Тысячу раз я слышал эту историю от разных лиц. И два персонажа обязательно говорили одни и те же слова — друг другу. Ну вот:
придуман план, позволяющий сэкономить предприятию сотни тысяч рублей. За счет сокращения штата. Рационализатор приходит к Папе и, гордый за себя, выкладывает свои расчеты и говорит так, слегка свысока и небрежно поигрывая бумагами, что вот вы тут сидите, отец наш родной, а пять человек можно спокойно уволить. Того-то, того-то и еще трех обалдуев в придачу. Ни хрена, ни хренасеньки эти пятеро ведь не делают. А если что-то и делают, так результаты плачевные. Один никакой пользы не приносит, потому что внаглую спит на рабочем месте. У другого низкая производительность труда. Третий такое вытворяет, что его давно надо было гнать поганой метлой: чертежи читать не умеет до сих пор и за ним все равно приходится все переделывать. Четвертый постоянно на больничном. А у пятого глаза косят: смотрит не на ватман, а на женские колени. Конкретно все и обоснованно.
Папа смотрит счастливо-ошалелыми глазами на сотрудника низшего состава, что оторвал от своего свободного времени не один час, подсчитывая, кто сколько раз курил, ходил в туалет и куда смотрел, и просит повторить фамилии обреченных. Повторение, известно, — мать всех наук, в том числе и порядочности. Значит, так. Тех, кого назвал наш умник, следует выстроить в шеренгу — и указать им на выход. Это по предложению, нет-нет, не расчетливого стукача, а изобретателя расширенного пространства и лишнего глотка воздуха в закрытом помещении. Обоснованно все и конкретно. Предложение, однако, раздумчивым Папой в какой-то момент тормозится: его счастливо-ошалелый вид сменяется на озабоченный. Папа, покумекав что-то, и вовсе становится грустным, как уставший упираться в небо жираф. Выясняется прелюбопытная деталь: никого из пятерых уволить нельзя — у всех есть, что называется какая-нибудь да «защита Нимцовича», так что тронуть их без последствий невозможно. Папа вдруг отряхивается, как собака от блох, от грусти и, на манер младенца, ищущего материнскую грудь, причмокивает губами: он нашел-таки решение. Бинго. Чтобы принесенный план принес, и правда, какую-нибудь выгоду, ему придется уволить самого автора, который — ну что тут городить огород — ни фига, ничего, гм, ни куя, короче, не делает.
В замечательных предприятиях, видимо, работали многочисленные описатели этого события.
А если подойти к истории с другого конца?
Один Папа вызвал к себе «на ковер» работника. Предприятие, где они работали, так себе было, что-то выпускало не самое нужное народу, вроде как пробки к винным бутылкам. Но, согласитесь, и без этого товара населению никуда. Пригласил сесть на стул — прямо напротив себя. Посмотрел ему в глаза. Молодой, перспективный, нечего сказать, но, если быть откровенным, в силу того, что как раз молод и перспективный, может вполне без проблем найти другую работу, более интересную, более доходную. Чем эта, нынешняя, которая точнехонько подходит для тех, кто в предпенсионном возрасте находится. Разве это работа для настоящих мужчин?
— У вас, Хреноногин, семья, малые дети? — Еще раз окинув подчиненного ласковым взглядом, спросил Папа.
— Семья, дети, — подтвердил Хреноногин, желудком чувствуя, что начальник, нежная падла, какую-то гадость сейчас внесет в производственный сюжет. Хотел было на автомате доложить о теще и любовнице, но вовремя вспомнил, что лишние персонажи в бесцветном повествовании красок все равно не добавят.
— Понимаете, Хреноногин, — помолчав, сообщил Папа, — у нас намечается увольнение. Печальное событие, несомненно, но выполнять приказ я обязан.
И Папа со значением посмотрел на потолок, на котором, с той стороны, засело еще более высокое начальство, чем он сам.
Хреноногину все эти заморочки, все эти показушные жесты были хороши уже известны — по той простой причине, что на предыдущем месте работы, где он числился инженером-технологом, следившим за изготовлением туалетной бумаги, почти так же, посапывая, сочувственно похлопывая ушами и произнеся те же слова, с ним по-дружески расстались. Наобещав издалека за ним следить, чтобы в случае чего ему помочь. Но перед тем многозначительно похмыкали и, отведя глаза, сообщили, что предложенное им улучшение в производственном процессе привело лишь к нарушениям в рабочем режиме. Отчего агрессивная пробиваемость материала пальцем вызвала, помимо ожидаемых рекламаций со стороны закупщиков, и возмущение народа, привыкшего к иным, более надежным параметрам бумаги.
Хреноногин, поднабравшийся с того времени жизненного опыта, выжидательно посмотрел на Папу, на эту отожравшуюся на ничегонеделании сволочь, которого самого давно следовало бы отправить на пенсию, но предпочел и дальше молчать, ожидая приговора.
— Я очень сожалею, — продолжил Папа, — но иного выбора у меня нет. Я вынужден уволить вас.
— Это почему же? — Голос подчиненного приобрел какую-то неприятную хрипотцу, отчего Папе показалось, что разговаривает он с тридцатилетней свежести прошлым, когда дырки в голове высверливались запросто и ни за что, а хотя бы за несвоевременный и несанкционированный чих при составлении джентльменского соглашения. По телу побежали мурашки, мало что изменившие в своем поведении за эти тридцать лет, захватившие, как когда-то, не только его самого, с головы до ног, но и стул, на котором он сидел.
— Посудите сами, — Папа стал сама печаль. — Савушкина уволить никак нельзя.
И он снова посмотрел на потолок, что обязывало Хреноногина, по мысли начальника, принять к сведению непреложный факт родства вышеозначенного Савушкина с кем-то там обитающим на заоблачных высотах.
— Я тоже чей-то родственник, кстати, — вполне обоснованно заявил Хреноногин. — А если быть точным, то не кого-нибудь, а самого Вротского.
Папа пожал плечами, как бы давая знать, что уж это он опровергнуть не может. Вротский так Вротский — эта фамилия ему ничего не говорит. И логика подсказывает, почему с таким родственником, безусловно-несомненно, выдающимся он не работает на более денежной должности и в другом месте, где по-настоящему могут оценить его таланты?
— Я не могу уволить и Дрилкина. Увы. — Продолжил Папа. — И вы сами понимаете почему.
Хреноногин внимательно вгляделся в начальника, ожидая разъяснений. За него развязывать свой язык он не собирался.
Папа помялся:
— В свете происходящих в нашей стране изменений, изъявляя волю большинства, мы, тем не менее, как вы сами знаете, обязаны защищать и права отдельных меньшинств. Мы не Европа, но те тенденции, что наблюдаются там, постепенно проникая сюда, в нашу страну, заставляют руководство предприятия быть тоже, что ли, более толерантным. Новые веяния, никуда не деться.
Видно было, что Папа запутался, сбился с прямой, как телеэфир, разъяснительной дорожки, и, желая ему помочь, Хреноногин сухо и зло бросил:
— Короче, как представитель лиги однополой любви, Дрилкин не подлежит увольнению?
— Именно, — обрадовался Папа тому, что за него коротко и доходчиво высказался сам Хреноногин.
— Так вот, — загадочно улыбнулся увольняемый. — Я тоже зайка.
— Какой еще зайка? — удивился Папа. Но вдруг его осенило и он снисходительно промолвил:
— Ах, ну-ну… Понимаю. Но это же не детский сад — «на золотом крыльце сидели...» Вы взрослый человек… Вам должно быть стыдно. И вы женаты. Двое детишек, да? Мы уже говорили об этом…
— Я латентный зайка, — повторил с напором Хреноногин.
После короткой паузы Папа продолжил:
— Ни Быковера, ни Георгадзе я уволить тоже не могу. В первом случае привлекать внимание всех этих организаций, борющихся с антисемитизмом, — себе дороже. Это то же самое, что выйти голым и безоружным против танковой дивизии врага и назначить сражение. Во втором, положение еще пикантнее: у нас непростые отношения с Грузией и, ради сохранения дружбы с великим братским народом, — тут Папа возвысил голос и, ища поддержки у Хреноногина, который все более мрачнел, закончил речь почти на крике, — предприятие не может себе позволить действовать безответственно, волюнтаристски.
Хреноногин не спорил, о чем-то отстраненно думал. Казалось, он смирился с тем, что ему придется покинуть этот отдел, в котором он отработал два года, это предприятие.
— А Смирнова беременна, тут вообще не о чем говорить. Надеюсь, с этим не поспоришь и вам тут нечего предложить.
Гаденько ухмыльнувшись, Папа дал понять, что разговор окончен. Но в последнюю минуту, перед тем как Хреноногин покинул кабинет, добавил:
— Пробки из нового материала, который вы предложили, извлекаемые из бутылок, издают такой убедительный звук, что у некоторых любителей вина желудок непроизвольно начинает ему подыгрывать. Сами понимаете — продажи упали: какое желание после этого у людей пить? Деньги идут мимо кассы. Короче, кандидат вы стопроцентный — на выход. Два месяца у вас впереди, чтобы, поднабравшись сил, уверенно зашагать в будущее.
Однако говорят следующее. Что уволили в итоге самого Папу. Причем принудили его написать «по собственному желанию». Да еще и пригрозили в случае трепыхания — с тех самых заоблачных высот — не только нищенской пенсией, но и последующими журналистскими расследованиями, в которых титулы отъявленного негодяя, ретрограда, предателя Родины, а заодно и пособника террористов ему обеспечены. Факты найдутся.
Хреноногину же хватило пяти дней, чтобы обзавестись кучей справок, и всего одного звонка. Отцовская линия, еврейская, в которой присутствовали многие представители научного мира, включая почему-то и Эйнштейна, а также композиторы, литераторы и шахматисты, отлично сочеталась с грузинской, — в ней, что было документально зафиксировано, фигурировали люди, составившие славу страны, начиная с самого царя Баграта III. Оказалось, что и фамилия-то Хреноногина настоящая — Брутерзильд. А нынешняя — это плод нечаянного вторжения в славный род псковского прапрадедушки, о котором мимоходом вспомнилось и который стал официальным поставщиком семейных данных. Принесенный радужный флажочек не потребовал подтверждения. Была представлена и выписка из медицинской карточки о хроническом подворачивании левой ступни, могущей отрицательно сказаться на здоровье пациента в случае его увольнения.
На все эти бумажки Папа хотел плевать. Он бы так и сделал, если бы не звонок, который и предопределил развязку, от самого Вротского, устроившегося, как неожиданно выяснилось, на территории Кремля садовником две недели назад. Новые веяния новыми веяниями, но против старых методов они бессильны.