Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".
Происходило это так.
- Ты пришёл? – кричала мама из комнаты.
В коридоре тишина. Мама заглянула в дверь и ахнула: кто-то растянулся на полу.
- Вы кто? – это был не её сын, кто-то...
- Мама, это я твой Павел, – он рычал, не говорил – голос был глух и... не её сына.
- Павел? – мать всматривалась в черты и не узнавала. – Сейчас придёт отец, сейчас... – она боялась подходить, гора чего-то шевелилась у порога. "Как он мог дойти? – думала она. – Нет, это не мой сын, не Павел". – Кто ты?! – мать закричала.
Отец вышел из комнаты.
- Ты что, Маша? – он смотрел на жену и не видел в коридоре "чудовище".
- Мама, это же я, отец... – он звал, и голос слабел.
- Что же ты стоишь? Тащи! – отец узнал голос сына сквозь хрип и рык. – Ранен, ножевое.
Мать повалилась на пол без чувств, отец не стал поднимать, только подвинул.
- Полежи пока тут, – и стал вытаскивать сына.
- Глафира! Чёрт побрал эту чертовку! Когда проснёшься, курва?.. – он уже ругался во всю мочь: сын умирал. Голоса не слышно, что-то говорит – не разобрать. – Сынок, Павлуша, не молчи, говори, я твой отец: слышишь меня?
- Слышу тебя, папа, – говорил Павел, но его уже не слышал никто.
Павел умер – так казалось: он растянулся на полу во весь рост, в животе зияла рана, но крови на полу не было, ранили не здесь. Сразу послали за доктором, он жил неподалёку.
- Кто принёс? Сам не мог дойти, – доктор ещё искал пульс, не нащупывал, смотрел зрачки, – может, живой ещё, но не знаю, – зрачки реагировали на свет, а пульса не было, – надо в больницу, а чем поможешь? Большая кровопотеря, дыхание есть, я проверил.
Доктор со знанием дела перевернул больного, раненого, если быть точнее, не верил, что выживет, но делал всё положенное в то время, как... Павел прощался с жизнью.
Он понял, что пуля его догнала и ножом в живот ударили, а он не увернулся ни от того, ни от другого – сейчас умирал, жалея себя и родителей. Зачем его притащили к ним? Чтоб умирал на глазах, мучились? Может, ещё спасти хотели? Нет, не выживет, он знал. Теперь не мучился от боли – было что-то ещё... он не понимал: "Потом пойму, поздно будет – надо сейчас". Он силился вспомнить главное: "Нет, нет – это не то, сейчас не надо об этом. Она, во всём виновата она. Зачем далась ему эта мордашка? Таких... пруд пруди, – он ругал не её, себя, – зачем поддался её чарам? Умирать из-за женщины, которую не любил – просто соблазнился её прелестями. Чёрт бы её побрал! Не хочу из-за неё умирать! Доктор, поскорей в больницу! Что-то вы не чешитесь!" Он был зол: клял себя на чём свет стоит, её, доктора, маму – будто она могла чем-то помочь умирающему. А доктор суетился: сделал перевязку, остановил кровотечение и надеялся... на него, почувствовал – злится.
- Злись на меня, мальчик, ругай... вот так хорошо.
- Не отпускай меня! – "ругал" Павел доктора.
- Не отпущу! Коляску! Вот и хорошо!
"Труп" везли, он почти был труп: руки синели, глаза ввалились, но он слабо дышал. Кровь почти вышла, а что осталась, циркулировала в сердце, чтоб не остановилось. Доктор придал телу правильное положение (он знал что нужно для этого сделать) и сердце продолжало биться, пока...
- Остановилось, – врач в приёмном покое сделал свой вердикт.
- Не может... дайте! – доктор вслушивался, сердце не билось.
- Вы его везли как?.. – врач насмешливо сощурился.
- Я, Викентий Леонидович, доктор со стажем и понимаю, когда человек умер. Он хотел жить, боролся. Что ж вы так, батенька, оставили борьбу? – обратился он к умершему, закатил глаза к небу: помолился? Нет. Вздохнул. Потом, сощурившись, как Викентий (старый друг, вернее, сын друга). – Дай-ка, – он взял камфару, ввёл в руку мёртвого тела, вздохнул, – вот что обязан сделать, – ударил в грудную клетку, – проснись!
На него смотрели, как на сумасшедшего. Он проделывал это не раз? Впервые. Он терял воинов на поле боя, на операционном столе... нервы не выдерживали от этих потерь, даже запил, но, когда понял смысл спасенья, успокоился, стал жить дальше. И вот сейчас всё вернулось: он стал спасать уже умершего, вернувшись на прежнее место борца с несправедливостью, когда молодые умирают.
- Он хотел жить, я чувствовал это, помогал...
Накинули простыню.
- Тело ещё не остыло, – два часа в коридоре в ожидании катафалка, – кровь промокает, – санитар с сомнением стал осматривать... – что ж вы, слепые? Жив!
Ещё да дня боролись за жизнь в операционной и палате. Кровь то и дело начинала сочиться: зашивали плохо? Мать давала знахаркино средство, разжижающее кровь – врач вовремя заметил.
- Что ж вы убиваете своего сына? Вот это нельзя.
Мать хлопала глазами, не верила.
- Да я же, что же...
Доктор, спасший Павла, так и не наведался, запил. "Прорвало беднягу, – казал Викентий Леонидович, – завязал и вот..." Но доктор пил недолго, сел за статью и написал: "Борьба до последнего". Потом зачеркнул и написал: "Последний рубеж не пройден". Но и это не по нраву пришлось, зачеркнул и последнее название: "Поток". "В нём, этом потоке скрыт смысл, когда человек не умирает, а продолжает жить, после того, как тело уже не слушается его. Подхвати этот поток, продолжи борьбу, помоги угасшему телу обрести жизнь..." И ещё много писал, потом скомкал и бросил под стол, мимо корзины, прямо на полку, там её, статью на семи листах, обнаружила жена уже после смерти мужа.
На отпевании, которого не было (покончил собой), она прочитала эту статью и все плакали, жалели её мужа и доктора, который в "потоке" спасал людей от неминуемой смерти, а сам... не выдержал.
"Я уйду, ты не сердись... так надо", – написал он на прощанье жене.
P. S.: Павел женился. Не на той "душегубке", а на невзрачной "красавице его души" – так он выразился после венчания. Цветы они отвезли вместе на могилу спасшего его от смерти доктора. Позже Павел сказал: "Я в потоке чувств от жизни, клянусь спасти не одну жизнь!" Павел стал доктором через семь лет.