...Безлюдье и тишина улицы настораживали Фру, как камбоджийские джунгли, полные вражеских засад и заминированных троп. В памяти возник голос из прошлой жизни – грозный крик стриженой революционерки – военного инструктора по боевой подготовке: «Товар-р-рищи! Никогда не теряйте бдительности, иначе враги вас убьют! Вы должны защищать себя любым возможным способом. Да здравствует непобедимая революционная армия Кампучии!»
Фру вся подобралась, напружинилась и, точно гончих с поводков, спустила стремительные взгляды в подъезды, в окна, в закоулки и на крыши домов, где мог скрываться противник. Она поминутно оглядывалась на Семёна, смотрела в его удивлённые глаза, на младенчески пухлый рот и думала только о том, как побыстрее в целости и сохранности доставить этого несмышлёныша на место. Настроив внутренний навигатор, девушка направилась по адресу, который ей передала по внутрислужебной связи старшая.
Она тащила своего спутника, экипировкой и волосатостью похожего на рокера, как малого ребёнка за руку. Тот, вращая головой и круглыми глазами, тормошил её вопросами:
– А это что, пещерные монастыри?! Ого сколько их! Подобное я видел на рисунках святых манускриптов, что хранятся в Разумихинском скиту.
– Пещерные монастыри? Ты о чём?
– Я о тех, что обустроились в Крыму, на священной горе Чильтер. Да ныне уж нет тех святых обителей, порушены басурманином Османом в конце пятнадцатого века от рождества Христова. Скалы там такие же высокие, только эти кем-то отёсаны. И переходы между кельями похожи, да только не совсем. По тем ходить надо с оглядкою, чтобы не оступиться на колдобинах. А эти – ладные, ровные, что тебе мостовые. А окна-то, батюшки светы! Таких косящатых* окон и в боярских-то покоях нетути. Видать велелепные люди тут обретаются.
– Это никакие не горы, а обычные дома, жилые квартиры для простых людей. На одну семью положено две-три комнатушки, санузел и кухня два на два. В одном таком доме прописаны тысячи человек. И нет здесь никакого велелепия.
– Неужели в этих кельях, то есть ква… квартирах живут трудари? Обыкновенно народ строит деревянные избы на просторе, у реки, рядом с лесом. Что же он, этот простой люд и хозяйство держат в квартирах?
– Никто хозяйство не держит, всё покупают в магазинах с доставкой на дом. Это же город.
Шагая по улице, как по дну ущелья, по обе стороны которого вздымались отвесные громады высоток, Семён дивился, точно младенец, всему, что попадало в поле зрения, и невольно притормаживал. Со стороны могло показаться, что девушка тащит «на буксире» подвыпившего парня, упавшего в нирвану, а тот тычет остро торчащим указательным пальцем во всё подряд.
Послушника удивляли восстающие из бетонного покрытия деревья; ограждения, хищно впившиеся железными зубами в тело земли; спутниковые тарелки на фасадах, аккумулирующие на донцах всю эфирную грязь; фитили антенн 5G, готовые в любой момент спалить хрупкое спокойствие горожан; блестящие витрины, бесстыже обнажающие свою базарную роскошь перед мертвенно пустым городом; скамейки у парадных, скучающие без трухлявых стариковских костей; киоски, закаменевшие в отсутствие пицц, хот-догов и прямоходящих, поклоняющихся богу желудка; растяжки, болтающиеся, как гигантские препарированные лягушки, измазанные бело-голубой партийной краской…
– Почему эта дорога такая гладкая, точно отутюженная?
– Это ненадолго. Обыкновенное асфальтное покрытие в один слой. Она такая гладкая, потому, что новая. Президент распорядился отремонтировать все дороги в России.
– Значит, и в нашем Разумихине тоже такие сделали?
– Нет. Не знаю.
– Куда она ведёт?
– К новому пункту дислокации.
Рассвет – этот измаявшийся в предбаннике малец – топтался в ожидании, когда же откроются двери, за которыми его ожидает либо хохочущее солнце, либо зажмуренное небо. Показатель погоды, по выражению гипертоников, «скакал», и было неясно каким будет день. Фонари ещё не погасли, на последних минутах своей жизни выдавливая последнюю чайную ложку никому не нужного освещения. Утро было на подходе, и парочка нарушителей не могла оставаться незамеченной. Фру резко прибавила скорость. Столпник, сбиваясь с шага на бег, последовал за нею, нарушая тишину. Камелоты загремели по дорожному покрытию, вещь-мешок с мельничьей одёжей и сапогами, постукивая и попискивая, затрясся на кожаном заплечье.
Семён всё не унимался. Ему хотелось этот странный город сравнить с тем, в котором он родился и прожил первый десяток лет, но не находил ничего схожего. Пыхтя на бегу, послушник тормошил девушку, не замечая её тревоги:
– В русских городах люди живут не в таких…клетях. Господа – в теремах… ремесленники – на подворьях… всюду простор и красота… это, знать, не русский город… что скажешь, Фру?
– Можно и так сказать. Простор и красота, Сёма, это было ещё до змея, пока гады не расплодились, как тараканы на продуктовом складе. Но ты не робей. Сначала раздобудем самосек и боевого жеребца. Потом отправим тебя на четыре столетия назад в твоё Разумихино, в стан агрессора. Ты вступишь в бой с врагом человечества и уничтожишь его. И тогда по закону квантовой физики время обратится вспять, прошлое будет изменено, и будущее России примет совсем иное направление.
– Ух, ты-и-и!.. Правда, что ли?
– Конечно. Поэтому наша межгалактическая группа здесь – тебе помогать.
– И много этих… гадов в городе?
– Тьма тьмущая. В каждом чиновничьем кабинете, в каждом министерском кресле, в каждой партийной шайке и под каждой униформой. Давно уж отродье змеиное русичей душит и поедом ест.
– Готов драться с гадом за каждую персть* земли до последней капли крови! – раскатисто прогремел послушник и ударил кулаком в грудь. Она глухо отозвалась, точно земля под печатным армейским шагом.
– Не гадом, а гадиной. Не забывай об инкубационном сроке выводка, в нашем распоряжении двадцать дней. Два из них уже прохлопали ушами.
Семён всё больше проникался ответственностью за судьбу Руси. Он насупился и напряжённо засопел, осознавая важность своей миссии. И тут пред его очи, как из-под земли, выскочили три огромных, с него ростом, безусых мураша. Именно такое определение житель семнадцатого века успел дать чёрным человечкам с буквами ОМОН на спине. И больше он ничего не успел, потому что в несколько секунд его удивлённо сияющее лицо было опрокинуто на асфальт под харкающий лай «мурашей»:
– Стоять на месте! Ты нарушил самоизоляцию, которая тебе предписана в результате подозрения на предположение угрозы пандемии сто тридцать второго штамма бараносвинтусной инфекции. Ты имеешь право на звонок и адвоката – протявкал на одной ноте первый. Второй схватил оторопелого, ничего не соображающего Столпника за грудки и, ёрнически лыбясь, прорычал ему на ухо по секрету:
– Ты – физлицо, а потому – преступник. Забудь о своих правах по-хорошему. А то мы тебе покажем третью статью Конституции. Гы-гы-гы!
– Вали его! Мордой в землю! Вяжи преступника! – разразился третий истошным брёхом.
Скучившись вокруг Столпника, «муравьи» не обратили на Фру никакого внимания. Ангельское личико, цыплячья шейка, тощий экстерьер, безволосая маковка под бейсболкой, очевидно, ими не были восприняты всерьёз. И напрасно.
Девушка-воин всегда, при любых обстоятельствах незамедлительно включается в боевую операцию. В один миг, поделённый на тысячу мигов, мушиным замедленным зрением Фру видит, как первый омоновец, схватив Семёна за плечи, выполняет подсечку, и парень плавно летит животом вниз. Второй сгребает пятернёй гриву на затылке жертвы. Девушка наблюдает, как рука в армейской краге просовывает растопыренные пальцы в русые пряди послушника, неспешно сжимается и натягивает их, точно вожжи на строптивом рысаке. Тело Семёна колышется, тягуче изгибается янычарским луком, затылок на тряпичной шее отваливается за спину и прилипает к холке, через разверстый рот катится протяжное задавленное: «А-а-а-а-а-а!» Третий защитник порядка вальяжно запускает руку в карман с наручниками, и, пока они не защёлкнулись, и послушник всё ещё пребывает в свободном парении, девушка-воин швыряет от плеча в голову первому омоновцу кулак, который летит со скоростью воздушного шарика и нескоро достигает цели. Под пятипалым булыжником осколки забрала опадают, подобно цветочным лепесткам. Глаза лейтенанта бледные, как чахоточные плевки с кривыми подтёками, постепенно стираются, а на их месте возникает и ширится дыра, фонтанирующая чёрным. Одновременно с этим девушка-воин выбрасывает левую ногу и медленно сшибает стальным каблуком набалдашник со второго. Каска вместе с головой проплывает, обгоняя Семёна. Руку боевика сводит предсмертной судорогой, он не отпускает волосы своей жертвы. Безголовое тулово сначала зависает в воздухе, а после ложится на спину Столпника, придавая тому слабое ускорение. Последнее, что выполняет девушка-воин – наносит удар третьему. Железный мысок сапога неспешно продырявливает пах гвардейца насквозь. Тот мучительно долго сворачивается улиткой и с бешеным воем ползёт за кулисы. Занавес.
Стоп! Не годится. В мозг вонзился строгий голос господина куратора: «Смертельных случаев и серьёзных увечий среди населения не допускать». Что делать? Что делать? Запрос послан, в голове Фру включился целый каталог задач и решений, мелькающих, как цифры в игровом автомате. Прошла секунда, вторая, третья. Семён повержен, над ним каша мала, замелькали дубинки. Не дожидаясь результата запроса, Фру принимает решение использовать кристаллически-волновой удар. И она ударила. Быстро вытянула руку с зажатым кулачком, прицелилась. Перстень трижды коротко вспыхнул красным огоньком – «пиу, пиу, пиу», три чёрных болвана полетели в разные стороны, кувыркаясь в воздухе в стиле жонглёрских кеглей. И в тот же миг она познала зубы зверя. Шокер впился в боковую жилу шеи и дважды прозудел: «З-з-з-з. З-з-з».
В мышцах, сосудах, мозгу, в каждой клетке кровь вскипела и устремилась по природным законам электролитов из тела вон, а взамен ей из адовых жерл потекли сталеплавильные реки, выжигающие всё на своём пути. Болевые точки взорвались, нейроны заклинило, и предохранители, призванные предупреждать перенагрузку, отключились. Последнее, что увидела девушка-воин, прежде чем сознание покинуло её, это голова командирши с короткой стрижкой под кепкой. Военный инструктор из прошлой жизни приблизила узкие глаза к носу межгалактической особы, сердито глянула и гаркнула: «Товарищ Лин, никогда не поворачивайся к врагу спиной!»
***
Фру очнулась в автозаке, открыла глаза и первое, что она увидела – свирепое лицо Столпника с пурпурным бланшем под левым глазом и рассечением на правой скуле. Рана была довольно серьёзная, она кровоточила, медленные капли сползали и терялись во вздыбленной бороде. Из-под нависших бровей глаза, а точнее сказать глаз, расплёскивал ярость, из-за расширенного зрачка был чёрен и страшен. Второй почти скрылся под пухлой гематомой. Волнистые волосы парня стояли стоймя, как намагниченные.
Когда Семён увидел, что Фру завозилась, бросился, чтобы поднять и переместить её с днища на одну из трёх скамей, стоящих вдоль кузова. Он, плюхнувшись на колени, пробовал плечом, как рычагом, поддеть подругу под спину, придать ей вертикальное положение. Но это выходило плохо, у обоих руки были в наручниках, причём за спиной. Они какое-то время копошились, что два слепых щенка. Фру быстро пришла в себя и, развернувшись к послушнику спиной, пошевелила затёкшими пальцами.
– Сёма, перстень…
– Они забрали его. Гады!
– Да, – уныло проговорила Фру, – тут всё вокруг кишит гадами. Она пригорюнилась было, но оглядевшись и оценив сложившуюся ситуацию, принялась сосредоточенно сочинять план действий. В тёмном коробе грузовика она разглядела ещё троих – рослого, широкоплечего, высушенного, как Аральское море, старика с доисторическим картузом на сивой голове и двух девчушек-подростков, пугливо таращивших глазёнки в зарешёченные оконца-бойницы тюремной будки. На мужчине тоже были «браслеты» с той лишь разницей, что руки находились впереди. Для него это был, хоть и косвенный, но всё-таки обнадёживающий признак. Запястья же спасителей человечества силовики предусмотрительно сковали за спиной. Как говорится, от греха подальше.
Бойцы рассудили так: «Мало ли что эта бритая каналья может выкинуть в следующий раз, если одним только нежным движением своего пальчика она раскидала вышколенных дьяволов из группы захвата, готовых по сигналу в ухе не только любого согнуть, но и закатать в асфальт. Да и бойфренд её оказался не прост. По первоначалу был, что овца на выпасе, а потом вдруг активизировался и давай кулаками махать. Пришлось поставить ему на фейс пару примочек. Мужик заслужил респект, бился клёво, хоть и без малейшего шанса. Задача была проста – наматывай лохмы на кулак и мочи с оттяжкой. И, если бы координатор не дал «отбой», то везли бы его сейчас не в автозаке, а в труповозке на законных обоснованиях – оказание сопротивления при задержании».
Грузовик, не снижая скорости, заныривал за повороты так лихо, что арестованные катились кубарем с одного сиденья на другое. В окошке, разделяющем узников от правоохранителей возникала красная рожа и глумливо, в зэковском стиле, с хрюканьем и гиканьем, ржала. Особая веселуха воцарялась в кабине, когда машина на всём ходу проскакивала «лежачего постового». Тогда пленники взлетали к потолку, а красномордый багровел ещё больше и закатывался гомерическим хохотом. Школьницы, забившись в угол, глядели на мерзейшую харю с ужасом. Старик несколько раз поворачивал худое арийское лицо в сторону насмешника и смотрел сурово, как директор школы на шкодливого недоросля. Потом он перестал обращать внимание на издевательское развлечение блюстителя, обвёл присутствующих взглядом и сказал, разделяя озвученное мнение:
– Да, ребята, они – самые что ни на есть гады. Я эту нечисть в рядах Красной Армии гнал до самого Берлина! Бил и давил вот этими руками! – яростно отчеканил мужчина, потряс кулаками под аккомпанемент наручников, скрипнул зубами и весь завибрировал. – Воевал за свободу, за Россию, за будущее детей. Отлично понимал, за что на смерть иду. А вот теперь никак не могу скумекать, Русь нынче чья, Китайская или Английская?
При этих словах Столпник, сидевший съёжившись, вскинулся, расправил плечи, поднял на старика гневно сверкающий глаз, разлепил слепленные кровью губы, и загремел, заметно выпячивая великоросскую букву «о»:
– Человече, негоже тебе такие речи держать! Русь – Богом данная нам земля, она – матушка, кормилица, мы её никаким английцам или китайцам, прости Господи, не отдадим! – при этом послушник по привычке поглядел по сторонам, ища угол с образами, и попытался освободить правую руку с тремя сведёнными в щепоть пальцами. Тщетно. Отдать Богу Богово не вышло, и он ещё неистовей засверкал глазом.
На слова Семёна красноармеец ответил проницательным взглядом. Уже дважды после прозвучавшей патетической тирады весельчак из водительской кабины сквозь граты светил раскалённым рылом на несчастных невольников. Дважды девчонки летели от одной стороны грузовика к другой, визжа и скребя пальчиками по сиденьям. Оба раза парень и девушка соскальзывали с лавки на пол, беспомощно барахтались, а потом, изловчившись, вскакивали. Набычившись, они пытались сохранить равновесие, стояли с широко расставленными ногами и полусогнутой спиной. Ветеран, уперев колени в ребро супротив расположенного седалища, ловко сохранял устойчивость. Это было не удивительно, при его-то росте. Он всё смотрел на Столпника испытующе и ему казалось, что молодой человек родом из другого мира. Необычная речь, патриотизм в чистом виде, без примеси современной шелухи, оставляли на парне отпечаток нездешности.
– Что ж, паря, твои сыновние чувства к Отчизне меня порадовали. Но ты ещё слишком молод, а я почти сто лет прожил, знаю, что говорю.
– Всего сто лет? – миролюбиво пробасил послушник, в который раз умащиваясь на лавке рядом с подругой, – У нас в Разумихине народ живёт по триста лет с гаком. Так что…
Фру пырнула Семёна локтем в бок, и тот прикусил язык.
– Ха-ха-ха! Ну, ты меня рассмешил. Разумихино – это из какой сказки?
– А это шутка, просто шутка, – поспешила исправить ситуацию девушка и фальшиво улыбнулась. Парень увидел, как её лицо вдруг изменилось, стало похоже на мордочку летучей мыши с клыкастым ртом. Он тоже двинул локтем подругу. На её лысой голове, лишённой бейсболки, как-то сразу стали очень выделяться остроконечные уши, неестественно крошечный подбородок и сплошь тёмные, без белков, глаза. Смятый головной убор, под козырьком которого она скрывала инопланетные признаки, валялся в углу, поднять его с пола, а тем боле надеть не представлялось возможным.
Парочка притихла и сидела с самым серьёзным видом, стараясь ничем себя не выдать. В полумраке, видимо, никто ничего не заметил. Старик поправил скованными руками картуз и вздохнул:
– Э-хэ-хэ… Раньше в этих колымагах возили на живодёрню собак, а теперь…
– Дедушка, за что они нас?.. – пролепетала одна из девчушек, та, что постарше, и уронила на щуплую коленку, прикрытую юбчонкой, слезу. – Ведь мы всего-то вышли в аптеку… за лекарством.
– Для Кузи. – вставила та, что поменьше – Это наш тойтерьер. Он проглотил пуговицу, и у него образовался запор. Ему очень-очень срочно нужно слабительное.
– У кого-нибудь есть телефон? –задала правильный вопрос старшая. – Наши забрали дяденьки с дубинками.
– Мой тоже отняли. – ответил ветеран. – А у вас? – обратился он к народным спасителям. Те молча повертели головой.
– Дедушка, а нас тоже отвезут на живодёрню? – захлюпала носом младшенькая. Послышался жалобный скулёж.
Все призадумались, не исключая и такого развития событий. Семён ворочал тяжёлые мысли: «Чего доброго посадят в темницу, на цепь. С них станется. Продержат месяц, а то и год. Может и вовсе, как египетского раба, кинут в яму с крокодилами. А тем временем отродье змеиное расползётся на все четыре стороны. Обратно в материно лоно их не затолкаешь. Н-н-да… Если бы Фру смогла вызволиться, то и меня оградила бы от плена, а наипаче от неминучей гибели. Эх, яз-зва-а*…».
В это время его напарница строила план возвращения перстня. Она опасалась, что без него не справится с ситуацией и сосредоточенно настраивалась на алгоритм действий. «Если не удастся выбраться из этой западни, – думала она, – то операция будет провалена. Тогда придётся дожидаться очередного временного круга, чтобы на ходу в него вскочить и повторить всё заново. Повторить-то, может и удастся, но шанс будет безвозвратно потерян, я не останусь на Земле в облике человеческом и не вернусь в родную Кампучию». А старик ничего не боялся - ни цепей, ни живодёрни, ни даже всемирного краха. Он думал о том, как успокоить детей.
– Что скажет мама?! – в один голос запищала мелюзга. Девчушки заметно дрожали, тонкие ножки в цветастых лосинах так и ходили ходуном, льняные хвостики на головах тряслись не хуже замёрзших собачьих хвостов, носы покраснели, а губы посинели. Кулачками они тёрли мокрые глаза, и это последнее обстоятельство вызвало у взрослых готовность что-нибудь соврать, как-то успокоить.
Красноармеец крякнул и сник. Но тут же выпрямился, высоко поднял голову и улыбнулся, отчего по лицу его в разные стороны побежали морщинки. Но они странным образом не портили, а украшали его. В зловещем тарантасе точно солнышко засияло, и дети, тронутые его лучами, притихли.
– Вы, внученьки, не бойтесь, вам ничего плохого не сделают, потому как в нашей Конституции написано, что дети – достояние государства, вы находитесь под его защитой. Ну, для порядка составят протокол, мол, дети без разрешения нарушили правила. А потом вас посадят в красивую машину с красивыми огоньками на крыше и повезут домой, к маме.
– Честно? А нашей маме ничего не сделают плохого?
– Нет, ничего. Только штраф выпишут.
– А зачем? – в один голос мяукнули девчушки.
– Что зачем? Не понял.
– Зачем нашей маме выпишут штраф?
– А затем, милые дети, что господа полицейские очень денежки любят. За протоколы им премию дадут.
Школьницы, уселись по обе стороны от ветерана и уже совсем успокоенные что-то ему чирикали, а тот что-то отвечал, потом спрашивал и слушал ответ. Прямо, как дед, в окружении собственных внуков. Потом сёстры затеяли игру «камень, ножницы, бумага» и совсем развеселились.
Семён смотрел во внешнее пространство сквозь решётку заднего окна. За конвоируемыми, как на привязи, следовала легковая полицейская машина. Апрельский день так и не пробился к солнцу. Он застрял посреди застоявшейся тоски и пустоты населённого пункта. На перекрёстках светофоры точно окривели на два глаза, и только одним уцелевшим – красным – беспрерывно сигналили «стоп!», «стоп!», «стоп!» Кому? Зачем? Наступающие друг другу на пятки горы гражданского жилья перемежались с роскошными частными домовладениями на просторных зелёных лужайках. Скверы просвечивали, как пустые рыболовные сети. Деревья в начале апреля стояли ещё голые, неоперенные, точно желторотики, в едва обозначенных колодках зелени.
Семён вдруг вспомнил, что за целый день ни разу не помолился. И только он собрался было с мыслями, чтобы воззвать к Господу, как ветеран Советской Армии обернулся в сторону миссионеров и спросил с болью в голосе:
– За что они тебя так, сынок, разукрасили? Небось дубинок не жалели, мерзавцы. Надо бы тебе к врачу.
Семён посмотрел на старика ещё суровей, чем прежде. Он был хорошо помят, но жалости к себе не признавал. Ведь не баба же он, в самом деле. Однако из уважения к сединам ответил:
– Ретивое взыграло во всей внутренности моей. Аль не ражий* я, чтобы за правду биться? Пошто те негодники деве обиду причинили? Срам русскому роду! Эх, мне бы ратные наручи*. То-то было бы лепо! Вмиг бы всех до единого растрощил! Я бы им…
Очередной поворот за угол расшвырял пленников по автозаку, прервав парня на полуслове. Не успели они подняться, как машина резко затормозила, снова свалив с ног. Все напряглись, каждый подумал одно: «Что бы это значило?» После непродолжительной тишины окно, вернее дверь, в мир со скрежетом распахнулась. Первое, что увидели пленники в этом мире, была квадратная баба в полицейской форме с чёрной папкой в мясистой руке, в юбке, задранной животом гораздо выше колен. Миниатюрная пилотка на её пышном начёсе стояла, точно шалашик на юру, готовый унестись следом за любым порывом ветра. Под узкой полоской лба искусственные ресницы торчали двумя пластмассовыми козырьками. Лицо представительницы порядка было устрашающе цветастым, поэтому, когда она зашевелила морковно-лошадиным ртом, девчонки с перепугу полезли под лавку:
– Где наши юные нарушительницы? Не вижу, – проскрипела прокуренным голосом дама в форме.
Она поводила туда-сюда грандиозным бюстом, так как шеей шевелить не могла в отсутствие оной. Она, если можно было так выразиться, встала на цыпочки, чтобы заглянуть в кузов. Оттуда её пробуравили три пары злобных глаз. Потом «форменная» дама согнулась в коленях, оттопырила то, что у женщин называется тазом, пошарила взглядом снизу-вверх и таки обнаружила притихших сестёр. Малявки смотрели из-под скамьи то на неё, то на деда. Тот улыбнулся им, подмигнул, потом обратился к блюстительнице:
– Мадам, нет ли у вас для девочек леденцов? – он неожиданно скорчил смешливую рожицу, – Без сладенького ребятам о-о-х как плохо жить на свете.
– Есть кое-что и получше, – прошамкала толстуха казённым тоном. Она раскрыла папку, извлекла заготовленную плитку шоколада и пухлой когтистой лапой просунула её в проём, приманивая полонянок. Обрадованные сестрёнки тут же вскочили, набили сладостью щёки и под бодрые напутствия старика отправились следом за колышущейся, как опара, тёткой.
«Окно в мир» тут же заслонили «мураши». Снаружи раздалась команда: «Выходи по одному!» Там что-то происходило, слышны были шуршание, звяканье, возгласы. Подъезжали и уезжали машины, кто-то пробегал мимо, хлопали какие-то двери.
Конвоируемые секунду помедлили, а после дружно поднялись. Ветеран Советской Армии первым шагнул к проёму, остановился, оглянулся назад, наклонившись, достал из угла бейсболку и встряхнул её в руках. Наручники звякнули. Внимательно посмотрев в глаза Фру, он аккуратно, насколько это возможно, надел фуражку ей на голову, поправил козырёк. Кивнул Семёну. Сказал: «Честь имею», – и шагнул в «мир».
*Косящатые (красные) окна – парадные окна, обрамлённые косяками.
*Персть – старослав. пядь.
*Язва – старослав. беда.
*Ражий – старослав. Здоровый, крепкий, дюжий, видный.
*Наручи – часть доспехов, закрывающая руки от локтя до кисти.
12.02.2022