Написано под впечатлением просмотра сериалов о Екатерине Великой. И статей о ней же.
Величественный - превосходящий воображение.
Великий - превосходящий по уровню развития.
Екатерина у нас, скорее Величественная, чем Великая. Всего лишь правила русского языка. Но, где их знать тогдашним грамотеям и, где их знать нам…
Один интересный идеолог, а религия, звыняюсь, идеология. А миф- первооснова религии. Один интересный религиовед считает, что эпосы - проявление комплекса неполноценности. Сами такие мааааленькие, не зависимые, то есть, от нас нигде, ничего не зависит. Дайте помечтать о сверхчеловеке, который, хрясть, «одним махом семерых побивахом». Мол: » При нас ни одна пушка в Европе не давила свою прислугу».
Так вот. В России, де, эпоса не было создано. Какой может быть комплекс, если от Польши до Аляски?
Ничего, правда, до ума не доведено. Но тут, как в черновиках писателя, чёрт ногу сломит. Величественные, подчёркиваю, величественные задумки вперемежку с претензиями к Судьбе жестянке. Её гнёшь, а она ломается.
По себе знаю.
Комплексуем, значит. Иначе наши исторические сериалы не назовёшь. Что там было во времена Рюриковичей, даже не первых, одному богу известно. А в большущем полотне о самой императрице, её фаворитах ощущение собственной ущербности прослеживается.
Конец, как известно, всему делу венец. Почему после блистательного века Екатерины, её победоносных войн, культурных достижений, дворянского процветания и прочая, прочая, прочая, Россия проигрывает гонку с Западом? Внятный ответ есть?
Пеняют на крепостное право. Куда отправить исследования, между прочим, американские, говорящие, что рабовладение южных штатов, как и крепостничество, были рентабельны ко времени отмены в 1861 году. Там и там. Мода или что- то другое?
Не додуманный, не доработанный эпос в античном стиле.
Забежала как- то на лекцию под сладким названием «Батюшка наш, Чингисхан» и поняла, что все наши истории живут одновременно в едином информационном пространстве. Как в магазине, на любой цвет и предпочтения кишечника. Выбирайте и исповедуйте. Другие пущай обстараются, добывая доказательства обратного, а мы будем верить в то, что нам больше нравится.
Видимо, по этой причине всё больше исследователей начинают иронизировать во время изложения материала. Мол: « Я верю в то, что говорю, а вы, как хотите». И это правильно. Замучили маститые историки, предлагая выбирать достоверность информации по степени неуверенности её автора. «Я думаю, возможно, видимо, есть мнение» и так далее.
Иронизируйте, господа. В пику зубодробительной безрадостности происходившего, происходящего, того, что будет происходить….
В общем, легко сказать.
Можно и так.
Сесть не там, где обычно сиживали умные люди, надеть на себя нечто, напрочь, демократическое, доверительно- интимным голосом вещать свою истину, подкупая собеседников доступностью и продвинутостью поведения.
Или поминутно ржать над тем, что несёшь, окончательно дезориентируя слушателя.
А, пущай себя чувствует дуракоМ!
Я, как все, люблю эпосы. Повсюду вижу традиции, скрытые смыслы, уходящие в глубину веков. Разверну- ка я эпохальное полотно на любимую тему, из которой попробую вырулить к относительной современности.
Может, и не вырулю. Сил нет, как устала от толчеи трактовок, от которых в голове, что - то колготится, как в проруби. Мозг, похоже. Отпустим его на покаяние.
В Греции, кроме Геродота, тоже было много историков. В Риме старались, писали. Была конкуренция, ревность авторов. Бивали друг друга, не без этого.
Дело святое.
Говорят, писали для читателей, без мудрёных иностранных словечек, сквозь, которые не проберёшься к смыслу написанного. Правда, не совсем понятно, кто читал историков при пятипроцентной грамотности антишных греков и крутом имперском апупее и апофигее антишных римлян.
Но это - досадные мелочи. Ату их!
Давным-давно жил Гильгамеш. Строитель первой городской стены. Сейчас её длину определяют в 9 с половиной километров, ворота в три с половиной метра. Стена толщиной пять метров имела восемьсот оборонительных башен. О высоте этого сооружения ничего не могу сказать, кроме того, что на тех стенах был исполнен, первый в истории человечества, плач.
На две трети бог имел и потешные войска. Город находился в зависимости и платил, так скажем, дань. Что там было в самом начале, трудно сказать, но ко времени появления письменности шумерские города имели «двухпалатные парламенты». Палату старейшин и палату молодёжи.
Молодёжью называли людей призывного возраста, не имевших права жениться и вести хозяйство. Отслужил родине, которая община? Женись, плодись, размножайся, то есть, веди с умом хозяйство. Тогда и ещё долго это был скот, дающий у дельного хозяина приплод (размножался). Потом появилось земледелие. Собственностью царя землю сделали уже семиты.
Ещё велось наблюдение за солнцем и ночными светилами, проводились землеустроительные работы, как- то решалась проблема с засолением почв, но этим занимались старейшины. Они и разделили жизнь человека на периоды, последний из которых начинался в 92 года.
Каждый период знаменовался обязательными достижениями, без них гражданин города не мог быть переведён в следующий статус. Что осталось у нас в виде многочисленных экзаменов, аттестаций, защит.
Начиналась жизнь, можно сказать, с молодечества или геройства, во время, которого нужно было совершить что- нибудь прекрасное. К примеру, заломать какое- нибудь Чудище поганое, которое уже вполне можно назвать языческим, так как боги менялись, как перчатки.
А почему?
А зачем бессмертному сын?
Для зачинания новой религии. В смысле «партия, дай порулить», но служители старой идеологии тоже не дремали, тоже нуждались в героях. Каждый новый бог спешил поставить город, как отражение своего небесного права.
Гильгамеш был лугалем или предводителем молодёжи. Возглавлял нижнюю палату.
По этой причине он «не оставлял матери ни сына, ни дочери. А вы, чьё мышление целиком античное, увидели там какое- то непотребство. Нет, девушки не служили. Их лугаль использовал по традиционному назначению. Постирать, сварить, перетащить бесчувственного дружка из шинка в трезвеватель…
Хотя, конечно, «губит людей не пиво, губит людей вода».
Нетрадиционность лугаля состояла в ином. Росло, к примеру, священное дерево. Сын богини сделал из него барабан, палочки, целый день гонял под барабанный треск ребят по плацу, наверняка, немножко грабил окрестности. Вояк- то нужно кормить. Ещё не формальный лидер был умопомрачительно чистоплотен.
Поддаст кому- нибудь пару и идёт мыться.
Потихонечку первый градостроитель начал прибирать к рукам соседей. Испуганные последствиями, ещё чистокровные шумеры, пожаловались, куда надо. Шум, трескотня Гильгамовых разборок могли достигнуть ушей очередного небожителя, собравшегося подремать. Один бессмертный старик уже как- то замочил расплодившееся человечество, устроившее мышиную возню во время божественного послеобеденного пищеварения.
Святое дело.
И случился Всемирный потоп. Понятное дело, не хочется.
Боги увидели будущее, отправили к дерзкому существо, которому вменялось в обязанности всеми силами отвлекать Гильгамеша от амбициозных планов. Энкиду старался, но, «гладко дело было на бумаге…». В смысле, на глиняных дощечках. Для начала богатыри, как водится, переведались силушкой, подружились и пошли бить третьего.
Святое дело.
«Третьим» оказалось чудовище, охранявшее священную кедровую рощу. А потом под руку подвернулся небесный бык. Тоже «священный». Боги придумали коварнейший план. Послали «Первому герою» женщину, да не простую проститутку, как зверобыку Энкиду, а небесную.
Да, простят меня шумерологи!
Прошу учесть, речь идёт о 17- 16 веках до этого времени. Развлечения Энкиду со специальной женщиной, после которых звери перестали признавать в нём своего, мало, чем отличаются от современных, шибко любовных постельных сцен. Для Героя, как- то, низковато будет.
В общем, «Вождь краснокожих» принимает ванну, умащивается благовониями, откидывает длинные волнистые волосы на мускулистую спину.
Это я сейчас понимаю, что в те времена было трудно, вернее, невыполнимо найти мускулы в современном понимании этого слова. Цвет кожи строителя первой городской стены мог соответствовать модному афроамериканскому, а мог и не соответствовать. На две трети бог же. Борода, опять же, завитая, но откинем вкусовые предпочтения и что- то ёкнет внутри.
Бежит богиня. Инанна. «Гильгамеш, я вся Ваша. Будьте моим мужем», то есть, делает предложение, от которого не принято отказываться.
В ответ мы слышим фразу лондонского денди, охлаждающего пыл разлетевшейся светской львицы: «Ты - негодная дверь, не держащая ветра».
Полубог, ой, на две трети бог, (к процентному содержанию тогда относились строже), перечисляет мужей богини, которых она сделала угрюмыми одиночками.
Девушка обижается, отправляется к папе, требует смерти отвергнувшего. Главным преступлением для Инаны является дерзость смертного, осмелившегося указать небожительнице на её прегрешения, но и Гильгамеш сын богини - небесной коровы. В Египте небесная корова почиталась матерью всех богов.
Это я множу число родственников нашего Велеса.
Гибнет бычок отпущения Энкиду, не справившийся с поручением богов.
Снова, вместо многолетнего безутешного горя, боги сталкиваются с нетрадиционностью Героя. Начиналось- то всё, как надо.
Гильгамеш забирается на стену, обращается к своему личному покровителю, жалуется на судьбу. Смерть кругом, он видит трупы с размытого кладбища, плывущие по реке. Плачет Герой. Он смертен!
Конечно, человечество уже знало об, общей для всех, участи, но Гильгамеш был всегда быстрее этой мысли.
И вдруг!
Я не иронизирую во время очередной чумы по поводу чувств человека, впервые столкнувшегося с пониманием неотвратимости, внезапности собственной смерти. Действительно, «вдруг»!
Но первый герой не смиряется с этим.
В поисках бессмертия богоборец преодолевает границы дозволенного. Не только побеждает людей- скорпионов, охранявших пределы царства мёртвых. Борьба с чудовищами - привычное дело для героев.
Как для барона Мюнхгаузена ежедневный разгон облаков.
Лугаль преодолевает реку, вод, которой нельзя касаться. Гильгамеш ставит парус из одежды, встречается с тенью друга, с бессмертным человеком, пережившим всемирный потоп, получает цветок бессмертия. Никто до него не заходил так далеко…
Да, не было таких.
Озадаченные боги прибегают к последнему оружию. Зовут Змея. Он, родненький, всегда делает самую не благодарную работу. И получает за это много больше, чем человеческий страх и ненависть.
Между прочим!
Пока Царь купается, уступая своей слабости, кто- то ползучий съедает цветок.
Зло бессмертно!
Первый человек, пусть на две трети бог, «переклюканный» небожителями, находит в себе мудрость для того, чтобы» пережить то, что не в силах изменить».
Много десятилетий рассказывали в Месопотамии эпос о «всё повидавшем». Добавляли приключений, сына.
То Человечество повзрослело, вместе с ним в следующий возрастной статус перешёл Гильгамеш. Уже во времена Вавилона ухарские поступки Гильгамеша начали объяснять заботой о всеобщем благе. Не просто пошёл и убил чудовище, охранявшее кедры - средоточие счастья. Теперь Хумбабу он убил для того, чтобы все люди могли иметь доступ к этому продукту не первой необходимости.
Вавилоняне решились, наконец, умертвить героя и отдать ему царство мёртвых.
Пришли иные герои, которые вместе с людьми начали заботиться о душе, замерещилось единобожие.
Возраст обязывает.
Мардук потребовал от богов, столкнувшихся с перманентной смертельной опасностью, передачи ему всех возможностей напуганных сородичей. Похоже, дела были, действительно, плохи. Дали Мардуку затребованное. Новый герой победил и сделал, доселе не виданное. Отдал способности их хозяевам. Другими словами, сам наделил богов сверхвозможностями и пристроился главным среди равных.
Что- то похожее делали московские князья, когда раздавали земли, купленные Калитой, своим сторонникам. Не думаю, что Калита или Абзяк знали мифологию вавилонского периода. Наверное, схожие обстоятельства порождают схожие действия, но, кто знает, может и эти копались в пыли старинных табличек…
Нет, не может быть…
А было бы интересно.
Историки Месопотамии подчёркивают - совершённое Мардуком случилось за тысячу лет до Эхнатона, попытавшегося ввести в Египте единобожие. Египтологи, в свою очередь, говорят, что Эхнатон был старше Моисея на триста лет, но и до мятежного царя египетская религия, сиречь, идеология, содержала в себе всё о бессмертной душе человека. Называлось это иначе.
Просто, до нас там побывал Геродот, мало, что понял своим античным умом. Он, конечно, спрашивал местных о пирамидах, смысле их религии, но простые люди сами уже не знали, что происходило за несколько тысячелетий до их рождения, а к жрецам обратиться грек не догадался.
Просто не знал о людях, профессионально занимавшихся идеологией, передававших знания по наследству. Позже, греки с римлянами пытались воспроизвести нечто подобное, но, как Геродот, не догадались, что грамотность не является сама по себе гарантом нерушимости государства.
И где они, решившиеся обойтись простым книжным знанием?
А Египет почистили от геродотовых, пардон, бредней и, наконец, начали выдавать то бессмертие, о котором мечтал египетский жрец.
«Придёт время, думал он, люди забудут умерших, умрут жрецы, поминавшие в молитвах, ушедших за грань смертельного круга. Что останется тем, кто живёт за той гранью?»
На стенах пирамид рисовались стада скота, виноградники, хлебные нивы, люди, готовящие еду, несущие блюда с пищей хозяевам пирамид. Переживут как- нибудь временное забвение.
« А что будет, когда выцветут краски на стенах, а сами стены превратятся в пыль?»
Останется имя, начертанное на камне. Что- то, вроде: «Прохожий, не проходи мимо. Здесь лежит…».
Двойник, «ка» или душа, как хотите, встрепенётся где- то в умопомрачительной бездне египетской мифологии. Обрадованный памятью о себе, замолвит словечко за, произнёсшего имя. И осуществится связь времён.
Мысль, что, раз научившееся писать и читать человечество, утратит этот навык и не сможет прочесть написанное, как- то не пришла в голову египетскому жрецу.
Или пришла?
Зачем- то египетская надпись была продублированна на греческом языке, что позволило перевести древний язык. Сейчас этот перевод называют задачей для пятиклассника. Конечно, с чего- то нужно начинать, но простого перевода оказалось маловато для понимания египетской культуры.
Жрец, таки, промахнулся. Утрату мудрости поколений новым человечеством он предвидел, но поправку на появление младореформаторов, своим умом богатых, сделать не догадался.
Вдруг, догадался, не нашли пока?
А так, мы получили угрюмую культуру, зацикленную на посмертье. Краски не те, книги мёртвых, бальзамирование, от подробностей, которого, делается дурно. Пирамиды, построенные тысячами рабов, страшенные истязания надсмотрщиками, тошнотные увечья от, падавших на человека, глыб песчаника, гранита и мрамора.
Было- было. Самые первые и самые большие пирамиды, действительно унесли тысячи жизней. Не были известны технологии, не отработаны приёмы. После тех пирамид, говорят, страна была разорена. На многие десятилетия имя первого царя, построившего пирамиду, было предано забвению.
Как наши летописи, «забывавшие» определённого человека.
Изображения опального царя калечились, глаза, считавшиеся средоточием души, вытыкались. О первом строительстве было не принято говорить в приличном обществе.
Похоже, с этим столкнулся первый историк. Конечно, он не знал, что культ Джосера продержался 24 столетия.
Такого срока стопятидесятилетней демократии не снилось даже в самых радужных снах.
Да, той традиции и шестьсот лет наших Рюриковичей не снилось.
Жрецы поминали втихую, донесли до нас. Чем не бессмертие? А цари, между прочим, возвращаются, будто знают, что пирамиды разрушаются временем и человеческой деятельностью. Сколько мумий найдено в последнее время.
Пока ещё можно прочесть их имена.
И что мы читаем?
Первые объяснения в любви, стихи, посвящённые женщине. Восхищение красотой сирийских княжон, чья кожа по белизне сравнивалась со снегом, выпавшим, на сирийские высоты.
Скифы- то наши, тоже на сто лет выпадали из истории, когда увидели тех княжон, чтобы жениться на них, пограбили Египет. Задержались, в общем. Чем не исторические корни отношений России с Сирией?
Как- то учёный, занимающийся сравнительной мифологией, назвал весь африканский континент самым целомудренным в сказках.
А в Месопотамии есть рассказ об инвалиде, но царском сыне, понятное дело. Его никто не готовил в управленцы, любящий брат разрешил убогому жениться по любви. На жрице, вопреки всем правилам. Брат погиб, инвалиду вместе с женой пришлось встать во главе государства. Говорят, удачное царствование было.
По этой причине верю в Харрапу, не имевшую оружия и социального расслоения, но строившую города современной планировки, имевшей сливную канализацию, зернохранилища и водонапорные сооружения.
Они только вышли из Африки, их боги были толстогубы и широконосы. Верю в отсутствие рабства на царском Крите, в то, что неандертальцы не были ошибкой природы, в то, что первые, не люди не бросались друг на друга с дубьём…
Ой, по поводу неандертальцев. Слышала, словене были самым онемемеченным славянским племенем. Стало понятно, почему новгородский военный историк говорит о бедности, бесперпективности племён, не имевших в своих захоронениях оружия.
Традиции или голос крови.
Или зов крови?
Смешно и грустно.
Смешно и грустно, что первые культуры были созданы доиндоевропейцами. А, кое- где обошлись и без семитов. По крайней мере, на первых этапах.
Пришли времена индоевропейцев.
Гомер не знал письменности, писал о ней, как о давно прошедшей диковине. О чём его «Илиада»? Она бессмертна, так как всякое новое время несёт своё понимание, свои трактовки поэмы.
Можно и так.
Волнует нашу архаику. Что там поверх?
Гомер назвал грекам имена их богов.
Часть этих имён оказалась малоазиатской.
Совместил технологии ахейского периода и своего, на триста лет ближе к нам. Чем добавил путаницы в проантичные головы.
В пару недель, кажется, уместил множество боёв людей, героев, богов. Бушующие стихии, кровопролитные, натуралистичные схватки, бестолковую давку у стен Илиона, Безалаберность штурмующей стороны, странную беспечность осаждённых, участие самих небожителей в боевых действиях, их кровь и жалобы. Соперничество малоазиатской протроянской группировки и группы олимпийцев греческого происхождения.
«Настоящие скачки!»
Похоже, по этой причине мы воспринимаем Льва Диакона, как историка. Сейчас это называется фанфик. Произведение по мотивам другого литературного произведения.