Эссе
"Когда человек курит сигару, притом в шляпе, пойди разбери его чувства"
Сол Беллоу
Евангелие учит нас "не судите", хотя, конечно, имеется в виду - не осуждайте. Ведь не иметь суждения - значит разделять точку зрения Молчалина: в небольших чинах "не должно сметь своё суждение иметь". Заметим, кстати, что совсем неглупая Софья, которая могла близко наблюдать поведение Молчалина, не считала его ни приспособленцем, ни карьеристом, а видела в нём крайне доброжелательного и скромного человека. И читателю не надо объяснять эту странность, ибо народная мудрость гласит - любовь зла, полюбишь и козла. Стоит отметить, что аберрация зрения, в смысле неадекватного суждения о человеке, не обязательно связана с любовью, она также может вызываться другими сильными чувствами, например, завистью или ненавистью. Вспомним зоолога фон Корена из Чеховской " Дуэли". Отвращение к Лаевскому провоцирует его на откровенно садистские выходки, хотя он и оправдывает их неприятием эгоизма, праздности и безволия своего антипода. Или вспомним главного героя чеховского "Дома с мезонином". Две сестры, младшая Мисюсь и старшая Лида, видят его совершенно по разному. Мисюсь считает его талантливым художником, чутким к проявлению красоты и поэзии. Она доверяет его суждениям, ей льстит его чувство к ней, и она готова с радостью ответить на него. Но Лида, волевая и категоричная в своих мнениях, посвятившая себя благотворительности и просвещению крестьян, видит в герое законченного эгоиста, неспособного замечать страдания бедных и невежественных людей вокруг себя. Конечно, она имеет право так думать, но то, с каким торжеством она одерживает верх над влюблённой парой, усылая Мисюсь из поместья и исключая возможность их дальнейших встреч, наводит на мысль о её скрытых мотивах. Автор не называет их прямо, но можно подозревать, что Лида мстит, так как уязвлена ревностью и завистью.
Интересно рассмотреть случаи, когда поведение литературного героя даёт повод смотреть на себя совершенно по-разному, так оно необычно. Чтобы пояснить, на каких случаях я хочу остановиться, воспользуюсь в качестве метафоры забавной картинкой, которую приводит Сэнт-Экзюпери в "Маленьком принце". Она изображает удава, проглотившего слона, и на первый взгляд очень похожа на шляпу. В такой ситуации правда откроется наблюдателю, если он не будет торопиться с выводами. Когда удав приступит к пищеварению, картина станет другой, и у нас появится шанс обнаружить истину. Хотя с истиной, разумеется, всё несколько иначе - вынести безоговорочное суждение не так-то просто. Иногда стоит прислушаться к мнению действующих лиц, иногда разобраться помогает рассказчик (автор)... Зачастую, чтобы сформировать суждение о персонаже, т.е. понять его, стоит "на себя примерить", а иногда возникает ощущение, что герой мыслит и действует столь органично, точно подчиняется своему "коду". ( Хотя если подумать, наше читательское мнение как и доля нашего понимания героя в какой-то мере тоже предопределена.)
Вспомним, например, наше впечатление от знакомства со Стивой Облонским. Встретив Левина в первый день его приезда в Москву и пригласив в ресторан, он с большим сочувствием выслушивает его признание в любви к Китти. Стива предупреждает Левина, что ему надо поторопиться с предложением руки и сердца, т.к. за ней настойчиво ухаживает Вронский. При этом успокаивает приятеля тем, что и он и Долли не сомневаются в правильном выборе своей родственницы. Однако, уже за ужином, беседуя с Вронским, он выказывает ещё большее расположение Вронскому, радуясь его победе, причём в обоих случаях не лицемерит. Как это возможно, поясняет нам Лев Николаевич, хорошо знакомый со своим героем. То дружеское расположение, которое люди принимают на свой счёт, на самом деле не имеет конкретного адресата, т.к. им может стать каждый, разделяющий общество Стивы в данный момент в ресторане, за карточным столом, в присутствии или любом другом месте, куда он отравится, влекомый своим единственным сильным желанием - приятно провести время.
Или обратимся к тем литературным героям, при знакомстве с которыми нам предлагают ощутить очарование личности, вопреки нашему "базовому" понятию о том, что оно означает. (Обычно его ассоциируют с человеком умным, энергичным, с твёрдыми убеждениями, не только уверенно преследующим свои цели, но и способным заражать своим мировоззрением других.) Автор предлагает нам задуматься над природой такой аномалии.
В качестве примера возьмём рассказ Набокова "Весна в Фиальте", который ведётся от лица эмигрировавшего из России литератора. До революции совсем молодым человеком в поместье своей тётки он знакомится с очаровательной девушкой Ниной. О романтических обстоятельствах их встречи в ночь под Рождество, которая могла бы стать началом романа, стоит упомянуть. Гости, высыпавшие в сад после весёлого застолья, идут гуськом между сугробами, освещая путь фонарями. В какой-то момент фонарь гаснет, и, когда герой чертыхаясь останавливается и Нина, смеясь, оборачивается, начинает неловко целовать её в шею. Лисий мех воротника мешает ему, пока Нина (кстати уже тогда обручённая с офицером) не прилаживает к его губам "с честной простотой, ей одной присущей, своих отзывчивых, исполнительных губ". Дальше судьба разводит героев, но одновременно заботится о том, чтобы они периодически встречались в разных городах Европы. "Вновь и вновь она впопыхах появлялась на полях моей жизни, совершенно не влияя на основной текст." И всякий раз, встречаясь, она как бы не сразу узнавала героя, "замирая в приветливой неуверенности перед тем, как радостно, вскрикнуть и устремиться навстречу с откровенной пылкостью давней дружбы". При этом по инициативе Нины эти встречи неизменно перерастали в любовные свидания, так как она умела извлекать максимум из "любви счастливых моментов", возможно предчувствуя, что "жизнь короткая такая" . Муж Нины - модный и крайне самовлюблённый писатель, по свидетельству героя "насмешливый, высокомерный, всегда с цианистым каламбуром наготове", спокойно предоставляет жене полную свободу и, как кажется герою, даже извлекает выгоду из её быстрых связей. Но и сама героиня также вполне довольна своим браком. Она искренне разделяет вкус мужа к перемене мест и к приобретению бессмысленных антикварных сувениров. О более высоких потребностях Нины речи не идёт, да и многочисленные романы не свидетельствуют о её потребности в сильных чувствах. Кажется, что всё это должно вызывать в нас как минимум снисходительное пренебрежение.
Но почему-то герой не испытывает к Нине ничего подобного. Похоже, автор заставил его замереть перед "шляпой" и судить Нину иным судом. Скепсис по отношению к Нининому мужу не мешает ему видеть, что "Нина (у которой гибкость и хватка восполняли недостаток образования) вошла в роль... близкого товарища мужа-творца; даже более: тихой советницы, чутко скользящей по его сокровенным извилинам". А отношения Нины к мужчинам окрашивались "весёлым, добрым, по возможности деятельным участием, точно женская любовь была родниковой водой, содержащей целебные соли, которой она из своего ковшика охотно поила всякого..." Жизнь Нины представляется герою ложью и бредом и внушает ему тревогу и чувство вины - ведь Нина "попусту тратила что-то милое, изящное и неповторимое", чем он в числе многих бездумно пользовался.
Хочется понять - откуда в герое "запас грусти, которая накопилась исподволь от повторения как будто беспечных, а на самом деле безнадёжных встреч"? В чём для него обаяние Нины? Герой говорит об этом такими словами: "когда мы с ней встречались, скорость жизни сразу менялась, атомы перемещались, и мы с ней жили в другом, менее плотном времени." Вслед за героем задумываясь над загадочным обаянием Нины, я вижу его в том, что она жила в собственном "мотыльковом" мире, не испытывая закон тяготения. В этом мире невесомости сильные человеческие чувства, неизбежно сопряжённые с разочарованием, болью, страхом, чудесным образом преображаются, лишаясь своей тяжести. Поэтому он так притягателен. Увы, в невесомости долго не живут, и автор убивает Нину в автомобильной катастрофе.
Вспоминается другой похожий персонаж, также погибающий внезапной и нелепой смертью. Это герой фильма Иоселиани "Жил певчий дрозд". Герой не пашет и не сеет и с общепринятой точки зрения никак не хочет остепениться, довольствуясь малым, ( работая ударником в оркестре). Его весёлый и общительный нрав в сочетании с доброжелательностью нещадно эксплуатируют и родные, и друзья, и даже друзья друзей. Он играет на вечеринках, участвует в дружеских спевках, водит приезжих по городу, заботится об их ночлеге... не умея выкроить время для себя, чтобы сочинять музыку, которая давно звучит у него в голове и просится быть записанной. А любящая родня к тому же постоянно пеняет на его необязательность и навязывает чувство вины. Герой фильма с его скупо отмеренной мотыльковой жизнью, в данном случае вернее сказать жизнью " птицы небесной", вызывает у автора ( и у нас соответственно) щемящее сочувствие, сродни чувству набоковского героя.
К теме о том, что есть магия личности, относится мой следующий литературный пример. В романе Томаса Манна "Волшебная гора" описаны персонажи международного фешенебельного и модного туберкулёзного санатория в Альпах. Пациенты, живущие в замкнутом кругу, томятся от однообразия и безделья. Но есть исключения, и к ним относится прежде всего главный герой - молодой человек, немец по национальности и инженер по специальности. Ганс Касторп использует досуг, пополняя своё образование и стараясь быть полезным тяжело больным товарищам по несчастью. Он заводит полезные для себя знакомства с итальянским философом, республиканцем Сэттембрини , и католическим священником Нафтой. Оба они одержимы педагогическим пылом и претендуют на роль менторов Касторпа. Оба высоко образованы и ведут с Гансом увлекательные беседы на самые разные темы: философские, религиозные, медицинские... При этом они на всё имеют противоположные точки зрения, и герой пытается осмыслить и примирить их воззрения хотя бы в собственном сознании. Но вот в санаторий приезжает новый пациент - голландский нефтяной магнат Питер Пеперкорн. У него мощное телосложение несмотря на болезнь и пожилой возраст, властные жесты, привычка сорить деньгами и всюду чувствовать себя хозяином положения. Скучная и монотонная жизнь санатория с его приездом совершенно преображается. Чрезвычайно щедрый и добродушный, он сразу становится центром притяжения всех обитателей санатория, включая даже обслугу. Пеперкорн организует пирушки и пикники, приглашая всех принять в них участие, а также экскурсии по живописным окрестностям и разнообразные, в том числе азартные, игры... Автор замечает, что игры и развлечения, взвинчивая нервы хмелем возбуждения, возвращали больным волнения самой жизни. Во время шумных застолий Пеперкорн часто пытается не просто произнести тост, но и высказать волнующие его мысли. Привожу не самый сумбурный образчик такой попытки ." Господа...Хорошо. Кон-чено. Однако имейте в виду, и ... ни на мгновение не забывайте...что... Впрочем, об этом молчу. То, что мне следует высказать, и не столько это, сколько прежде всего главное, что мы обязаны... к нам обращено несокрушимое... повторяю и хочу всячески подчеркнуть это слово... несокрушимое требование... Нет, нет, господа, не то! Не то, чтобы скажем ... было бы большой ошибкой думать, что я... Кон-чено, господа! Я уверен, что мы все единодушны... итак, приступим к делу!" Далее автор замечает: "При этом голова его была настолько внушительна, мимика и жесты до такой степени категоричны, проникновенны и выразительны, что слушателям казалось, будто они узнали нечто весьма важное."
Сэттембрини и Нафта ревниво следят за растущей симпатией Касторпа к величественному старику. Ганс проявляет к нему по их мнению незаслуженно много внимания, навещая Пеперкорна, когда у того не хватает сил покинуть свой номер (приступы малярии всё чаще приковывают его к постели). Привожу характерный разговор Сэттембрини с Касторпом: С. - Бога ради, инженер, ведь это же просто глупый старик!... Разве он может содействовать вашему развитию? К. - Можно подумать, что нет ничего хуже глупости... ведь где "глупость" и где "разумность" - это иногда совершенная тайна. Вы не можете отрицать, что Пеперкорн заткнул нас за пояс... не по причине своего ума... и не по причинам физического порядка - из-за капитанских плеч и сильных мышц... Для обозначения его воздействия у нас есть одно слово - индивидуальность... Пеперкорн - яркая индивидуальность, у него талант, который выше глупости и разумности, он сам - жизненная ценность... у него скорее военный склад характера, свой вопрос чести и особый пунктик, и это - чувство, жизнь...Я болтаю всякий вздор, но лучше нести чепуху и при этом высказать хоть отчасти трудно выразимую мысль, чем изрекать лишь безупречные банальности.
Слово "индивидуальность" употребляется слишком широко (все мы в определённом смысле индивидуальности), поэтому оно не удовлетворяет героя. Но в ответ на разумные доводы своего ментора Касторп дает понять, что магия индивидуальности (личности) существует, хотя её природа и остаётся для нас таинственной.
А иногда нас поражает не столько личность, сколько осознанное поведение героя, идущее ему явно во вред. Приглядевшись, можно обнаружить, что оно вызвано мучительным опытом детства, с которым герой не смог справиться. Передо мной роман еврейского классика Зингера -"Шоша" и повесть американского классика Сэлинжера "Перевёрнутый лес", на которых я собираюсь остановиться. Но, если Фрейд обращает внимание на то, как на психику взрослого человека может влиять впервые пережитое либидо, то я имею в виду другое. Я хочу привести примеры зависимости взрослой психики героя от болезненных переживаний и опыта детских лет, никак не связанных с сексуальным влечением. Начну с "Шоши". Время действия этого романа - конец тридцатых годов прошлого века, место действия - Варшава. "Шоша" - одна из самых потрясающих книг о трагедии еврейства. Поляки зажаты между двумя деспотиями Гитлера и Сталина, а евреи между поляками, которые их ненавидят, видя в них причину своих бедствий. Они не просто изгои среди изгоев, они постоянно осознают неизбежность гибели. Т.к. спастись нет никакой возможности, у мыслящих хасидов, как и атеистов, возникает вопрос - надо ли тратить силы на поиски спасения, если всё равно смысл бытия покрыт мраком и недоступен.
Но есть евреи, которые видят спасение в абсолютной и безусловной вере в Бога. К ним относится отец героя, Аарона Грейдингера (Ареле). Он - раввин и считает, что следует постоянно изучать Тору, Талмуд и священные книги, чтобы черпать из них мудрость и силы, необходимые и для жизни и для смерти. Герой вспоминает, как отец постоянно напоминал ему и брату, что сущий мир - только путь к загробной жизни. "С тех самых пор, как я себя помню, вижу отца, повторяющим одну фразу: "Это запрещено". Всё, что хотелось делать Ареле, оказывалось под запретом. " Мне не дозволяли рисовать людей - это нарушало вторую заповедь. Нельзя было пожаловаться на кого-нибудь - это означало злословить. Нельзя было подшутить над кем-нибудь - это издевательство, нельзя сочинить сказку - такое называлось ложью..." Но и выйти во двор, чтобы стряхнуть с себя немыслимые для ребёнка путы, общаясь с себе подобными, Ареле не мог. "Надо мной потешались из-за моей внешности: рыжих волос..., необычно белой кожи и ещё потому, что я был сыном раввина, ходил в длинном лапсердаке и бархатной ермолке... придумывали мне клички... Иногда в мою сторону летело что-нибудь: булыжник, чурка или ком грязи...могли натравить на меня собаку, ..поставить подножку, чтобы я свалился в сточную канаву".
Отрадой и спасением для Ареле было гостеприимное семейство, жившее по соседству на Крохмальной улице. Хозяйка дома, Бася, хоть и соблюдала еврейские традиции, но жила совсем другой жизнью. Герой вспоминает: "Бывало, только я приду к ним, Бася ставит передо мной тарелку борща или овсяной каши или угощает печеньем... а Шоша, ( дочка Баси, ровесница Ареле), достаёт из своей корзинки игрушки..." Шоша, несмотря на миловидность, голубые глаза и светлые локоны, тоже была изгоем среди своих сверстников. В свои девять лет она выглядела на шесть и, оставаясь наивным и простодушным ребёнком, откровенно отставала в умственном развитии. Из школы её отчислили, она не научилась читать ни на русском, ни на польском. Даже на идише Шоша говорила с ошибками и редко, начиная фразу, могла её закончить. Соседи говорили Басе, что Шошу надо показать доктору, но у неё не было на врачей ни времени, ни денег.
Хотя в глазах окружающих Шоша была дурочкой, Ареле охотно проводил с ней всё свободное время. Они играли в жмурки, в прятки, в мужа и жену... Арели любил пересказывать Шоше истории, которые прочёл или услышал от отца с матерью, и позволял себе всячески разукрашивать их. "Я хвастался, что уже освоил кабаллу и знаю такие тайные слова, с помощью которых можно добыть вино из стены, сотворить живых голубей и даже улететь на Мадагаскар. Что знаю такое имя Бога, которое содержит семьдесят две буквы, и если его произнести, небеса окрасятся в красный цвет, луна упадёт на землю и вселенная разлетится на куски. Глаза Шоши наполнялись ужасом: - Ареле, не произноси это имя никогда! - Да не бойся ты, Шошеле: я сделаю так, что ты будешь жить вечно." Ареле нравилось обсуждать с Шошей многое, о чём он не признавался никому. Он признался ей, что пишет книгу, которую часто видит во сне. В ней он комментировал те удивительные истины, которые открывались ему при чтении научных и философских трактатов. Их он находил в библиотеке отца, опровергавшего авторов этих книг в своих проповедях. Во сне Ареле писал свою книгу на пергаменте рукой какого-то древнего писца, которым, как ему представлялось, он был в прошлой жизни. Сон этот, как мне кажется, - метафора творчества Аарона Грейдингера, протагониста Исаака Зингера.
Спустя несколько лет отец Ареле со своим семейством переезжает из Варшавы, захваченной немцами. В 17-ом году в России произошла революция, и газеты пишут о митингах и партийной борьбе. Ареле читает их с необычайным рвением. Но, кроме того, избавившись от отцовского гнёта, он знакомится с Толстым, Достоевским, Гамсуном, Шолом-Алейхемом... и утверждается в своём желании стать писателем. К этому времени, почитав Дарвина и Спинозу, он утрачивает веру в чудеса, описанные в священных текстах. Долгое время, скитаясь по деревням и местечкам Польши, Ареле зарабатывает на жизнь, преподавая древнееврейский, но наконец ему удаётся устроиться в Варшаве. Он работает корректором и переводчиком в разных издательствах и заводит роман с девушкой, у которой была заветная мечта - поехать в Советский Союз - страну социализма. Хотя Ареле никогда не забывал Шоши, Крохмальную улицу он обходил стороной, так как был уверен в том, что она умерла или от руки немцев, либо от эпидемии тифа, либо от голода. Мальчишки, с которыми он ходил в хедер, были мобилизованы в польскую армию и погибли в войне с большевиками. К 30-ти годам Ареле ощущал своё полное одиночество. Дору, с её напыщенными проповедями о "светлом социалистическом завтра", он разлюбил.
Но тут в Варшаву приезжает молодая американская актриса. Она хочет играть в польском еврейском театре и предлагает Ареле написать для неё пьесу. Гуляя с Бетти по Варшаве, рассказывая ей о своём детстве, он решается наконец навестить Крохмальную улицу. Уверенный в том, что найдёт там одних "мертвецов голоса", он подымается по тёмной шаткой лестнице, и, о чудо, видит Басю, а затем и Шошу. Чудо состояло ещё и в том, что Шоша за минувшие 20 лет почти не изменилась. Она признаётся, что все эти годы жила надеждой на возвращение Ареле. Она сохранила старый блокнот, с которого началась его литературная карьера и его рисунки. Шоша умоляет Ареле не исчезать больше, т.к еще одной разлуки она не переживёт. И герой начинает ежедневно приходить к ней, неожиданно для себя ощущая, что наконец обрёл семью. Тем временем петля вокруг евреев затягивается всё туже, и Бетти предлагает герою реальный путь к спасению. Он должен жениться на ней, и тогда она сможет получить для него визу и вывезти в Америку. Если же Ареле никак не может оставить Шошу, Бетти постарается вывезти её в качестве своей горничной. Ареле понимает, что это единственный реальный шанс выжить, но понимает и то, что вывести Шошу в другую страну невозможно. Она не знает, кроме идиша, ни одного языка, не ступала никуда дальше Крохмальной улицы и никогда не согласится расстаться с Басей. Повинуясь наитию, Ареле предлагает Шоше выйти за него замуж, и тем самым отрубает себе пути к отступлению.
Друзья и родные считают этот поступок безумным. Бетти старается понять его мотивы, допытываясь, что его связывает с дурочкой и о чём он может говорить с ней. Но святая простота Шоши не отвращает от неё героя, напротив, её беспредельную преданность и доверие он ценит как подарок судьбы. На её вполне естественные вопросы - как они будут жить и что будут делать, когда придут немцы - Ареле отвечает, что пока редакции заказывают ему рассказы, он сможет их обеспечить, а, когда придут немцы, они вместе умрут. Похоже, Ареле рад возможности погрузиться в своё сочинительство, которое из чудовищной реальности переносит его в фантастический мир. Это возвращает героя в счастливое состояние, пережитое им в детстве благодаря Шоше. Ведь для Шоши вымыслы Ареле как были, так и остались хлебом насущным. "Я проводил что-то вроде литературного эксперимента ... я говорил всё, что взбредёт в голову."Свой поток сознания герой испытывал на Шоше, которая всё слушала с неослабевающим интересом . Ареле делился с ней гипотезами о Боге, о сотворении мира, мечтами о том, как справиться с Гитлером или Сталиным, и, вслушиваясь в поток сознания Ареле, можно заподозрить, что его взрослые фантазии не сильно отличались от детских вымыслов... Вот одна из них "Я построил аэроплан... который летает со скоростью тысячи километров в минуту. Он может пройти сквозь гору, а также вырваться из сферы земного притяжения и достичь далёких планет..." Шоша оказываясь самым преданным и простодушным слушателем, дарит герою-сочинителю ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения и уверенности в себе.
В повести Сэлинджера "Перевёрнутый лес" главный герой тоже писатель, точнее поэт. О детстве Форда мы можем судить по косвенным уликам. Отец его неизвестен, а мать - алкоголичка и законченная психопатка. Она не уживается ни с кем и не удерживается ни на одной работе, но при этом обладает неистощимой злобно-скандальной энергией и злобой, с откровенным садизмом вымещая свои неурядицы на малолетнем сыне. Его желаний и интересов для неё не существует. После смерти матери Форд мужественно сражается с бедностью, и судьба, сжалившись, посылает ему покровительницу. Благодаря её вкусу и любви к поэзии, он втягивается в чтение и, обладая недюжинными способностями, к тридцати годам уже издаёт книги своих стихов и становится преподавателем Нью-Йоркского университета. Встретившись спустя 20 лет со свой бывшей одноклассницей Корин, он после 4-х месяцев делает ей предложение. Корин, с детских лет влюблённая в Форда, знает его стихи наизусть, боготворит его, охотно вникает во все его замыслы и заботы, а некоторые странности поведения Форда списывает на его незаурядность. Её друзья тоже считают Форда лучшим поэтом современности, а их брак находят весьма удачным для каждого из них.
Но тут в их доме появляется некто Банни. Сама она постоянно сочиняет романы, которые не имеют успеха, и у неё возникает план обольстить и подчинить себе успешного Форда. Она приходит как поклонница его стихов, остроумными байками о своих родных и неудачливых ухажёрах развлекает Корин и завоёвывает её расположение, после чего начинает ходить на лекции Форда и в короткий срок добивается своего. Форд вместе с ней исчезает в неизвестном направлении, и Корин только через пару лет удаётся выйти на их след. Она мчится в город, где они поселились, и является в надежде, что ей удастся объяснить Форду, с кем он связался ( к этому времени ей удалось выяснить, что Банни сбежала от мужа и бросила одиннадцатилетнего сына, и все её рассказы о себе - сплошное враньё). Но несчастная Корин опоздала - Банни полностью подчинила себе Форда.
Как только Корин пересекает порог его убогой клетушки с маленькой лампочкой без абажура и видит его, пьяного, сидящим за столиком, с отсутствующим видом перебирающим разбросанные листы бумаги, ей становится трудно дышать - до того в комнате разит неблагополучием. Банни не скрывает, что Форд не оправдал её надежд. В своих глазах она непризнанный прозаик, а он - только бездарный баловень судьбы, не сумевший помочь ей достичь достойного положения. Она тешит уязвлённое самолюбие всячески третируя Форда. Демонстрируя ему своё презрение и спаивая, она лишает Форда самоуважения и работоспособности. В присутствии Корин Банни называет его дурнем, который висит у неё на шее. Чтобы полностью насладиться беспомощностью Форда, она под нелепым предлогом отнимает у него очки, так что он почти не видит текста, за которым просиживает бессмысленные часы.Но почему же Форд позволяет ей так над собой издеваться? Почему демонизм интриганки парализует его настолько, что он отказывается уехать с Корин? Шёпотом, смущённо склоняясь к её уху, он говорит, что у него "сдвиг", и если она хочет понять, что его привязывает к Банни, пусть вспомнить его мать.
У Льва Шестова есть высказывание - "Нужно уметь читать, а этому очень нелегко научиться: на сто грамотных людей едва ли девяносто девять понимают, что они читают". Полагаю, это - художественное преувеличение, но то, что, читая серьёзную прозу, надо быть готовым приложить труд, не вызывает сомнений. И этот труд не только в том, чтобы понять действующих героев, но и в том, чтобы понять чудо, с каким автор придаёт им третье измерение, т.е. делает их живыми. Особенно поражает, когда автор делает это, пользуясь как бы незначительными штрихами. Так, чтобы "оживить" Корин, Сэлинджер сообщает: "В такси она почти наверняка обернётся, чтобы посмотреть, как перейдёт через дорогу ребёнок." А вот сцена встречи Банни с Корин, приехавшей за своим мужем: "Бог ты мой, Корин! У меня нет слов! Просто чудесно. Мы уже целую вечность собираемся вас отыскать! Чудесно! - Затем чуть робея, стесняясь: Корин, мне просто жуть до чего неловко из-за всего, что получилось и вообще..." И дальше следует авторская ремарка, штрих к портрету, - "Банни просила прощения не как тридцатитрёхлетняя женщина, на которой целиком лежит вина за чужую разбитую вдребезги семейную жизнь. Она попросила прощения, как молоденькая продавщица, по неопытности отправившая клиенту синие занавески вместо красных." Признаемся, было бы много хуже, если бы автор не оставил " в шляпе" то, что в это время чувствовали и думали героини. Правда ведь, перед таким мастерством хочется снять шляпу, хотя слишком "занашивать" её явно не стоит.