерзостью, их победой над Россией. Но вести оттуда приходили тревожные. Следом за одной началась другая война. Их нещадно убивали. Волосы вставали дыбом от тех преступлений, которые там совершались российскими военными. Мне практически каждую ночь снился Заурбек, а в ушах звучал его голос: «Он должен знать что он нохчо Болат тейпа чинхо». Я чувствовала свою вину перед сыном. И я хочу ему все рассказать…
Дорогой Болат! Пока есть возможность… пока весь этот народ Россия не истребила, может ты застанешь в живых своего отца и сможешь посмотреть в глаза родной матери…
Прости меня, нохчо Болат, тейпа чинхо…
Я знаю, что благородство, сидящее в твоей крови не позволит тебе бросить меня или держать на меня зла. Найди своих людей, и помоги им… кого можешь перевези сюда. Пока я жила в Киргизии, я как могла искала Альберта и Альбертину, но все было тщетно… видимо их сразу усыновили. Я прошу тебя, не останавливай эти поиски… найди брата и сестру, может они живы. Поэтому я захотела назвать твоих детей так, чтобы ты всегда помнил, что у тебя есть брат и сестра, пусть и не кровные.
Мне очень тяжело даются эти строки, а прощание с тобой будет еще тяжелее, потому что знаю, что отправляю тебя в пекло войны. Я на время уеду в Баден-Баден, чтобы подправить здоровье. А тебя пусть хранит Бог… пусть Благословит тебя Аллах… Дела — так к нему взывали чеченцы во время голодной смерти в Казахстане.
Знай, что ты самый лучший на земле сын! Я люблю тебя! Твоя названая мать, безумно тебя любящая Эльза Вайц Нойманн…»
Комнату окутала тишина, которая была быстро убита грохотом дальнобойных, раздававшихся со стороны Грозного...
Исмаил Акаев