НЕПРАВДА ВАША
Глаза сощурены безмерной далью.
Скелеты, рты, цветы. В разжатых ртах
Расставлены рядами зубы вроде
Дорожных шахмат из слоновой кости.
Рильке, Могилы гетер
Чтобы придать себе смысл (хоть какой-то), я захотел полюбить (хоть кого-нибудь); сказано - сделано: я полюбил.
Произошло это «хоть какое-то» осмысление - не по возрасту подростково и глуповато: я отыскал в виртуале сети давнюю свою со-любовницу, наново узнал её телефонный (мною давно потерянный) номер и предложил ей вновь сойтись.
Точнее, со-предложил: встречное движение душ и тел оказалось (или - поблазнилось) почти взаимным.
- Я часто бываю по делам в Санкт-Ленинграде, - заявила по телефону давняя со-любовница. - Почему бы нам не встречаться и не радовать друг друга.
Было лето. Была и Лета. Словно бы (загодя - для меня: смотри дальнейшее) овеществлённая и даже обретшая некую персональную личину: она (уже сейчас) - ощутимо протекала меж нас и взглядывала на нас.
Я (нынешний) - всегдашний обитатель моего Санкт-Ленинграда, который есть прямая принадлежность (ладожко-пискарёвская неизбежность) непобедимого Царства Божьего СССР.
Который «я» (увы) - в этой поворотной точке (договорного влюбления) находится в постсоветских Гаграх, в отпуске у моря. Тогда как кра'сна де'вица (именно так - некоторое время - я буду её сказочно величать) - пребывала в нынешней Первопрестольной.
Меж нас (действительно) - была Лета. Более чем непереходимая: я не видел прежнюю со-любовницу более двадцати лет. Уже одна эта невозможность (какой либо «дороги жизни») - предвещала незримые (виртуальные) услады и весьма возможные (не столь иллюзорные) катаклизмы.
Я захотел войти в одну и ту же Лету дважды (причём - яко посуху).
Я никак не предполагал, что такое вхождение осуществимо и будет предъявлено - мне, причём - столь вещественно (и не обязательно - с тем, с кем войти собираешься): наша Лета порассыпана везде, как Санкт-Ленинградский дождик.
А мы (прямо-таки как современные - да и не только - украинские политики) - выживаем меж её капелек; согласитесь, очень наглядный символ самооправдания.
Неправда ваша, что подобное доступно лишь воображению: в лукавом мире постмодерна виртуально возможно - почти всё (изо-и-безо-бразить)! Особенно (эгоистично) - если это «всё» не обязательно «совсем-насовсем» претворять во плоть.
До-статочно(!) - вербально версифицироваься: всего лишь - притворить(ся): и удержаться в реальности - (всего лишь) посредством словесных обязательств и (не)материальных претензий на личное целомудрие.
Обрисую внешние обстоятельства предполагаемого дела: де'вица (её нынешнее эго) - уже была молодой бабушкой: как я узнал, брак её распался. Что до меня: я (моё нынешнее эго) - был счастливо одинок.
Сам-двое (она и я) - пребывали и убывали, осознавая себя в возрасте, именуемом «молодость старости». Таким образом (желая из заданности «пребывания» вырваться) - мы опять (наново) показались друг другу поразительно молодыми.
Казалось(!) - мы неизбежно совпадали в желании противостоять неизбежному распаду (растворению в Лете).
- Ты всё ещё начальник? - сказал я.
- Я всегда была начальник, - сказала она.
Она была дочерью крупного советского директора. Но не золотая молодежь. Такое бывало в Царстве Божьем СССР.
- Ты всё ещё богата?
- Я всегда была богата. Но ты был единственным, кому это было не важно. Ты хотел от меня лишь одного.
- Да, я хотел с тобой только спать. Мы были глупы и молоды.
Так, слово за слово, мы перебирались в сон во сне.
- Да, - сказала она. - Только спать.
- Спать с тобой или просто спать, - сказал я.
- Что?
- Это строка безвестного стихотворения.
Она(!) - была одноклассницей моей младшей сестры. Она(!) - хорошо меня помнила старшекласником-отличником в образцовой (сталинско-макаренковской) советской школе.
- Ты всегда хорошо заучивал чужие стихи.
- А теперь я нищий ночной кассир на автостоянке.
- Который может себе позволить отдохнуть летом у моря.
- Там у моей сестры-юриста квартира, - сказал я. - Досталась в голодные девяностые, как ни странно.
- Я знаю, - сказала она.
Она говорила о квартире сестры. Но мне казалось, она многое (изначально - почти от утробы) обо мне знает. Потому я (моё эго) - не прочитал ей эти (свои) стихи:
Спать с тобой или просто спать.
Жить с тобой или просто жить.
В этом общая благодать,
Награждающая любить,
Не замедлится проявиться.
Моих снов с тобой вереницы
Или птицы снов без тебя,
Награждающие губя:
Спать с тобою мне просто снится!
И придётся мне пробудиться.
Это, в общем, почти равно,
Как реальность и ирреальность,
Гениальность или бездарность,
Заглянувшие вдруг в окно,
За которым другая жизнь.
Спишь со мною иль просто спишь.
Тишь такая иль просто глушь.
Задушевность иль просто сушь,
Как в гербарии лепесток.
Эта тонкость словно глоток,
Что огромную может подлость
Иль объемною сделать плоскость.
- Я буду тебя любить, - сказал я.
- Хорошо, - сказала она. - Когда ты вернёшься в Санкт-Ленинград, очень скоро я приеду к тебе. И буду навещать тебя часто.
Конечно же, она не со-врала. Конечно же, она так и не приехала. Будучи коммерческим директором в серьёзной фирме, она летала по всей Российской Федерации и никак не находила времени опуститься ко мне на ночную автостоянку.
Если любовь не переступает через дела (и через собственные тела), кому есть дело (и тело) для «такой» любви? Вы скажете: практически всем?
Вы будете правы. Все (так или иначе) - прямо-таки жаждут настоящего бескорыстия.
Все (так или иначе) - жаждут не лгать и не манипулировать. Потому (поблазнилось) - у меня и кра'сной де'вицы могла бы получиться настоящая сказка: ничего искусственного, только настоящее; но (увы нам) - что имеем, то имеем.
Эти самые «все» (жаждущие бескорыстия) - это «не мы» (настоящие); забудем о немоте: здесь речь - о произнесении речи.
Ведь наша с де'вицей любовь так и начинаясь - декларацией осознанного прелюбодеяния; наша с девицей любовь (на деле) - так и осталась надуманной декламацией (тела) и не прозвучала в реале.
Прекрасная любовь (в реальности) - так и осталась фактом виртуальности; казалось бы, зачем я (на весь белый свет) говорю о своей любовной неудаче?
- Почему неудаче? - как-то спросила она меня.
- Если какой-либо задуманной любви (даже телесной) - препятствуют вещи и дела, оказавшиеся весомее, нежели её осуществление (материализация) - это фиаско всей жизни; согласись
- Не соглашусь, - сказала она. - При чём здесь жизнь? Жизнь идёт дальше (без тебя). Это именно ты не обошёл стену. Не пробил её силой. Чудом не перелетел. Не прорыл умного подземелья под ней.
Здесь она (почти) процитировала Бродского:
- «Из камня делают стены. За ними живут мужчины, женщины, дети, деньги. Стены несокрушимы.»
- «Проще обойти стены», - молча продолжил я.
Мы оба(!) - друг друга услышали. Но(!) - зачем мы это себе (не) сказали? А мы попробовали невидимо («Слепые гуляют ночью» - кажется, так называлось стихотворение) обойти законы бытия; мы не ожидали (я не ожидал), что столкнёмся с тамошними страшными чудесами.
Когда ты (сначала) - приходишь из видимого в невидимое, а потом - соберёшься обратно («потерянную» любовь - «вновь» обретая), ты (и только ты) - навсегда оборачиваешься, как Орфей к Эвридике.
Тогда (никогда) - не удивляйся «материализации чувственных образов» (цитата и захаровской «Формулы любви»).
Итак (результатом) - мы с ней со-беседовали через вёрсты, моя виртуальная со-любовница летала по просторам Российской Федерации, а я поддерживал в себе бесплотный «огнь вожделения».
Так мы (якобы) - обходили-обходили «стены»; более того - переходили-переходили (яко посуху) Лету; но - лишь пока не до-обходились окончательно.
А потом (кого только нет в виртуальности) - пришла реальная смерть и (тоже) предложила мне со-беседовать с собой. И никак нельзя было сказать, что эту смерть я (тоже) выдумал.
Повторю важное: приключилась эта «не моя» смерть (моё анти-эго) - не со мной. Иначе я (моё эго) - не имел бы ни интереса, ни возможности здесь выговариваться.
Итак: это была «не моя» смерть, но - нельзя сказать, что немая: ведя разговоры с невидимым, мудрено мне - не начать заговариваться (заклинаться) и с ней.
А самой смерти (во взаимном анти-и-эгоизме) - мудрено избежать персонифицкации (архимедовой точки виртуала, именуемой личностью); став личностью - смерть и сама стала смертна: оказывалась готова прийти с визитом к самой себе.
А ведь и не прийти она (пусть к себе «такой») - уже не могла бы: всегда и ко всем приходит. Но она (великая молчунья) - вполне могла бы и дальше (со мной) немотствовать. Более того, поначалу так и обстояло: молчунья - демонстративно пролегала меж всех нас (был второй год всемирного ковида); все об этом знали, и никого извещать не требовалось.
К нам с де'вицею смерть (пока что) - не прикасалась (хотя моя со-любовница переболела дважды). Мы (сам-двое) - почти сочли великую молчунью бытом: самой что ни на есть заурядной повседневностью.
И лишь где-то через полгода (нашего романа на расстоянии, с моей стороны нагнетаемого до самых вершин экзи'станса) - случилось-таки продолжение, видимое и невидимое.
Смерть таки отреагировала на нашу с девицей активность в соседней с ней виртуальной (вербальной) со-реальности.
Провернулись мировые шестерёнки прошлых, нынешних и будущих совпадений (прижизненных реанкарнаций души): великая молчунья (отчего-то) - более не удержала себя в немоте; хотя (не смотря на моё безрассудство) - так и осталась «не моей».
Отчего, спросите? Думаю, я знаю ответ на этот вопрос.
Не только людям даны бессмысленные поиски смысла. Известно: хочешь остаться в живых? Ищи со-беседника!
Бес-смертие (пусть и сиюминутное) - лишь в со-беседовании с Богом и человеком. Смерть (персонифицируясь) - тоже ищет живого собеседника.
Смерть (можно предположить) - тоже никак не хочет умереть. Полагает, что у неё ещё есть в жизни дела. Отсюда (из приведённой фразы) можно сделать вывод: «эта» смерть любила фронтовые песни Отечественной войны и старые советские фильмы!
Любила явно больше, чем нынешних людей постмодерна.
Со-гласимся (произнесёмся) - у такой смерти есть свой смысл: она тоже напоминает о настоящем; итак, начнём.
Прежде всего - со-гласимся (озвучимся): смерть, предложив мне со-беседование с со-бой (прямо-таки - по-боище), перестаёт быть и немой, и не моей; мне остаётся лишь соблюсти тонкую грань: и выслушать её, и остаться в живых.
Ведь и я ищу со-беседника.
Представьте: я навыдумывал себе любовь. Поймите: в ней (лишённой телесной реальности), было больше само-любия, нежели само-отверженности, Словно бы сойдясь с московской кра'сной де'вицей бес-телесным свиданием - где-нибудь в виртуальной беседке ретро-усадьбы.
А я сам, находясь (и ведь не долго искать) - в Санкт-Ленинграде, удобно обнаружил её за радищевскими семьюстами вёрстами, в Первопрестольной-перво-наперво-непристойной (богатой и готовой на прелюбодеяние).
Бесы прямо-таки вились вокруг происходящего.
Само-оправданий у меня было множество. Согласитесь, по достижении некоторого возраста (например, т. н. «юности старости»), любить идеально (без растраты души) - лучше всего на расстоянии.
Растраты плоти в счёт не идут. Душа (почти) - достигает идеала (во плоти).
Казалось бы, сложилась ситуация идеальная. Просто потому, что т. н. «сложный» (якобы многомерный, со многими «египетскими» душами) человек с годами научается со-существовать и взаимо-пониматься с кем угодно (и почти в любых условиях); одно «но» - теряет именно бытовую не-обходимость такого со-существования и взаимо-понимания.
Сие не бесспорно (не учтены ни жилищно-экономические, ни всечеловеческие факторы, как то: забота о детях и родителях), разве что - (только) такая «абстрактная: без растраты плоти»» любовь имеет шанс на тонкие последствия: «пребывание» (и «убывание») моих чувств - «вне плоти» (как пар, концентрирующихся в росинки души) дало возможность «моей» смерти воспользоваться оказией (чужими похоронами), дабы накоротке и непосредственно обменяться с моей душой некоторыми соображениями.
Именно возможность(!) - обойтись друг без друга. Или (словно бы в одну из капель дождевой Леты) - выйти из (внутренних) друг друга в реальную вселенную раз-два-три решений: это и есть живая смерть и послесмертное пробуждение; и не всегда это осуществляется демон-стративно.
Но лишь так у неё (у смерти) появилась возможность личностно (персонифицировано) со мной поговорить. Иначе (а иначе - никак): ока-жется, что(!) - именно живой человек слишком плотно сидит во плоти.
Здесь же (в ирреальном реальном) - ощутимей возможность коммуникации и со смертью, и с прочими игроками тонкого мира.
Так что совсем не даром (а по не-обходимости) в эпиграфе помянуты шахматы зубов: игра началась. Причём (тоже) - гораздо раньше того, как я измыслил себе идеальную любовь на «радищевском» расстоянии.
Начало было таким: любовь моя закипела! Я вожделел. Я ждал и не дожидался. Я был счастлив и наполнен. Впрочем, я уже поминал об обретении смыслов бытия (или их иллюзий).
А потом (безо всяких трудов) -«не моя» смерть последовала небезызвестному совету не менее известного Козьмы Пруткова: если видишь юношу, парящего над землёй, опусти его на землю!
А ешё лучше: примени усилие, дабы воспаривший провалился (от стыда) под землю, узрел все (тамошние) подоплёки здешнего.
Проделано это (невидимое) опускание было так: до меня довели (опять почти что астрально - посредством соц. сетей), что умер некий поэт Александр В.
Перед этим (завязшим в версификациях реальности) Александром В. я испытывал (тоже - достаточно абстрактное) чувство вины: у меня лет десять назад был роман с его женой, и я был одной из причин их развода.
Ни подробности того прелюбодеяния, ни сама прекрасная женщина со своими вполне понятными побуждениями (лишь увидев меня, она почти сразу сказала: женись на мне), ни то, почему я подвёл и эту женщину, в данной истолковании событий никакой роли не играют; скорей, существенно её имя: Марина.
Иногда я называл её Мариной Мнишек. Отчего, скажете? А оттого же, что давнюю свою со-любовницу называю сейчас кра'сной де'вицей.
Эти подробности кажутся незначительными, но - они существенны. Существенны и несколько слов одного из стихотворений бывшего мужа помянутой Марины (на похороны которого панна Мнишек так и не пришла):
Долго ставили свечи.
Поднялась канитель.
И под вечер, под вечер
Мне стелили постель.
Это его строки. Те, что я помню. Если вспомню ещё, приведу. Но (пока что) для дальнейшего - достаточно этих стоящих по квадрату (аллюзия со стихотворением Галича) слов и смыслов.
Ведь именно на «тайной вечере похорон», и пришло ко мне невербальное понимание происходящего.
Впрочем, вспомнилось ещё:
Долго стол собирали.
Долго время не шло.
Поминать меня стали.
За окном уж светло.
Не правда ли, всё это напоминает даже не само-предсказание роковой участи поэта, а насильственное со-принуждение к «не моему» умиранию: чужая смерть (известив о себе) - словно консервным ножом распорола сокрытые в каждом из нас архетипы; впрочем, у консервного ножа тоже присутствуют пределы возможного.
Например: существуют ещё четыре (самые первые) строки цитируемого мной предсказания, но я их не могу вспомнить.
Тем самым рассказываемая мной сказка оказывается весьма реальной: в настоящей реальности многое несказа'нно.
Итак, день похорон был объявлен. Опустим сцену в морге. Опустим сцену на кладбище. Хотя даже в Санкт-Ленинграде (городе, расположенном на целый шаг дальше жизни) - мёртвого поэта Александра В. никто почти что и не знал.
И всё же проводить его собралось человек десять (или чуть меньше).
Отпевали и хоронили поэта в закрытом гробу. Там, на кладбище, я решительно признался, что был причиной его семейных неурядиц. Никакого фурора это не произвело, смерть всё сгладила, и уклониться от поминок (а это и было целью моего признания) - мне не удалось.
Нищий (и мёртвый) поэт Александр В. мог быть вполне удовлетворён своим финалом. Поминки прошли в хорошем кафе на улице Пушкинской. Предшествовавшие отпевание и похороны тоже были совершены весьма пристойно.
Так, во всяком случае, казалось поначалу. Потом (и с этим оказались согласны участники) - происшедшему прощанию более соответствовало другое определение: достойное.
Судя по одиночеству и безвестности поэта Александра В., вряд ли следовало этого ожидать. Но лично я (моё нынешнее эго) - не ожидал ещё одного: слово достоинство (в понимании дальнейшего) оказалось ключевым.
Внешне(!) - было просто. Кушали. Скромно выпивали. Говорили речи. Смерть впитывала сказанное, оставаясь (как и речи) - тоже вполне (самой себя) достойной. Говорили все - и именно то, что положено и как положено: все должны были говорить и вспоминать.
Пришёл и мой черёд.
Я не стал говорить о вине (моей - перед мёртвым поэтом): мир есть речь, и я заговорил о мире.
Кладбище и церковь находились в пригороде (кажется, со стороны Финляндского вокзала, платформа Ковалёво пост). Зима на этот раз выдалась студёная, и пока мы возвращались в город, я осмысливал происходящее: мой реальный роман с женой поэта и мой виртуальный роман с моей со-любовницей.
Так и не приведя в порядок моё осмысление, я заговорил о мире (в душе); точнее - попробовал хоть что-то сформулировать.
Сформулировать финал всего. Финал поэта. Нынешний финал (катастрофа) ренессансного человека. Финал и псевдо-западной, и постсоветской цивилизации.
Возвращение к пониманию, что такое советский человек.
Это и осуществление ожидаемого, и уверенность в невидимом. Ведь советский человек - человек средневековый: он (посреди своих веков) - не есть мера всех вещей (этих веков)! Есть вещи и века (до и после него) - гораздо значимей.
Явление миру Царства Божьего СССР дало об этом знать всем-всем-всем! Ведь если кто-либо думает, что какие-нибудь «граждане кантора Ури» (и сами заграничные туземцы, и наши «туда беглецы») - не имеют отношения к «совку», это самообман: ещё как имеют.
Именно т. н. «совок» (незримое Царство Божье в каждом из нас и вокруг нас) - оказывается мерой всех и всего (более того - всегда и везде): и в блистательном язычестве Античности, и в прочих иновериях, и (даже) в нынешние Тёмные века.
Повторю: осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. Степень этого осуществления и является мерой всему.
И так как моё громкое эго (эхо меня), и немое alter ego меж нас (персонифицированная великая молчунья) - лишь якобы неизмеримы: у всех будут свои поминки (у смерти тоже); мне лишь предстояло оформить словесно этот достаточно очевидный факт.
Поминки. Согласитесь: о мёртвых либо хорошо, либо чистую правду - это и есть зримое измерение незримого.
Согласитесь, смерть - это нечто, данное нам в ощущениях плоти.
Итак - мой черёд. До меня - говорили сидя. Я встал - и приступил. Словно бы на целый шаг ушёл дальше жизни.
Я не стал говорить о своей вине перед поэтом Александром В. - по поводу его развода с женой: за мной гораздо большая вина! Я не помнил четыре начальные строки стихотворения. Я действительно об этом жалею.
- Вот с какой вещью столкнулся Саша, - сказал я. - С этой вещью столкнулись ныне все мы: с собственной ненужностью в уже наступившем завтра.
Все слушали. Думаю, даже понимали и были согласны.
- Жить - значит делать вещи, а не приобретать их. (Аристотель). Поэт Александр В. начинал свою жизнь уверенным, что его искусство (поэзия) является предметом, востребованным обществом, жизненно ему необходимым.
Здесь я вспомнил строки, не принадлежащие Александру В.:
Сбережение поэзии если бы
Приравнять к сбережению народа.
И в ответ на её ускользание
(как Вода сквозь сжатые пальцы)
Воспротивиться умиранию
И надолго в живых остаться.
Разумеется, вслух они не прозвучали; я не повёлся на лукавый соблазн объявить: поэт умер, да здравствует поэзия. Не прозвучало и не бесспорное утверждение, что задачей искусства является прометеева ложь.
Не та, согласная с мифом: титан подарил людям Огонь; зачем дарить то, что и так повсюду?
Я утверждаю, что благородный Прометей - сродни (светоносному) Люциферу: титан внушил людям Напрасные Надежды! Что вечны искусство и юность, что любовь не предаст, что жёны и мужья не обратятся в стариков и старух, и что рукописи и холсты действительно не горят.
Я сказал:
- Трагедией Александра В. стало открытие, что дело всей его жизни стало никому не нужно. Мы с вами живём на сломе времён: одна цивилизация сменяет другою. Deus ex machina (виртуальное расширение человеческих возможностей) приводит к тому, что многое от прежнего человечества может оказаться не востребовано человечеством новым. И дело не в невежестве т. н. «нового» (съешьте яблочко и будете как боги), а в банальной нехватке времени.
Я помолчал. Времени (действительно) - не было. Потому (показалось) - моя речь не прервалась ни на миг.
- В древнегреческих трагедиях боги люты и радостны. Александр В. не был богом, но умел чувствовать настоящее и учился к нему прикасаться - я прямо-таки ощутил этот смог ноосферы, все его продымлённые длинноты, глубины и шири: среди этих водоворотов и приливов с отливами - только достойная и честная душа прикасается к золотому логосу.
Я помолчал. Я прямо-таки видел чистое воплощение Слова. Но (как ни крути) - времени не было.
- Поэт Александр В. был настоящим. Но (вокруг нас) - будущее постмодерна. А мы все (уже) - настоящее прошлое. Которое (прошлое) - сложно противостоит неотвратимой (и простейшей) энтропии; сложное (внутри) - простому (извне).
Все молчали. Понимали (ли) или нет - не важно: времени больше нет! Какой-никакой блогер или тик-токер успевают выкладывать в сеть множество роликов-пустоцветов, пока поэт изваяет одно лишь Слово.
Конечно, кто-то придёт нам на смену, но - это будем не мы.
Я (опять) - помолчал. Мне (опять) - показалось, присутствовавшие за столом правильно поняли это «не-мы»; в одном случае я не ошибся: смерть(!) - поняла правильно и дала о себе знать.
Поначалу (печальный факт: сложно чувствовать тонкий мир) - я не увидел в себе этого зна-ни-я; я продолжил (как и не прерывался):
- Поэт Александр В. в наступившем...
Здесь меня прервали. Богатая пожилая (она всё и организовала) адвокатесса, вице-президент местной ассоциации, полагавшая поэта Александра Вишневского своим другом, спросила меня:
- Мы провожаем Сашу или мы прощаемся с золотым веком человечества?
- Хороший вопрос. Все эти серебряные и железные века - суть один-единственный: золотой.
- Что создать мог Господь, кроме рая? - (не) процитировала адвокатесса Розу Парацельса (Борхес).
Сложно относится к адвокатам как к простым и честным людям. Но эта женщина располагала к себе. Поэтому я (взаимообразно) - тоже почти промолчал:
- Мы провожаем Сашу. Вы всё организовали очень достойно. Спасибо вам.
На столе перед нами стояли блюда и напитки. А меж них протекала неощутимая Лета. Она казалось пыльными потоками, со всех сторон обнимающими посуду.
Я продолжил:
- Мы стали не нужны. Наш сложный язык аллюзий и ассоциация, подразумевающий многие знания и многие печали, кажется т. н. новым людям тратой времени. Чтобы противопоставить себя этому пониманию, нужна очень сильная воля к жизни: потрясающий самоконтроль и непрерывное самовоссоздание.
- И всё равно мы проиграем, - (не) сказала адвокатесса.
- Здесь и сейчас - да, но - не везде и всегда; ведь уже сказал Он, что это хорошо, молча кивнул я ей.
Хочешь остаться в живых? Ищи собеседника. Мы с адвокатессой вообразили, что на секунду друг другу нашлись.
- Дело было вполне безнадёжно.
Но сделать его было надо.
Жизнь была вполне безвоздушна,
Убегая вдоль её взгляда.
Лишь душа оставалась с ней... - (не) процитировал я (не) принадлежащие поэту Александру В. строки.
Вместо этого я сказал:
- Думаю, последние годы Саши были трудны. Распад начинал торжествовать (вовне и внутри); противопоставить этому какой-либо результат жизни - оказывалось невозможно: практически нечего было предъявить.
- Кроме достоинства, - сказала адвокатесса.
Она действительно это сказала.
- Да, - только и оставалось мне сказать.
Тем более это была чистой Воды (есть такая Стихия) - прав-да. Именно отсюда (с этой ноты да) - и начинается новая гамма этой довольно банальной истории прощания с мёртвым человеком.
Пришло время сказочно встретиться с человеком живым. Нам мало принципа: хочешь остаться в живых? Ищи собеседника!
Нам пора сказать (со-беседуя): нота да не продолжается нотой нет.
Нотой да я и закончил свою речь.
Все молчали. Лета (аки сытый питон) лежала меж нас на столе, переливаясь пыльными кольцами. Мне ничего больше не оставалось, как молча назвать вещи по имени (следуя заветам автора Двенадцати):
Я жизнь не утверждаю (я живу).
Я смерть не утверждаю (я умру).
Любовь не утверждаю (я люблю).
Всё это твердь (на этом я стою).
Здесь ничего не происходит вновь.
Вот разве что любовь не предаёт.
Вот разве что никто здесь не умрёт.
Искусство не рассыплется трухой.
В старух теперь не обратятся жёны.
О очевидность! Я к тебе глухой.
Я жизнь не утверждаю (на краю).
Я смерть не утверждаю (на краю).
Любовь не утверждаю (на краю).
Я дальше края жить предполагаю
Уже невиданно и (даже) совершенно!
Я всё это подспудно возомнил.
Но пусть так сбудется (сверх меры скудных сил).
Всё, что я сказал в памятном слове о поэте Александре В., оказалось версифицировано в этом тексте (быть может, свое-вольно); но - меня услышали: мироздание отозвалось! Невидимая Лета всплеснула пыльными кольцами.
Мироздание(!) - взглянуло на отдельную пылинку.
Мироздание(!) - очень может быть, что и не углядело отдельной пылинки. Зато(!) - пылинка видела пыльный поток Леты, вьющейся кольцами на пиршественном столе псевдо-языческой тризны (православием не благословляемой).
Это было просто и наглядно; но - архисложно было понять другое: я всё это наблюдаю (тогда как другие участники действа оказываются слепыми, глухими и немыми хорошими людьми) - благодаря самому себе, или (следует быть скромней) - Стихии Воды, Воздуха, Огня и Земли смирили себя настолько, что мне стала (по мере моих скудных сил) - доступна метафизика происходящего?
Внешне - ничего.
Немного пошлый символизм похорон безвестного поэта.
Всего лишь трагизм поколения, которому не будет смены: пришедшие нам на смену «жертвы Е. Г» никогда не будут говорить друг с другом цитатами из Ильфа и Петрова или Михаила Афанасьевича, фразами Верещагина или Саида; да и Бог с ними, с цитатами из прошлых искусств!
Трагизм смены поколений - в опасности потери сакрального: известно, мистический опыт (и не только) - не спасает от одиночества (Александр Блок), а ещё и передаётся оный опыт (и мистический, и не только) - лишь посредством обретения собственного.
Всё это я сказал (бы) - в память о безвестном поэте. Смерть оного (безвестного поэта) - выслушала меня: именно она (а не сам умерший) есть мера всех вещей в том невидимом, что приключалось сейчас небольшом кафе на улице Пушкинская города Санкт-Ленинграда; я даже назвал бы происходящее ещё проще: срываются покровы бытия.
Всё это я сказал (бы) - здесь и сейчас: в кафе, в поминальной речи.
- И чего же ты хочешь? - спросила меня смерть. - Бессмертия?
- Да.
- А зачем тебе то, что у тебя и так есть, но - тобой невидимо?
- Как так?
- А вспомни свой виртуальный роман с кра'сной де'вицей (как ты её величаешь). После чего назови (сам себе) её реальное имя.
- Её зовут Майя.
- Вот-вот! Кажущееся! Ты сказал.
Зачем я сказал смерти - о бессмертии? Очевидно - чтобы придать себе значение.
- Вот-вот! - повторила смерть. - Пока мы живём в иллюзиях, мы бес-смертны: мы полагаем себя не-обходимыми (своему) миру.
- И что теперь? Сейчас у меня нет иллюзий.
- У меня тоже, - сказала смерть. - Без нас вполне можно обойтись. Мы стали смертны; чтобы вернуться в прежнее состояние (иллюзорное бес-смертие) - следует найти со-беседника.
Я понял: реальное (неотъемлемое) бес-смертие - сверх ожиданий: человек не может описать им никогда не виданное! Тонкие материи - зачем их описывать? Они давно описаны - на листе грубой плоти.
Грубая плоть. Пять или шесть телесных осязаний; это и есть право-или-лево-писание для выражения неописуемого.
Поэтому(!) - пока мы со-беседовали с личной смертью Александра В., я продолжал поглощать какой-то салатик. Поэтому(!) - кто-то вспоминал случая из жизни Александра В. (ныне покойного), кто-то просто молчал.
Я почувствовал: чтобы остаться в живых, надо уходить. Не только с поминок, но и из любого «кажущегося» реальным меро-приятия.
Быть может, надо вообще перестать принимать меры. Я (молча) сказал:
Имеешь ли ты терпение дождаться,
Пока грязь осядет, а вода очистится?
Можешь ли ты оставаться спокойным,
Пока вещи не упорядочатся сами собой?
Мудрый не ищет удовлетворения.
Он не ищет, не ждёт,
Он полностью присутствует в настоящем,
Приветствуя всё сущее.
Освободи свой ум от мыслей.
Позволь своему сердцу успокоиться.
Спокойно следи за суматохой мира,
Следи за тем, как всё встаёт на свои места.
Лао-цзы, «Дао Дэ Цзин»
- Вот-вот, - согласилась смерть. - А ведь только я даю такую возможность. И выйти из меро-приятий, и вообще в них не входить.
Я почувствовал: может быть, смерть и сказала чистой Воды (одна из Стихий) правду, но - никакого достоинства в этой правде не было. Поэтому (чтобы остаться в живых) - пришлось вымолвить:
- Неправда ваша.
- Что? - сказала смерть.
- Что? - люди за столом посмотрели на меня.
- Что? - всплеснула пыльными кольцами Лета.
- А всё! - мог бы сказать я. - Ведь мою виртуальную любимую зовут Майя, кажущееся.
Вместо этого я ответил:
- Прошу прощения, мне пора.
Задерживать меня не стали. Я неловко (подспудно и почти неосознанно торопился) оделся и вышел из кафе.
Итак - улица Пушкинская. Дикий холод эпохи глобального потепления: напоминаю, та зима выдалась удивительно зимней.
Несколько зим до этого и зимами назвать было сложно.
Итак - я вышел на улицу Пушкинская. Холод (снаружи обступивший поминки) был совершенно астральным и разрежённым; но - до блокадного (пискарёвско-ладожского) ему было далеко.
Этот холод не подразумевал ни моего преображения, ни моей победы. Он вообще старался дать мне понять, что ничего от меня не ждёт.
- Неправда ваша! - сказал я этому лживому холоду.
- Твоя правда, - сказала мне смерть.
Она(!) - вышла со мной. Она(!) - пребывала сейчас в образе юной девчушки (что-то слишком часто именно такой в моих романах она стала появляться); одетая совершенно легкомысленно (по летнему), она не казалась мне чем-то вызывающим ужас или досаду.
Её одеяние ирреально гармонировало с внешнею стужей.
- А всё почему? - сказала смерть. - Просто-напросто вы не испили из Леты и не забылись. Сколь (бы) она не плескалась на вашем поминальном столе.
- Напрашивалась? Собиралась облегчить нашу участь? - спросил я у смерти.
- Не мудрствуй попусту. И о любви не забывай, пусть она даже - майя, кажущееся. Нынешние теории мироздания походят на бред сумасшедшего. Сколько тратится на это сил и времени - и все понапрасну! Дело совершилось просто: «рече, и быша; повеле, и создашася». (Феофан Затворник)
- Цитируешь тех, кто тебе противостоит? - сказал я.
- Больше некого, - ответила смерть.
Она(!) -огласилась, что тоже смертна.