В гостиной Молли Фланнаган спорили о смысле жизни.
Сама Молли, изящная блондинка в розовом платье и расшитой бисером шляпке, с гордостью слушала спорщиков, не слишком вникая в смысл их фраз. Этот маленький салон был ее сбывшейся мечтой, и все детали летнего вечера внутри сбывшейся мечты радовали ее: спорщики, одетые слишком хорошо для философов, ибо философами и не являлись, новые диван и кресла в кремовую полоску, запах хорошего чая и табака, гипсовый бюст кого-то из некогда великих мужей, фамильярно поцелованный в висок лучом заходящего солнца. В открытое окно влетали отзвуки ссоры ласточек, которые никогда не ложились спать в мире и согласии, а в гостиной спорили двуногие, пытаясь ошеломить друг друга выводами, следовавшими из никогда не испытанного опыта.
- И все-таки смысл жизни в том, чтобы жить! - провозглашал один философ, обнимающий диванную подушку для большей храбрости. - Просто жить, и дышать, и любить!
- Наивное утверждение, - сейчас же вклинивался другой, - и если мы обратимся к трудам мудрецов...
- Смысла нет ни у мудрецов, ни у нас, - рассеянно отзывался третий, отвлекаясь на бисквиты, разложенные на фарфоровом блюде с изображением неаппетитной сцены охоты. - Даже в существовании дождевого червя больше смысла, чем в нашей жизни.
Когда обмен мнениями прошел по третьему кругу и спорщики слегка утратили пыл, Молли была вынуждена обратиться к молчавшему молодому человеку в дальнем углу. Трудно было сказать, что раздражало ее больше: его торчащие уши, нарушавшие эстетику гостиной, или его усмешка, делавшая философский диспут не столь серьезным и возвышенным, каким видела его Молли в своих мечтах.
- А что скажете вы, мистер Спенсер? В чем смысл жизни для вас?
Все повернули головы в сторону Спенсера. Несмотря на свою заносчивость и неприятную проницательность, он слыл человеком интересным. Этому в значительной мере способствовали деньги и путешествия: молодой человек к своим двадцати пяти годам объездил почти весь мир, причем не довольствуясь ролью пресыщенного наблюдателя. Он был из тех, кто отправится болтать с рыбаками на отвратительно хорошем французском, пока все остальные разглядывают Нотр-Дам, или перезнакомится со всеми черепами римских катакомб, не довольствуясь беглым осмотром Колизея.
- На тему смысла жизни я мог бы рассказать одну забавную историю, - откликнулся Спенсер. - Если почтенная публика располагает временем.
Почтенная публика временем располагала, и Спенсер начал свой рассказ.
Представьте себе восточную страну. Тунис или Марокко вполне подойдут: нам нужны узкие улочки, сплетенные так крепко и нелогично, что у туристов начинаются приступы клаустрофобии, беленые стены и синие двери, резные ставни и кованые решетки на окнах. В любом городе такой страны есть базар, и вы, конечно же, уже представили себе сказочное изобилие медной посуды, ковров, вышитых туфель, браслетов, специй и ароматных лепешек с кунжутом (подозреваю, что на представленную вами картину больше повлияли арабские сказки, чем действительность, но не буду разубеждать: воображение слушателя не всегда повинуется рассказчику). Может быть, на этом базаре есть скотный рынок, и рев ослов и верблюдов перекрывает азартный торг покупателей и продавцов, а может быть, в одной из палаток сидит прорицательница судьбы, которая умело мешает правду с добрыми известиями. Может быть, над рынком возвышается минарет, с которого несколько раз в день возглашается призыв на молитву, а может быть, между рядами ходит продавец мятного чая и льет свой чай с большой высоты, с удивительной точностью попадая тонкой своевольной струйкой прямо в чашку. Словом, на этом базаре может быть всё, что угодно.
И на этом базаре обязательно сидит человек, который продает за деньги свою удачу, показывая ее другим людям. Он заклинает змей игрой на дудке или наматывает на свои плечи их пока что вялые равнодушные кольца, он берет на ладони больших черных и маленьких серых скорпионов. Рядом с этим человеком всегда останавливаются туристы: дамы с белыми кружевными зонтиками ахают и хватают за руки своих спутников, довольных таким поворотом событий, за что человек со змеями получает свои монеты. И тогда человек со змеями доволен тоже.
День за днем человек со змеями - назовем его, к примеру, Саид - смотрит в глаза смерти. Иногда смерть прицеливается, как подрагивающий от напряжения черный хвост с жалом на конце. Иногда смерть шипит, неуловимым движением показывая и пряча раздвоенный язычок. Смерть то холодна, как чешуя, то колюча, как маленькие колючие лапки на ладони. Саид с ловкостью фокусника пересаживает скорпиона с левой ладони на правую, да благословит тебя Аллах, добрая женщина, за твою доброту. Саид снимает с плеч ленивую холодную тяжесть змеиного тела и прячет ее в корзину с крышкой, Аллах не оставит тебя, друг, потому что ты щедр.
Но однажды после полуденной молитвы смерть, как неверная жена, устает ждать Саида и уходит к погонщику ослов. И вот тот лежит в пыли с алым отпечатком копыта на лбу, и жизнь базара, как морской прибой, устремляется к этому месту, неся с собой сожаления, причитания и любопытство. И Саид вдруг видит мир вокруг себя по-другому, как будто упавший погонщик ослов стал зеркалом, отразившим мир Саида пугающе точно, но абсолютно наоборот. Саид видит, что у него есть то, чего нет у погонщика, и это отличие в данный момент значит всё, затмевает собой всё. Смерть отражается в этом зеркале, но тоже совершенно наоборот, вверх ногами и справа налево, и оказывается жизнью.
Заклинатель змей с отвращением стряхивает с руки скорпиона и негодующе вскакивает. Саид не может сказать, где конкретно в нем сидит жизнь, но он ее чувствует. Сейчас она кружит ему голову и победным боем стучит в кончиках пальцев. А он, Саид, тратит эту жизнь на ожидание смерти, на ежедневный танец со скорпионьим жалом и игру на флейте для глухих змей. Дрожащими руками он выгребает монетки из глубокой миски для подаяний, собираясь навсегда покинуть это место. Он хочет жить и дышать пыльным, жарким воздухом, который к вечеру становится цвета куркумы и шафрана. Он хочет разговаривать с людьми, и с неясной верой в чудо вглядываться в скрытые тканями фигуры женщин, и есть, и спать, и долго смотреть на небо и в огонь, на котором варится бобовая похлебка, и петь песни, слова которых он давно забыл. А главное, он хочет знать, постоянно и спокойно знать, что за одним днем будет другой, за ним - еще один, и этих дней будет целая вереница. Саид очень ясно представил себе вереницу этих дней его жизни: вот они стоят отсюда до самого горизонта, и ближайшие к нему улыбаются ему, а те, которые вдали, почти растворились в мареве, так далеко они стоят. И только безумец может допустить, чтобы между ним и этими днями мог вклиниться черный скорпионий хвост или надутый капюшон кобры.
Саид уходит с базара не оборачиваясь. Он чувствует себя так, как будто ему поднесли великий дар: тысячу дней его жизни (это было самое огромное число, которое он мог представить), и все они наступят один за другим в свой черед, наступят несомненно. Ощущение обладания этими днями сродни бессмертию.
Но чем дальше идет Саид, тем сильнее меняется его великий дар. И вереница дней становится пугающе бесконечной в его воображении, и ближайшие к нему дни улыбаются ему вовсе не светло и радостно. Саид понимает, хотя не отдает себе в этом отчет, что каждый день из тысячи дней его жизни потребует своей жертвы: еды, углей в очаге, воды и фиников, и женщины, под покровами которой может скрываться не волшебство, а лишь сварливый нрав и злой язык, и одежды, краем которой можно закрыть лицо, когда спишь. И каждый день будет похож на предыдущий, и вместе с тем за каждый из них надо будет отчитаться, как за потраченную монету раб отчитывается своему хозяину.
Шаг Саида становится все медленнее, а первый из тысячи дней его жизни, завтрашний, приближается и ухмыляется, как уличный вор, поигрывающий ножом. И внезапно Саиду начинает казаться, что тысяча дней, каждый из которых неминуемо настанет, хочешь ты этого или нет - это несправедливо тяжелая ноша для слабого человека. Он смотрит на вереницу поджидающих его дней, стоящих плечом к плечу до самого горизонта, а потом оборачивается и бежит назад на базар.
Все занимают свои привычные места: Саид, змея на его плечах, скорпионы на его ладонях и смерть рядом с ним, сидящая по-турецки на циновке из пальмовых листьев. В миску снова падают монеты, и разносчики лепешек и вареных бобов еще ходят по базару, пока с минарета не прозвучит вечерняя молитва. И тысяча дней снова становится призраком манящим и далеким, и пугающая уверенность сменяется утешительной верой. И завтра снова кажется тем более желанным, что оно может не наступить.
Спенсер замолчал, и в комнате теперь слышался только крик ласточек за окном. Закатный луч солнца погладил бюст мудреца по лысине и исчез.
- Прекрасная история, - вежливо заметила Молли Фланнаган. - все же интересно быть путешественником, который объехал весь свет и видел столько всего.
- Но я не понял, зачем вы рассказали нам эту историю, - сказал один из философов. - Что касается смысла жизни...
- Господа, хватит про смысл жизни, вы мне надоели! - капризно воскликнула Молли. - Кто хочет шампанского?