Мне случалось встречать людей, которые боятся самых разных вещей и ситуаций. Начиная от банальных: пауков, мышей, темноты, скрипучих лестниц, заканчивая чем-то совершенно невообразимым. Например, один парень тихим голосом сообщил мне, что боится Микки Мауса. Я, изо всех сил, сдерживаясь, чтобы не пошутить на этот счет просто посмотрел ему в глаза и убедился, что он говорит правду. Сказать тут нечего: людей, абсолютно лишенных страха, видимо, не существует в природе.
Когда-то, будучи подростком четырнадцати лет, я встретил человека, который больше всего на свете боялся тишины. Я об этом, разумеется, до определенного момента не подозревал. Когда все встало на свои места, в копилку жизненных наблюдений упала еще одна потемневшая от времени монета. С годами их там накопилось немало, поэтому она долго лежала почти на самом дне, пока не пришло время вспомнить о ней.
Таких мест, о котором пойдет речь, на белом свете предостаточно. Где-то мне удалось побывать, осмотреться и сделать вывод: если поменять названия некоторых улиц и частично пейзаж сложится впечатление, что я никуда и не уезжал. Это некие промежуточные населенные пункты, застроенные дачами, туда хорошо выбираться летом на неделю-другую. Нам же, мне и еще двоим товарищам, все вокруг было и домом, и способом себя проявить, да и целым миром: в определенном возрасте потребность в деятельности неиссякаема. А вокруг: лес, никогда не затихающая железная дорога и бесконечные вечера и ночи, которые никто не хотел проводить дома: ждала улица.
Человек, который боялся тишины, тоже подолгу дома не засиживался. Уже часов в шесть утра его можно было встретить возле вокзала, с кем-то разговаривающим, подчеркнуто громко. Собеседники, все время разные, пытались завершить разговор как можно быстрее, но получалось это не всегда и не у всех. Иногда, уже несколько раз пропустив автобус или электричку, оба покидали привокзальную площадь в неизвестном направлении. Со стороны наблюдать за этим каждый раз было очень смешно. Люди, проходящие мимо, постоянно обходили компанию стороной.
Звали того человека Иван Гаврилович. Между собой мы тут же прозвали его Говорилычем, поскольку представить его хранящим молчание было невозможно. Говорил он много и всегда, практически с любым и о чем угодно. Создавалось впечатление, что все, кто куда-то шли или ехали с утра – его родственники или друзья. С каждым третьим он когда-то служил в армии или вместе работал, а все остальные просто были его земляками.
За редким исключением, зная наперед все его повадки, его воспринимали терпеливо и зачастую – добродушно. Лет ему было за пятьдесят, впечатление он производил человека чересчур общительного, но в целом – безобидного. Как говорится: люди всякие бывают. Работал он в котельной, сутки через трое. Котельная: кирпичная коробка, вокруг которой тянулись трубы к большому жилому корпусу, стояла рядом с лесом, пройдя чуть дальше можно было выйти на тропу, ведущую к заболоченному берегу, там, через приток озера, стоял деревянный мост. Пройдя по нему можно было попасть в район Старого поля, которое полем быть давно перестало: все было застроено дачами и жилыми домами.
Летним вечером я и Марсель, сын мясника с рынка, стояли у железнодорожных путей. Каждый сжимал в кулаке крышку от бутылки «Пепси» - из них нам предстояло сделать невиданное сокровище. Когда вдали засвистел поезд, мы положили на рельсы пробки и сбежали вниз с насыпи. Поезд, грохоча, промчался мимо. Как-только последний вагон промелькнул перед нами, мы наперегонки взобрались по насыпи. Лучше и быть не могло: обе пробки были расплющены чуть ли не до толщины папиросной бумаги.
- Ты смотри… - с восхищением сказал Марсель. – Ну как это же… У ниндзя…
- Звездочка… - подсказал я. – Будешь свою менять на что-нибудь?
- Дурак, что ли? Таких и нет ни у кого, у остальных – из пивных крышек обычных…
- Вам головенок своих что ли не жалко? – мы обернулись: у насыпи, покачиваясь, стоял Говорилыч. День он явно провел с пользой, поскольку еле держался на ногах. – А ну слезли быстро оттуда!
- Может, вы к нам? – вежливо спросил я.
- Какое ему лезть, он бухой в дым… - заметил Марс, вытаскивая из нагрудного кармана рубашки сигарету.
- Вот ты чего куришь? – начал Говорилыч, сделав шаг вверх по насыпи, но, подумав, остановившись – Я же тебя знаю: отец мясник у тебя. Тоже мясником станешь. А как мясо рубить будешь, если куришь? Силы-то откуда?
- А чего это я мясником стану? – ответил, прикурив, Марс, щелчком отправив спичку в кусты клена . – Я этим… Полковником буду… В армии.
- Не будешь ты никаким полковником, - сказал мужик веско и пьяно. – Мясо будешь рубить. Я-то знаю.
- Пошли, что ли? – спросил меня Марс.
- Пошли… Опять его понесло… Пока, дядя Ваня…
- Э, стой… - крикнул Говорилыч нам вслед, когда мы пошли вдоль насыпи. – Эй, ты… Как уж тебя… Доведи до дома меня, а? Три рубля дам?
- Давай пять? – оживился Марс. – Вместе доведем?
- Нету у меня пять… Пусть он вон доведет. А ты к папане иди помогать лучше… Мясник…
- Да пошел ты… - сплюнул Марсель. – Ты чего, потащишь его? Да сам дойдет…
- Через пути только переведи… - Говорилыч махал руками в направлении Поля. – Я там сам дойду. Я рядом с котельной живу…
- Доведу уж… - решил я. – Ты иди, я приду потом.
- Возле котельной я…
- Да знаю я, где ты живешь… - переходя на «ты», сказал я, помогая пьяному подняться по насыпи. – Ты чего, каждый раз так ходищь тут? А если собьет? Тебя же тут размажет на километр?
- Не собьет… - уверенно сказал Иван Гаврилович. – Я шестьдесят два года проживу. Ровно. Ровно, тебе говорю, шестьдесят два года. Как думаешь, мало? Тебе вот сколько?
- Четырнадцать. Пятнадцать через три месяца.
- Ну чего уж… Взрослый уже… Так мало: шестьдесят два?
- Да нормально вполне. Ты ровно идти можешь?
- Могу. Вот и я думаю, что нормально… Ты меня только через пути…
Я перевел Говорилыча через рельсы, это заняло минут десять – шел он не торопясь. На наше счастья ни одного поезда больше не проходило.
- Пришли. Давай трешку.
- Само уж собой…
Он протянул мне мятую и мокрую от пота купюру и тут сказал:
- Вот он, друган твой – мясником будет. А ты – писателем будешь. А третий, который мелкий такой, все с вами трется, пусть уезжает отсюда, убьют его иначе скоро.
- Чего? – спросил я, обомлев.
Старую печатную машинку мне подарили лишь спустя год. И было это, как мне казалось, совершенно случайно: на складе местного предприятия была инвентаризация, машинку списали, никому она была не нужна, вот мне ее и подарили за ненадобностью. Сохранилась она и по сей день, спустя три десятка лет.
Но на тот момент писателем я быть не собирался и мыслей подобных у меня не было. Книги я читал, но почти всегда без особого энтузиазма.
- Писателем, да… - Говорилыч закашлялся, потом предложил: - И все-таки… того… веди до дома…
- Еще трешку давай… - парировал я.
- Ты чего, охренел совсем? – изумился Говорилыч. – Я же тебе только что дал?
- Так это чтобы через пути…
- Рубль дам… И конфеты там были какие-то…
- Конфет я и дома поем… Ладно, пошли уж… - взяв его за локоть, я обреченно подумал, что домой возвращусь не скоро.
Жил Иван Гаврилович на первом этаже двухэтажного барака, совсем рядом от котельной, где он работал. По дороге к бараку он то и дело останавливал чуть ли не каждого, кого мы встречали на пути, здороваясь с таким неистовым восторгом, будто каждого не видел много лет. Пару раз мне становилось настолько неловко, что хотелось свернуть с тропы и скрыться в сумерках, оставив пьяного мужика. Но все-таки, спустя немало времени, мы дошли до барака.
- Тут, что ли?
- Тут… Вот и дом родимый… Давай, заходи… Как уж тебя…
- Ты чего переспрашиваешь каждый раз?
Открыв дверь, Говорилыч, шатаясь, зашел в прихожую, включил свет.
- Как тебя не уволят только, бухущий же постоянно… - сказал я, осматриваясь. В квартире пахло табаком и давно не стираной одеждой. Рядом с вешалкой стояла батарея пустых бутылок.
- Никто меня не уволит… - тяжело садясь на диван, сказал работник котельной. – Держи рубль свой…
Я спрятал купюру в карман.
- Ты больше пьяным по путям не ходи, - сказал я, поворачиваясь, чтобы уйти. – Поездом собьет…
- А дело-то было так… - словно читая лекцию, а не обращаясь ко мне, заговорил Иван Гаврилович. – Шел я со стороны Старого поля, из армии как раз вернулся. Вышел к мосту. Смотрю: на той стороне старик стоит. Мост-то узкий, я – чего-то подгулял, думаю – как бы развернуться-то с ним, в воду бы не упасть. Ну, пошел. Он – на месте стоит. Иду, смотрю себе под ноги и доски считаю… Первая, вторая…
Я стоял, повернувшись к нему спиной, и слушал. Не ушел я лишь потому, что голос у Говорилыча изменился: не было больше в нем пьяных интонаций. Звучал он как-то глухо, будто он говорил в подушку.
- Иду и считаю, иду и считаю… Перешел мостик-то этот. Старик где стоял – там и стоит. И чего-то рожа у него знакомая, а где видел: убей – не помню. «Сколько насчитал?» - спрашивает. Я ему – «Шестьдесят две». Он мне: «Сам понял, чего считал?» Я спрашиваю: «То есть как- чего? Доски считал..» « Не доски, говорит, ты считал, а годы свои. Сколько насчитал – столько и проживешь».
Я обернулся: Говорилыч сидел, уставившись взглядом в стену. Над диваном, где он сидел, висело панно с двумя оленями, местами истершееся. Он поднял голову, перехватил мой взгляд.
- А, оленята… Жена покупала.
- Где жена-то?
- А кто ее знает. Ушла. У меня после встречи той чего-то… как сказать-то… То ли чего-то вижу, то ли… Ей рассказывал иногда: она говорит – ты на голову, похоже, заболел. В больницу положить хотела, вот дура… Ну, поскандалили маленько да разбежались…
- А чего за старик-то был? – спросил я. – У моста который?
- Я это был, - сказал Иван Гаврилович. – Вот такой же, как сейчас, только постарше.
Мы встретились взглядами.
- Ну не могу я в тишине быть… - сказал он, разводя руками. – И не сплю почти. Страшно, понимаешь? Среди людей забываешься как-то. И слушай дальше: ночами иногда хожу через мост на тут сторону, к полю. А тут: раз на раз не приходится… Иногда – просто люди идут. Иногда – просто никого нет. А раза два в год обязательно кого-то из местных встречу… Ну, как себя в тот раз… Сразу причем узнаю. Даже разговариваем. Вот этого твоего, мясника, видел, только взрослого уже.
- А Женьку?
- Это кто?
- Ты сказал: убьют его?
- Тоже видел… И до него таких же… У них, понимаешь, пальцы черные… Как-будто в угле лазили… И всегда руку протягивают, вроде как – здороваться… А я не здороваюсь никогда с ними… И всегда, понимаешь, тишина стоит… Даже ветка не хрустнет никакая… А пройду дальше, обернусь – нет никого. Мост только стоит.
Мне было не по себе, оставаться здесь я, разумеется не мог, но думая, что обратно придется возвращаться через темноту – это тоже радости не прибавляло.
- Ты и меня видел?
- А как же. Ну, взрослого уже…
- И чего я тебе сказал? – вдруг развеселяясь, спросил я. В этот момент я понял, какую шутку сыграл со мной пьяный мужик из котельной. Артист, и артист – каких мало.
- Погоди, вспомню… Что в Англии ты был… И что вирус какой-то по всей Земле попер…
- Я – в Англии был? – восторженно спросил я. – Это как?
- Я-то откуда знаю… Ну и сказал, что писателем ты стал. Больше не помню. Не тебя же одного видел.
- Слышь, дядя Ваня, держи трешку назад! – сказал я, кладя купюру на диван. – Это тебе за Англию… Дверь запри. И по путям больше пьяным не ходи – собьют.
- Не собьют… - сказал Говорилыч, закрывая за мной дверь.
Но его действительно сбил поезд, сразу после дня рождения, когда ему исполнилось шестьдесят два года и он утром пошел на вокзал купить пива себе и собутыльникам, которые отсыпались у него в квартире.
Женька через три года пошел по криминальной линии и его застрелили рядом с заправкой, куда он приезжал по своим вопросам, которые разрешились в одну секунду.
Марсель до сих пор рубит мясо на рынке, мы дружим, несмотря на пролетевшее время и это мой последний друг детства, с которым мы продолжаем общаться. Тот далекий день и предсказание Говорилыча он абсолютно не помнит.
Я написал двенадцать книг и в пригороде живу всего две-три недели в году. В Англии я впервые побывал пять лет назад, незадолго до того, как на мир обрушилась пандемия.
Старый мост сгнил и развалился на части. Вместо него построили новый и крепкий. Не раз по ночам я ходил там, мимо давно неработающей котельной и опустевшего барака, где на первом этаже жил тот, кто очень боялся тишины, и потому постоянно окружал себя суетой, благодаря которой и дожил до положенных ему шестидесяти двух лет.
Находясь по ту сторону моста, где начиналось Старое поле, я смотрел на противоположную сторону и думал: увижу ли я Говорилыча? И если увижу – что я ему скажу? Я и в следующий приезд схожу туда и просижу на склоне до рассвета: вдруг он появится. Прямо из тишины, которой так боялся.
7 февраля 2022 г.