5
Открыв глаза, Николай не сразу сообразил, где он находится. Над головой тускло светила лампочка. Обведя взглядом темно - зеленые, с облупившейся краской стены, понял – это лестничный пролет цеха. Шаги, и громко хлопнула входная дверь.
- Люди, - пронеслось в голове. – Подумают, что пьяный.
Шаги приближались. И только тогда, когда над Николаем склонились двое мужчин в белых халатах и в руках у одного из них увидел носилки, вдруг осенило – он же отравился. Сок. Он сильно кислил. А Коля понадеялся, что обойдется. Вечером дома упал возле лестницы, на мгновение потеряв сознание. Выпил перед сном крепкого чая. Думал, к утру пройдет, заснул на диване на первом этаже – не мог подняться. Утром доехал на автобусе до завода с закрытыми глазами. Медленно дошел до цеха. Потом – вата в ушах, захотелось присесть, прилечь.
Доктор, измерив давление, которое оказалось ниже допустимой нормы, резко приказал:
- Забирайте!
Положение показалось унизительным, он пробовал пойти сам. Но санитары уложили силой.
По дороге несколько раз санитары с ним возились, Николая рвало.
- Ничего страшного, промоем желудок, и все пройдет, - утешал санитар.
Распугивая воем сирены прохожих, «скорая» мчалась в стационар городской больницы. Дорога до нее показалась Николаю бесконечно долгой. На улице конец марта, солнечно и по -летнему тепло, но почему тогда ему так холодно? - эта мысль не давала Николаю покоя.
Как только доехали до реанимации, Николай отключился.
- Очнулся, а рядом никого. Обидно, наверное? – как бы издалека донесся голос доктора.
Это, конечно, была шутка, но Коля был не в состоянии на нее реагировать. Из реплик врачей в приемном покое он понял, что находится в критическом состоянии. Но ему в этот момент все было безразлично. Никаких чувств: ни боли, ни страха, только тошнота и помутнение сознания. Кто-то где-то что-то говорит. Все плавает в белом туманном пространстве. Как на Том свете. «А что? Это был бы выход. Ничего не надо решать. Никакого выбора делать не надо». Зубы выбивали дробь. Полнотелая, достойная кисти Рубенса медицинская сестра, накинула на него целых два одеяла – теплее не стало. Ему ввели укол, он забылся.
Очнулся уже в реанимации, где он понял, что совершенно голый. Вдруг стало стыдно за свою наготу. Он протянул руку, чтоб прикрыться простыней.
- Значит, чувства вернулись, раз стыдно стало, - улыбнулась медсестра и снова укрыла одеялами.
Установив капельницу, она принялась отыскивать вену, чтобы воткнуть иглу. Обычно подобных процедур Николай боялся и, как правило, закрывал глаза. Здесь же было все по – другому. Уж очень ласковыми были прикосновения рук медсестры. Ему показалось, что такой очаровательной девушки он еще никогда не встречал. Когда капельница была подключена, Николай обнаружил в палате еще двух женщин в белых халатах. Удивительно, но и они тоже показались ему красавицами. Между тем, ему становилось все теплее и теплее, и его пышногрудая медсестра вскоре убрала одеяла.
- Ну, вот, теперь уже видно, что будешь жить, - сказал вошедший доктор. – И губы порозовели, и щеки.
- А какие были?
- Синие!
Николай не подозревал о таких симптомах. Неужели все было так серьезно? Врач подтвердила, что тошнота, рвота, вчерашняя диарея привели к обезвоживанию организма и к потере сознания.
- Что ели?
- Сок березовый. Кислый был.
- А зачем вы его пили? – удивился молодой худощавый доктор с клиновидной бородкой и закрученными по – мушкетерски усами. – Разве вам мама в детстве не говорила, что прокисший березовый сок дает тяжкое отравление?
И, не вставая, он быстро дал распоряжения медсестре, подключавшей его к аппарату.
-Я не отсюда. Где я жил, березы – большая редкость. И сок не пьют.
-Ясно. Еще один такой стаканчик, и бездыханного привезли бы.
Света в конце тоннеля, о чем вспоминают побывавшие между жизнью и смертью люди, он не видел, как и не обозревал с высоты своего распростертого на полу тела. Но в каком – то белом мире он был. Там голоса напевнее и фигуры двигались плавнее. И еще. Почему вдруг хотя и симпатичные, но обычные медицинские сестры показались ему красавицами? Видимо, на зыбкой грани между реальностью и небытием неосознанно ощущаешь, как великолепна жизнь. И все становится красивым. С этим красивым невозможно трудно расставаться, хочется быть хоть как-то причастным к этому прекрасному миру. Хоть с болью, хоть навзрыд. А кто, как не женщина, является воплощением его красоты?
- Кому надо сообщить о том, что вы в больнице? – спросила пышногрудая медсестра. Он смотрел на ее вкусную грудь и думал, кому позвонить: жене или Люсе?
- Некому. Я разведен. Других родственников нет. На работе знают, что заболел.
Медсестра посмотрела на него еще внимательнее, еще добре. Заботливо укрыла.
- Отдыхайте. На ужин попробуем что-нибудь попить. Зовите, если понадоблюсь.
В реанимационном блоке находилось еще двое больных. Один - алкоголик в состоянии белой горячки, второй – после инфаркта. В общем, обстановочка была еще та. Уснуть из – за стонов и воплей бредящего алкоголика Николаю так и не удалось, да и капельница не способствовала. Тошнота прошла – это уже хорошо. Было предостаточно времени, чтобы подумать, как теперь ему жить. Этих мыслей хватит на время, отведенное на лечение. Может, попробовать с женой наладить отношения? Люся – это блажь. Скоро пройдет. Что у них впереди? Да и сейчас, кроме пугающего желания, их ничего связывает. А с женой – семья, дочь, будущая квартира. Но мысли о Кларе вызвали протест. Тоска навалилась бетонной плитой на грудь. Нет! Ничего у них нет впереди. И ничего уже не будет. Потому что нет главного. У него больше нет любви. И у Клары ее нет. Просто она как женщина боится это признать, боится остаться одна, стать «разведенкой». А вот мысли о Люсе вызвали головокружение. Он побоялся, что упадет с высокой железной кровати, у которой нет даже ограждений, поручни были только возле головы. А кому они там пригодятся?
К утру он забылся. Слышал легкий шепот. Шелест колес.
- Доброе утро, Коля. Давай поставим укольчик. Примем для здоровья.
Новая незнакомая медсестричка раскрыла его почти полностью, ему показалось, что излишне.
Коля скорее укрылся. Оглянулся. Слева в зале спал только алкоголик.
- А где второй сосед?
- Выписали, - коротко ответила медсестра.
- Так ведь он тяжелый был. Еще вчера не двигался, весь в трубках был.., – горячая липка волна пошла от ног вверх. Легкий шепот, шелест прорезиненных колес…
- Он…?
- Там с утра под реанимацией уже женщина дежурила. Говорит, жена, - быстро сменив тему, затараторила медсестра, пряча глаза. - Мы ее успокоили и отправили домой. Сказали, что здесь посещения запрещены и передачи Вам пока нельзя. Вы же указали для анкеты, что разведены.
Николай не мог разжать онемевших губ.
- Беленькая или черненькая? – еле выдавил он.
- Что? – удивилась она.
- Жена. Беленькая или черненькая?
- Вон как! – улыбнулась девушка и с ревнивой ноткой сказала. – То ни одной, то на выбор!
- Да уж. В ассортименте, - с иронией проговорил Николай.
«Люся», - подумал он, повернул на бок голову и заснул.
Через несколько дней Николая выписали из больницы. И он снова поехал жить в сад к Константину.
В первую же субботу после института перед репетицией он пришел в дом Клары. С цветами для жены и тещи, бутылкой для тестя и плюшевым мишкой для дочки. Кира забралась на колени.
- Папа, почему тебя долго не было?
- Я болел, Кирушка.
- Тебе уколы ставили?
- Ставили, дочь.
- Ты плакал?
- Нет. Я же большой.
- И ты муЖЧина? – старательно выговорила она.
- Мужчина, - так же четко проговорил он. – И нам с мамой и дедушкой с бабушкой надо поговорить. Беги поиграй…
- Юрий Алексеевич, Полина Ивановна, - обратился он к ним. Вы уже все поняли давно. Я ухожу. Спасибо вам за все. Вы были родными людьми. Клара… Мы с тобой неплохо прожили. Наверное, все просто закончилось, как заканчивается все в этой жизни, рано или поздно.
- Ты уходишь к своей ...к ней?
- Я просто ухожу. Не к ней. Ни к кому. Я даже общежитие не могу попросить, чтоб очередь не потерять. Дадут квартиру, пропишемся, и сразу подадим на развод. На квартиру претендовать не буду. До этого афишировать на работе не будем, чтоб из очереди не убрали. С Кирой хочу видеться. По возможности. Как вы решите.
Родители Клары молчали.
- Ты испортил мне всю жизнь, - проговорила она, когда родители вышли.
- Прости. Я не хотел. Я хотел сделать тебя счастливой. И дать вам с Кирой все, что необходимо.
- Сделал. Я счастлива, дальше некуда. Променять меня, молодую, на старушенцию.
Николай промолчал. Он был виноват. Уходил он. Права на возражения у него не было. Не было скандалов, ссор, в доме тестя всего хватало. Просто не хватило любви, чтоб удержать друг друга. И ему хотелось, чтоб Клара не ожесточилась, чтоб без злости отпускала с ним дочь на прогулки.
- Можно мы сходим в кино сегодня? У меня день свободен.
Клара долго молчала. Он знал, что сейчас она перемалывает в себе злобу, раздражение, обиду. Проглатывает всплывающие оскорбительные слова. Молчание затягивалось, а она все не произносила ни согласия, ни отказа.
- Кира, пойдем одеваться на улицу! – крикнула она дочери.
Кира, радостная, забежала в комнату, обняла отца, бочком прижалась к нему, рассматривая в ручках пластмассовую белочку.
- Папа, у нас водятся белочки?
- Водятся, - быстро ответила Клара, опережая Николая.
- А мы их покормим? – снова спросила Кира, не замечая подмены.
- Как увидим, обязательно покормим, - вставил Николай.
- Иди ко мне, одену тебя.
Прыгая с ножки на ножку, дочка проскакала к маме.
- Не крутись, егоза, - дернула ее Клара.
- Не срывайся на ребенке, – укоризненно проговорил Николай.
Клара зло посмотрела на него, но не ответила.
- У нас с родителями просьба к тебе. В мае свадьба у Лены. Веди себя как ни в чем не бывало. Подожди с разводом до их свадьбы. Не хотим, чтоб Саша знал о нас.
- Хорошо, - вздохнул Коля.
- Подождет твоя пассия.
Николай с дочерью вышли на яркое солнце. Он надел модные темные очки и смотрелся очень стильно. Начался апрель. Вода текла ручьями, от нее на улице было шумно и как-то празднично. Захотелось оставить за спиной тот дом, из которого ушел, с гнетущей тишиной, с хоть и солнечной, но уже не радостной квартиры из-за вечной угрюмости Клары.
«Где сейчас Люда? Наверное, моет свой дом, она чистюля. Или с подружками пошла в парк. Как хочется ее увидеть, прижать. Начать все заново. С Люсей. И забыть все, что было в прежней жизни...».
- Папа, а кто бежит быстро? Ручеек или я? А на нем можно прокатиться?
«Все забыть, кроме дочки…»
- Нет, Кирушка, на ручейке нельзя. Он мелкий.
- А лодочка?
- И лодочка не поплывет, застрянет.
- А мама говорит, что он глубокий, - озадаченно уставилась на ручей дочь. – Вон через них даже мостики положили!
Он засмеялся, подхватил ее под мышки и перенес через лужу.
В понедельник его вызвали в местком. За длинным столом, покрытым бордовой бархатной скатертью, сидело руководство цеха – от начальника, профорга, представители жилищного комитета, заканчивая комсоргом.
- Здравствуй, Николай Павлович, - начал профорг. – Вот какое дело. Мы распределяли в пятницу квартиры тем, кто стоит в начале очереди. Тебе как перспективному рабочему, выполняющему обязанности начальника участка мы предполагали выделить трехкомнатную квартиру с учетом роста твоей семьи. Но сороки на хвосте принесли, что ты разводишься и с семьей не живешь.
- Какие сороки? – обалдело спросил Николай. – Кто так интересуется моей личной жизнью? Он быстро соображал: «Кто мог донести? Даже близкие люди не знали, что я ушел. Люся? – да не! Ерунда. Она только и ждет, чтоб я развелся скорее. И знает, что меня квартира держит. Костя! Нет, и еще раз нет. Человек абсолютно порядочный! А вот Люсины подружки могли! Эти завидуют, глядя на чужую любовь.»
- Мир не без «добрых» людей, Николай Павлович, - вздохнул председатель профкома.
- И что вы решили? – врать не хотелось, как не хотелось и оставить Клару с ребенком без своего жилья.
- А вот что мы решили…, протянул председатель жилищного комитета. – Мы хотели дать тебе трехкомнатную. Так сказать, на будущее. Но теперь мы ее дали мастеру Маслову. У него уже двое детей есть, разнополые. А тебе – то есть, твоей жене с ребенком – на двоих однокомнатную. В новом панельном доме, недавно сдали. Правда, маленькая. Но ведь это на первое время. Потом Клара Юрьевна встанет на квартиру в своем цехе и подаст заявление на расширение жилплощади. И по месту работы комиссия рассмотрит.
- А двухкомнатную нельзя?
- Нельзя, Николай. Двухкомнатная пойдет в наш цех, а не в тот, где работает Клара Юрьевна.
Николай вышел из месткома уже после рабочего дня и зашел к Кларе. Дома никого не оказалось. Он тихонько пошел в сторону детского сада. Клара сидела на участке садика за детским столиком, рассматривала что-то, наклонившись над тем, что держала в руках дочь. Он смотрел на Клару, и сердце внутри больно сдавило: она была в новом утепленном болониевом плаще, в новых весенних вишневых лакированных туфлях на высокой платформе и широком каблуке, на голове прическа – корзиночка, прикрытая легким газовым розоватым платочком. Все было хорошо в ней, если б не сильно исхудавшее, осунувшееся лицо и не абсолютно бледные губы.
- Здравствуй, Клара. Здравствуй, дочка, - стараясь улыбнуться, поздоровался он.
- Здравствуй, - тихо и равнодушно ответила Клара.
- Тебе дали квартиру. Однокомнатную. Кто-то сказал в цехе, что я живу не дома.
- Жаль. Я рассчитывала на двухкомнатную. Кира растет. Все равно хорошо.
- Ты рада? Не расстроилась?
- Конечно, рада. Сколько можно с родителями жить. А где, кстати, ты живешь?
- В доме друга. У него есть свой дом почти в черте города.
-Ну. И хорошо, - снова бесцветно ответила она. –Надеюсь, наш договор останется в силе? До мая не будем афишировать, что ты ушел.
Она взяла дочку за руку, и обе, не оборачиваясь, легко, вразвалочку, пошли к дому. Сердце снова заскулило: как быстро его отставили и не оглянулись. Даже дочь не поняла, что папы больше с ними не будет. Вот так. Он просто вышел из дома, в чем был. И не вернулся.