Крепкий сырой ветер трепал полотнища флагов Ривендэйла. Погода не баловала, но и не портила настроение участникам соревнований. Турнирное поле, очерченное лентами и флажками, расстилалось под стенами замка на добрую лигу, до самых спусков к речной переправе, и по обе стороны от него напирали густые толпы зрителей, пришедших на праздник — как с Ронстона, так и с других окрестных селений.
...Турнир лучников был в разгаре, когда Санделло внезапно произнес:
– А ты не хотела бы принять участие?
– Зачем? – помолчав, спросила Вирэт.
Он странно улыбался.
– Чтобы утереть нос этим спесивым мужчинам!
В это время последний стрелок всадил в мишень стрелу под азартный рев толпы.
Хочет ли она?.. Зачем это Санделло?
Вирэт смотрела с помоста на разгоряченную толпу стрелков.
Не хочет она утирать им нос. Для них она – госпожа, хрупкая нежная женщина, к которой относятся с благородством и бережностью суровых воинов. Зачем ей испорченный для многих праздник, досада и горечь в глазах, что до этого смотрели на неё столь дружественно?..
Но Санделло внезапно встал и поднял вверх руку. Шум на поле быстро стал стихать.
– Хэлтор, ты помнишь тот лук эльфийской работы, что привезла с собой госпожа?
– Да, мой лорд.
– Принеси его сюда со всей амуницией.
Юноша поклонился и исчез. Вирэт почувствовала, как стремительно нарастает внутри неё напряжение. Чего добивается Санделло? Она заметила, как во время состязания лучников он искоса поглядывал на её лицо, ища на нем впечатлений от происходящего. Видимо, её впечатления не впечатляли. И он хочет потешить её и своё тщеславие перед публикой?.. Или?..
Всем существом своим Вирэт почувствовала опасность. Она знала, что Санделло ничего не предпринимал на потеху праздной толпе, будучи даже внешне азартен – внутри всегда оставался холоден и трезв ради какой-то четко определенной для него цели. Чего он мог добиваться сейчас? Показать её школу, заставить раскрыть себя, - чтобы потом неумолимо и властно использовать её умение для подготовки бойцов Дэйла? Научить их стрелять её руками в арнорских арбалетчиков и золотоволосых роханских копейщиков?!.
Оружие и доспех принесли.
Вирэт медленно натягивала на левую руку кожаную перчатку и стремительно решала, каким должен быть её выстрел, чтобы не сильно оскорбить её достоинство и в то же время произвести невыдающееся впечатление.
Пока она вскидывала лук, натягивала тетиву, мозг привычно фиксировал расстояние, освещение, ветер... Она уже почти решила, когда внезапно, как гром средь ясного неба, грянул над её ухом злой жесткий рык боевой прицельной команды:
– Три пальца право бей!!
Тетива хлопнула по перчатке... но Вирэт показалось, что этот удар пришелся по её лицу.
Санделло обвел её вокруг пальца, как девчонку! Перехитрил, как последнюю дуру!! Руки, рефлекторно подчиняясь умелой команде – даже поправка на ветер учтена! – спустили тетиву раньше, чем сработал мозг. Эта сноровка, столь неоценимая в бою, не раз спасала жизнь ей и её друзьям, и опытный воин Санделло рассчитал всё верно! Стрела летела, и уже ничего нельзя было исправить! Вирэт выстрелила так, как била бы на поражение Эльфийская Дева из Неуязвимой Семёрки...
Тупой удар в разноцветную мишень. Стрела эльфийского лука пролетела на несколько сантиметров дальше, чем самый удачный выстрел предыдущих стрелков, и ушла в дерево по самый наконечник!
Санделло встал.
Вирэт смотрела вниз. Она почти ненавидела его сейчас…
– А не лукавь со мною! – спокойно и твердо выговорил он в её побледневшее лицо. Шагнул к перилам. Опершись на них локтем, минуту молча смотрел вниз на своих бойцов.
– Вот так – стреляют в Арноре! – медленно и жестко произнес Горбун. – Что опускаете глаза? Не нравится? Мне тоже не очень нравится. И не мне рассказывать вам о том, чем вся эта потеха может обернуться в реальном бою. Поэтому думаю, мы с госпожой подождем пока говорить о раздаче наград победителям. Лучшая награда для воина – выигранная в битве жизнь. А о том, сколько могут стоить ваши жизни на данный момент, пусть каждый решит самостоятельно.
***
Вирэт поднялась из-за стола, когда после пятой кружки затянули «В лигах не меряно до Андуина». Она была уверена, что теперь до её ухода с пира никому не будет дела: Горбун пил не меньше других.
Она быстро ушла в сумрак коридора и задержалась лишь для того, чтобы снять со стены факел. На секунду всё же оглянулась… и вздрогнула: Санделло, без признаков опьянения, стоял в арке коридора.
– Я буду ждать тебя, Вирэт.
Она резко отвернулась и быстро стала подниматься по лестнице. Горькая обида вспыхнула с новой силой. Неужели он считает, что на состязаниях лучников не произошло ничего особенного?! Как мог он так поступить с нею после того, что было прошлой ночью?!.
Даэрон уже сладко спал, рядом дремала на кушетке Айрин. Вирэт прошла в свою комнату, быстро разделась и, погасив огонь, улеглась в постель.
За окном свистел в ночи плотный ветер, и, зажмурив глаза, она долго слушала эти звуки, так удивительно гармонирующие со шквалом в её душе. Ярость – плохая советчица – пульсировала в её висках. Вирэт понимала это, но не хотела успокаиваться. Её гордости не на что больше было опереться. Она не понимала Санделло… а разве он хотел понимать её?!. То хрупкое, что протянулось между ними в прошлую ночь… разве не уничтожил он сегодня собственными руками?!
Против воли вспомнилось ей, как стоял он в арочном проеме – опершись локтем о косяк, с режущим сиянием прозрачных холодных глаз, которые таинственно задевали струнки её души ещё в Отряде… Что ж! Она сумеет быть честной: именно ей предстоит оборвать эту ниточку! Ведь она не пойдет к нему! Не может поступить иначе! Не сможет переступить через себя!..
«Ты действительно считаешь это ценностью?..»
Вирэт застонала, уткнулась лицом в подушку.
Завтра утром… у него будет уже другой взгляд, другой голос… теперь уже – навсегда… Она резко вскинулась на постели. «Замолчи!..» Он не счел нужным щадить её самолюбие! Почему же она должна его ублажать?! Ведь он затеял этот спектакль, всё заранее продумав, чтобы наверняка добиться цели! Он всегда четко знает, чего добивается!
А чего добивался Санделло в этот раз?.. Задеть её гордость?..
Вирэт вдруг вспомнила ту затяжную – незримую, но весьма ощутимую – войну, которую второй год вел Горбун с командиром лучников Старком. Два года назад, когда Санделло только вернулся с войны, Ривендэйл посетили бургомистр Ронстона и старосты окрестных деревень. Речь шла о буйной вольнице сорвиголов, укрывавшихся в пригорных лесах Черноречья, от которых не было округе житья. Горбун отловил их через пару месяцев и поставил ультиматум: веревка на осине или служба в дружине Ривена. Любителей повисеть как-то не нашлось, и вскоре лихая вольница Старка в полном составе втекла в ворота крепости. Вместе с нею естественно втекли и проблемы дисциплины… Конечно, открытого неподчинения никогда не случалось. Старк был хитер и лицемерен, как лис. Это был ещё тот прожженный бандит, по которому давно плакала виселица, и Санделло не преминул бы одарить её Старком, если бы тот подал хоть малейший повод. Но если кроме личных грехов послаще пожрать, подольше поспать да пощупать деревенских девок тот ничем более вопиющим не выделялся, то общее разлагающее влияние его на лучников было просто феноменально! В большинстве своем это были ловкие и меткие стрелки, виртуозно ориентирующиеся в ночном лесу, попадающие в цель по едва уловимому шороху, отменные мастера засад и слежки. Однако то, что было ценным в период партизанских войн, никуда не годилось в наступательном бою на открытой местности. Заставить же лучников повышать свое мастерство и тренироваться в полную силу пока не удавалось ни уговорами, ни угрозами, ни приказами. Их мнение о себе было столь велико и непревзойденно, что спустить их с неба на землю, в реальность, мог только крупный удар по самолюбию…
На крепостной стене пробило первую стражу.
Тоскливая дрожь сотрясла вдруг все тело Вирэт. Она впервые отчетливо ощутила мелочность своей позиции. Санделло вправе был рассчитывать на свою жену как на подругу и единомышленницу. Что встретил он в ответ?..
И даже если она вновь ошибается… какое имеет это значение по сравнению с тем, что вот сейчас, именно в эти минуты истончается, тает и исчезает тонкая живая ниточка между их сердцами?! И, быть может, она уже исчезла…
Она вскочила. На ощупь обулась и закуталась в плащ прямо поверх рубашки.
Никогда не было ещё Вирэт так плохо и тоскливо.
Темнота и сквозняк коридоров… серые тучи в прорезях бойниц… И – ни огонька в Северной башне!.. Бесконечная стылая винтовая лестница… дверца на самом верху… Вирэт толкнула её ладонью… не заперта…
В комнате было холодно и темно, камин не горел или уже давно прогорел. Окно раскрыто настежь. Санделло в одежде и сапогах лежал на застеленной кровати, его рубашка отчетливо белела в темноте.
Вирэт без сил прислонилась спиной к закрывшейся двери.
Она увидела, что он повернул голову. И через кровать медленно, ладонью вверх, раскрылась рука...
* * *
– Сегодня король Олвэн дает пир в Аннудэйле. Ты едешь со мной, – сказал Горбун своей жене, не глядя на неё, и протянул руку к тяжелому поясу с длинным кинжалом в черных ножнах и своей кожаной куртке.
Сначала лицу Вирэт стало жарко, потом вся кровь медленно отхлынула от него. От неожиданности она несколько минут беззвучно смотрела на него.
– Если я смею дать тебе совет, господин мой, и если тебе так желательно лицезреть сегодня короля Олвэна, я не стала бы брать на твоем месте с собой маленькую лучницу по имени Вирэт… Или ты всё же хочешь испортить настроение и себе, и мне, и этому новоявленному самодержцу?
Санделло медленно повернул к ней лицо и уставился на жену холодными стальными глазами. Вирэт не отвела своих. Тогда он так же медленно подошел.
– Что ты имеешь против Олвэна?
– Я ненавижу его, – прямо, как давно решенное и осознанное, ответила она.
– За что?
– А за что ты любишь его?
Глаза Горбуна дрогнули и высветили всю ужасающую мощь и силу его духа.
– Он сын моего друга!
– Да. Сын Олмера! Это и мой ответ. И об этом мы говорили уже – долго и безрезультатно – в Пригорье.
– Сын не в ответе за ошибки отца, – Санделло внешне оставался спокоен, только странные болезненные пятна покрыли его скулы.
Губы Вирэт горько дрогнули.
– Ошибки порождаются сущностью. А сущность Олмера и его отпрыска – увы! – едина! И у Олвэна есть великолепная возможность стать достойным наследником дела своего отца, тем более, что именно к этому он и рвется.
– Позволь о сущности Олвэна судить мне! – впервые зарычал Санделло. – Я знаю его дольше и лучше!
– Позволяю! – улыбнулась, ненавидяще глядя в окно, Вирэт. – Позволяю судить, рядить, любоваться и упиваться Олвэном, сколько будет угодно твоей душе. Но при чем здесь я, господин мой? Я никогда не принуждала тебя находиться в обществе моих друзей!
– Это вопрос решенный, Вирэт. Ты поедешь со мной.
Теперь настала её очередь покрываться пятнами.
– Если моему господину будет угодно объясниться всё же по-хорошему, я, может, и смогу проникнуться глубиной его замысла… Ведь ты же всегда хотел, чтобы мы могли доверять друг другу! – холодно ответила она, не понимая, что с ним происходит.
Санделло отвернулся и стал одевать куртку, опоясал её, сдвинул под левую руку ножны с клинком.
– Я хочу, чтобы ты сегодня была рядом со мной. И вообще – хотел бы я знать, что может быть для жены глубже повеления мужа её?
– Я повинуюсь тебе, Санделло, - тихо выговорила Вирэт, - но помяни мои слова: придет миг, когда ты проклянешь мое повиновение всей своей душой, да только будет поздно!..
Тускнея, сминаясь от этого нежданного жесточайшего насилия над собой, Вирэт отошла к арке окна, и пальцы её до побеления впились в железо решеток.
Санделло помедлил, потом крепко взял жену за плечи и развернул к себе.
– Тебе нравится лежать поперек течения?! – жестко выдохнул он в её лицо. – Нравится всё делать мне наперекор?!
Она молча отстранилась и пошла к себе.
***
… Присяга!!. Присяга верности королю!!!
Оранжевое пламя заката заливало залу замка, гул голосов и сдерживаемое дыхание сотен присутствующих подчеркивали торжественность и – кошмарность! – момента...
Вирэт казалось, что она спит, что она бредит, что угодно, только не то, что Санделло, которому она едва-едва стала учиться доверять, так жестоко предал и обманул её, выдав ритуал принятия присяги королем у вассалов за рядовой пир!
Юный потомок завоевателя Средиземья успел после коронации на удивление много, в частности, отбить два крупных нападения роханцев на юге и осуществить три крупных нападения на Арнор и Беорн на востоке. Не успел только принять Присягу Верности – далеки и вынужденно разбросаны по стране оказались в эти месяцы его друзья и приспешники. Но вот настал его триумф! Триумф Олвэна, сына Олмера, и ничего нельзя было сделать – ни стрелой, ни мечом, ни криком.
Только смотреть.
И она смотрела, униженная, смятая, одинокая в огромной толпе, и видела далекий закат Пригорья, жаркий костер у излучины ручья, и улыбки друзей, и флягу Малыша, пущенную по кругу, и блестящее лезвие топора Торина, которое он привычно надраивал, и руку Фолко на своей руке – загорелые крепкие пальцы отважного невысоклика, самого дорогого и самого близкого друга на свете…
Вирэт вздрогнула, почувствовав какое-то движение слева и ощутив, что место рядом с ней, где стоял Санделло, опустело.
Санделло шел вперед, через расступающуюся перед ним толпу – его здесь знали все: его быструю руку, грозный меч и близость к Властелину, особую, кровью и духом спаянную дружбу и преданность. Вирэт пропустила то, как приносили присягу Берель и Отон, маршалы и полководцы юного короля и старые, преданные соратники Властителя Олмера, и теперь к Олвэну шел Санделло – правая и левая рука Олмера одновременно, шел к сыну так же, как шел когда-то к отцу – всей душой, любовью и помыслами.
И король пошел Горбуну навстречу – улыбаясь и протягивая руки; Санделло прикоснулся к ним и поцеловал благоговейно обе, опускаясь на колени и доставая свой грозный клинок, чтобы вручить его юноше в минуты присяги.
Вирэт стиснула зубы и закрыла глаза… Сквозь гулкие удары крови в висках доносились до неё беспощадно громкие, режущие слова мужа:
– Честью и совестью, сердцем и кровью, духом и оружием Дом Санделло клянется тебе, мой государь…
«Элберет! Манвэ Сулимо!!.» – почти закричала Вирэт, и словно далекий толчок в сердце пробудил угасшее дыхание в её груди. Она вздрогнула, и вдруг ещё более отчетливо услышала совсем близко чей-то громкий, звонкий и чуть усталый и насмешливый голос, произносящий такие слова:
– Досточтимый государь мой, обидно слышать мне в столь торжественный момент, как одно неудачное слово, произнесенное супругом моим, может сделать смешной великую Присягу Верности, ибо что такое есть «дом»? Стены, фундамент, крыша, стропила, оконные рамы, балки и перемычки, двери, кровля… водопроводные трубы… Достойный супруг мой хотел, очевидно, сказать: «представитель и господин Дома Санделло», как заслуженно именуется он перед лицом государя и подданных его…
Олвэн смотрел на Вирэт, ещё не отведя руки от склоненной головы напрягшегося Горбуна, и – улыбался: знаменитой, спокойной и лучезарной улыбкой своего отца – достойный его преемник. А потом шагнул к краю помоста, точно возжелав спуститься и приблизиться, но остался на краю: то ли вспомнив меткость знаменитых стрел Эльфийской Лучницы и опасаясь какого-нибудь оружия в потайных складках её платья?..
Нет, поняла Вирэт, просто хотел остаться на голову выше её – смотреть сверху.
– Мы рады видеть тебя здесь, Эльфийская Дева, в столь знаменательный для нас час и удовлетворены тем, что делишь ты со своим достойным супругом его – и наш! – триумф! Быть может, ты и права – не очень удачный оборот речи, но клятва возлюбленного друга нашего Санделло ничуть не пострадала от этого в наших глазах. Представим же, что он последовал твоему замечанию и поклялся от своего имени – ничуть не досадно, ибо мы с неменьшим удовольствием и признательностью выслушаем и твою клятву – не менее знаменитого и достойного представителя Дома Санделло!
Кровь отхлынула от лица Вирэт…
Но внезапно легко и свободно стало дышать ей, и распрямились плечи, точно сбросив неимоверный груз. Отблески пригорянского костра легли на её лицо, и заветный эльфийский лук привычно отяжелил заплечье. Она снова шла на смертный бой с тем, что пыталось отнять у неё самое дорогое и заветное, и снова смотрела она в лицо смерти не щурясь, ибо никто никогда не мог запугать смертью Эльфийскую Деву. Никто! Кроме неё самой.
Легко и бесстрашно улыбнулась Вирэт.
– О, мой государь, не пристало слабой женщине приносить клятвы, предназначенные для зрелых мужей и воинов!
Олвэн сделал ещё шаг к краю.
– Прежние традиции устанавливались прежними королями. Мы – устанавливаем новые. В нашей воле – отменять и разрешать! Мы хотим слышать твою клятву, Эльфийская Дева, потому что редкая женщина слывет столь же знаменитым воином, как ты, Вирэт из Неуязвимой Семерки! – и он властно указал на помост рядом с собой; он не просил – это было повеление государя.
Вирэт глубоко вздохнула.
– Мой государь, несколько лет назад застала я в Минас-Тирите короля Гондора – ещё в расцвете его величия и несусветной гордыни. Гордыня и ослепление всевластием и сгубили сего достойного монарха на Исентской Дуге, сраженного стрелой Вождя Олмера… Ты ещё молод, наш государь, но дела твои будут велики… особенно, если не повторишь ты ошибок других монархов, кои требовали клятв, но не искали любви.
Олвэн уже не улыбался – иссяк. Мудрости и долготерпению отца он ещё не научился. Перестала улыбаться и Вирэт. Смотрела бесстрастно и прямо, незримо чувствуя своим плечом плечи Фолко, Торина, Малыша и неразлучной эльфийской тройки.
Олвэн шел к Санделло – вставшему на одно колено, бледному, сжавшему зубы.
– Соратник наш Санделло, – громко и холодно сказал король. – Ты прятал под маской приносящего присягу насмешку над нами? Ибо не мог же ты, говоря слова о верности, не знать, что в сердце твоего Дома зреет измена, что жена твоя не подчиняется ни мужу, ни королю!
– Никакой измены нет в Доме Санделло, государь, – с тонкой усмешкой произнесла Вирэт. – Рассудите сами. Издревле велось, что жены давали клятвы верности своим мужьям, а те – монархам, которых защищали. Я также клялась мужу моему Санделло в верности и повиновении, но никогда не присягала ему на верность к королю. Да он и не требовал с меня такой нелепой клятвы! Как я могу в обход своего супруга что-то приносить или кому-то присягать без повеления его: где же будет тогда порядок в королевстве? как смогут повелевать своим женам мужья и что вообще будут стоить клятвы верности? Повелите повелеть супругу моему, и воля его да будет надо мною! Экспромт же в новоявленных традициях всегда несет в себе сумятицу: подданные путаются, государь сердится…
Но Олвэн был уже сыт по горло! Он властным жестом вернул Санделло его меч и, бледный, со сжатыми в линию губами, отправил его с помоста. С лязгом влетел в черные ножны знаменитый санделловский Берклунд, горбун склонился истово до самого мозаичного пола перед юным монархом, резко развернулся – и в тот же миг его длинные жесткие пальцы сомкнулись на предплечье Вирэт. Толпа стремительно раздалась перед ними – в такой ярости прославленного мечника не видели уже давно; они стрелой вылетели из коронационной залы на залитую рыжим маревом заката открытую галерею; Вирэт была уже готова к расплате, и, когда пальцы Санделло (наверняка оставив синяки) разжались с её предплечья, глянула на Горбуна гневно и презрительно.
– Ты понимаешь, что ты сделала сейчас?! – прошипел Санделло, приблизив к ней перекошенное от бешенства лицо. Вирэт прямо смотрела в его широкий бледный лоб со взмокшими завитками редких рыжеватых волос.
– Я понимаю то, что ты истинно сродни своему царственному любимцу! – горько произнесла она. – Ты тоже ищешь не любви, а клятв!.. С таким трудом выращивала я в своей душе ростки настоящей любви к тебе, и как легко растоптал ты их в угоду собственному тщеславию! Что может связать нас теперь, Санделло? Клятва супружеской верности? Ошейник и цепь на собаке, переставшей верить в справедливость своего хозяина?.. О-о, такого зверя или отпускают, или – убивают, не ровен час…
– Ты грозишь мне?! – захрипел Горбун.
– Я презираю тебя. Мне нечего больше добавить!
Озноб бил всё её тело, она обняла себя за плечи и отвернулась.
– Ты ещё горько пожалеешь об этом! – жестко и медленно произнес Горбун, неимоверным усилием беря себя в руки.
– Нет, Санделло. Ты достаточно хорошо изучил меня и прекрасно понимаешь, что об этом я никогда не пожалею! Что ж… достань свой меч, отсеки мою голову и брось её под ноги Олвэну! Объяви торжественно, что покончил с изменой в Доме Санделло, и ты будешь прощен! Ну!..
С резким лязгом рука Горбуна вырвала из ножен Берклунд, алым заревом полыхнуло вороненое лезвие клинка. Санделло шагнул к ней; его сильная рука с чудовищно вздувшимися жилами была чуть на отлете, словно нес он не оружие, а ленту живого огня. Широкую дугу описал в золотистом воздухе блистающий клинок, с плотным свистом упал… и короткий жесткий звук лопающейся стали прорезал тишину бархатного вечера. Санделло, дернув мокрым лицом, с трудом выпрямил колено и бросил к ногам Вирэт обломки несокрушимого Берклунда. Круто развернулся и пошел по плитам гулкой галереи прочь, к спирали гигантской винтовой лестницы, уходящей в колодец двора.
Он шел прихрамывая – прилично отшиб-таки колено, но ни разу не обернулся, и черный плащ его слабо вздрагивал, как сломанные крылья пытающейся в агонии взлететь птицы.
Невольно приоткрыв рот, смотрела Вирэт ему вслед изумленно.
***
Лишь глухой ночью добралась она домой. Бросив поводья конюшему, подняла глаза – слабо золотилось верхнее окошко угловой Северной башни. Вирэт пошла прямо туда.
Санделло был один; свеча и пустая бутыль стояли на маленьком столике у кровати. Горбун сидел склонившись, почти падая лицом в ковер на полу. Сильные руки его, оголенные до локтей рукавами белой рубахи, со сжатыми в замок пальцами, бессильно свисали между колен.
Не снимая плаща, Вирэт прошла к стоящей у окна скамье. Санделло поднял лицо и смотрел на неё темными провалами запавших, как после изнурительной болезни глаз. Тогда она достала из складок плаща обломанный почти у самой рукояти Берклунд.
– Зачем ты сделал это?
Её негромкий голос точно пробудил Санделло от беспамятства. Он весь подался вперед, к остаткам своего клинка, вскочил и жадно стиснул знакомую до последнего завитка рукоять… но вдруг лицо его задрожало, затряслись и разжались пальцы, и клинок жалобно зазвенел на плитах…
Санделло отвернулся.
Вирэт поднялась, дернула завязки плаща и откинула его на скамью. А затем подошла к мужу и, положив ладони на его плечи, уткнулась лицом в смятые кружева рубашки, в его запах и вздрагивающую горячую грудь. Санделло тут же обнял её, сильно и как-то жестко, неверными руками, которые раньше не дрожали никогда, даже после затяжных попоек в лихих кабаках. Со страшным рычащим стоном прижался дергающимися губами к её виску, на котором часто и горячо билась незримая жилка…
… Потом, склонившись над лицом его среди мокрых смятых подушек, запутавшись вздрагивающими руками в его влажных от пота волосах, погрузившись глазами в переливы его обезумевших плачущих глаз, слушала Вирэт горько и жадно хриплые рвущиеся слова и понимала, что не было в их жизни минут важнее и дороже этих. Даже тогда, когда раненый смертельно под Минас-Арнором проклинал Санделло окровавленными губами её друзей и страшные слова уходящего: «Вы добились своего… из-за вас никогда не мог я доверять собственной жене…» пронзили насквозь душу Вирэт непоправимостью и правдою своею, и упала витающая от Санделло к друзьям и обратно душа её наконец в одно конкретное место – на грудь умирающего мужа… даже тогда не был столь страшен и решающ момент, потому что открылась для Санделло её душа, а его оставалась ещё на замке!
– Лиги и лиги прошел, годы боев и смертей – цельным… преданным тем, кого любил… нераздельно, всем духом… Перед тобой бахвалился, что ни разу подлостью не осрамил себя… не предал тех, кто поверил словам моих… ни друзей… ни врагов… Осуждал тебя, что рвалась между мной и ими, стоящими по разные стороны линии фронта! А теперь!.. Триумф себе устроил!.. Клялся на Берклунде в верности одному – предавая другого!.. Ведь знал всё – и вытащил тебя под удар… низостью моей любоваться!.. Оружие осрамил, вернее которого не было у меня!.. Простишь ли теперь?.. Поверишь ли мне теперь хоть раз… после этого?.. Сможешь ли доверять мне – дерьму такому?..
Без слов целовала Вирэт его мокрое дергающееся лицо, и солоно было на губах её, струйки пота на его висках сливались с её слезами, и солоно было во рту её от крови, сочащейся с его искусанных губ…
…Догорела свеча на столе, и шипел, умирая в лужице расплавленного воска, последний синеватый огонек. Высокая белая луна струила рассеянный свет в серебро простыней. Не щурясь, слепо смотрела в сияющее око её Вирэт, гладя голову уткнувшегося лицом в её плечо и вздрагивающего во сне Санделло. Потом осторожно, бережно переложила его голову на подушку, скользнула с кровати, – предутренний ветерок ознобом охватил тело, – подошла к скамье и, нашарив под ней обломок Берклунда, выпрямилась, держа тяжелую рукоятку перед собой на ладонях.
Дернулся во сне – и вдруг вскочил с кровати Санделло! Покачнулся… и сел на край.
Вирэт подошла к нему и опустилась на ковер у его ног. Оба смотрели на обломок, потом одновременно подняли глаза друг к другу. Взор Санделло потемнел, и тогда Вирэт крепко сжала его предплечье.
Он взял из её рук Берклунд, помедлил… потом склонился и благодарно поцеловал её в висок.
– Я люблю тебя, – тихо сказал Санделло, и новые, бережные интонации в его голосе не ускользнули от Вирэт. – Ты веришь мне, моя королева? Что ж… теперь уж лучше смерть… Примешь ли ты снова мой обет?..
– Я верю тебе, Санделло, и люблю тебя. Вот второй обломок. Отдай завтра на перековку.
Он коротко, болезненно усмехнулся.
– Тех, кто выковал Берклунд, нет на свете уже много веков! Найдутся ли ещё достойные ковать его?
– Морийская работа? Морийца я тебе найду… даже двоих…
– Э?.. – дернулся Санделло.
– Ага, – усмехнулась Вирэт. – Именно их. «Что ты имеешь против» Торина и Малыша?
Скрипнули зубы Санделло… но быстро опали заломленные было плечи.
– Да ничего! – спокойно и невозмутимо ответил он.