Утро, как обычно начиналось с шороха и шуршания, издаваемого пластиковыми прутиками метлы. Они, скользили по асфальту и плитке, проникая в щелки и ямки. Вытаскивали оттуда брошенную человеческую глупость и хамство. Каждый новый день начинался у него с этого ритуала. Конечно, он не всегда хотел этим заниматься и уж тем более, это не было его мечтой. Его мечтой не был даже переезд в другую страну. Но… Но жизнь кинула кости его судьбы и ему выпало ехать. Ехать туда – в непривычную даль. От родного, припорошенного пылью от маленькой улочки, дома. От мест знакомых до каждого бугорка и куста. От запаха урюка и чернослива. Оттуда, где он был собой, где он был носителем родного мира. А здесь…
- Эй, Глазы! Ты урны все вычистил? А то гляди у меня! Что б не получилось, как в прошлый раз. Вряд ли тебе охота месяц за бесплатно вкалывать. – говорила ему пышно обрюзгшая, как перестоявшая опара Галина Вселодовна, управдом трёх девятиэтажек.
Он не любил её и побаивался. Однажды, он стал свидетелем того, как Галина Всевлодовна, ругалась с тремя сантехниками разом и вышла из той схватки победителем. Конечно на его родине тоже, есть разные женщины, но таких… С большим, подвижным, вечно чего - то алчущим ртом с бездонной темнотой за пухлыми губами, таких не было. На её нападки, он всегда реагировал смирено, опускал глаза и ломано говорил:
- Вся сделать крочо. Мсур убиру.
И после старался тут же уйти. Иногда получалось, иногда нет. Сегодня, похоже был тот случай, когда ретироваться у него не получится.
- Знаешь Глазы, мне твои эти слюнявые оправдания – уже вот где сидят. – и она ткнула себя куда-то в правый бок, вероятно указывая на печень. – Таких, как ты Глазы, за каждым кустом по пятнадцать штук сидит. Так что имей в виду, ещё одно предупреждение и вали отсюда куда хочешь! – и чуть помедлив, добавила. – Естественно без всякого расчёта.
Развернувшись на пухлых ногах, подволакивая левую стопу, пошла к стоявшему прямо на тротуаре смоляно-чёрному «Лексусу». Плотные ягодицы плотоядно зажёвывали ткань, ярко – оранжевых, несуразно сидящих на её фигуре штанов. Открыла дверь, и вмещая свои телеса, ещё раз напомнила.
- Без бабла останешься! Понял?
Бережно закрыв дверь, не хлопать же в самом деле, она величаво тронулась на проезжую часть, и по ней укатила в душные внутренности всё и вся перемалывающего города.
Ему было понятно. И то, что в любой момент может остаться без работы и денег. И то, что его явно обманывают с зарплатой, не малая часть которой оседала в кармане домоуправительницы. Всё это было ему понятно, но другого выхода он пока не видел. Вздохнув и поправив кепку с логотипом управляющей компании, он собрал наметённые окурки и стаканчики от кофе в мешок. Донёс до мусорного контейнера и кинул в него. Теперь ещё нужно проверить подъездные урны. А после, спустившись к себе в подвал попить чайку.
********
- Здравствуй, Глазы. – спокойно приветствовала его сухонькая старушка из третьего подъезда. – На – ка вот, с утра спекла.
И она протянула ему несколько оладий завёрнутых в целлофановый пакет. Глазы, положил на лавочку кисть-макловицу и принял пакет.
- Спсибэ. – ответил он и благодарно улыбнулся.
- Да ничего, ешь на здоровье. А ты, Мелкого не видал, а то не дозовусь его.
И старушка пристально всмотрелась в лицо дворника.
- Видэл, за мсурным бакэм.
Старушка, радостно засеменила в сторону контейнеров. Подойдя к ним, так же тихо и ласкового подозвала к себе местного двортерьера, по кличке Мелкий. Погладила по загривку и со словами: «На мой хороший, небось голодный» выложила перед ним не меньшее количество оладий. После умиротворенно улыбаясь, смотрела, как пёс уплетал их, преданно глядя на неё.
У Глазы, пропало всякое желание съесть бабкин дар. И не смотря на домашнее тепло, просачивающееся через пакет от свежих оладий в ладонь, он сунул их в карман спецовки и решил, что после ухода сердобольной старушки отдаст их тому же псу. Поднял с лавочки кисть и принялся добеливать бетонную плиту крыльца. От лежавших в кармане оладий, ему по чему- то становилось не по себе. Он вспомнил детство и то, как он тоже кормил тайком от матери черноухого, кудлатого пса. От куда он появился на их улице, никто не знал, просто однажды пёс стал жить под трансформаторной будкой. Провожать местных ребятишек в школу и иногда нехотя, но всё же участвовать в их играх. Дети, почти сразу же полюбили не ухоженную с грустными глазами, псину. И каждый, в тайне от родителей , кормил её. Но через пять месяцев, Алоз, как назвали его дети, пропал. Пропал и больше не появлялся.
Так, наверное, пропадёт здесь и он сам. С пиликаньем домофона открылась подъездная дверь. Из неё вышла молодая пара. Весело переговариваясь, они спустились по ступенькам. Остановившись, молодой человек щёлкнул пультом сигнализации, запуская двигатель машины, после распечатал пачку сигарет, отбросив шелестящую обёртку в сторону, достал две сигареты и зажигалку. Одну взяла девица и сунув её себе в рот ждала, когда парень даст прикурить. Но упрямая, дешёвая зажигалка не хотела работать, и он швырнул её следом за обёрткой. Похотливо приобняв свою спутницу за талию, он увлёк её в сторону машины.
Глазы, глядя им в спины, тихо вздохнул. Он привык и стерпелся, осталось в прошлом злобное раздражение на таких вот… людей. Он понял, что они просто не замечают его и его трудов. Они воспринимают жизнь вокруг, как должное. И возможно - это даже не их вина. Возможно…
Он опять отложил кисть и пошёл поднимать мусор.
*******
Ночью ему опять приснилась мать. Она стояла на берегу их не большой речушки и произнося его имя, протягивала ему лепёшку.
- Ботир! Ботирчик. Ну что же ты, иди сюда.
От своего имени, от вида и запаха патыра, Ботир проснулся. Еле слышно вокруг него гудели трубы отопления, пахло не патыром а сыростью и горячей водой. Галина Всевлодовна, пошла ему на встречу и выделила небольшую комнатку в подвале. Он, не торопился открывать глаза, так сладко было виденье и так предательски щекотала виски текущая слеза. В такие ночи он не любил себя. Не любил за то, что довольствуется своим положением. За то, что из Ботира, стал Глазы. За это, кстати, отдельное спасибо Галине Всевлодовне. Про себя, Ботир звал её «хунук» - плохой человек. Это она, как- то услышала, что он пел песню на русском и повторял из неё слова «Чирние глазы». С тех пор он стал для неё Глазы и ни как иначе. Потом так стали называть и другие люди. Правда Ботиром, его тут никто никогда и не звал. Так что пускай хоть Глазы. За то не поганят его родное имя. То, что связывает его с тем, что уже казалось таким далёким, с его прошлым. В который раз, он зарёкся в ближайшее время изменить свою жизнь. Но пока, тех денег, что он оставлял себе, едва хватало на то, что бы купить продуктов на месяц. Остальное он отсылал в семью. Престарелым родителям и двум сёстрам. После гибели старшего брата, теперь это его обязанность – содержание семьи. И волей неволей нужно стиснуть зубы и жить дальше. Жить, ради других.
*******
- Мама, сколько тебе говорить, мне не нужны твои стоны и вздохи по поводу моего затратного содержания! Я всё это у тебя не просила и не прошу! На, посмотри в шкаф! – девушка резко сдвигает в сторону двери шкафа – купе. – Смотри, сколько ты мне накупила. Видишь?! Мне никогда не сносить всего. Неужели ты не понимаешь, что мне нужно не это.
Голос молодой, восемнадцати лет девушки теряет напор и она не громко, почти шёпотом, произносит последние слова.
- Пойми, мама.
Опустив бессильно руки, она облокотилась спиной на стенку шкафа. После недолго молчания, мать, сидящая на краю белоснежного купленного за большие деньги, как говорила она сама, по цене хорошего автомобиля, дивана не громко, но с явным нажимом проговорила:
- Нет, это ты пойми, дочь. Единственное, на что я ставлю в своей жизни упор – это твоё счастье. И его я сделаю так, как считаю наилучшим для тебя. Возможно, ты права и кучи шмотья тебе ни к чему, но это только полдела. Твоё образование и дальнейшая жизнь, лет эдак до двадцати пяти, буду вести я! И все твои рыдания в конечном итоге закончатся благодарностями.
- Нет мам, ты не хочешь меня услышать. Я никогда бы не подумала, что у нас с тобой возникнет этот столетний конфликт отцов и детей. Ты железной рукой тащишь меня в рай, которого я не хочу. Что с нами стало мама!?
- Есения, дочь, разговор закончен. Пошли ужинать.
Мать, подняла своё пышное тело и подворачивая левую ступню пошла на кухню. Есения знала, дальше говорить не имело смысла. Мать, истово верит в то, что готовит для неё лучшую жизнь. Но ведь ей это не нужно! Мать сильно изменилась, когда пошли хорошие деньги. Да, конечно она волевая женщина, и сумела из продавщицы в ларьке поставить свою сеть и уже не ларьков, а магазинов. Потом стала управдомом и занялась серыми схемами. И всё для того, чтобы дочери жилось хорошо.
- Чушь! – воскликнула она про себя. – Ты всё это делаешь для себя, а я не хочу быть заложницей твоего успеха и твоих карьерных взлётов.
Но, что делать она пока не знала, кроме словесно-эмоционального арсенала, другого у неё ничего не было. И как не кричало в душе и ни кипело, внутри она чётко осознавала, что это бунтарство на сытый желудок и в тепле не даст ни каких результатов, потому что она сама не готова к решительным действиям. Она не готова, как её мать когда-то, уйти в семнадцать лет искать свою долю. Есения, понимала, что уже избалована комфортом полноэкипированной жизни. Но внутренний поиск не давал ей покоя и возможности смириться с тем, что за неё будут решать, как ей жить. Когда же придёт время выпорхнуть их ставшего клеткой гнезда? Вздохнув, она вышла из комнаты и прошла в столовую.
За ужином, накладывая дочери в тарелку картофельное пюре, мать продолжила.
- Ты пойми, в мире всё так, через деньги. Ничего, слышишь, ничего не делается просто так. Только через бабло. Любая работа, любая помощь, всё!
- И даже моя? – не глядя на мать, спросила Есения.
- Что, твоя? – осёкшись, переспросила мать.
- Ну, моя помощь или мои чувства к тебе и миру – это что, тоже за деньги?
- При чём здесь ты, горе ты не разумное, а туда же – взрослая! Я тебе про отношения между людьми говорю, вне семьи. Там, не подмажешь - не поедешь. Уж этого я насмотрелась, во! – и Галина Всевлодовна, провела себе ребром ладони по горлу.
- Так вот, я хочу, чтобы ты, в этом мире не нуждалась в них. В деньгах этих, будь они не ладны. Или ты что думаешь, я просто так с утра до вечера занята?
Есения, судорожно дёрнула плечами и не поднимая глаз ответила.
- Не знаю мам, ничего я не знаю.
- В том то и дело, что не знаешь, а я знаю! – и она резким движением стряхнула с половника в тарелку мясной гуляш. – Как ты сегодня сказала – что не подумала бы, что у нас с тобой могут возникнуть конфликты типа отцы и дети? Так?
Есения промолчала, лишь разделила ложкой пюре на две части.
- Так вот, я бы тоже так не подумала. А теперь вижу, ты ещё очень не зрела. Не понимаешь простых вещей. Да, возможно я не сколько перегибаю, но в общем и целом всё, что есть у нас – это результаты моей работы. И ты, между прочим, не плохо этим всем пользуешься. – Галина посмотрела на притихшую, вяло ковыряющей ложкой в тарелке дочь. – «И чего я на неё взъелась, ведь она, соплячка ещё совсем. Мир то для неё поди ещё весь розовый, совсем, как у меня в её возрасте.» -подумалось ей, однако вслух, не меняя тона произнесла.
- В общем, разговор на сегодня завершим. А ты просто подумай, что тебе в жизни надо. Чаю налить?
- Спасибо не надо, я пожалуй пойду к себе. – и она встав, нарочито медленно придвинула стул к столу и обойдя его и мать направилась к выходу.
- Подожди, доча. – чуть громче сказала Галина - Ну не закрывайся, я ведь добра тебе хочу. Не думай, что я самодур какой и не понимаю тебя. Просто я вижу, как для тебя будет лучше.
Галина, сказав это, не повернулась, а положив руки на стол, замерла, при этом отчётливо чувствуя спиной взгляд дочери. Взгляд одновременно выжидательный и столь же укоризненный. Однако в нём всё так же чувствовалось тепло. Тепло от самого для неё дорого человека.
- Я подумаю. Мама. – тихо обронила слова Есения, прошла к себе и закрыла дверь.
В наступившей после щелчка закрывшейся двери тишине, Галина отчётливо услышала звук рассыпанных по полу бусин- слов дочери.
Подняв левую руку, она облокотила голову на её ладонь. У неё не было чувств, что она не права, она искренне хочет устроить жизнь дочери так, чтобы та, ни в чём не нуждалась, что бы её жизнь протекала плавно и спокойно. Увереннее что ли. По чему-то, она поймала себя на мысли, что даже не рассматривает её замужество, как будто и это она за неё решила. После этой мысли её что-то кольнуло, а не обрекает ли она на одиночество свою дочь? Ведь и правда, она представляет её, успешной привлекательной, но во всех этих мечтах её дочь одна, без любимого мужчины и детей. Детей и мужчины, заново прокрутила она эту мысль. Мужчины…
- А что ей от них? Пусть пользуется ими для достижения целей. В наше время столько книг про это написано, столько правильных слов сказано. Что ей мужик, захочет ребёнка родит от понравившегося и хватит. Зачем ей тащить всю жизнь груз чужой судьбы, совершенно чужого для неё человека? Нет, я не хочу для неё такой судьбы. У меня есть опыт так называемой семейной жизни.
*******
- Галёнок! Ты дома? – спросил бодрый голос из глубины прихожей, голос от которого у неё зашлось сердце. – Судя по запахам, да! Я иду к тебе, моя Гемера.
Галина, отвернулась от плиты, на которой шкварчила в чугунной сковороде яичница «по – грузински» и пылая зардевшимися щеками приготовилась к встрече. Вот сейчас он зайдёт – он, её любимый человек. ЕЁ МУЖЧИНА, тот, кому она отдалась навек.
В ванной затих шум воды из крана и в кухню зашёл Вадик – рослый, светловолосый, с горящими от долгожданной встречи с любимой, глазами. Её Вадик! Он подошёл в плотную и обняв, прижал к себе.
- «Только не отпускай!» - мелькнула радужным мотыльком в её голове мысль. Секунды восторга и вспенившейся тихой радости.
- Ну, корми меня. – с наигранным пафосом произнёс Вадик.
- Сейчас, сейчас. – засуетилась Галина и начала готовить на стол.
Вадик, сел на стул в своём любимом месте в углу возле окна и наблюдая за движениями своей возлюбленной, рассказывал про дела на работе.
- Помнишь, я тебе говорил про мастера, Егорыча? – Галина на ходу кивнула. – Так вот, он сегодня ко мне подходит и говорит: «Владислав, ты у нас парень не глупый, пойдёшь в место меня? Меня то на повышение, а ты значит, меня заменишь.». Представляешь! Я у них без году неделя, а уже мастер! – Вадик, отломил кусочек хлеба и закинул в рот.
Галина, ставя перед ним тарелку с яичницей, в которой красовались «толстомясые» ломтики помидор, золотистые полукольца лука и зелёное крошево из укропа и петрушки, взглянула на Вадика с новым чувством радости за него. С чувством гордости за своего мужчину. Вот он какой! И представилось ей, как с этого момента их жизнь и быт стремительно налаживаются, как он через несколько лет начальник участка, а там…
А там, у них не получилось. Через три года, она ушла от Вадика. Точнее от его былой копии. Да, он был таким же статным и белокурым, но вот глаза при встречах, уже не горели. Не у него, не у неё. За последний год, было не мало слёз, которые увлажняя глаза сушили её душу и сердце. Была обида за как ей тогда казалось, чёрную неблагодарность с его стороны. Были обещания. Были холодные, ни чего уже незначащие поцелуи. И наконец, пришло время уйти. И она ушла. Взяв из всего только верхнюю одежду и угнездившуюся у неё внутри, под сердцем, тёплым комочком память о былой любви и разбитых надеждах…
Вскинув голову и пошевелив затёкшей рукой, Галина встала и начала убирать со стола. Она твёрдо решила, что дочери не нужен её горький опыт. Правда мысль о том, что опыт может быть другим, лишь слегка чиркнула её и тут же исчезла под ворохом нажитого и такого ценного житейского опыта.
********
Ботир, встал раньше обычного, сон не шёл, а лежать бесцельно не хотелось. Однако и выходить работать на два часа раньше, тоже не было желания. Он включил радиоприёмник. Оттуда растеклась, проникая в каждую щель, его более чем скромного жилья, ритмичная музыка. Но Ботиру, она не нравилась. Не сегодня, не с утра. Он несколько раз нажал на кнопку поиска другой волны и услышав звуки фортепиано и флейты остановился. Эта музыка с первых звуков подхватила его, успокоила растревоженный снами разум. Ботир, вышел на середину не большой комнаты и принялся медленно танцевать. Безо всякой системы, просто совершая движения в такт. Это всегда приносило ему успокоение и мальчишескую радость. В свои двадцать пять, он внутри был всё ещё тем мальчишкой с узкой и пыльной улочки. Тем юношей, который до сих пор бережно хранил воспоминания о горячем поцелуе в щёку. Поцелуе - награде и обещании. Как же трепетно он принял тогда этот невинный поцелуй. Он и сейчас, не раздумывая отдал бы всё, лишь бы вновь пережить то мгновение…
Ботир, возвращался с небольшим стадом коз, когда услышал тонкий девичий крик. Он доносился со стороны старой водяной мельницы. Не думая, он ринулся в кущи миндаля. Прерывая девичий крик, разносился резкий собачий лай. Ботир, уже точно представлял себе картину происшествия. И точно, стоило ему продраться сквозь кусты, как его взору предстала зажатая с двух сторон псинами девушка с его улицы. На бегу, он вспомнил её имя – Бодом. Собаки – кобели породы Саги – Дахмардак, злобно скалились, бегая вокруг неё, но держась на расстоянии метров трёх, загоняли её в арык. На бегу крича во всё горло, он достал из-за пояса камчи, небольшую плеть. Щёлкнул ей, издав сухой звук револьверного выстрела. Псы остановились и повернули к нему свои головы. Звук плети сработал. Всё ж таки это были пастушьи собаки и они знали, у кого плеть – тот и хозяин. Ботир, щёлкнул ещё пару раз и не переставая громко говорить наступал на собак, делая руками прогоняющие движения. Кобели переглянулись друг с другом и развернувшись припустили в сторону не высоких гор.
Видя, что опасность миновала, Бодом опустилась на землю. Ботир, подошёл ближе и сел рядом.
- Как ты? – спросил он, глядя на её открытое лицо, на котором убирая бледность проступал румянец. – Не задели?
Она в ответ мотнула головой и задорно вскинув голову, поправила на ней тюбетейку.
- «Быстро пришла в себя – отметил Ботир. – И сразу же мысли, как она выглядит. Вот девчонки…»
- Как ты умудрилась их разозлить? Они вроде бы без причины на людей не прыгают.
- Просто шла. Увидела их, решила обойти, полезла через кусты, а они и кинулись.
- Через кусты? – переспросил Ботир и за смеялся. – Ну, ты даешь, конечно они тебя и пытались вернуть, как козу от стада отбившуюся. Ну, ты даёшь.
Его смех вначале насторожил её, готовясь проявить себя тонкой обидой, но это мелькнуло тенью и пропало, выступив облегчением и лёгкостью.
- И то верно, чего это я, сама не знаю. Как увидела, что они за мной, так я ещё быстрее, а там арык.
- Ну а я бегу смотрю они тебя, как козу загоняют, ну думаю поймалась.
Они посмеялись, обыгрывая эту ситуацию с разных сторон. Опасность отступила и жизнь возвращалась в своё русло.
Затем он, проводил её до дома и на прощание, она поцеловала его в щёку. Её губы показались Ботиру, расплавленным сургучом. И этот сургуч, навечно в печатался в кожу, а его тепло проникнув через этот тонкий барьер устремилось дальше, прямиком в сердце.
Оставив её, он пошёл по пыльной, однообразного цвета улице и ему пришла мысль.
- «Надо же, нашёл в зарослях миндаля самый вкусный и сладкий миндаль».
Через полтора года, Ботир уехал. Ему пришлось… Все обещания молодости остались не исполненными. Но в его сердце до сих пор была вера в то, что он сможет сделать так, что их совместные чаяния, скреплённые сургучным жаром, сбудутся вопреки обстоятельствам.
Шарканье метлы порой вводило его в медитативное состояние, в нём он спокойно перебирал жизнь, не только свою, но и окружающих людей. Примерял эту, чужую, стороннюю для него жизнь на себя. Примерял, обкатывал и прицениваясь пытался угадать цену, которую ему придётся за неё заплатить. Однако чужая жизнь, чужая и есть, а вот как быть со своей? Как правило, на этой мысли медитация заканчивалась и сметая внутреннее спокойствие начинался нестройный хоровод предположений и разного рода планов. Всё что оставалось для их достижения, это то, что нужно было с чего –то начать. Но это то и было для Ботира, самым сложным. Уходить на стройку, он не спешил, разных историй знал предостаточно, чтобы сделать вывод - не так там хорошо. Немало там было для него риска. Зарплата там, ненамного выше, а начальства и ответственности в разы больше. Да и не было у Ботира, навыков и тяги к строительному ремеслу. Пробовал он устроиться на рынок, но там его не приняли, слишком хлебное место, за которое там дерутся даже свои. Такси, тоже был не его вариант. Боялся он города, этого поверженного в хаос гигантского муравейника. Из всех вариантов, его устраивал пока этот. Здесь он знал, что делать. Ничего особенного от него не требовалось и он, проживая день за днём ловил себя на мысли, что ему в принципе довольно таки комфортно. Если бы, не одно но… И это «но», точило его изнутри, напоминая о себе печатью на щеке. Пару раз у него возникало желание привезти её сюда. Но разумом, Ботир понимал, её никто не отпустит к нему, пока он в таком положении. И круг замыкался. Размышления опять переходили на проторенную колею вариантов заработка и улучшения своих условий жизни.
Но сегодня он чувствовал – его жизнь изменится. Внутри него явно дрожала струна. Он всегда ощущал её, когда должны были произойти события, влияющие на его жизнь. И вот она, долгожданная вибрация по всему телу.
- Ой! – услышал за спиной девичий вскрик, Ботир.
Развернулся и увидев упавшую возле ступеней входа в подъезд девушку, положил метлу на асфальт и ускоряя шаг направился к ней.
- Вэ как? У вэс хршо? – спросил он, наклонившись над ней и протягивая руку.
Девушка, приподняв лицо с остреньким подбородком глянула через упавшую на глаза чёлку из тёмно-каштановых волос, взялась за его руку и поднимаясь слегка мотнула головой.
- Спасибо, всё хорошо. Так, пятую точку не много ушибла. – встав на ноги, она поправила блузку кремового цвета и отряхнула горчичного цвета, прямого кроя брюки. – Спасибо вам ещё раз, но всё хорошо.
Она улыбнулась, глядя Ботиру в глаза и аккуратным жестом высвободила свою кисть из его. Только сейчас Ботир понял, что всё ещё держал её за руку. Её ладонь, проворной рыбкой выскользнула из его грубой, тёмной кисти оставив внтури, под жёсткой кожей приятную прохладу и позабытую им нежность.
- Ох, а пакет то порвался. – сказала девушка, поднимая с пыльного (мети не мети) асфальта пакет, с изображённым на ним медвежонком и какими – то, нелепыми цветами. Ботир, так и не понимал, почему русским нравятся такие глупые и некрасивые рисунки. Сам он, всегда старался брать что – ни будь не броское, ближе к коричневым или зелёным цветам и оттенкам.
- И правдэ првалсэ. – из пакета, разошедшегося по сварному шву, выглядывало его содержимое, книги и несколько тетрадей.
- Пойду домой, переложу в сумку. – девушка улыбнулась, одарив Ботира, солнечным лучом, струна дрожала всё сильнее.
- Ладно Глазы, я пойду. – и она, поднявшись по ступеням подошла к домофону и приложила таблетку ключа. С пиликающей трелью открылась дверь и уже в закрывающееся поглощающее внутренним сумраком нежную спину нутро подъезда, он сказал.
- Я не Глазы – Я Ботир. – с последним звуком его слов, дверь надёжно отсекла его о той, что оставила в ладони хрупкую бархатистость. Он развернул кисть ладонью к себе и вглядываясь в тёмные, шершавые мозоли мысленно раздвигая линии судьбы и жизни пытался разглядеть в её глубине подаренную и оставленную ему нежность. Потоптался на месте и неспешно пошёл к оставленной метле. Впервые ему до отвращения не захотелось брать её в руки. Он не хотел осквернять замасленным черенком светлого пятна на ладони. Подняв инструмент левой рукой, Ботир пошёл к себе.
Не веселыми были его мысли, не раздумывая, он бросил бы сейчас всё! Этот опостылевший угол с вечно гудящими над головой трубами, с мрачными стенами и тёмным бетонным полом. Эту работу и заботу о семье… Его душа рвалась туда, к солнцу, к небесным просторам. К родным, не высоким горам, к каменистым тропкам средь них и к парящим орлам…
Зайдя в своё невзрачное обиталище, он увидел в нём мрак. Мрак безысходности и тоски. Ботир, бросил метлу на кровать, сколоченную из деревянных поддонов. Подошёл к углу, где рядом с боксёрским мешком было пространство, забранное занавеской, там у него был шкаф, сменил одежду, взял из картонной коробки от чая «Ахмат» несколько купюр и резко вышел из мрачных подвальных казематов. Сегодня его день пройдёт иначе. И пошло оно всё… И ты хунук, тоже…
*******
- Мам, да всё в порядке! Ну почему поздно, всего то начало одиннадцатого. Да всё мамуль, я уже бегу, скоро буду. – закончив разговор, Есения нажала иконку отбоя.
После занятий, Есения с подругами пошли в начале в кино, потом по пути заскочили к Людке Тамошкиной, а оттуда двинули вчетвером ненадолго в караоке –бар «Танцуки». Но время, как обычно выкинуло свой излюбленный фортель – незаметно начало нестись галопом. Первая спохватилась Мила.
- Девки, время то уже…!
Все глянули на свои телефоны. Да, пора выдвигаться по домам. Наскоро допив не допитое, девчата вызвали такси и пошли к выходу. Отправив, Люду и Милу. Есения с Маришкой, пошли пешком, благо жили неподалёку в получасе ходьбы. Правда Есении, было на пару длинных, как кишечник домов дальше, но ей было не привыкать, она даже любила вечерние прогулки. Во время них, она не спешно думала о чём ни будь, либо заново проживала интересные моменты прошедшего дня.
Вот и сейчас она уже добегала до своего дома, когда со стороны детской площадки её окрикнули. Вздрогнув всем телом и внутренне напружинившись, Есения не останавливаясь и не оглядываясь на говоривших, ускорила шаг.
- Гля, эта клуша, шпарит во весь опор. – не унимались кричащие. – Да ты стой, батявка!
Говорившие поднялись и вышли из тени деревьев обступивших детские лазалки. Один из троих пробежал наперерез Есении, двое других вальяжно, но торопливо подходили сзади.
- «Догулялась, домечталась» - кинулось кипятком в голове у Есении.
- Пацаны, вы бы отстали, я вам не «чика». Ясно? – выкрикнула Есения, подходившему спереди и повернулась, так что бы видеть того и тех, кто был сзади.
- Глянь Альфыч, она агриться! Потешная.
Они подходили всё ближе и Есения, уже без труда чувствовала исходивший от них блевотный запах перегоревшего пива.
- Ну, мы ж тебя не буллим мы с тобой изи, на изи. Ты глянь, какие мы. Мы ж не криповые. Ты нам очень даже краш! – говорил передний, явно главный в их троице. – Слышь, Червя, достань гаджу, сейчас стиримить будешь.
- Уже Альфыч, а она похоже в этом деле нуб полный.
- Не думаю. - сказал третий – Ты глянь на неё, явно та ещё тян. Ну скажи, ты в шпили – вили уже, ага? – обратился он к Есении и она, повернув голову в его сторону увидела его во всех деталях. Мерзкое, отупленное выпивкой лицо, внутренне плоские глаза, безо всякого намёка на мысль. Перевела взгляд на второго, такое же скотское рыло с похотливой, змеящейся улыбкой. Из них только у того, кого они называли Альфыч, было что – то более ли менее в лице человеческого… Хотя нет, ей только показалось. Следующие слова недочеловека, подтвердили это.
- А ведь верно, она - солевая тян. Я её даже на вписке видел, так она там такой зашквар выкидывала! Треш! Ну хорош тянуть, давай чилиться. – после своих слов, Альфыч расплылся в идиотской улыбке, явно предвкушая уже представленную в его гнилом мозгу картину.
На Есению, напал ступор, она не воспринимала себя собою, этим телом. Её сознание находилось, как бы вне её. На первых минутах она пыталась найти выход, но сейчас всё стало не естественным как бы желатиновым и она, погрязнув в этой клейкой субстанции, медленно наблюдала за происходящим. Вот один из задних - «Червя по - моему» - мелькнуло у неё в голове, упал на чёрную поверхность асфальта, пытаясь схватится за голову скреб ногами. Второй, повернувшись к Есении спиной попытался на нести неуклюжий удар в темноту, но глухой звук, разлетевшиеся искрами, поймавшие на себя света фонаря, стеклянные осколки и он на подогнувшихся коленях, осел вниз и завалился на бок. Альфыч, успел с реагировать и выхватил сталь ножа. Тёмный силуэт приближался к нему. Альфыч, стал в стойку. Тёмный силуэт нанёс удар с левой стороны, а когда Альфыч пытаясь уйти от него поднырнул, там его встретил мощный удар снизу. Тот охнул, но изогнувшись пырнул ножом темноту, и уже падая швырнул. От чего лезвие, мелькнув маленьким безобидным рыбьим серебром, исчезло в темноте. А оттуда, словно восторженный возглас от увиденной мельком красоты раздалось «Ах – х – х». И звук падающего тела.
Этот звук, вернул Есению к действительности и она, переступив через лежавшую погань, наклонилась в темноту, чётко очерченную ярким колпаком фонаря. Там тихо произносились слова, прерываемые хрипом.
- Ахмок, ахмок! – и после хрипа ещё тише прозвучал явный вопрос - Нега? Нега?
Есения, упав на колени перед Ботиром, спешно пыталась достать из сумочки, выскальзывающий из дрожащих пальцев гаджет. Наконец ей это удалось, и она с силой начала выдавливать на дисплее номер скорой.
Кряхтя и ругаясь поднялся Альфыч и глянув на сидевшую возле Ботира, Есению догадался, что произошло и пятясь спиной пустился бежать. Чертыхаясь скулил Червя, попытавшись растормошить своего сотоварища, он пнул его из сидячего положения ногой тот лежал не шевелясь, тогда Червя на четвереньках отполз от него и встав на ноги, шатаясь побрёл в сторону, где скрылся Альфыч.
Есения, не знала, что делать, скорую она вызвала, подняла голову Ботира и подложила под неё сумку. Проведя по его телу, в районе груди задела рукой торчащую почти в центре грудины рукоять ножа. Её движение вызвало тихий стон, Ботир скользнув по асфальту рукой, наткнулся на её холодные пальцы. Слабеющим движением положил свою ладонь поверх её и тихо произнёс.
- Бодом. – из его глаз, не видимые для Есении, выкатились две слезы и прощекотав, оставили на висках и скулах тёплые, быстро высыхающие дорожки.
- Бодом – повторил он, но этого уже никто не услышал.
Ахмок – дурак.
Нега – почему.
Хунук – плохой.
Патыр – лепёшка.