Из серии: "Взрослым о детях"
Посвящаю памяти моего любимого отца
Косенко Алексея Петровича
Андрюша Найдёнко учится в первом классе, учится по-разному. То на двойки, то на пятёрки. Легче всего из сложных предметов: чтения, письма и арифметики – Андрюшке давалось чтение. Читать он научился ещё до школы, вернее, его научил папа, поэтому учиться ему было легко, не совсем, конечно, легко, зато читать он мог сам теперь столько, сколько ему вздумается. Да и с чтением в школе тоже, по правде, было не очень-то хорошо: неинтересно было читать учебник, ненастоящее это было чтение – приходилось читать всякую нудную всячину «для детей дошкольного возраста», как, смеясь, говорил его дядя, ученик 7 класса этой же школы, который учился в своё время по такой же родной речи. А Андрюхе, как его звали друзья, хотелось читать интересные романы, повести, сказки, приключения, но вместо этого читали какие-то неинтересные или даже глупые, как ему казалось рассказики, придуманные для того, чтобы отбить охоту к чтению.
Ну разве интересно читать про то, как легко учился задавака Ленин, про Филиппка, над которым все смеялись, про маму, которая дурила свою дочку, чтобы не брать её с собой в полёт, про всякое такое, чего в жизни не бывает, или если и бывает, то не так торжественно и приторно правильно, как об этом писалось в каждом рассказике. Ну разве бывает в жизни так, как у Льва Толстого в рассказе «Косточка». Что же это получается — мальчик совсем глупенький: то врёт, что сливу не ел, то сам себя выдаёт. Но неприятнее и глупее всего в этом рассказе было то, что мама мальчика была такой скрягой и педанткой, что посчитала сливы в тарелке, да ещё и наябедничала своему мужу на детей, что кто-то съел одну сливу.
Андрюша никак не мог себе представить, чтобы его мама пересчитывала сливы или яблоки или что-то другое, что выкладывалось на стол для съедения, и это не потому что жили они богато, жили-то они не богато, иногда на ужин была варёная картошка с луком или, что больше любил Андрюша, печёная тыква. Но больше всего Андрюше не понравился в рассказе отец мальчика, который соврал, что тот, кто проглотил косточку от сливы, умрёт. И вот что странно: когда Андрюше читали сказки, или когда он сам себе их читал, там вообще всё было придумано, всё было не по правде, но было захватывающе интересно, а в рассказике «Косточка» всё было тоже придумано, но придумано не для интереса, а чтобы обескуражить того, кому приходилось читать эти рассказики и представлять то, что в них было написано.
Чем больше Андрюша читал такие «поучительные» рассказики (так их называла Нина Фёдоровна, классная руководительница), тем тошнее они ему казались. «Напридумывают же всяких неинтересных рассказиков, а мне их читать да ещё потом пересказывать и объяснять, какой нравоучительный смысл заложен в них автором. Ну не интересно мне читать такие простецкие рассказики-небылицы – вот и весь нравоучительный смысл – не хочется и не буду!» - мысленно подварчивал Андрюша сам себе, когда приходилось выполнять домашнее задание по чтению, которое он читал через строчку, только бы понять, о ком говорилось в очередной тягомотине. Так и возненавидел бы Андрюша чтение и школу за это дурацкое понарошечное чтение, которое не для интереса, а для оценок, если бы мама не приносила из библиотеки разные интересные книги, которые он сам мог теперь себе читать в любое время.
Но кроме чтения в школе приходилось много писать разных там крючочков, палочек, кружочков и разных закорючек, вместо букв, – это чтобы научиться быстро писать не печатными буквами, ими писал он быстро, а письменными. Но это легко сказать: «Быстро писать!». Андрюшке не давались все эти письменные каракули, рука не слушалась, буквы вылезали из наклонных решёток-строчек, вместо кружочков получались многоугольные квадраты, как говорила мама, а вместо крючочков крюки от подъёмного крана или крючки для ловли сомов и сазанов, как говорил папа.
Одна бабушка Варя гладила Андрюшу по головке и всегда хвалила: «Вот умница, Андрюшенька (так она всегда называла его, растягивая первую «А» и мягко пропевая «Ю»), тебе только семь, а ты уже, мой умненький, и читаешь и вот писать даже учишься, а я в твои годы помогала маме нянчить младших братьев и сестёр да в куклы изредка играла, а учиться стала читать и писать только в 12 лет, и мне, как и тебе, трудно было учиться писать, тоже такие же каракули выводила, как и ты правой рукой. Но ты не отчаивайся: научишься, может, и не так красиво будешь писать как твоя мама, но не хуже моего сможешь». «Да, - думал Андрюша, - бабушке как и мне не повезло, она тоже левша, её ещё и били, когда она левой рукой молилась в церкви или что-то делала, что нужно было делать обязательно правой, меня-то хоть не бьют, только мучают. Но зато бабушка добрая, она-то меня понимает, не то, что учительница: та всё время замечания в тетради пишет и задания на прописи даёт столько, что пальцы немеют на правой неловкой руке и шишка на среднем пальце от ручки растёт».
В такие минуты Андрюшка вспоминает детский сад: вот там было раздолье, никто к нему не приставал с прописями – вместо них было любимое рисование, и никто не заставлял рисовать только правой рукой, а если воспитательница и напоминала, что нужно держать карандаш в правой руке, то он брал в каждую руку по карандашу и рисовал то той, то другой рукой, в зависимости от обстоятельств. Но главное – в детском саду никто не заставлял пересказывать тупые нравоучительные рассказики, зато все дети просили воспитательницу, чтобы он, Андрюшка, и ещё один мальчик Вовка рассказывали сказки.
А сказок Андрюшка знал много, потому что и бабушка, и мама ему и сестрёнке их читали каждый день перед сном. Сказки – это другое дело, он бы и сейчас их с удовольствием читал и пересказывал, только вместо сказок одни «рассказики». Правда, попадались и настоящие сказки, например, очень Андрюшке понравилась сказка Одоевского «В гостях у дедушки Мороза» и картинка интересная. А потом он и вовсе стал читать «Родную речь» вперёд, и нашёл там премного интересного: и сказки, и рассказы о животных, и даже интересные истории, а также загадки и стихи. В общем, нашёл первоклашка для себя выход: читать самому интересное и пропускать нравоучительное, а когда читали классом, то Андрюшка перечитывал то, что ему понравилось больше всего.
А уж если ему давали задание пересказать любимый рассказик или сказку, он весь преображался и снова как в садике завораживал детей своей манерой рассказывать. Фактически он не пересказывал рассказик или сказку, а просто проживал её и своё проживание расписывал очень живописно, используя жестикуляцию, интонацию, разные голоса за разных героев (этому он научился у бабушки и мамы). Иногда он добавлял новые интересные детали и развёрнутое картинное описание событий, человека или животного, каких, понятно, не было в текстах. Андрюшка не просто озвучивал он оживлял героев рассказа или сказки, говорил за них на разные голоса так, что получалось, будто бы перед слушателями был целый театр, а на сцене актёр, превращавшийся по ходу повествования то в одного, то в другого персонажа, и эти персонажи были настолько живыми, что поневоле сказка или рассказик в таком исполнении превращались в маленький спектакль.
Но рассказывая, Андрюша и сам превращался ещё и в слушателя и порой так заслушивался сам собой, что начинал рассказывать то, чего в сказке или рассказике не было, но что точно, всем казалось, там должно быть: такие детали, которые автор просто забыл описать и без которых терялся весь смак от рассказа. Даже молодая учительница, только что закончившая педагогическое училище и первый раз взявшая для обучения первый класс, заслушивалась Андрюшкой. А отличники с признательностью слушали выступление маленького рассказчика, который на коротенькое время становился вровень с ними.
Все в классе любили Андрюху за его умение так рассказывать, что на время казалось, будто перед ними не такой же маленький мальчик, а какой-то сказочник зачаровывающий их и уносящий из класса в иные пространства и времена. Так у Андрюшки стали водиться пятёрки за чтение и пересказ.
Всё бы хорошо, да письмо Андрюше даётся с неимоверным трудом. Обычно бывает так: если мама на работе, а она работает то в первую, то во вторую смену, он старается поскорее сам написать заданные прописи, но потом мама проверяет и начинает делать уроки вместе с ним, потому что «за такую работу её как всегда будут вызывать в школу». Но и для мамы, и для Андрюши совместное выписывание неподатливых упрямых буковок правой рукой превращается в муку. Андрюшка всё время ерзает на стуле, искривляется то одним, то другим боком, ноги шлындают сами собой то под стол, то под стул, то, чтобы они не шлындали, он умудряется на них по очереди садиться, но тогда свободная нога начинает раскачиваться, а руки вообще двигаются так, как им захочется, то почешут, что-нибудь, то извернутся так, что кажется, будто Андрюша криворукий, а то Андрюша просто упадёт на левую руку головой и пишет, глядя на буквы одним глазом, потому что, если смотреть двумя, буквы будут двоиться.
И вот, чтобы Андрюша «научился сосредоточиваться и красиво писать» правой рукой (писать левой тогда в школе не учили), мама сажает сына на табуретку, ноги обязывает легонько полотенцами вокруг ножек табурета, чтобы они не шлындали, сама садится сзади на стул, левую Андрюшину руку прижимает плотно к столу своей мягкой рукой, а правую берёт в свою и начинает вместе с Андрюшей выводить противные буквы. Выведут несколько вместе, и мама просит Андрюшу самому попробовать: увидит, что всё идёт вразнос, и опять берёт его руку в свою, и так они наконец-то дописывают домашнее задание. После такого заточения и напряжения ног и рук Андрюшке обязательно нужно порезвиться, попрыгать, побегать, покувыркаться.
«Хорошо сестрёнке-Алёнке: ей в школу ещё через полтора года, вот тоже, небось, придётся намучиться бедненькой с этими каракулями, но хорошо, хоть она правша, а то каково маме-то было бы», - думает Андрюшка и беззлобно задирает сестрёнку, чтобы она за ним побегала.
***
Так незаметно к концу подошла вторая четверть, неуспехов и мучений в школе накопилось столько, что Андрюша и не мог уже представить, как ещё полгода назад он мечтал идти в школу. Каникулы пролетели быстро и неудачно: Андрюша заболел ещё накануне Нового Года и провалялся с ангиной две недели. Теперь уже шла третья четверть, а он уже ждал третьих в своей жизни весенних каникул, в которые надеялся побольше поиграть на улице, потому что школа надоела своими заданиями и двойками, замечаниями и записями за поведение в дневнике, вызовами мамы к учительнице или завучу.
А с поведением Андрюша ничего поделать не может: столько раз он давал маме слово, что не будtт вертеться на уроке, но ничего не получалось – каждый день то по одной, а то и по три записи в дневнике: «Крутился и разговаривал на уроке; лазил под парту; дрался». Столько раз мама, возвращаясь из школы, куда её частенько вызывала учительница или завуч, плакала и сетовала самой себе: «Андрюшечка, но что же я могу с тобой поделать, непоседливый ты мой? И что же с тобой случилось-то в школе, вон ты какой в саду был поседливй, послушный, все воспитательницы тебя хвалили, а сейчас-то что же стряслось, что я-то могу сделать?»
От таких вопросов и маминых слёз Андрюшке щемило как бабушке сердце, слёзы сами собой выступали на глазах от бессилия утешить маму. В такие моменты он ненавидел школу, учительницу, чистописание и даже некоторых отличников, которые задавались. Именно в такие моменты ему становилось жаль троих второгодников, что учились в его классе и с которыми он постоянно дрался: «Вот уж кому досталось, так досталось — второй год крючковать в тетради!». Но ещё страшнее было представить, как говорил отец, что его тоже могут оставить на второй год. Страх остаться ещё на один лишний год в ненавистной школе, ещё год выводить каракули – что страшнее можно было бы придумать в наказание за то, в чём он не был виноват? Одна мысль о втором годе с этими «рассказиками» и писанием крючочков, приводила Андрюшу в состояние сжатой пружины, что приведи кто-то в исполнение угрозу оставить его на второй год, получился бы такой взрыв, что мало не показалось бы ни учительнице первого класса, ни классу, ни директору, ни родителям.
Больше всего Андрюшку мучила дисциплина на уроке: мамы рядом не было, чтобы помогать сосредоточиваться, всё отвлекало, потому что всё было интересно: кто как пишет, как меняются детские физиономии от старания вывести буковки, кто и сколько уже списал, какие оценки и ошибки в тетрадях его соседей, что там принесла и положила на свою парту учительница, и кто это там проходит сейчас за окном первого этажа, где был их класс... И за весь этот интерес ему делали замечания, записывали красными чернилами в дневник.
За всем, что происходило в классе мог уследить Андрюша, так он знал все звуки, что даже необорачивась, по упавшему карандашу или ручке, мог точно узнать, кто это уронил, а для проверки он обязательно поворачивался и проверял, не ошибся ли, но из-за этого тут же получал замечание от учительницы, которая жаловалась его маме: "Он у вас, Галина Алексеевна, такой невнимательный, всё прослушивает, но зато за всем успевает следить, кто что уронил, кто кашлянул или стул подвинул, даже по чиху или кашлю может определить, кто сзади него кашляет или чихает, ему до всего есть дело: кто как сидит, что делает, как и что пишет, только в тетради из-за этого постоянные ошибки, никакого внимания у него нет и память плохая". Мама только вздыхала на такие жалобы, а любимая бабушка защищала его и говорила: "Это значит у Андрюши хорошее внимание, просто не на то направлено. Вот вырастет и станет хорошим учителем и будет успевать следить за всеми детьми в классе, никого без внимания не оставит!" При этом бабушка улыбалась и Андрюша понимал, что она шутит и шуткой поддерживает его.
И письмо не получалось у Андрюши, ведь в нём он делал ошибки похлеще Филипка из рассказика Толстого, и над ним тоже посмеивались, но то только незаметно, потому что никому не хотелось изведать на себе его кулаки (это касалось только мальчиков) или страшных обзывачек (это относилось к девочкам). А уж он-то так умело давал своим обидчикам клички, что те прилипали как дёготь к их личностям.
Вообще школа сделал из Андрюшки мальчика нервного, вспыльчивого, чуть что, готового пуститься в драку. А дрался он, по правде сказать, только с второгодниками: двумя Сашками и одним Витькой и его братом Юркой, не второгодником. Дрался с ними больше потому, что они хотели быть главными и всеми в классе командовать, но не на того напали: Андрюшка не любил, чтобы им кто-то командовал, и, если чуть кто из двоечников обижал кого-нибудь в классе, он был тут как тут. Бывало, что драться приходилось одному против троих или четверых, но тогда он становился «психованным» (как прозвали его второгодники) и бил всех так, что только уворачиваться успевай, а сам при этом переставал чувствовать боль, хотя потом болели разбитые щеки, нос, лоб, рёбра и разбитые кулаки.
Но все эти драки были как бы фоном, на котором шла его нелюбимая учёба. Они даже были в этой неприятной учёбе особой отдушиной, через которую выплёскивались излишки нервного напряжения, и, казалось, не будь этих драк, Андрюшка взорвался бы, как паровой котёл без клапана. Но при этом уже на следующий день он приходил в школу и ни с кем не собирался драться, даже со второгодниками начинал общаться приветливо и по-товарищески, хотя вчера и дрался с ними, но стоило кому-то над ним посмеяться или подразнить, как он срывался с внутреннего якоря равновесия и благодушия и нападал на обидчика.
***
Но ещё было обидное в школе – это арифметика. Тоже нелегко ему давалась: то отнимет, Андрюша, когда надо прибавлять, то прибавит, когда надо вычитать. И особенно Андрюшка не любил задачки: все они были какие-то несуразные: про материю, про литры молока, про банки с краской, про коробки карандашей, про плуги, про длину досок, про санки, катящиеся с горки – и во всех задачках то чего-то на столько-то больше, то меньше выходило. Пытается представить задачки в уме и не получается, только сбивается, когда начинает представлять эти задачки в уме: обязательно задумается о чём-нибудь и всё – или отстал, или ошибку сделал.
Вот недавно была на уроке задачка про доски, и нужно было вычислить, сколько досок потребуется на три скворечника. Тут же Андрюша вспомнил, как они с отцом ещё осенью делали в сарае на верстаке один скворечник и один синичник, и тогда отец объяснил, что сверху доски должны быть обструганными, а внутри — нет. Вспомнил Андрей, как отец рубанком остругивал доску, как распиливал и ему дал попилить, как дал сколачивать уже готовые домики для птиц. Вспомнил Андрей, и как отец лазил на сосны, и развешивал на них готовые дома для скворцов и синиц, как они вместе наблюдали, что в скворечнике зимой поселились воробьи, а синицы — в синичнике. Пока вспоминал всё это, как будто бы перенёсся из класса в свой двор, в другое время. А в итоге так провалился в воспоминания, что даже не успел записать условие, вместо него незаметно для себя прямо в тетради нарисовал скворечник с птичкой на палочке и, понятно, получил за задачку двойку. Не повезло ему в тот день: обычно за ним приглядывала девочка Наташа, подсказывала и напоминала, что нужно делать, когда Андрей отвлекался, а в тот день она заболела, и некому было вернуть Андрея в класс из его ярких воспоминаний. Так что по основным предметам, кроме чтения, Андрей еле-еле на троечку вытягивал.
В общем, высидеть по 45 минут уроков нелюбимого чтения, письма или арифметики было для Андрюшки каторгой, как только заканчивался урок, он срывался как цепной пёс с цепи и бежал на перемену. Всё горело на нём, как в огне: портфель за две четверти износился так, что на всех углах, кроме одного, соскочили металлические уголки, один уголок папа успел зажать пассатижами, и тот ещё держался, а с чёрного дерматина слезла краска, и портфель выглядел «поседевшим», как говорил дедушка. Форменные брюки и курточка не раз были разорваны, зашиты и даже заштопаны на локтях. «И это всего-то за первые две четверти!» - удивлялась и сокрушалась бабушка,- «Да, на тебе и железные доспехи не выдержат, не возьмут тебя в армию, не напасёшься на тебя доспехов», - уже улыбаясь, говорила она. «А сейчас без доспехов воюют!» - гордо и со знанием дела отвечал Андрюша бабушке. «Это точно без доспехов, но если на тебе гимнастёрка через неделю сносится, то уж тогда придётся доспехи на тебя ковать», - не унималась бабушка, острая на язык, как и сам Андрюша. «Ну и хорошо, что на меня доспехи откуют, я буду как Покати-Горошек и Илья Муромец воевать, всех Змеев Горынычей порублю своим мечом!» отвечал бабушке в пылу Андрюшка, и сам не замечал, как скатывался в сказку.
Сказки он любил, а ещё мультики по сказкам или диафильмы, но сказки всё же любил больше, потому что в мультике показывают только то, что нарисовал художник, и мультик быстро кончается, поэтому уж лучше диафильмы смотреть, там мама читает, а ты и на картинку смотришь и её слушаешь, да ещё и в уме представляешь, чего на картинке не нарисовано, и спросить всегда можно и попросить, чтобы она не переводила картинку, пока не наглядишься. Но читать самому ещё лучше: когда сам читаешь, можно остановиться, помечтать, представить самого себя главным героем, и представить так, как самому хочется, а не так, как нарисует художник. А иные места можно ещё раз перечитать.
Андрюша был требовательным к мультикам: больше всего любил рисованные, но и те не всегда ему нравились, если лица были прорисованы плохо или чисто схематически и как-то по-детски. Вот и на прошлой неделе посмотрел Андрюша мультик «Баранкин, будь человеком!» В целом мультик понравился, хоть и короткий, и нравоучительный. Но Андрюшка даже не обратил внимание на то, что все мальчики и девочки были нарисованы понарошку, потому что его захватил сюжет: ну точно как про него этот мультик, только мальчики оказались неосторожные и вляпывались в разные истории – вот он бы, Андрюха, так не оплошал.
Сразу после мультика Андрюшка попросил маму принести ему с работы книжку про Баранкина и Малинина: хотелось почитать. Книгу мама принесла только вчера, и Андрюша успел прочитать её вчера же до того места, где на Юру Баранкина и Костю Малинина напали всем классом ребята и стали их стыдить за двойки, и даже прочитал, как Зинка Фокина хотела, чтобы Баранкин стал человеком в полном смысле этого слова. А место, где Баранкин, говорит Фокиной, что он устал быть человеком, Андрюша прочитал несколько раз и примерил это высказывание на себя: «Да, пожалуй, и мне надоело быть человеком!» Тем более, что в прошлой четверти «Два» с минусом за поведение, три с минусом за письмо и столько же по математике. А в новой четверти ещё и того хуже.
А ещё вчера после уроков он опять подрался и так сильно и неожиданно для себя толкнул долговязого второклассника Виноградкина, которого позвали второгодники для острастки, что тот, ударившись затылком об угол крашеной стены школьного коридора, потерял сознание и так и завалился набок. Страх обуял Андрюшу и отчаяние перехватило холодком дух, бросился он к Виноградкину, и срываясь на плач, всё тормошил его: «Петька, Петька, я нечайно, нечайно…, хочешь стукни меня сам, да посильнее, только вставай, пожалуйста, Петечка...»
И всё это на виду у вышедшей из соседнего кабинета строгой учительницы из параллельного «А» класса, которая схватила его цепко за руку, спросила сперва его фамилию у него самого, хотя прекрасно знала, а потом и у подтвердивших её второгодников, стоявших в растерянности рядом и рассчитывающих совсем на другой исход драки. «Знаю, что Найдёнко, вся школа тебя скоро будет знать. За такое тебя и в колонию упечь можно, вечно ты, Найдёнко, дерёшься. А если ты убил его, видишь не дышит». Но в это момент увалень Виноградкин застонал и стал вставать, а учительница, отпустив Андрюшку, стала помогать второкласснику подниматься и повела его в медицинский пункт, не обращая внимания на испуганного Андрюшку. Только издалека, не оборачиваясь, крикнула: «Завтра сразу с родителями в школу приходи, без директора тебя к урокам не допустят».
Даже второгодники как-то сочувственно поглядели на него и ничего не сказали: досталось Андрюшке хуже некуда... А поскольку уроки кончились он, быстро одевшись, поскорее побежал через тёмный сосновый лес домой, а дома, никому ничего не сказав про драку, сразу побежал читать про Баранкина, просто так легче было не думать о том, что у Виноградкина точно на затылке будет шишка, а завтра, когда он придёт в школу, его поведут к завучу или директору и не допустят до уроков, а сообщат родителям, вызовут в школу…
Точно, после таких событий и перед лицом такой перспективы, быть человеком не очень то и хотелось, а ещё представилось, как отец будет его стыдить с полупрезрительной ухмылкой: «Что сила есть — ума не надо? На второй год хочешь остаться, как эти ваши дурни второгодники по складам читать будешь да крючковать?» - скажет, строго посмотрит и отвернётся.
Этого Андрюшка точно не любил и даже побаивался, потому что после таких разговоров с отцом тот как будто закрывался от него, переставал быть приветливым и не помогал решать задачки. А ведь Андрюшка любил своего отца, но понимал, что не может быть для него всегда хорошим, и, если отец становился недружелюбным, значит, что-то шло не так. С мамой всегда легче, она хоть и плачет, хоть и ругается, а не насупливается и не обижается на Андрюшу, не закрывается от него своей строгостью или непроницаемостью.
В общем перспектива на завтра была ужасная, да ещё совсем недавно он дал слово, что на этой неделе у него не будет двоек за поведение и тогда отец поведёт его на каток и научит кататься на однополозных коньках, которые привязывались к валенкам. Теперь никаких коньков не будет. Андрюшка так расстроился, что, как говорила бабушка, с лица спал, насупился и притих, что вовсе не походило на вечно снующего и неунывающего Андрюшку, постоянно задающего вопросы. Заметив это, мама уложила его на всякий случай спать, когда никто ещё не ложился, что Андрюша принял с большим облегчением и сразу провалился в сон.
Во сне ему снилось, как он летал схватившись за волшебную палочку, как за турник но полёты были низкие, всё над землёй, да ещё нужно было постоянно поднимать повыше ноги, чтобы не задевать ими землю, а над ним летал Баранкин с большими крыльями за спиной и всё подбадривал его: «Оттолкнись как следует и лети...»
***
А сегодня с утра у Андрюши поднялась температура, покраснело горло и мама, работавшая в этот день во вторую смену, оставила Андрюшу дома, чтобы не разболелся сильно. Мама у Андрюши фельдшер – это такой врач, который очень хорошо умеет разбираться во всех детских болезнях, умеет делать уколы, выдавать лекарства, ставить горчичники, слушать лёгкие, сердце, смотреть в горло, нос и уши, а ещё проверять, нет ли вшей и выводить их. Часто после каникул дети приезжали из дома и привозили в своих шевелюрах этих вредных насекомых, которых сам Андрюшка видел только мёртвыми, по его просьбе принесёнными мамой для показа. В общем, Андрюше повезло, так как рос он мальчиком болезненным, всякая зараза к нему цеплялась, как говорила бабушка, да ещё мама работала в интернате и, видимо, приносила из него разные вирусы и бактерии, от которых Андрюша и болел иногда в своё удовольствие: главное – болеть дома. О, как это здорово – иногда поболеть, особенно если есть такая интересная книга.
Поскольку мама на этой неделе работала во вторую смену, до обеда не дала ему почитать книгу: то заставляла полоскать горло, то пить чай с малиной, то молоко с мёдом, то укутывала, его чтобы пропотел, то капала в нос сок алое, то смазывала гланды люголем, в общем лечила Андрюшу активно. Она всегда лечила его народными средствами, потому что лекарств ему надавали и антибиотиков накололи в детстве много, когда в три года он подцепил воспаление лёгких и попал в больницу, где, благодаря маме-фельдшеру, лежал с бабушкой Варей.
Но вот мама собралась и пошла в интернат, а Андрюшка, забыв о температуре, принялся читать прямо в кровати про Баранкина и Малинина. Дочитав до разговора о том, что, если сильно захотеть, можно всего добиться, Андрюша надолго задумался и стал вспоминать свой разговор с бабушкой: «Не все люди обладают сильной волей. Но те, кто обладает, если добрые, могут, и горы сдвинуть, и в космос полететь, и любое чудо совершить», - говорит любимая бабушка. «Это как у Гагарина, бабушка?» - спрашивает Андрюшка, зная, что полёт был, когда ему только два года исполнилось. «Да, именно так, наш Гагарин» - отвечает довольная бабушка, много про него рассказывающая. «А у злых сильная воля бывает?» - спрашивает бабушку Андрюша после некоторого молчания, в продолжение которого его мысли перетекают с Гагарина, на Ленина, с Ленина, на Гитлера, с последнего на второгодников. «Бывает и у злых сильная воля, тогда от них одни беды и войны начинаются», - отвечает бабушка и, как бы отгадав ход его мыслей, добавляет, - «Как Гитлер, что войну начал». Но помолчав она уточняет: «Ещё и глупая воля бывает, Андрюша». «А как это?» - спрашивает любопытный внук. «А это когда человек глупый, но воля сильная, тогда такой тоже бед наделает». «Это как наш Витька Полняков – воля есть, а глупый, упрётся на своём и ничем, кроме как кулаками его не убедить», - размышляет про себя Андрюшка.
Сейчас, прочитав книгу и погрузившись в какие-то смутные воспоминания- размышления, полусидя в кровати, стал Андрюша размышлять: «Я, наверное, добрый, так бабушка говорит, и умненький, значит от меня беды не будет. Я свою волю на хорошее истрачу.» - размышляет он так, будто обладает сильной волей и огромным желанием: «Только я не так как Баранкин буду делать, а по умному: я превращусь в воробья и полечу к бабушке, а у неё превращусь снова в себя и вот она обрадуется, вот посмотрит, какая у меня сильная воля и похвалит меня». Да и соскучился Андрюша по бабушке — она как уехала перед новым годом в Майкоп к своему брату, Андрюшиному деду и к его жене Андрюшиной бабушке, так пока и не возвращалась. Мама как-то сказала, что бабушка уехала, потому что тесно. Да так оно и было. Квартира у них была двухкомнатная, трёшку им не давали, хоть они и встали в очередь на расширение, как родилась сестрёнка-Алёнка. Андрюша знал со слов бабушки, как какой-то начальник сказал отцу, что ещё не все бараки расселили, а ты, мол, какой шустрый, трёшку хочешь, ты же не начальник ещё, трёшка тебе не положена. Так и жили впятером в хрущёвой двушке, одна из двух комнат которой была проходной комнатой. Бабушка спала по очереди то с ним, то с Алёнкой, а тут уехала. Осиротел Андрюша без своей защитницы-бабушки, которую он иногда ласково называл ты моя бабушка-мамушка. И вот к ней он хотел теперь улететь от всех невзгод.
«Главное сейчас — составить правильное заклинание, чтобы никто о нём не знал, кроме меня». После этих мыслей Андрюша тянется к стоящему рядом столу, берёт альбом и карандаш и развернув его задней обложкой наружу, готовится что-то записать, но ничего не придумав, заглядывает в книжку, читает то заклинание, что использовал Баранкин, но оно ему не нравится - «Уж больно простое, да ещё и чужое, я лучше свои заклинания придумаю...» Тогда он начинает себе бормотать под нос: «Я хочу…, я хочу, я могу…, я хочу, я могу...…». Ничего не получается складного и вдруг его осенило: «Чу-чу, я хочу, гу-гу я могу превращаюсь в воробья, потому что… потому что это я».
И вот наконец он вывел в столбик старательным почерком, таким, что просто можно было бы разобрать буквы, а ошибок своих Андрюша не видел:
Чу-чу, я хачу!
Гу-гу я магу!
Приврощаюсь в воробя,
Па тому што ето я!!!
В конце строки он поставил три восклицательных знака, как бы утверждая ими свою волю. Несколько раз перечитал стих про себя и вслух. Андрюше понравилось. Но вот ему показалось, что нужно поставить ещё два восклицательных знака после первой и второй строк. Поставил и снова прочёл уже с ударением и восклицанием — получилось на взгляд Андрюши убедительно и мощно. Счастливая улыбка поплыла на лице, пылавшем жаром. Но этого было мало, нужно было придумать ещё одно заклинание, чтобы потом превратиться в орла, ведь лететь он собрался на юг, где жила его любимая бабушка, а ещё нужно было придумать и возвратное заклинание для превращения назад в человека. И пыхтя себе под нос он стал набормотывать новое заклинание. Второй стих получился ещё быстрее, чем первый, и тоже понравился Андрюше:
Гу-гу я магу!
Чу-чу, я хачу!
Я на неда паличу!
Я орёл!
Я так хачу!
Произнося последнюю строчку, Андрюша представлял, как из воробья вырастает в орла — это было так здорово, что он аж встал в кровати и несколько раз подпрыгнул и помахал руками, как крыльями. Ещё раз внимательно перечитал и проверил все буквы б и д — их он путал постоянно, если они были не заглавными — заглавные он не путал, потому что Д — на пузатого дядьку похожа, а Б — на какую-то даму в шляпе. Проверка была непростая и долгая: сперва найти слово в с «Б» или «Д», а потом сверить букву с бабушкой или дедушкой, но сейчас он хотел написать без ошибок, чтобы порадовать маму и папу, а сестрёнка хоть и не читает, но ей могут его поставить в пример как грамотного старшего брата. Вот слово «небо» надо проверить здесь звучит «Б», а это бабушка, а значит хвостик нужно вверх, а «д» - это дедушка, значит хвостик нужно вниз, раз у меня здесь бабушка, значит хвостик надо вверх. Досада — всё-таки спутал: вместо «б» написал «д», но он зачеркнул нижний хвостик как у буквы «у» и сверху пририсовал новый в виде руки с платком. Посмотрел — понравилось. Путал он ещё и «ш» с «щ», но их тут он не приметил.
Теперь нужно было придумать возвратное заклинание. Но что-то не получалось, тогда он, помня как Баранкин превращался в конце мультика в человека, стал искать заклинание в книжке. Оно нашлось быстро, но почему-то не понравилось: потому что навеки становиться человеком Андрюша не хотел, он хотел превращаться постоянно то туда, то сюда, то человеком, то птицей. Но стих не получался, и тогда он представил, как летит орлом над бабушкиным домом и сверху спускается вниз, чтобы превратиться в человека. Но и эти представления не приближали его к цели. Тогда он встал с кровати и быстро, чтобы не замёрзли ноги, пробежал в зал и взял с книжной полки стопку книг-сказок, среди них были «Белорусские народные сказки» - те самые, которые он знал почти наизусть и которые рассказывал в детском саду, прихватил к ним ещё несколько книжек, которые были его домашними, не библиотечными, и стал их листать в надежде, что сказки ему помогут. Так и произошло, когда он наткнулся на сказку по Серого волка и Ивана царевича: вспомнился ему Серый волк, умеющий обернуться, кем хотел. От такой радости, снова взялся Андрюша сочинять и вот уже новое заклинание готово:
Я наземлю по личу!
Чилавекам быть хачу!
Я на землю при зимлюся!
Чилавеком адирнуся!!!
Когда с заклинаниями было готово, Андрюша вдруг обнаружил, что на улице уже было темно: зимой всегда рано темнеет, а сейчас была только середина января — темнело рано. Чтобы не терять время проверять не стал, а побежал на кухню и предусмотрительно выпил молока с хлебом перед дорогой, потом прибежал в проходную комнату, называемую в их семье залом и взгромоздился на краешек стоящей диван-кровати, умостился на ней как воробышек на корточках и уже было начал читать заклинание, но забыл его. Нужно было выучить их, чтобы не забыть.
Да, пришлось опять забраться в ещё тёплую кровать, а так как его то морозило, то бросало в жар, а теперь начало просто колотить ознобом, тёплая кровать была спасением. Дрожа и клацая зубами, Андрюша быстро-таки выучил заклинания, проверил себя ещё раз без подглядывания, и оказалось, что заклинания он помнит. В это время ему в голову пришла добрая мысль: «Нужно оставить маме, и папе, и сестрёнке записку, чтобы они не волновались и знали, что я полечу к бабушке». Для этого Андрюша вырвал из середины тетрадки по русскому двойной листок (тетрадка уже не пригодится) и очень крупными буквами написал:
«Дорогии маи мама папа и Леночька. Я при вратилси ворабя и патом ворла привращчуся и по личу кбабушке в Маикоп а маи игрущки пустя ваземёт Леночька и вы не волнуйтися в бароге я чево то поем. А в школу я дольшы не пайбу так и скажыти всем.
ваш Андрюша».
Посмотрел, перечитал и снизу приписал время, а потом и дату, как это он видел у своих родителей в записках друг другу.
«Шесь чесов вечира симнацотого енворя срида».
Проверять уже не стал, потому что написал красиво, а за это тоже хвалят. Положил записку на развёрнутом листе на стол, стоящий в зале, и сверху положил карандаш, чтобы все сразу увидели: «Здесь записка, прочтите сразу!»
Когда приготовления были готовы, у него опять поднялась температура, стало жарко, голова пылала, но зато был азарт, до превращения и отлёта оставалось совсем немного времени, а это придавало сил.
Вот Андрюша снова взгромоздился на краешек диван-кровати, и только начал читать заклинание, как увидел, что форточка, через которую он мог бы вылететь, закрыта, пришлось спрыгнуть на пол как воробей. Это ему понравилось, потом также на корточках отталкиваясь только ступнями ног он проскакал до окна и тут только встал, подтянулся рукой за ручку на оконной раме, залез на подоконник, открыл форточку, вспорхнул с подоконника на пол, помахивая как крыльями руками, так же попрыгал вприсядку в сторону дивана, но зацепился ногой за палас, растянулся на полу и пребольно стукнулся коленкой и локтем об пол. Встал, растёр ушибленные места, и опять вскарабкался на диван-кровать. И только начал читать заклинание, как в двери повернулся замок, дверь открылась и Андрюша узнал отцовское постукивание подошвами об коврик перед тем, как войти в коридор. Отец недавно перешёл работать на должность бойца отряда газоспасателей, а поэтому, если не было аварий на буровых, приходил рано, но бывали и командировки по нефтяным промыслам — тогда отца не было дома по нескольку дней, а то и недель и приезжал он весь обросший колючей щетиной.
Но Андрюша не бросился как обычно к отцу, чтобы встретить: поскорее хотелось превратиться в воробья и улететь, чтобы отец не успел закрыть форточку — он всегда ругал Андрюшу, что тот забывал закрывать форточки, потому что любил в них выглядывать, а из-за этого в комнате зимой бывало холодно. Да ещё точно Андрюша знал, что будет ему нагоняй за драку в школе, о которой он не хотел говорить отцу. А поэтому для надёжности закрыл глаза обхватил своё тельце руками и забубнил себе под нос своё заклинание.
Отец, окликнул его, но не дождавшись сына, снял пальто и шапку, переобулся в тапочки и, проходя в зал, сразу включил свет, потом, молча, глядя на Андрюшу, подошёл к столу, чтобы положить на него свою папку-портфель. Но подойдя к столу, обратил внимание на вопиющую к нему записку. Взял и стал молча читать. А Андрюша только приоткрыл на секундочку чуть-чуть глаза и продолжал по-прежнему повторять заклинание.
Отец прочёл записку, посмотрел на своего сына, продолжавшего колдовать, про себя с неодобрением подумал: «Опять глупость сказочная втемяшилась, и что с ним делать? Сперва мультик посмотрел, а тут ещё и книжку прочёл...», ещё подумал и ухмыльнувшись сказал: «И куда ты собрался в одних трусах и майке лететь? Там сегодня минус десять. Сразу замёрзнешь». Он знал, что Андрюша не выдержит и начнёт с ним пререкаться. Так и произошло:
- А я в воробья превращусь, а он в пёрышках, и ему не холодно.
- Да уж не холодно — минус десять с ветром, да только голодно — всё снегом замело, если ты воробьём станешь, что есть-то будешь?
- А я сразу в орла превращусь, - парировал Андрюша, - и схвачу целую курицу и съем.
- Ага, жареную что ли?
Андрюша задумывается на секунду, он знает, что отец будет теперь его атаковывать своими вопросами, и тут же отвечает:
- Я в катухах сырую схвачу и съем, я же орлом буду, - катухами называется целое поселение из загонов и сараюшек для скотины и птицы, что держат люди за городом.
- А не боишься, что тебя подстрелят, когда за курицей пикировать будешь? - отец знал, как Андрюше было жалко подстреленного ястреба, которого сосед по катухам, где они держали кур, убил этим летом из ружья.
Андрюша сразу вспомнил ястреба и не знал, что ответить отцу, но, подумав, сказал:
- А я буду над лесом и полями летать и сороками буду питаться.
- А сорок не жалко? - не унимался отец, норовя вывести сына из равновесия и прекратить это не нравящееся ему ребячество и фантазии, которые считал в своём сыне чем-то несерьёзным, детским и не поддающимся его контролю. Ладно было бы в детском саду во всё верил, а тут уже в первом классе учится, а всё как блаженный верит в Деда Мороза, в колдунов, вообще во все сказки. Не взрослеет, а это раздражало отца, который ждал от сына взрослых рассуждений, для чего выписал даже для него не только «Мурзилку», где были разные интересные и занимательные задачки и тексты, но ещё и «Юный натуралист» выписал, давал сыну из «Науки и жизни», что выписал для себя, решать разные головоломки, в надежде, что у сына начнётся развиваться рациональное мышление или хотя бы простая логика. А Андрюша увлекался всем занимательным, решал все головоломки, но параллельно оставался ребёнком, не взрослел, а был каким-то мечтателем, чаше сказки читал вместо «Юного натуралиста», хотя и просил, чтобы ему его почитали. Отец не понимал своего сына, не понимал и не знал, что делать, как такого воспитывать, но он точно знал, что Андрюше жалко всех птиц и зверей, потому и надеялся остановить сына его же жалостью. И он не ошибся: сорок тоже было жалко Андрюше:
- Тогда я на свалку полечу и наемся помоев, я видел как ястребы на свалке сидели и что-то клевали, ты сам мне сказал, что всякие помои.
- И что ты помои есть будешь, как поросёнок?
- А ты же, когда война была, ел с помойной кучи и ничего, вон какой большой вырос.
Отец понял, что выбрал неудачный путь разоблачения заблуждений сына и решил сменить тактику:
- А с чего ты решил, что сможешь превратиться в воробья и уж тем более в орла?
- А у меня сила воли большая и я добрый. Вон у Баранкина получилось и у меня получится.
- Так то же в мультике, сказка обыкновенная, - продолжал с усмешкой отец.
- Сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок! - важно и с выражением процитировал Андрюша классика, - сам же мне читал.
- Ну и читал, пока ты маленький был, а теперь-то ты вырос и хватит верить во всю эту чепуху, лучше ошибки свои проверил бы.
- А если я стану орлом, мне не нужно будет быть грамотным, я учиться вообще не буду, а полечу в цирк и стану там работать: днём учёным орлом, а вечером и ночью человеком, - отчеканил Андрюша и поставил отца в тупик.
- Ты понимаешь, что это не логично, что нет волшебства превращения, что всё это только в сказках и мультиках, а в жизни этого нет?
- А бабушка говорила, что если сильная и добрая воля, то можно своего добиться. - опять вернулся к своему Андрей.
- Так ещё и разумным надо быть, она тебе этого не сказала?
- Сказала.
- И ты, конечно, считаешь себя разумным?
- Да, я ведь глупостей не делаю.
Отец помолчал и понял, что не переупрямить мальчишку на этом пути и стал переодеваться, снимая рабочую одежду-форму, надевая повседневную и раздумывая о том, что ещё можно привести из логических доводов, чтобы выбить эту глупую фантазию из сына.
А Андрюша в это время замёрз, начал зализывать саднящую коленку и увидел, что вся его кожа покрылась пупырышками, а он знал по опыту, что в каждом таком пупырышке есть волоски, как у всех зверей — ему отец же и объяснял, когда они с мамой ощипывали курицу в одно из воскресений. А ещё объяснял, что у человека и зверей — волосы , а у птиц эти волоски в виде перьев, поэтому и запах палёной шерсти и палёных перьев одинаковый, а ещё рассказывал, что до птиц и зверей были ящеры покрытые чешуёй как рыбы и что волоски и перья — это преображённая рыбья чешуя. «И у меня из волосков перья получатся, вон они уже напряглись и скоро вылезут. Вот ведь как интересно и здорово получается» - подумал радостно Андрюша.
- А вот смотри, па, - забыв от радости о насупленном и недовольном отце, который никак не хотел его понимать, закричал Андрюша, - у меня тело куриной кожей покрылось и скоро волоски превратятся в перья и вырастут из пупырышков.
Отца это чуть не вывело из равновесия: это же надо, как в его голове всё перемешивается и превращается. Но на первый план вышли мысли о том, что сын его сидит раздетый, да ещё и больной, судя по бледному лицу и нездоровому румянцу, с температурой.
- Так, ты давно температуру мерил?
- Как мама на работу пошла.
- Так, понятно, уже больше четырёх часов прошло. Меряй и оденься, а то ещё больше разболеешься и даже играть не сможешь, - сказал отец как можно строже и одновременно бесстрастней и добавил своим снисходительно-насмешливым тоном, - а кожа у тебя гусиная, потому что ты просто замёрз.
Но лучше бы этого он не добавлял, так как Андрюша сразу же отпарировал:
- Когда я начинал читать заклинания, их не было, это всё от того, что я сильно хочу стать воробьём.
Отец не дошёл до кухни, где хотел погреть сыну молока, от которого тот никогда не отказывался, а повернулся и задумался. Да, он мог просто чуть повысить голос и заставить сына одеться и выбросить из головы свою фантазию, но что-то остановило его. Остановила записка и свои воспоминания детства. В записке Андрюша ясно дал понять, что полетит к самой любимой своей бабушке Варе, родной тёте Андрюшиной матери. Не к его матери, Андрюшиной бабушке, которая жила рядом, не к матери жены, а к этой одинокой старой женщине, которая скиталась по родственникам и предлагала свои услуги няньки, только бы жить рядом с детьми, которых она очень любила, потеряв единственную дочь в войну. Отец знал, что его мать не очень-то и любила его сына, и потому что тот был уж очень худенький и маленький: «Це не в нашу родню, мелкий якой и плюгавенькый», и потому что «Досужий он дюже у вас, вечно встревает со своими замечаниями в разговор взрослых и своими вопросами меня изводит». А тёть Варя точно любила его сына без всяких условий, души в нём не чаяла и всё приговаривала, берегите вы своего Андрюшу, он у вас добрый и жалостливый растёт, но очень нервный, а таким мальчикам трудно.
Вспомнил отец, глядя на своего сына, самого себя в своём детстве. Семья была у него ровно до пяти лет, а в пять лет отец уехал и так он больше его не видел, отец погиб на войне прямо в эшелоне, что направлялся к линии фронта. Как узнал он, уже повзрослев, его отец застал свою жену, мать своего маленького Алёши, с любовником, не выдержал такого и уехал в Баку на нефтяные промыслы, ждал, что та приедет к нему с ребёнком и покается, но та приехала одна и каяться особо не каялась, а быстро уехала не получив развода, а тут и война началась.
Вспомнил отец Андрюши, как в пять с половиной лет пришли фрицы, помнил, как издевались над ним эти враги, убившие его отца. Жил он всю войну со своей бабушкой в её настолько низенькой хатке, что на неё не покусились немцы, а в соседнем большом доме у фашистов была огромная кухня, и к разделявшему два соседских участка забору они сбрасывали пищевые отходы, а маленький Алёша частенько подходил к забору, высматривал через щёлку что-то в этой куче и, если мог дотянуться своей ручонкой через небольшую дыру, вылавливал то корку чёрствого хлеба, то недобглоданные косточки, которые потом его бабушка варила на бульон, а картофельные очистки добавляла для навару. А если достать рукой не мог, то приспособился ореховой тросточкой с крючковатым сучком на конце подтягивать что-то съестное под самый забор, где у него был небольшой подкоп, а там он уже вылавливал добычу ручонкой и бежал к бабушке. Не раз заметивший его повар-немец кричал что-то на своём фрицевском наречии и тогда все фашисты заливались жутковатым смехом.
Но вот однажды утром, когда, казалось, фрицев во дворе не было, он пришёл и увидел, что на куче лежит целый кусок хлеба, видно упал и его выбросили. Стал Алёша тянуться, да рука пролезла наполовину, а дальше пиджачок мешает, вытянул он руку из пиджачка, а там она до локтя голая, всё оборвано, но зато точно можно дотянуться, просунул он руку, а видеть не может пошарил, пошарил, опять посмотрел и понял, что чуть левее надо, снова засунул руку, и вот уже нащупал кусок подтянул его кое-как пальцами поближе ухватил всей ладошкой, но в это время руку ему окатил кипяток, а за забором смех и крики. Руку отдёрнул, тихо заплакал и побежал к бабушке: благо была осень и уже стояли первые утренние заморозки, кипяток сильно ошпарил руку по локоть, но волдырями она покрылась местами и заживала через месяц.
Всё это вспомнил теперь Андрюшин отец как бы в одну секунду и понял, что разное у них с сыном детство выходило: у него детство закончилось в пять лет и жизнь учила сурово, без сказок и мультиков, а сыну выпало другое более счастливое детство, но тоже несладкое: не даётся ему учёба совсем, списать слово без ошибок не может, как будто не видит, что списывает, как будто пока отвернётся от списываемого слова в его голове какая-то перекодировка происходит, а задачки и вовсе решает методом тыка: всё ему равно — отнять или прибавить, да ещё и нервный какой-то стал, как в школу пошёл. И что-то стало ему жалко своего сына: «Это он неспроста к своей любимой бабушке хочет орлом улететь, что-то его в школе достало, если в записке написал, что больше в школу ходить не будет, надо с ним по-другому поговорить».
- Ладно, допустим, ты считаешь, что пупырышки от твоего заклинания пошли, но ты подумал, что с мамой будет, когда она домой придёт, а тебя нет? Что я ей скажу, что вот ты тут посидел поколдовал, и улетел воробьём?
Такого вопроса Андрюша не ожидал. Отец вроде бы и не против, а вот о маме он как-то не подумал, и в оправдание себе неуверенно сказал:
- Я же ей записку написал…
- Записку-то не обнимешь, ты вон от бабушки письма получаешь и плачешь, что её нет, и обнять-то небось её хочешь да поговорить, а письмо-то не обнимешь. Так и мама придёт, а тебя нет, что ей записку спать укладывать и сказку на ночь записке читать?…
От этих отцовых слов Андрею стало не по себе, жутковатый холодок от такой картины, что мама укладывает записку спать и читает ей сказку, а он где-то в чёрном ночном небе летит и летит не человеком а птицей. И тут увидев замешательство сына, отец понял, чем можно Андрюшу вывести из фантазий и продолжает дальше:
- Я сейчас за Леночкой пойду в детский сад, а она и вовсе читать не умеет и плакать без тебя будет, думаешь ей нужны твои игрушки, ей нужно, чтобы ты с ней играл, диафильмы показывал, она-то читать не умеет, да и как я буду записку твою учить кататься на коньках, сам подумай.
Андрей от таких слов и вовсе скис, того и гляди, заплачет, а отец в это время принёс ему одеяло и подушку из детской, и укутал Андрюшу одеялом, и подсунул под бок подушку: - Ляг, Андрюша, полежи, я сейчас тебе температуру смерю, и молока дам, поставлю тыкву печься в духовке и пойду за Леночкой, а как мы с ней придём и будем есть вместе тыкву, она сладкая, а потом я вам диафильмы покажу, сегодня три покажу, два тебе на выбор, раз ты болеешь, и один Леночке.
Андрей от слов о сладкой тыкве и трёх диафильмах тает и прикладывается на бок, на подушку, отец ставит ему под мышку градусник, идёт на кухню греть молоко, режет тыкву и раскладывает на противень в духовке. Андрей в это время согревается и наблюдает за отцом через открытую дверь. Вот судя по звуку закрывающейся дверцы духовки всё готово, и отец громко говорит:
- Засеки, сколько сейчас времени?
Андрей смотрит на будильник, стоящий на столе, и отвечает:
- Половина седьмого, а сколько ей печься?
- Минут сорок, а то и больше, мы как раз с Леночкой придём, а ты вот выпей молока тёплого и поспи немного, как придём тебя разбудим, мы по пути купим вкусных будочек по пять копеек, ты же их любишь?
- Люблю.
- Вот и хорошо. И расскажи мне, пока я не ушёл, что у тебя в школе случилось, чего это ты к бабушке решил слетать? Двойка или подрался?
Андрюша опешил от такого спокойного вопроса отца и сам от себя не ожидая спокойно ответил:
- И двойки и мальчика из второго «В» об стенку головой ударил, так что он сознание потерял, учительница ашек сказала, что меня в колонию могут посадить и на второй год оставить.
Отец, сообразив, в чём дело, встаёт и ещё спокойней отвечает:
- Ты думаешь я не дрался и двоек не получал, получал и двойки, и дрался, а на второй год не оставили, и тебя не оставят, потому что ты соображать умеешь, в шахматы неплохо играешь, бегаешь быстрее всех в классе, а писать без ошибок научишься, не всё сразу. А с дракой это не здорово получилось, но ты ведь защищался или сам первый напал?
- Не, пап, это наши второгодники дылду Виноградкина подговорили, чтобы он меня поколотил, и стояли смотрели, а как только он меня первый ударил, я его в живот головой боднул и в стенку толкнул, он и сознание потерял.
- Ну в итоге пришёл же в сознание?
- Пришёл.
- Ладно, я так понял, что мне самому нужно к вам в школу сходить и выяснить, почему это второклассники с второгодниками после уроков тебя на драку одного впятером вызывают, боятся что ли тебя?
- Ага, они меня психованым называют и боятся.
- Никакой ты не психованый, ты просто отчаянный, а это другое дело. А теперь поспи, набирайся сил, а мне пора за Леночкой и нужно поскорее прийти, чтобы тыква не сгорела.
- Па, а ты заведи будильник, если вы опоздаете, я проснусь и выключу.
- Вот это идея, хорошо ты Андрюшка соображаешь. - отец с этими словами заводит будильник и говорит: - Прозвенит через 45 минут, - потом вынимает градусник, смотрит, - Тридцать семь и семь, уже снизилась. Поспишь и совсем выздоровеешь. Тогда на каток пойдём. И запомни, я тебе скажу: человеком трудно быть, а всё же интересно, не то что птицей или зверем — у них книжек нет, разговаривать не умеют, на коньках и велосипеде не катаются, диафильмы и мультики не смотрят, да и булочки им никто не купит. Давай, ложись удобнее, я пошёл.
Отец выходит в куцый коридорчик, одевается и обувается:
- Андрюша, я ухожу.
- Ага, пап, я засыпаю.
Но заснуть Андрюша так и не смог: радость, что отец не ругал его, что скоро придёт с сестрёнкой-Алёнкой и принесёт булочек, а потом будет тыква и диафильмы, а вечером перед сном мама ещё и сказку прочтёт или расскажет. «Хороший сегодня день получился, и как хорошо, что я не успел превратиться в воробья и улететь, а то летел бы сейчас не известно где по темноте, ещё бы с пути сбился, потому что звёзд на небе не видно из-за туч. А заклинания я спрячу, и буду учиться хорошо, а с Виноградкиным помирюсь. Я ему за набитую шишку магнит подарю или стеклянный шарик, а Сашкам, Витьке и его брату Юрке, скажу, что я не психованый, а отчаянный, и пусть всё равно меня не задирают. А мама придёт я ей расцелую и скажу, что я никуда не улетел, что я дома остаюсь, а бабушке сейчас буду писать письмо, чтобы она скорее приезжала, пусть она в моей кровати спит, а я буду на диване в зале. И, как говорила мама, чтобы не испачкаться чернилами, и не накуралесить острым пёрышком по листку, и чтобы потом можно было стереть ошибки ластиком, он взял мягкий карандаш и стал сразу проверять Б и Д и старательно выводить письмо печатными буквами — так быстрее получается. Он и раньше писал письма бабушкам, но это получилось у него преогромным. Когда зазвенел будильник, он только начал проверять, но бросился сразу выключать духовку, а скоро услышал на лестничной площадке звонкий голос Алёнки, которая разговаривала с отцом, он побежал открывать им дверь, болезнь, казалось совсем отступила.
***
Этот вечер был замечательный: сперва ели сладкую, сочную печёную тыкву, потом пили чай с протёртой смородиной и с булочками, а потом пошли смотреть диафильмы. Леночка крутила ручку фильмоскопа, папа ей иногда помогал, а читали по очереди то папа, то Андрюша. А вечером, когда пришла мама, Андрей бросился её обнимать и сказал, что никуда не улетит. Мама удивилась и стала расспрашивать, Андрей всё ей рассказал и показал написанное бабушке письмо, которое мама вечером этого же дня исправила. А когда она глянула на заднюю сторону двойного листка, то увидела, что там большими буквами была написана записка, составленная Андрюшей. Получилось, что он написал письмо на той самой записке, которую хотел оставить перед своим превращением в воробья. Мама решила не стирать записку, только исправила её и положила в конверт, чтобы завтра бросить в почтовый ящик. В исправленном виде письмо было таким:
Здравствуйте, дорогие бабушки Варя, Клава и дедушка Василий. Я хотел превратиться в орла, чтоб долететь к вам, но маму и Леночку жалко, я остаюсь, чтоб не плакали. А я уже не плачу, но скучаю, приезжайте скорее. А папа меня научит кататься на коньках и покажет 3 диафильма, потому что я болею, и ещё он поставил тыкву и мне будильник, чтобы я выключил сам. И на второй год меня не оставят, потому что я соображаю хорошо. Папа сказал сегодня. А мама мне принесла книжку про Баранкина, но я решил не превращаться в птиц, останусь человеком, так интереснее. Крепко обнимаю и целую.
Ваш внук Андрюша. Семнадцатое января.
Так кончился один из многих трудных и нелёгких, но интересных дней школьного детства Андрюши Найдёнко.