Серебряный рубль

Серебряный рубль
(мемуарные фрагменты)

В комнате, в шкафу на полке стоит у меня чёрная лакированная шкатулка. В неё я кладу свою пенсию, деньги небольшие. С недавних пор в ней появился серебряный царский рубль 1904 года чеканки. Откуда он взялся?

… По каким-то хозяйским делам был я на рынке. На выходе устроились барахольщики со всякой всячиной – ржавыми гаечными ключами, поломанными будильниками, старыми замками, колёсами от давно сломанных тележек… Один мужик выставил картонку с разложенными на ней монетами, среди которых я заметил старинный царский рубль. И хотя я – российский пенсионер, у которого нет лишних денег, я тут же без торга купил эту монету, совершенно не нужную вещь в домашнем хозяйстве. Почему  я это сделал? Сейчас объясню. С этой монетой у меня кое-что связано в жизни. Что именно? Что ж, дорогой мой читатель, устраивайся поудобней и давай вместе со мной, воспользуясь машиной времени, погрузимся на несколько десятилетий вглубь моей жизни…

Я в деревне у бабушки. Отец привёз меня к ней погостить. Я маленький мальчик, кажется, только-только отучился в первом классе.
Бабушка живёт в добротном кирпичном доме под шиферной крышей. В деревне есть ещё дома крытые соломой. Вход в дом через высокое деревянное крыльцо. С него попадаешь в сени, к стенам которых прицеплены всевозможные предметы хозяйской жизни: серпы, косы, грабли. В одном месте, под скобой пристроена финка, в ожидании созревшего поросёнка.  В углу на скамейке – ведро с колодезной водой.
Первое, что бьёт по сознанию и навсегда, до конца жизни, остаётся в нём – это запахи. В деревне они присутствуют везде и всюду, куда бы ты ни пошёл. Бесполезно словами описывать эти запахи, эту эссенцию жизни. Пьянящий аромат сухого сена и свежих трав, овчины и помёта. Пахнет всё. Это пахнет жизнь.
Из сеней попадаем в кухню. Возле маленького оконца – длинный стол. Вдоль стола – лавки. У торца – деревянная скамья. Стульев в кухне нет. Большую часть кухни занимает белёная русская печь. Рядом с печью – закуток с деревянной калиточкой. Там бабушка содержит, когда появляются, молоденьких поросят.   
В углу кухни висит тёмная, закопчённая икона, с почти неразличимым ликом святого.
Еду бабушка готовит в печи. Электричества в доме нет. А газа тогда не было и в городских квартирах. Бабушка делает из щепы костерок в печи, и когда он разгорается, ставит чугунный котелок внутрь, обставляя его чурочками.
Суп у бабушки всегда душистый, очень вкусный, но горячий. Я ем его из алюминиевой чашки деревянной ложкой. Дую, чтобы не обжечься.
Над скамьёй на стене висят часы в деревянном корпусе. Но они не ходят и не бьют. В деревне нет часовщика.

Из кухни попадаем в зал. Это единственная комната в доме. Она большая, просторная, по одной стороне в ней четыре окна. В простенке - старое зеркало, слегка облупленное по углам, в деревянной коричневой раме. На противоположной стене висит большая рама со множеством фотографий в ней. Чёрно-белые, иные изрядно выцветшие. Тут всевозможная родня от третьего до пятого колена. Такие рамы с фотографиями – неизбежный атрибут интерьера в каждом деревенском доме того времени. Слева у ближней стены стоит комод. На нём какие-то коробочки, вазочки, фаянсовые фигурки. В маленькой рамке портрет вихрастого парнишки с озорными глазами. Это бабушкин сын Василий. Мой дядя. Он погиб на фронте.
Справа от входа – рыжий двухстворчатый гардероб. Там одежда, ничего интересного, кроме корзинки, на дне которой лежит револьвер с отломанной накладкой на рукоятке.
- Откуда это? – спрашиваю я бабушку.
- С гражданской войны тут валяется, - отвечает она.
- А пиджак здесь зачем? – интересуюсь я, глядя на потёртый серый пиджак. – Ведь дома мужиков нет.
- Это Васин пиджак, - говорит бабушка и вздыхает.
- Сколько всего у тебя детей, бабушка?
- Семеро. Первый был сынок Гришенька.
- Где он сейчас?
- Умер.
- Отчего?
- Не знаю. Он маленький был. Заболел и умер. Ну, а Васеньку на войне убили. Так что пятеро детей у меня получается. Всё сыновья. Только самая младшая – дочка Шурочка, тётя твоя, значит.
Бабушка вздыхает. Тыльной стороной ладони смахивает навернувшуюся слезу. Отчего она плачет? Не понимаю.
Сколько знал я бабушку – я ни разу не видел, чтобы она смеялась. Изредка, может, и улыбнётся, но чтобы в голос открыто захохотать – этого в моей памяти нет. Маленькая, сухонькая, всегда одетая в чёрное. Длинная юбка до пят. Загрубелые, заскорузлые руки. Погибший сын, похоже, всё время с ней. Но упоминает она его лишь изредка.
Только сейчас, когда я сам уже давно стал и отцом, и дедом, глядя на своих детей и внуков, я понимаю, чувствую нервом что такое потеря сына для матери.
Она получила на него похоронку со скупым стандартным текстом. «Ваш сын, такой-то и такой, верный воинской присяге, был убит в бою за Социалистическую Родину. Захоронен там-то и там-то».
Всё. Никто из родственников больше ничего про него не знал. Но, дорогой мой читатель, давай опять воспользуемся машиной времени и переместимся на несколько десятилетий в будущее.
Итак, эпоха Интернета, одного из величайших изобретений цивилизации.
Я захожу на сайт архива Министерства Обороны. Нахожу и читаю следующий документ.
«Лейтенант  …. , член ВКП(б), командир взвода противотанкового батальона, 20 июня 1943 года в р-не деревни Азарово подполз с противотанковым ружьём к переднему краю противника и уничтожил пулемётную точку врага. Представляется к медали «За отвагу».
Вот такой был Вася, вихрастый паренёк, смотрящий на меня с комода… И был ему всего лишь двадцать один год. Пацан. Я в три раза старше. А что я совершил в своей жизни?

* * *
У бабушки большой огород. На грядках растёт морковь, лук, чеснок, лук, свёкла, укроп, огурцы, помидоры. Всё, конечно, на открытом грунте. Никаких плёнок и теплиц, без которых нынче не вырастить ни одного помидорчика, у бабушки нет. Вот ведь какое было время. В саду яблони с большими твёрдыми яблоками зимних сортов. А за домом – огромное картофельное поле. Картошка – овощ жизненно необходимый для всего хозяйства. А хозяйство у бабушки немалое. Она держит корову Аришку, пузатую комолую скотинку цвета топлёного молока (мне обидно, что в отличие от соседских коров у неё нет рогов). Рано утром бабушка выводит её из хлева на улицу, где та присоединяется к проходящему стаду.
Вместе с коровой, но к другому стаду идут бабушкины овцы, шесть-семь голов.
Ещё в хлеву в отдельном загоне содержится поросёнок Борька, существо шумное, грязное и вонючее, извалявшееся в собственных экскрементах. Его надо постоянно кормить. Бабушка варит ему похлёбку из картошки и крапивы. Крапиву рвёт за домом голыми руками, покрытыми задубевшей кожей, не чувствующей крапивных укусов. Крапива там вымахала выше человеческого роста.
Ещё у бабушки есть гуси и куры, возглавляемые нахальным петухом (почему нахальным – объясню позже). С гусями проще. Они сами уходят пастись на луг возле пруда и сами возвращаются, ведомые вальяжным гусаком. Куры бегают вокруг дома, постоянно выискивая, что бы поклевать. Бабушка говорит, что случается, наведывается лиса, с которой приходится делиться курятиной. В лесу также есть волки, и даже кабаны. Бабушка строго мне наказала не отходить далеко от дома. Я её слушаюсь.
Всю эту скотину надо кормить, за ней ухаживать, в чистоте содержать. И бабушка (одна!) это делает. Вспоминаю, как годы спустя я содержал собаку. Одно-единственное животное, но сколько с ним хлопот! А ведь у бабушки был целый зоопарк…И со всем этим она управлялась в одиночку.

* * *
Коров в деревне пасёт пастух Тихон. В помощь ему по очереди ежедневно снаряжается кто-нибудь из домов, содержащих скотину.
Доходит очередь до нас. Мы с бабушкой отправляемся на дежурство. Она даёт мне настоящий кнут (длинный и очень неудобный) и котомку, куда мы кладём еду, чтобы подкрепиться. Это яйца, хлеб, сало, огурцы, помидоры. Всё такое вкусное, да на свежем воздухе! Бабушка рассказывает мне о прежней жизни. Вспоминает барина.
- Это был хозяин. Настоящий. Разъезжал верхом по полям, за порядком следил. Красавец.
- Да ты что, бабушка! Разве помещики бывают красавцы? Это же эксплуататоры!
- Кто-кто?
- Эксплуататоры?
- Это кто такие?
- Это которые сами не работают, а за счёт других живут. Паразиты, значит. Так в школе говорят.
- Да? А ещё что в школе говорят?
- Говорят, что коммунисты разогнали эксплуататоров. В городе отдали заводы рабочим, а в деревне организовали колхозы. И люди стали хорошо жить.
- Это в колхозах-то?
- Ну да….
И тут я вижу, как моя вечно печальная бабушка светлеет лицом и улыбается.
- Да, внучек, жить мы стали хорошо. Вот только тебе такой жизни я не желаю.

* * *

Какой же страшно наглый петух у бабушки. Страшный! Я его боюсь. Потому что всякий раз, когда я выхожу из дома или приближаюсь к калитке, он наскакивает на меня сзади, взлетает на плечи и, размахивая крыльями, клюёт меня в голову. За что? Я в ужасе бегу прочь, стараясь сбросить с себя это чудовище.
Я пожаловался бабушке.
- Надо уметь постоять за себя, - сказала она.
- Это как?
- Стукни его палкой, когда он на тебя набросится. Этот гад может и глаз выклевать.
Я вышел из дома с палкой в руке. Злодей пасся неподалёку, увлечённый сбором чего-то съедобного в траве. Завидев меня, он мгновенно преобразился. Распушив перья на шее, он ринулся на меня. Но я был готов к его нападению. Получив палкой в бок, петух что-то кукарекнул и отскочил в сторону. Через пару секунд он снова распушил перья, решив повторить атаку, но я показал ему палку, что умерило его агрессивность. Он с достоинством заковылял в сторону, как будто ничего особенного не произошло.
После этого инцидента петух оставил меня в покое. А вскоре вообще исчез.
- Где петух? – спросил я у бабушки.
- А лихоманка его знает! Наверное, лиса утащила. Отвоевался негодник.

* * *
Я сплю в зале в нечто вроде алькова, отгороженного занавеской. Моя койка стоит возле печки, на которую я люблю залезать. Она почти всегда тёплая, уютная. Лежать на ней, распластавшись на тулупе (ах, как он пахнет) – неописуемое удовольствие. С печи я вижу, как бабушка суетится в кухне. У неё постоянно множество дел. Ведь в хозяйстве столько живности, и каждую тварь кормить надо. Да и себе с внуком готовить.
Над печкой на полке хранится совершенно замечательная вещь – ружьё-двустволка. Я переламываю его, смотрю сквозь стволы, снова складываю. Бабушка рассказывала, как во время войны дедушка хотел встретить с этим ружьём немца, явившегося в их дом. Бабушка спасла немца. И всю свою семью. А, возможно, и деревню.
С этой интересной игрушкой я вышел на улицу. Изображая из себя заправского охотника, стал манипулировать ружьём. За этим занятием меня застала бабушка. Она действовала решительно и энергично. Не только бесцеремонно отняла ружьё, но и крепко нашлёпала пониже поясницы.
Это возмутило меня чрезвычайно. Ну, ладно, что отобрала игрушку. Но зачем так неуважительно меня шлёпать? Ведь можно было всё объяснить словами. Я ужасно обиделся, в слезах убежал за дом. За что бабушка поступила со мной так жестоко? Ведь я её люблю, а она меня бьёт! Я пошёл прочь от дома. Всё дальше, дальше. Ушёл далеко. Нашёл какой-то стог сена, уткнулся в него, долго и горько плакал.
«Папа, приезжай сюда. Забери меня отсюда,» - приговаривал я…

… Наступил вечер. Стало холодно. Ночевать в стогу мне было страшно. И я  побрёл обратно…
Бабушка встретила меня бледнее полотна. Её заплаканное лицо я отчётливо видел даже в полумраке кухни.
- Ты где был?
Я молчал.
- Я тебя обыскалась, милый. Чуть с ума не сошла. Разве так можно? Тут вокруг волки, кабаны.  А ты….
Она всхлипнула и ушла в комнату…
Через некоторое время она вернулась.
- Вот тебе, внучек, - сказала она, сунув мне в руку какую-то круглую металлическую вещицу. – Храни на память.
Я ушёл с ней к себе в альков. Сунул металлический кругляш под подушку и заснул…

Утром посмотрел – что же дала мне бабушка. Это была довольно крупная монета. На одной стороне орёл двуглавый, на другой стороне голова царя. Год выпуска монеты и количество серебра в ней. Я долго хранил эту монету. Она кочевала у меня из одного кармана в другой как талисман, пока в конечном итоге не потерялась. Я очень жалел о её пропаже, вспоминал часто, но ... потерянного не вернёшь.

* * *

Время от времени бабушку навещают её дети. Мой отец и его младший брат Владимир, мой дядя.
Утром они выходят на лужок обнажённые по пояс, молодые, здоровые. Отец широкоплеч, подтянут в поясе. Дядя Володя – плотный, крепко сбитый парень. Видно, по молодому задору спор у них возникает – кто сильней, ловчей и круче. Сначала они кидают камень – кто дальше. Затем переходят на борьбу – кто кого положит. Пыхтят, сопят, но на землю не валятся. Наконец, дядя Володя прибегает к крайнему средству. Выносит из дома ружьё. Устанавливает на расстоянии цель в виде металлической банки на жерди. Первым стреляет отец. Банка улетает! Попал. Отец торжествующе передаёт ружьё дяде Володе. Тот прилаживает его к плечу. Бах! Нет банки. Дядя Володя отыскивает её в траве.
- Смотри, у меня даже пыж вошёл в самый центр! Вот это классный выстрел! – восклицает он.
По всем статьям меж братьев получается ничья.

* * *
- Давай-ка завтра по грибы сходим, - предлагает мне дядя Володя.
Я охотно соглашаюсь. Утром мы  уходим в лес. Я неотступно следую за дядей, стараясь не потерять его из виду. Вдруг вижу, как он замирает и, обернувшись ко мне, прикладывает палец к губам.
- Тс!
Я замираю вслед за ним.
Спустя некоторое время, он говорит вполголоса:
- Там кто-то был. Не дай бог кабан. Ёлки зелёные, я ружьё не взял.
Домой мы возвращаемся с полными корзинками грибов. Моя корзинка оттянула моё слабенькое мальчишеское плечо.
* * *
Как-то само собой у меня сложились очень добрые, доверительные отношения с дядей Володей. Он был значительно моложе моего отца, но в жизни он мне как будто заменил его. Я делился с ним своими сокровенными мыслями и чувствами. С отцом же, человеком тяжёлым до самодурства, мне жилось непросто. Когда меня призывали в армию, дядя Володя, пользуясь тем, что он был в военной форме, проходил на территорию призывного пункта и провожал меня до самого последнего момента, когда нас, гражданских пацанов, не завели в какой-то барак и отрезали к нам доступ из внешнего мира.
Я переписывался с ним из армии, как раньше переписывался, надолго уезжая из города в командировки. Когда задумал жениться, привёл к нему будущую жену для знакомства. Да, я тянулся к нему, как если бы он был моим отцом. К своему родному отцу у меня таких чувств не было.  Но это другая история.
 
* * *
Такой роскоши как водопровод в бабушкином доме нет. Он и сейчас есть не в каждом деревенском доме, а уж тогда тем более. Мы идём с бабушкой за водой к колодцу. На плече у неё коромысло с двумя вёдрами. Время от времени нам встречаются односельчане. Бабушка с гордостью представляет меня соседям, что мне совсем не нравится. Я им что? Покупка из магазина? Зачем меня рассматривать и обсуждать?
Я приглянулся двум женщинам, с которыми поговорила бабушка (мне они не понравились, каждая хотела знать, на кого я похож, на маму или папу). Поэтому, когда нам повстречалась очередная женщина, я, набычившись, спрятался за бабушкину спину, не желая быть продемонстрированным как музейный экспонат.
Однако женщина попалась настырная. Ей непременно хотелось поговорить со мной.
- Что же ты такой робкий? – заверещала она. – Неужели ты мне не скажешь, на кого ты похож, на папу или на маму?
Выглянув из-за бабушкиной спины, робкий мальчик ей в ответ пробурчал:
- На задницу твою.
Последствия этой сцены я описывать не стану.
* * *
Наезжал и дядя Коля, средний брат. Он внешне очень походил на моего отца, только был совсем другой фактуры. Узкоплечий, тощий, слегка прихрамывающий после неудачно зажившего перелома ноги. У него был странный деревенский выговор. Вместо «Ванька, Манька» он говорил: «Ванькя, Манькя».
Какое-то время дядя Коля работал пастухом. Он виртуозно владел кнутом. Оттянув его назад и в сторону, он вдруг резко выкидывал вперёд руку, и кнут издавал звук выстрела. Как я ни старался повторить, ничего у меня не получалось. После того как я несколько раз хлестанул сам себя, я оставил попытки научиться стрелять кнутом. 

* * *
Дядя Коля – левша. А когда он садится за стол, он совершает странную процедуру со своей металлической ложкой. Он сгибает её, превращая в подобие маленького половника, и суп из чашки не подбирает ложкой, а как будто черпает маленьким половничком.
Бабушка поручает дяде Коле ответственное задание - зарубить гуся. В доме мужики, надо сварить что-то мясное.
- Ты мне поможешь? – спрашивает дядя Коля.
- Конечно! – с готовностью отвечаю я.
- Тогда пошли.
Мы идём к амбару. Там у двери есть пенёк. Дядя Коля откуда-то выносит гуся. Птица не дёргается, не трепещется, видно уже давно смирилась со своей участью.
- Оттяни голову и держи, - приказывает дядя Коля, укладывая гусиную шею на пенёк. Я выполняю его команду и закрываю глаза. Через несколько секунд чувствую, как брызнули капли горячей крови мне на руки.
- Всё! Отличный суп у нас будет, - говорит дядя Коля.
Да, суп был отличный. И всё, что готовила бабушка, было изумительно вкусным. Многие годы спустя мне приходилось питаться в дорогих европейских ресторанах и шикарных гостиницах арабских шейхов. Никакие их блюда не сравнятся с тем, что было у бабушки в деревне. Суп, каша, капуста, картошка. Творог, сметана, масло… Масло? Ах, какое это было масло! Никогда и нигде не ел я подобного масла. И описать его невозможно. По виду оно напоминало очень жирный творог. Было того же цвета с бледно-голубым отливом, кисловатое на вкус и тающее во рту.
А бабушкино молоко? Она доила корову поздно вечером, после пригона. В темноте, при свете керосиновый лампы, мы шли в коровник, где призывно мычала и нетерпеливо ждала нас Аришка, помахивая хвостом. Бабушку тёрла ей вымя, открывала баночку с какой-то мазью (вазелин?), смазывала соски. Чётко помню звонкий звук первых струй, падающих в пустой подойник….
Потом в кухне бабушка процеживает молоко через марлю, пододвигает мне полную кружку. Я пью этот изумительный, тёплый, пахучий, самой жизнью насыщенный напиток…

* * *
Иногда дядя Коля привозил свою дочку Валю, пухленькую, веснушчатую девочку в рыжих кудряшках. Она мне казалась слишком маленькой, чтобы я с ней играл. Бабушка угощала её сухарями, которые мой отец оставил мне в шкафчике. Мне это не нравилось, за что сейчас очень стыдно. Но так было. По прошествии лет дядя Коля, как и большинство деревенских парней, переехал в город. Устроился вахтёром на оружейный завод. Построил себе дом в посёлке недалеко от города. Строили всей роднёй. Раствор месила тётя Шура, стены клали отец и дядя Володя. Дом получился классный. Несколько небольших комнат и огромный зал. Такой большой, что в нём хоть свадьбу играй, хоть выставку картин устраивай.
Дочь Валя вышла замуж. Детей не было, хоть Вале этого очень хотелось. От отца она получила сильнейший диабет. Долго и безуспешно боролась с болезнью. Но ослепла, стала совсем слабой. Решила больше не мучиться. Приняла огромную дозу таблеток и уснула вечным сном.
Дядя Коля ненамного пережил свою дочь. Большой дом отошёл к чужим людям.

* * *

В одиннадцать лет я учился в пятом классе. Русский язык и литературу нам преподавала Мария Васильевна, худенькая седенькая женщина, которая нам, детям, казалась старенькой, хотя она ещё не была пенсионеркой. Однажды она дала мне почитать одну свою книгу, что-то из Паустовского.
- Ну, как, понравилось? - спросила она, когда я возвращал книгу.
- Ничего интересного, - ответил я. – Какие-то леса, поля, цветочки. Скука.
- Да разве это может быть скучным? – удивилась Мария Васильевна. – Ведь это ж природа!
- На природе надо гулять, а не писать про неё, - откровенно и глупо сказал я.
Сейчас, вспоминая бабушкину деревню, изумрудный луг перед домом и поле, уходящее вдаль, где за горизонтом под лазурным небом еле заметной полоской просматривается лес, я пытаюсь и не могу найти нужные слова для описания этой красоты. Вспоминаю мычание коров, блеяние овец, возвращающихся вечером с выпаса, пьянящие запахи всего и вся и что-то давно забытое шевелится в моей душе. Или такое не забывается?
* * *

Аришка – тварь понятливая и послушная. Завидев родную калитку, она ускоряет шаг, торопится к себе в коровник.
А вот овцы – животные упрямые. Иногда почему-то домой идти не хотят. Случается, какая-то овца отбивается от стада, приходится за ней бежать, подгонять к дому.
Как-то загонщиком выступал отец. Овцы его не признали категорически. Долго с матюгами он бегал за бараном, пытаясь направить его на путь истинный.
Дома, запыхавшись и разъярённый, он заявил:
- Это дурак, а не скотина. Осенью зарежу.
* * *

Как-то дядя Володя приехал не один, а с девушкой, худенькой, темноглазой, с пушистыми, почти чёрными волосами.
- Это Тоня, - представил он её своей матери.
Симпатичная Тоня мне сразу понравилась. Она была весёлой, шутила и не задавала мне глупых вопросов.
Однажды, войдя в зал, я увидел, что Тоня сидела на полу, прижавшись спиной к стене, а дядя Володя уткнулся головой ей в живот. Заметив меня, он смутился, хотел мне что-то сказать, но Тоня его опередила.
- Присоединяйся к нам, малыш! – сказала она и громко рассмеялась.
- Скучно не будет, - добавил дядя, и они оба залились безудержным смехом.

* * *
Под руководством дяди Володи Тоня отыскала где-то в сарае патефон с пластинками. Покрутив рукоятку, она запускала пластинку. С лёгким шипом звучали частушки или песни Руслановой, среди них «Валенки» – любимая песня отца и дяди Володи. Тоня нашла даже какие-то старые книжки, которые я с интересом листал, выискивая картинки. Особенно запомнилась книга о военном лётчике «Над морем студёным». Увы, картинок в ней не было, и я отложил её в сторону. Но когда десятилетия спустя эта книжка попалась мне в букинистическом магазине, я сразу же купил её. Не мог не купить.
Мне было с ними весело и интересно. Вот почему, когда они засобирались в лес, я попытался увязаться за ними. Но меня не отпустила бабушка.
- Ну, почему, бабуль? Нам в лесу будет так хорошо!
- Без тебя, внучек, им будет ещё лучше.
Для меня это прозвучало обидно, но ослушаться бабушку я не смел.

* * *
Потом дядя Володя женится. В городе устроится работать связистом в воинскую часть, охранявшую заключённых. Будет жить у жены в сером, сыром полуподвале старого покосившегося дома. Окна подвала выглядывали на улицу лишь наполовину и сквозь них были видны только ноги прохожих. Здесь у него с тётей Тоней родился сын Юрка. Спустя некоторое время дядя получил квартиру от части, в которой служил. Стандартная двухкомнатная хрущёвка, обычное  жильё миллионов и миллионов советских граждан.
Но всё это будет в будущем. А пока он ходит на покос с моим отцом, ремонтирует коровник, что-то мастерит в сарае. Утром, мурлыча себе под нос, он бреется в зале перед зеркалом опасной бритвой. Я смотрю на него и, конечно, не знаю, что я, маленький мальчик, когда-то побрею его в последний раз в жизни. А точней, после смерти…

… Он ехал на велосипеде в лес за грибами. Навстречу ему выскочил автомобиль с нетрезвым водителем за рулём (как показала последующая экспертиза, «водитель находился в состоянии опьянения средней тяжести», то есть, выпил не стопку-другую, а был основательно пьян). Наезд.
В реанимации дядя Володя пролежал три дня. Я молил все силы земные и небесные свершить чудо. Я не верил в ужасный исход. Это невозможно! Ведь он такой молодой, здоровый и весёлый… Душа всех родственных посиделок.
Чуда не случилось. Я забираю его из морга. На секционном столе брею в последний раз. У него расколот череп, от пупка до горла вспорот и неаккуратно зашит живот.
Я был в таком шоке, описать который невозможно. Вырвана часть жизни.
При погребении я наклонился над ним, поцеловал в холодные губы. Почти в бессознательном состоянии я дал ему обещание. Обещал сделать нечто не то что трудное, а практически невозможное. Что за обещание? Этот секрет я не раскрою. Скажу лишь только, что данное обещание я выполнил.
На похороны срочно прилетел со службы из Одессы Юрка, юный лейтенант.
Не забыть мне эту сцену… В квартиру врывается Юрка, швыряет в сторону фуражку, бросается к матери. Они сидят, обнявшись на диване, и плачут дуэтом. Женщина с чёрной повязкой на голове и молоденький офицер с двумя звёздочками на погонах.

Потом был суд, очень похожий на цирк. В крохотной комнатке набилось множество народа. Тётя Тоня оказалась рядом с отцом того водителя. От него по всей забитой комнатушке разило перегаром.
Адвокат водителя, немолодая толстая тётка с накрашенными губами, задавала странные вопросы про погоду. Оказывается, в тот сентябрьский день было очень жарко. Столь жарко, что её подзащитный перепил квасу…
Обвиняемому дали немного. Он давно на свободе.

Во время похорон Юрка нечаянно познакомился с дочерью одной из подруг матери. На обострённых чувствах, без лишних увертюр, сделал ей предложение и увёз с собой к Чёрному Морю, где у них вскоре родилась дочь.

Без дяди Володи всё у него дома пошло вкривь и вкось.   
Тётя Тоня замкнулась в себе. Заставила свою комнату иконами и всё молилась, молилась. От её жизнелюбия не осталось и следа. Приходивший к ней мой отец, неодобрительно осматривая иконы, говорил:
- Антонина, так нельзя. Возьми себя в руки.
Но она только отмалчивалась.
- Может, тебе помощь какая нужна? – спрашивал отец.
- Ничего мне не надо, - отвечала она.
- Как же не надо? Вон у тебя ящики цветочные на балконе потрескались. И кран на кухне подтекает. Это непорядок, - говорил мой отец и делал новые ящики и ремонтировал кран…
Казалось, дух вышел из поникшей Тони, совсем ещё не старой женщины. Она оказалась в больнице. Я пришёл её проведать. Она лежит на койке какая-то распластанная, словно раздавленная. Как мелкое существо, попавшее на шоссе под колёса автомобиля.
На прикроватной тумбочке кусочек варёной колбасы на ломте белого хлеба и нетронутый апельсин.
Не хочет есть тётя Тоня. И, похоже, жить не хочет…
Через несколько дней её не стало.

* * *

После развала СССР советскому офицеру Юрке жить на Украине стало сложно. Он уволился из армии. Стал учить украинский язык. Устроился работать охранником в каком-то питейном заведении. Однажды его попросили предложить некоторым подзагулявшим посетителям вести себя потише.
Он предложил. В результате его выволокли из заведения и, как гласит полицейский протокол, «нанесли телесные повреждения средней степени тяжести», которые он лечил в больнице.
Придя однажды домой, Юрка прямо в коридоре схватился за сердце.
- Что с тобой? – испуганно спросила жена.
- Ничего страшного, - ответил он. – Пройдёт.
Не прошло. Жена вызвала скорую, но в больницу его привезли уже неживого. Осталась вдова с полусиротой.
Так не стало семьи дяди Володи. Спасибо тебе, пьяный водитель?
После смерти брата отец долго не мог придти в себя.
- Ну, хоть бы кто-нибудь остановил его, попросил бы закурить, - сокрушался он. - Не попал бы он в тот момент в то место. И был бы живой! Эх!

* * *
Каждый вечер бабушка молится. В зале напротив иконы она зажигает лампадку, тускло освещающую лик святого.
- Кто это? – спрашивал я бабушку.
- Это Николай чудотворец, очень хороший святой.
- Чем хороший, бабушка?
- Он выполняет любое желание. И людей от напастей разных защищает.
- Бабушка, а в школе говорят, что чудес не бывает. И что бога нет.
- Что ты, внучек! Что ты! Как Бога нет? Разве можно жить без Бога? Без Бога как без совести. Всё на свете только с его воли происходит.
- А почему от тогда разрешил твоего Василия убить?
- Не знаю, внучек. Может, я в чём-то виновата. Вот сейчас прошу его, чтобы ко мне Василий во сне явился.
- Помогает, бабушка?
- Нет, не помогает. Прошу, прошу, а Вася так и не приходит.
- Может, ты плохо просишь? Говорят, о чём человек днём думает, то к нему ночью во снах приходит.
- Так я каждый день о нём думаю, и всё зря.

Стоя на коленях перед иконой, она бормочет непонятные мне слова молитвы. Время от времени я различаю в её бормотании имена наших родственников. Наверное, бабушка просит чудотворца ниспослать им какую-либо благодать.

* * *

В зале на потолке крюк приделан.
- Для чего он? – спрашиваю я бабушку.
- Чтобы люльку подвешивать.
- Люльку? Это что такое?
- Это колыбелька для деток малых. Моя лежит где-то на чердаке в сене. Я в ней ещё папку твоего качала.
Некоторое время спустя отец полез на чердак, принёс оттуда люльку. В неё положили мою крохотную сестрёнку, а мне поручили её укачивать. Качать надо было плавно, без рывков. Сестрёнка упорно не желала засыпать, надрывно кричала, особенно когда я замедлял покачивание.
Пользуясь машиной времени, ненадолго заглянем вперёд. Сестра истерично кричит в трубку моего мобильного телефона, называя меня барыгой и мерзавцем. Что порождает в ней столь тёплые чувства и вызывает такие нежные слова – это тема отдельного рассказа. Я вздрагиваю при каждом писке мобильника, опасаясь, что это звонит сестра…

* * *
Шло время. Бабушка не молодела. Сил ей не прибавлялось. Управляться в одиночку таким большим хозяйством ей стало невмоготу.
Обосновавшиеся в городе дети решили дом и хозяйство продать, а мать взять к себе, то есть к тёте Шуре.
Распродали скотину. Продали и дом. Большое и добротное сооружение (стоит до сих пор, шестьдесят лет спустя) ушло по цене двух коров. Про землю даже не говорили. Приложилась к дому бесплатно. Так получилось.
Жизнь в городской квартире бабушке показалась невыносимой. Круглые сутки в четырёх стенах, как птица в клетке. Когда я приходил в гости к тёте Шуре, бабушка в своей кладовке, где ей устроили комнатку, мне жаловалась:
- Это не жизнь, внучек. Это тюрьма. Никакого простора. Порой кажется, что выйду на улицу и пойду-пойду пешком к себе в деревню. Ничто меня не остановит…Не могу я тут…
* * *

… В последний раз я виделся с бабушкой, когда зашёл с ней попрощаться перед отъездом надолго в далёкую страну. Я был слегка хмельной после прощального банкета.
Увижусь ли снова с бабушкой, ведь она уже совсем старенькая? Она лежит на койке у стены.
- Уезжаешь, значит, внучек?
- Улетаю, бабуль. На самолёте.
- Когда вернёшься?
- Точно не знаю. Но не раньше, чем через год.
- Ты уж меня не забывай, внучек.
- Как можно, бабушка!
- Вот ведь какой ты у меня вырос. Большой, умный. А я баба деревенская. Нигде не была. Ничего, кроме деревни не видела.
- Ты жизнь видела, бабушка!
- Да, видела, - вздохнула бабушка и замолчала. Потом после паузы вдруг сказала:
- Ты прости меня, внучек.
- За что, бабушка?
- Помнишь, как я тебя за ружьё отшлёпала?
- Нет, не помню, - соврал я. – Давно это было…

… То была моя последняя встреча с бабушкой. Больше я её не видел. На похороны бабушек, даже самых любимых, из дальних стран не отпускают.
* * *
Здесь, почтенный мой читатель, я предлагаю выключить машину времени, выйти из моих отрывочных воспоминаний и вернуться в день сегодняшний. Надеюсь, прочитанное не было скучным и было познавательным. Во всяком случае, ты теперь знаешь, почему у меня на полке в чёрной лакированной шкатулке лежит царский серебряный рубль.