Туман. книга седьмая. глава двадцатая

 


               ВСЁ СУПРОТИВ НАС, И ЛИШЬ ВЕТЕР НАМ НАВСТРЕЧУ.



                Не видишь глазами – очи открой.

                (В русском языке ОЧИ суть
                символ иного зрения).

                Русская народная пословица.



Расстояние, отделявшее нападавших на Модеста Павловича от бегущего к ним помещика, сокращалось и сокращалось. Уже была выбрана цель для первого удара, правда выбрана только глазами, и издалека. Уже стиснуты зубы и сжаты кулаки, уже ….

--Кирилла Антонович, не стреляйте в них!

Звук голоса штаб-ротмистра прозвучал так явственно, громко и так понятно, что помещик, слава Создателю, уже сбросивший с себя путы отрешённой нервозности, тут же отреагировал на слова друга не совсем подобающим манером. Он остановился не более, нежели в семи-восьми саженях от бьющихся, и помимо свой воли поглядел на свои ладони, сжатые в кулаки.

--Так … я и не собирался …, - тихо проговорил он, чувствуя, как от весьма скверного предчувствия холодеет спина.

Вот так, с поднятыми кулаками, со шляпой, съехавшей на затылок и часто поднимающейся грудью стоял Кирилла Антонович на тротуаре, и глядел на потасовку, понимая, что он сможет быть только свидетелем творящемуся, но никак не помощником другу.

У дерущихся же дело шло своим чередом. Модест Павлович редко отвечал на удары, а более уворачивался, да пританцовывая по хитроумной траектории не позволял противника зайти ему за спину.

Мало того, это передвижение происходило совсем рядом с кустом каких-то цветов, вроде бы, ежели не подводит память, именовавшихся в Тамбовской губернии «бабья рожа», и уж точно подводит память относительно имени автора, давшего подобное название.

Догадка, охладившая спину помещика, да и зрелище драки не позволяли Кирилле Антоновичу сотворить шаг в бок, не говоря уже про то, дабы приблизиться к полю брани и разглядеть то нечто, торчащее из-под куста, подходы к которому и «охранял» штаб-ротмистр.

--Это нечисть можно отогнать молитвой, а этих бесов можно только огнём, - услышал свой собственный голос помещик, а после услыхал и звук выстрела.

Один громила, схватившись за бедро, противно и по-бабьи заскулил, валясь на землю в бок здоровой ноги.

--Это не дьявольщина, это вовсе не имеет никакого названия! – Проговорил Кирилла Антонович, не мигая разглядывая самого себя, поднимающегося из-за куста.

--Теперь это не «бабья рожа», теперь это «Кириллова рожа», - совсем не к месту подумал тот из пары господ Ляцких, что стоял на тротуаре в шляпе, съехавшей на затылок.

И правда, в память о роже (простите, Кирилла Антонович, за рожу, но в этом повествовании сплошь выражения, использованные вами при пересказе тех событий), до неузнаваемости перекошенной злобой, ненавистью, отвращением и болью в правом боку, стоило переименовать подобные кустистые цветы.

Однако же тогда, в мгновения описываемых событий, никто и не помышлял отвлекаться ни на цветы, ни на шутки водевильного свойства, потому, что ….

Потому, что после выстрела, и после явления помещика из-за куста, напоминавшего явление тени отца Гамлета, случился видимый перевес у прежде обороняющейся стороны.

Согнувшись, и позволив пролететь над собою руке одного из нападавших, Модест Павлович сильно двинул левою рукою наглецу под рёбра, причинив боль, сопоставимую с той, что исказила лицо (нет, не рожу, а именно лицо!) Кириллы Антоновича.

 Одновременно штаб-ротмистр толкнул громилу в тот бок, где над кустом гордо возвышался помещик. И вот там, у куста, состоялась встреча нижней челюсти бандита и револьверной рукояти.

Цирковой атлет камнем рухнул на простреленную ногу воющего сотоварища.
Третий же из нападавших, перестав дышать сломленным носом, упал на колени и быстро передумал участвовать в драке. Ну да, а кто захочет, либо сможет продолжать дерзить офицеру, когда его сносят ударом ноги по шее.

Не знаю, надобно ли напоминать добрым читателям, что в эти самые секунды, отведённые судьбою на сие эпическое сражение, вокруг наших герое, как и в остальном губернском городе, не прекращался отвратительнейший погром.

Кирилла Антонович закашлялся сильно, громко и до слёз. Скорее всего оттого, что от нежданно увиденного себя, и ещё оттого, что, боясь спугнуть эдакое непонятное зрелище, помещик взял, да и перестал дышать.

Переводя дыхание от отсутствующего в нормальное, Кирилла Антонович принялся вытирать лишнюю влагу с век, но сообразил, что кулаками, стиснутыми до твёрдости камня, сделать это затруднительно, посему приступил к осушению слёз рукавом, оставив процесс разжатия кулаков на какое-то обозримое грядущее.

Рукавом было тоже не особо ловко – один рукав не захватывал оба глаза, потому и пришлось, хоть и не хотелось, малость поворотить голову в сторону, противуположную Бородинскому сражению и ….

И тогда помещик увидел Модеста Павловича, стоящего на иной стороне улицы, и во все глаза … нет, не глядящего, а таращившегося на схватку, поименованную позже, как «Бой у куста».

Правицей штаб-ротмистр намеревался дотянуться до мочки уха, да начавшаяся схватка отвлекла от того важного дела настолько, что рука, оставленная на произвол судьбы увлечённым мозгом, лишь на пару-тройку дюймов поднималась к уху, не дотягиваясь до желанного предмета, и снова опускалась к плечу. И снова, и снова, и снова.
Конечно, для расширения кругозора и углубления познаний о сущем и вероятностном строении Вселенной, было бы пользой и далее наблюдать два мира, соединившихся в одном месте. Минувшее и нынешнее сошлись, не мешая и не противореча один иному. Сошлись, дабы показать двум человекам не скудность их познаний и житейского опыта, а полнейшую никчемность тех отрывочных, поверхностных и обманных крох знаний, втиснутых в их головы посредством гимназий и академий, чьих-то монографий и диссертаций, введения в ранг авторитета неких деятелей от науки, оказавшихся шарлатанами-недоучками на ниве традиционной, либо классической науки.

И чего стоят все эти нагромождения трактатов и учебников, ежели их судьбоносная цель состоит не в толковании подобных «чудес», свидетелями коих оказались наши герои, а в изощрённом высмеивании и в слюнобрызгательном поругании одной лишь попытки задать вопрос о природе подобных явлений.

Эта тирада была полностью списана из самих глубин сознания Кириллы Антоновича, приводящего в порядок мысли, словно сильным взрывом разбросанные после увиденного.

А ещё помещик позволил некую вольность членам своего тела, пока приводил в прежнюю стройность разум и рассудок.

«У семи нянек дитя без глаза», - слыхали такую пословицу? Так вот, она едва не стала былью для Кириллы Антоновича, давшему вольность телу. И новая пословица озолотила бы фольклор новым изречением: «У отвлекающегося философа может не быть ноги».

Пройдя половину дистанции до места схватки, помещик решил … нет, не решил, а отпустил вожжи своего тела, кое тут же устремилось через дорогу, к стоящему в оцепенении Модесту Павловичу. Естественно, мозгов у тела не хватило на то, чтобы поворотить голову в левый бок и поглядеть на дорогу, которую понадобилось пересечь.

Некая доля везения на этот день ещё оставалась не растраченной, поэтому пословица и не стала народным достоянием – серый мерин, впряжённый во что-то эдакое, только сшиб передней правою ногою нашего философа, как скомканную бумагу. Помещик снова оказался на тротуаре.

--Да, что же … как это … не видно, что ли? – Перемешивая обрывки предложений, вопросов и оханий забубнил Кирилла Антонович, дважды перекатившись со спины на живот, останавливаясь в позиции «разглядывающий облака орёл средних лет», то есть, на спине.

Первой мыслью было вскочить на ноги, и что-то сделать, либо окриком остановить наглого возницу, но получилось только сесть.

«Ушибся?» - подумает равнодушный читатель, и окажется прав только на половину. Подняться на ноги не позволило новое потрясение – помещик увидел карету.
Да-да, именно ту самую карету, что появилась на привокзальной площади, и в которой, весьма вероятно, разъезжал вражина Дитц. Ну и только в последующую важность эта карета сшибла Кириллу Антоновича.

Мысли снова собрались перестраиваться после увиденного, да передумали – карета вдруг остановилась.

И вот тут помещик, по моему разумению, полностью собрал себя после стольких потрясений подряд. Он дал себе указание перестать делать всё, за исключением пары важнейших дел – глядеть и запоминать. И то, и другое делать со всем возможным тщанием! И вот, что попало в его поле зрения.

Карета остановилась напротив места схватки именно в тот неудачный миг, когда не нынешние, а те, минувшие Кирилла Антонович и штаб-ротмистр старались оценить собственное состояние, разглядывая друг дружку, и задавая подходящие моменту вопросы. При чём, не в самой подходящей диспозиции – Модест Павлович стоял спиною к дороге и лицом к помещику, заслоняя последнему обзор проезжей части.

Дверца кареты отворилась, и из её недр высунулся некто, полностью задрапированный в чёрную одежду.

--Запоминай! – Повторно приказал себе Кирилла Антонович. – Гляди и запоминай!
Господин из кареты никакими чертами не походил на Дитца, описанного стряпчим Соломоном Полосухиным, но кто сказал, что еврей-стряпчий не танцует только под свою собственную музыку?

Этот некто пристально глядел на место схватки, а так как от кареты до созерцающего помещика не набралось бы и трёх сажень, то не запомнить тот взгляд бесполезных рыбьих глаз, ощупывавших победителей кулачно-револьверного боя, было просто невозможно.

Такой холодный, озлобленно-разочарованный взгляд способен вызвать острую оскомину даже у человека, полностью лишённого зубов.

Но взгляд был только частью общей мысли, отразившей свою суть на лице. Скептичный губы этого некто приоткрылись, выпуская наружу сафьяновый язык змеи, утратившей способность производить яд.

Тот язык, высунутый на пару дюймов, вдруг согнулся пополам, и своим кончиком постучал по верхней губе.

Ничего не стану утверждать, передавая слова помещика, но ему отчётливо послышался звук кастаньет.

Развести по времени изображение и звук не получалось при всём желании, поэтому передаваемые мною слова нашего героя имели наполнение уверенностью в увиденном и услышанном.

Кирилла Антонович не озадачился тем, почему никто из кареты не обращает на него внимания, при том, что серый каретный мерин по-настоящему его сшиб. Что было не так в этом сочленении минувшего и нынешнего, также было важно понять, но малость позже. Когда появится возможность всё обдумать.

Кастаньеты умолкли, язык втянулся в рот (а как хотелось написать «в пасть!»), а сам некто спрятался в карете, оставив правицу на дверце.

--За чем-то наклоняется, - определил помещик, продолжая фиксировать все детали.
Пара секунд, и некто появился снова из глубины своей кареты. Теперь он держал левою рукой небольшой пакет с горящим фитилём, а правою быстро прикрыл свои рот и нос.

Не успел Кирилла Антонович ни крикнуть, ни привлечь внимание иным макаром своих … кого, своих-то? Себя, да Модеста Павловича из минувшего, вот кого! А после и передумал что-либо предпринимать.

«Почему?» - спросит не увлечённый читатель. А потому, что в подобных действиях не было никакого смысла. Если помещик и Модест Павлович сейчас наблюдают за этой очевидной невероятностью, значит ничего плохого им сделано не будет в обозреваемом минувшем.

Эти размышления уложились в промежуток от появления из кареты пакета с фитилём и до броска оного под ноги сами понимаете кого.

Почти без хлопка разорвался пакет, производя бледно-розовый туман, полностью окутавший пятерых участников побоища … и быстро рассеялся.

Штаб-ротмистр дважды кашлянул, оглянулся вокруг, и отёр лоб.

Карета, захлопнув дверцу, резво тронулась с места, а наши минувшие герои, обойдя куст с экзотическим названием, вышли на тротуар и, изредка оглядываясь, направились в сторону подворья. Во всяком случае, так показалось Кирилле Антоновичу.

--Я услышал выстрел, - совсем близко, прямо за спиною торопливо проговорил мир сегодняшних странностей голосом прапорщика Лозинца, - это вы, или, не приведи Господь, в вас?

Прежде чем ответить, помещик покивал головою приближающемуся Модесту Павловичу, поглядел вослед медленно теряющихся в уличной массовке двойникам, приметил переулок, куда спешно поворотила карета, и лишь после сотворил шаг в бок, вынуждая этим манёвром Вальдемара Стефановича менять положение, чтобы встать лицом к Кирилле Антоновичу.

--Господин прапорщик, а вы не знаете, чей это дом? Вон тот, по счёту третий от этого куста?

--Я не знаю! У вас что-то случилось?

--Модест Павлович, голубчик, вы видели ЭТО?

--Видел! Но, если вы скажете, что мне всё привиделось, то с радостью соглашусь с вами!

--Как много чужих интересов сошлось в одном месте, Вальдемар Стефанович, это и случилось! Маленькие утайки, недомолвки, желание придать себе значимости в чужих глазах и прочая скрытность, включающая отсебятину, взяла, да и случилась в этом месте! Чей тот дом?

--На кой шут он вам сдался?

--Не знаете? Так сыщите способ узнать, а я перепроверю сказанное вами.

--Одному из нас не нравится ваш тон, и этот один – не вы!

--Сейчас я не стану извиняться и оправдываться … что, Модест Павлович?

--Доктор едет! Он почти успел!

--Да, вижу! Так вот, предложение моё таково – смотрим, запоминаем, не рассуждаем! Когда это … этот водевиль закончится, тогда наступит время для разговоров! Для начала – Соломон Полосухин либо солгал, что видел Дитца, либо Дитц куролесит не в одиночку. Я и видел, и запомнил лицо некоего господина, подъехавшего сюда в карете, на которой разъезжал этот чёртов англиец!

--Где вы её видели? – Скажу так – не совсем мягко спросил прапорщик.

--Она …, - начал было помещик, но ….

--Она подъехала оттуда, куда ты, Вальдемар, пошёл. Вот здесь остановилась, да только перекрыла мне обзор. Простояла минуту, и укатила!

--Мимо меня никакая карета … теперь вы вдвоём меня подозреваете? И в чём же?

--Господа, господа! По правде говоря, я и не рассчитывал поспеть к событию, однако вижу, что поспел к чему-то иному.

--Да, вы опоздали, - в той же злой манере сказал господин Лозинец, -самое интересное уже закончилось, и виновный уже найден!

--Или я буду жалеть, что поехал не по своей, кстати, прихоти, или слушайте, что сказал Ду-Шан!

--Да, Карл Францевич, простите! Тут столько всего … и знаете, Вальдемар Стефанович, ни я, ни Модест Павлович вас не подозреваем! Дерзость в моей интонации есть следствием увиденного, и никоим чёртом не трактуется вашим присутствием, либо отсутствием! Ещё раз простите, Карл Францевич, я … знаете, Вальдемар Стефанович, - разговор снова перепрыгнул на прапорщика, - это мы свалились на вашу голову, это из-за нас у вас наличествуют сложности … э-э … различной тяжести, и это мы стараемся в меру сил Ду-Шана либо покончить с нашей … повторю – с нашей с вами, с нашей общей мало приятной историей, либо сгинуть в этой свистопляске чертовщины! Это я говорю к тому, что из нас четверых только вы воспринимаете простой вопрос, как личное оскорбление, а после упиваетесь придуманной обидой! Карл Францевич, ещё минуту терпения, прошу вас! Вы, - Вальдемар Стефанович, - это помещик сотворяет уже третий выпад в сторону господина Лозинца, уповая на что-то эдакое, чего пока никто, кроме него самого, не в силах понять, - считаете, что, либо мы, или я персонально, знаю много больше вашего, но испытываю, при всём при том, удовольствие от сокрытия от вас неких подробностей и значимых деталей? Вынужден вас разочаровать – я знаю и больше, и лучше вас только свою биографию! Я лишь задал вопрос человеку, дольше всех нас прожившему в этом городе, где происходит … да, Бог и с ним, и с тем, что в нём происходит!

И вот только на этих словах помещик обратил внимание на свою шляпу, едва держащуюся на темени.

Дабы не утерять оную, как совсем недавно был бесславно утерян «господин Кашля», Кирилла Антонович закрепил на положенном месте головной убор, да и прихлопнул его ладошкой.

--В окне того дома я увидел вашего друга, поручика Дороховского, царствие ему Небесное, а проживание, как оказалось, всё ещё местное. Он старался привлечь моё внимание к … этой схватке. И, мало того, его кто-то крепко удерживал здоровенными ручищами, не подпуская к окну. Стоило мне понять, на что мне было указано, удерживавший поручика странным образом исчез, можете себе подобное вообразить? Нет? А я, представьте, это видел! И ещё кое-что – он мне показал вот такое!

Помещик показал Вальдемару Стефановичу, да и всем остальным, выставленные указующие персты.

--Теперь, Вальдемар Стефанович, рассудите сами – вправе ли я был задать вам тот вопрос? Или мне стоило обратиться к этим?

Словцо «этим» сопроводилось взмахом правицей в сторону, где совсем ещё недавно лежали три цирковых атлета, напавших на наших героев.

--«Этим» - это кому? – Быстро спросил прапорщик, вглядываясь в ту часть планеты, которую осенила рука помещика.

--Да, вот …, - в запале своего наставительно монолога сказал Кирилла Антонович, да осёкся, увидев пустое пространство возле куста.

--А меня уже начинает радовать то, что я перестаю удивляться, ей-Богу, радует! И да, Вальдемар Стефанович, мы могли бы не терять драгоценное время на переговоры, объяснения и оправдания, ответь вы сразу на вопрос о доме. О том, чёрт его подери, третьем доме от этого куста!

--А я начинаю ненавидеть то время, Кирилла Антонович, когда вы приехали в Симферополь! До вашего приезда я так часто ни перед кем не извинялся, как перед вами! Вот вам и ещё раз: приношу свои извинения, господа! Однако я не … это правда, что вы видели Германа?

--Правда то, что оправданы мои подозрения о возможных расспросах, как об осложнении при попытке выяснить, кому принадлежит сей дом!

Как-то уж много, нет, правда, слишком много раз подряд прапорщик покивал головою, словно советуя себе нечто, либо заставляя себя самого просто принять услышанное.
И так же, кивая, он направился к стоящей пролётке, украшенной дремлющим извозчиком.

И вот тогда, когда логика событий и действий уже совсем отчаялась в своей надежде, что на неё обратят внимание, случилось почти невероятное – гоф-медик получил право отчитаться.

--Опасаюсь, что меня снова отодвинут на задний план, потому скажу кратко – около подворья полно полиции. Они так старательно разглядывают облака … только в том месте, где ничего не происходит.

--Пока ничего не происходит, - тут же добавил штаб-ротмистр.

--Ваше замечание, Модест Павлович, доказывает, что мы говорим об одном и том же! О вашем вопросе к Ду-Шану – его ответ может вас малость озлобить. Он делает всё, что обещал, но его опасение, что вам, ну и нам всем, пока рано участвовать в таких … э-э … мероприятиях, из предчувствия переросло в убеждённость. То, что вы наблюдали здесь, и то, чего я так и не увидел, случилось на другой день после нападения на подворье. Это его так жаждут лицезреть подчинённые господина Гармасара? Не отвечайте, я уже догадался. И последнее – сюда вас привёл господин Лозинец. Где-то тут … где именно не знаю, проживает некто Летицкий Денис Матвеев, чью дочь Анну собирался взять в жёны несчастный поручик. Вы и пришли сюда, дабы огорчить девицу скорбным известием. Кто и как про то прознал – того Ду-Шан не сказал. У меня –всё! Каковы наши действия?

--У нас … самые странные действия, Карл Францевич, - почти нараспев отвечал помещик, не отводя взгляда от часов, которые появились на свет из кармана с единой целью – убедить их хозяина в безусловности факта утраченного времени.

--А как вы думаете, дорогой друг, сколь много прошло времени сверх тех драгоценных одиннадцати минут?

--Вы снова что-то затеяли, - в полголоса заговорил штаб-ротмистр, открывая крышку своих часов. Но договаривать передумал, а просто продолжил свой ответ долгим взглядом на Кириллу Антоновича.

--Вот именно, Модест Павлович, вот именно!

--Сейчас, сейчас, - затараторил гоф-медик, обращаясь к подошедшему прапорщику Лозинцу, - ещё миг, и они снизойдут до разговора с нами!

--Не снизойдут, - как-то уж слишком радостно для человека, ставшего обладателем такого набора пережитых событий, сказал штаб-ротмистр. – Который час, не подскажете, уважаемый Карл Францевич?

Вот и на третий циферблат упал солнечный лучик с аналогичной целью – показать, что до нападения английцев на подворье осталось одиннадцать минут. По-прежнему одиннадцать минут, которые просто обязаны были истечь как минимум двадцать оборотов минутной стрелки тому, но так и не удосужились это сделать. И подобное своеволие времени заставило широко улыбнуться доктора.

--Чёрт бы вас всех побрал, господа! Что вас так веселит? Хорошо, давайте и я повеселюсь! Ну-ка, где мои часы? Вот, они! Давайте, стрелки под стеклом, позабавьте дядю Вальдемара … это … как прикажете понимать?!

--Как угодно, только понимать мы станем позже, а сейчас станем думать. Поделюсь своим опасением, что сии одиннадцать минут будут оставаться для нас не тронутыми до тех пор, пока мы не отправимся на подворье. Думаю, что это проделки Ду-Шана.

--Во что я с вами попал?!

--Всего лишь в приключение, дядя Вальдемар, всего лишь в приключение! Кстати, а что ты узнал от своего артельщика?

--Ай, - воскликнул прапорщик, и махнул рукою, - ересь несёт этот артельщик, ей Богу, ересь! Вот в том доме проживает какой-то Лептицкий Денис, и у него есть дочь Анна, к которой, якобы, сватался Герман.

--Лептицкий или Летицкий?

--А что меняет, если он Летицкий? Я говорю, что ни о каком сватовстве не слыхал! Для чего Герману такое событие от меня скрывать, но позволить о нём знать извозчику? Кто-то потрудится объяснить. Или это снова «не сейчас, Вальдемар Стефанович»?

--Это не сейчас, Вальдемар Стефанович!

--А, к слову, господа всезнайки, с каких это куражей вы надумали поправлять произнесённую мною фамилию? Вы определённо осведомлены об этом сватовстве, и не меньше извозчика! Говорите, что вам известно?

--Господин прапорщик, вы заставляете нас шагать слишком широко, - заговорил Кирилла Антонович, сотворяя кряду сразу пару жестов. Одним он остановил Модеста Павловича, намеревавшегося с рассерженным лицом вступить в перепалку с однополчанином, иным же подзывал ожидавшего извозчика.

--И при такой манере ходьбы мы обрекаем себя не замечать важные мелочи. Сейчас я не могу позволить этому случиться. Наш план, согласованный с утра, остаётся в силе – глядим и запоминаем, обсуждаем после. Прошу в карету, Вальдемар Стефанович, пора ехать в ваш замок.

Хоть и не по нутру господину Лозинцу такое, как он счёл, высокомерие со стороны приезжего, делавшего замечания тоном снисходительного родителя неразумному ребёнку, но в пролётку погрузился послушно.

--Нет, Модест, сам подумай …, - это последнее, что услыхал помещик перед тем, как Пётр, уже знакомый нам кучер, вожжами ударил лошадь по крупу.

Жандармские стражники, попавшие на глаза гоф-медику, судя по всему дислокацию не сменили, раз доктор, не глядя по сторонам, указывал на места, где охранный люд плохо скрывал нетерпение в ожидании готовящегося нападения. И совсем отвратительно жандармы маскировали общее число групп, привлечённых к этой операции, и бестолково расставленных по всем окрестным дворам.

Четвёрка наших наблюдателей за повторяющимися событиями вышла из пролёток, и не торопливо направилась к воротам, за которыми, уже через четыре минуты с небольшим, должно было повториться трагическое столкновение, вызывавшее у наших героев малую нервную дрожь, негодование, нежелание видеть и слышать ещё раз эту схватку и, каким бы странным это не показалось, настоящее любопытство. Думается, что господа читатели сами догадаются, какие чувства нёс в себе каждый из этой четвёрки.

Как и предполагалось никто, включая и жандармских стражников, не обратил внимания на господ, вошедших через калитку на подворье.

Вот тут словцо «вошедших» сложно применить к нашим героям. Они не шли в том обыденном разумении, коим мы, человеки, определяем движение при пособничестве ног. На деле господа кое-как передвигались, подталкиваемые в спину нетерпением и боязнью. Да и сердце перекачивало по телу уже не кровь, а тревогу, загустевшую от дневных переживаний до состояния киселя.

С таким вот багажом, описанным выше, наши герои и оказались на подворье, доживавшем последние мирные секунды до драмы.

На порог своего флигелька вышла Дыня, чтобы выплеснуть из казанка воду.
У кареты, облюбованной господами для посиделок и приватных разговоров, находились два бригадира артели. Один из них, позже получивший знатный удар по челюсти, что-то хотел сделать с дверцей кареты, ежесекундно отворяя и затворяя оную, приглядываясь, да прислушиваясь к скрипу навесов.

Иной возился с рессорой, лежавшей подле кареты на земле. А у забора, в самой тени, сидели Двушка и Матвей. Такая себе идиллия, если будет угодно господам читателям.

Кирилла Антонович в многотысячный раз за сегодняшний день поглядел на часы, и вздохнул с такой грустью, и с таким страданием, что и сам тому поразился. А после сказал:

--Ну, вот, дорогие мои, время пришло! Через …, - он сделал короткую паузу, и продолжил, - началось!

Слева от входа зло, словно грудной кашель заядлого курильщика, рявкнул взрыв.

Стоящие вперемешку, по принципу «гражданский – военный», наши герои так же отнеслись к разрыву гранаты – гражданские присели, а вот военные лишь зорче впились глазами в начавшееся нападение.

Дверца кареты, толкаемая волной от взрыва, а может и осколками (кому тогда были надобны таковые подробности?) с шумом захлопнулась, но, ненадолго. Спустя секунду она отворилась сама, вызволяя из своих объятий ладонь одного из бригадиров, и косо повисла, цепляясь за карету одним нижним навесом.

--Что это … чёрт …, - как-то по-особенному суетливо и бормоча, и двигаясь прохрипел «каретных дел мастер», и повалился на землю, подминаемый под себя иным бригадиром.

--Лежи, коровий зять! Может, ещё швырнут …. У тебя есть чего-такое … для дела? Дыня! Дыня!

Было похоже, что этот, специалист по рессорам, не торопился теряться в начавшихся мало понятных событиях, а просто правильно исполнял где-то освоенную армейскую науку.

На его крик выглянула из флигелька Дыня, ловко удерживая в руке палку (думаю, надо читать «дубинку»), по виду тяжёлую, да и загодя припасённую.


--Кинь мне …, - не договорил, что именно должна была кинуть девушка, а показал сложенными перстами недосказанное – револьвер.

Тот, который каретник, потряхивая ушибленной ладонью, как-то уж совсем по-змеиному вполз в карету, и скоро вывалился с иного боку, приободрённый доброй саблей и наганом в той руке, боль в которой его уже не интересовала.

--Ну, шо … где …, - так же суетливо затараторил он, зыркая по сторонам, как воробей, - это … надо … граната не с ворот … может, отвлекают? И … а, Стефанович! Тут ….

--Слышал! Откуда? – Резко спросил выбежавший на порог дома прапорщик, но не тот, который с нашими героями стоял, а тот, который из минувшего. И тут же он принялся отдавать распоряжения: - мальцы! Эй! Двушка – лети к нашим! Матвей – узнай всё! Дыня, чёртова кукла, не высовывайся! Митрич -  за мной, поглядим у забора, Иван – ты тут! Кто погибнет – накажу! Всё!

Тот, кто был специалистом по каретам и с саблей, оказался Митричем, значит, методом исключения, рессорных дел мастером был Иван. Теперь на подворье незнакомцев более не было. Среди своих, разумеется.