3
Здание цеха промерзло насквозь. Огромные окна заледенели и сверху были плотно заметены, не впуская ни света, ни надежды на тепло. Рабочие стояли в ватниках и валенках. Мастера и начальники закрывали глаза на то, что они без конца бегали греться чаем в свои крохотные подсобки, где воздух прогревался быстрее и где чаще окон не было вообще. Все ждали обеда, чтоб оттаять в столовой. Николай не хотел есть, но в столовую направился; чтоб посидеть в тепле отмеренный час, увидеть Люсю и, может, поговорить. В гардеробе снял ушанку. У входа звонко частил старый рабочий:
- Это еще что! В первый год строительства города мы жили в юртах! И в такой же мороз строили здания цехов!
Сзади он услышал звонкий хохот. Коля в надежде оглянулся, но увидел только Людмилиных подруг.
-Здравствуйте, Николай Павлович!
- Здравствуйте, девушки.
- Привороженный наш пришел! –услышал он шепот. Одна из подруг – Галина – и не думала шептать тихо. Все было сделано намеренно, чтоб он услышал.
- Привороженный? – недоуменно спросил у Галины Николай.
- Так Люся приворожила Вас! – с вызовом ответила Галя.
- Вот Вы, вроде, техникум закончили вместе с Людмилой Игнатьевной. Образование есть
Вы в партию документы подали, активист в профсоюзе. А такую дичь несете, Галя. Не стыдно??
- А чего мне стыдиться? Я по бабкам в деревни не езжу, чужих мужей не привораживаю!
- Ой, Галина. Все это пережитки…
«Привороженный.. Да, я веду себя, как привороженный. А что, если Галина права? Да, бред ведь это. Самый настоящий бред. Нельзя никого ни к кому насильно приворожить!»
- А Люда сегодня отгул взяла. Не будет ее! – подсказала Татьяна, красивая, коротко стриженная брюнетка, увидев, что Коля ищет по сторонам кого-то глазами.
Есть и так не хотелось, а тут не захотелось и столовского тепла. Он взял горячий чай, и без того надоевший в цехе, и сел за дальний столик за цветами. Сегодня пятница – занятия в институте. Завтра с утра лекции и днем репетиция. Вечером их маленький оркестр играет в ресторане. У хора занятий, правда, по субботам нет, Люду он не увидит, но хоть дома сидеть не будет. Остается тоскливое воскресенье до вечера, до ресторана. Из-за морозов и с дочкой не погуляешь, и в кино не сходишь.
- Как пережить эти выходные?...
- Что? Это Вы мне? - испугался незнакомый мужчина с соседнего столика.
- Простите, мысли вслух.
- Если некуда пойти, можно и в выходные выйти на работу. За отгул или премию. У нас это практикуют. А у Вас? – мужчина с сочувствием включился в диалог.
- Спасибо за идею! – Николай, ободренный, встал с места и унес стакан на транспортировочную ленту – новинку в их столовой. Лента стояла вдоль стены и увозила сама посуду в моечное отделение. Не надо было идти через весь зал с подносом.
В цехе он оформил рабочий день на воскресенье.
- Как раз работа есть! Но только до обеда, Николай Павлович! Ведь столовые не работают, а без обеда по закону не положено!
- Хорошо, Надежда Михайловна. Меня устроит.
Надежда Михайловна, табельщица, была теперь надеждой на выходные, надеждой на то, что дома не придется выслушивать бессмысленные разговоры, что деньги хоть и копятся на новую мебель, но не так быстро, как хотелось бы Кларе. Он объяснял, что и зарабатывает немало, и подработки приличные, что ко времени все купят. Но жена ворчала, что его все время нет дома, но и деньги ей тоже были нужны.
- Ты уже тогда определись, что тебе нужно: деньги или чтоб я дома был. Одновременно и то, и другое не получится, - оборвал он жену в последний раз. Клара надула губы.
В пятницу вечером предупредил Клару:
- В воскресенье я работаю.
- Да, я слышала, что в некоторых цехах много работы, план сдаете?
- Да, план! – обрадовался Николай работе, как никогда раньше.
Он планировал плотно свои дни и вечера. Дела все были не пустые, не легкомысленные: учеба, подработка, хобби. Но все не для радости. Только чтоб не быть дома, не разговаривать с женой на бытовые темы, не думать о том, что неожиданно вспышками возникало в его воображении. И работа в воскресенье не спасала от желания все бросить и бежать через квартал к Людмилиному дому. Только до обеда, до часу! Что делать оставшееся время до вечера? Чем заполнить пустоту? Дочь забралась на колени, он вымученно улыбнулся, что-то отрешенно ответил. Его не было здесь. И не хотелось больше быть здесь. Но и не факт, что там он нужен.
- …..! Коля!! Ты слышишь меня?! Сходи за хлебом к обеду. За хлебом и молоком, -тормошила его Клара.
- Да, да, конечно, иду… - рассеянно ответил он.
- О чем ты думал? Я не могла тебя дозваться.
- Уже иду! – не отвечая на вопросы жены, говорил он. Николай быстро собрался, надел чистый не глаженый свитер молочного цвета с северными оленями на груди и огромными синими и красными снежинами по рукавам и низу. Хотелось быстрее выбежать на улицу, чтоб мороз обжег пылающую голову, и остаться один на один со своими мыслями, чтоб никто не мешал, не видел его больных глаз.
Он пошел не в соседний магазин, а через три дома, наискосок от того, где жила Людмила. Купил хлеб, молоко, вышел – и побежал к ее подъезду. Посмотрел вверх, на третий этаж. День был темный, сизо- серый. Свет был только на кухне. «Обед готовит!» - и он влетел на 3 этаж по узким невысоким хрущевским пролетам, нажал на звонок. Люся открыла в том же теплом длинном халате.
- Коленька? Ты как здесь? – удивилась она и потянула Николая в прихожую.
- Здравствуй, Люся. Ты одна?
- Да. Дочери у своего отца.
- Не могу. Соскучился. Ходил за хлебом. Люся…ну, давай…давай…я хочу, - он развязал пояс на халате. Под ним она была совершенно голая.
Он целовал ее с головы до ног, раздеваясь на ходу и двигаясь к дивану. У него посыпались мурашки по всему телу, дрожали руки, - так бывает, когда знаешь, что не можешь получить желаемого часто, когда хочешь. Он утонул в ней, в ее влаге. Коля наклонился над ней, посмотрел в глаза и заплакал.
- Ты что? – обняла его Люся.
- Я люблю тебя. Не могу без тебя ни дня. Люблю до дрожи. Я никогда не чувствовал так. Ты женщина только для меня.
- Только ли для тебя? – лукаво проговорила она.
- Моя! –решительно обрезал он. – Никого рядом не потерплю. Прирежу!
- Ого! Не слишком ли? Никто, вроде, тебе права не давал.
- Ты играешь со мной? – резко поднялся он.
- Тише, тише, - снова уложила его Людмила.
- Не шути так больше! Мне хорошо с тобой. Так ведь не может быть с любой. И ты не можешь быть с любым!
Она гладила его плечи, грудь, живот.
- Кожа у тебя гладкая, нежная… Молодая…Мне тоже хорошо с тобой, Коленька. Очень.
Он замер. Она поняла его по дыханию.
- Тебе надо идти? - разочарованно спросила она. – У меня есть еще часа два!
- Мне надо идти. Я же вышел за хлебом. И пропал. Понял, что, если сейчас не увижу тебя, не поцелую, меня разорвет.
Николай быстро оделся. Она в распахнутом, накинутом на голое тело халате, подавала ему белую майку, брюки, свитер. Уже в дверях, подняв с пола авоську, Коля обнял ее, погладил голое тело, провел по всем укромным местам, прошептал, хватая волосы губами:
- Люблю тебя.
- Люблю тебя, - улыбаясь, эхом ответила она.
Он бежал, счастливый, по мрачной пустой воскресной улице, когда обычно бывает тревожно перед новой неделей.
- Ты почему так долго? Мы давно к обеду накрыли!
- Однокурсника встретил в магазине. Проговорили насчет диплома. У нас темы соприкасаются. Проводил его, - тщательно умываясь, смывая с себя Люсин запах, легко соврал Николай.
Он четко проговаривал слова, чтоб его было слышно из ванной. Он вошел на кухню. Клара стояла спиной к двери и смотрела в окно. Вечерние сумерки тяжестью придавили плечи и ему, и, видимо, ей. В руках она сжимала полотенце. Коля не позвал ее. Встал молча сзади. Клара развернулась и долга молча пристально смотрела ему в глаза. Он не отводил виноватого взгляда, и в его глазах она прочитала все. Вдохнув, как бы убедившись в своей правоте, вроде с облегчением, спокойно сказала:
- Пойдем, обед на столе. Мои родители ждут.
Она впервые подчеркнула голосом «мои родители».
«Ну, что ж, все поняла. Тем лучше. Меньше врать и выкручиваться».
Обедали молча. Родители чувствовали, что Клара расстроена, и тоже были в напряжении. Они, люди взрослые, понимали, что ни одна семья не избежала кризисов. В жизни у всех бывают ситуации, в которых люди взрослеют, мудреют, учатся налаживать отношения, перемалывать и изживать обиды. Но каждый должен научиться этому сам. Чужие рецепты не пригождаются. Опыт каждого уникален. Как и уникален каждый человек. Поэтому они никогда не вмешивались в споры дочери и зятя. Или принимали его сторону. Они ждали, когда кто-то из них двоих сделает первый шаг. Кто больше дорожит семьей?
Николай тоже ждал разговора, видел, что жена молчит. Молчал и он. По субботам перед дипломом лекций больше не было, но в субботу и воскресенье он с утра выходил на работу и дома теперь практически перестыл бывать.
А Клара все тянула, не верила, что он влюбился до такой степени, что может уйти. У нее же дочь! Этот аргумент она считала самым весомым. Но как женщина она понимала, что его накрыла страсть, которой она никогда не вызывала. И не умела возбудить похожего желания. Она попробовала подражать современным, как она считала, сексуальным женщинам дома, в постели, но у нее получалось пошло и безвкусно.
Он был другим сейчас, таким она его не знала совсем. И заговорить с чужим человеком о своей семье, о ее сохранении, не решалась. В душе у каждого было сумбурно, сумрачно и как-то грязно, и оба маялись в молчании, как больные. Не поднимали друг на друга глаз, напряженно молчали. Ночью старались не касаться друг друга. Николай стал укрываться Кириным облегченным одеялом. Он боялся, что прикосновение к жене запачкает его любовь к Люсе, и он избегал любых ситуаций наедине. Он замирал дома. Застывал. Взгляд плыл по некогда родной комнате, и она сейчас казалась нежилой, неприбранной и неуютной. Он знал, где хочет сейчас оказаться: там, где хоть и тесно, но тепло, красиво, со вкусом. Разговаривая с дочкой, он не слышал вопросов и не понимал своих ответов. Он мог только обнять ее и, молча глядя в пустой угол, где ничего не мелькало перед глазами и не отвлекало от его мыслей, думать о другой, о своей мечте. А Клара просто не хотела притрагиваться к мужчине, который целовал чужую женщину. Она не принимала Такого Колю. Уйти обоим было некуда, они изолированы в своей комнате – показать разлад дома нельзя, но и находиться в одном пространстве стало невыносимо. Она спасалась на кухне. Никогда она столько не готовила, не изощрялась в приготовлении новых блюд! Любое трудоемкое блюдо – паштеты фуагра, запеченная тонкими ломтиками картошка, малюсенькие пирожки, как у мамы по праздникам! Все, что угодно, лишь бы быть на кухне под предлогом сложных рецептов. А потом вдруг перестала и готовить, и есть.
- Тошнит уже от этой еды. Все сытное и жирное, - оправдывалась она.
- Ты не заболела, Клара? Может, анализ кровь сделать? – беспокоилась Полина Ивановна, глядя на ее серое лицо.
- Нет, мам. Я хочу съездить к Гале.
Галя - двоюродная сестра, племянница Полины Ивановны. Полина Ивановна была очень близка со своими сестрами, дружили и их дети. Собственно говоря, самыми близкими подругами были двоюродные сестры и братья. Галя жила в соседнем районном центре, была майором милиции, работала в управлении.
- Отлично! На праздник и съезди! – обрадовалась Полина Ивановна.
Приближался весенний женский праздник, складно присоединяясь к выходным.
- Я возьму завтра билет?
- Конечно, доченька!
- Вы ведь присмотрите за Кирочкой! Пусть Коля готовится к диплому, занимается в оркестре? - она с мольбой смотрела на мать большими зелеными глазами.
- О чем ты говоришь. Одним домом живем, - вздохнула Полина Ивановна. – Поезжай. Развейся. Галина хороший советчик.
И Клара поехала…Ранний, не по сезону холодный дождь лупил везде и повсюду. Барабанил по шиферным крышам, оконным отливам, претендуя на единоличное мировое господство, переполняя водосточную систему бурным водопадом, вдруг с диким хохотом неожиданно изливался под ноги беззащитного прохожего, не оставляя ему никаких шансов выйти сухим из воды. Необузданные водяные потоки неслись по тротуарам, подпрыгивая, ударяясь о бордюр и феерично взмывали вверх, распадаясь на миллиарды мелких призрачных шариков. Человеческое тело – это было то единственное, что не промокало до костей и печенок. Горожане спешили укрыться от дождя под навесами остановок, в магазинах, столовых и киосков «Союзпечать», устав бороться бесполезными, постоянно ломающимися ажурными зонтиками со стихией бесконечного дождя, пряча лицо в свои насквозь промокшие капюшоны болониевых плащей и курток. Прохожие с недоумением смотрели на странную призрачную фигуру в прорезиненной военной накидке и кирзовых сапогах, жестко вышагивающую по вспененным лужам сквозь пелену тумана под непрерывную барабанную дробь по - мартовски ледяного дождя.
Вот эта фигура подошла к промокшей кирпичной пятиэтажке, остановилась на несколько секунд, стряхивая с себя потоки дождя и неуверенно вошла в подъезд.
Николай поставил бутылку на стол и постарался втиснуться между студенческими друзьями. Товарищи отмечали Международный женский день.
-Альбина, ты не против, если я сяду рядом с тобой за стол?
- Я не против, присаживайся, только не наваливайся на меня всем телом, если опьянеешь. Я девушка хрупкая, впечатлительная, - подыграла Альбина.
-Аля, скажи скороговорку: «В недрах тундры выдры в гетрах, тырят в ведра ядра кедров».
- Зачем, Коля?
- Если после этого мероприятия ты или я сможем ее повторить, то значит еще не пьяны.
-Все шутишь, Коля, лучше разливай коньяк, начальник тост готовится сказать…
- Коля, где жена? – спросил комсорг.
- К сестре двоюродной поехала. Резвеяться. Завтра вечером вернется
- Значит, сегодня ты холостой! – обрадовались девушки.
- Да. Я ведь, вроде, пошел дописывать диплом!
–Выпьем скорее! Наливайте! Холостых парней, которые скоро получат диплом, у нас прибавилось!
Аля обняла Николая, чокнулась с ним рюмочками, вкусно выпила и, развернув к себе лицом, крепко поцеловала! Долго облизывала его губы, ища языком его язык! Николай сначала одурел. Он не ожидал такого вторжения. Но внизу живота разлилось тепло. Он аккуратно, но решительно отодвинулся, убрал ее руки и дружески поцеловал в щеку. Оскорбительный для девушки поцелуй, когда рассчитываешь не только на дружбу.
- Какая ты, Аля,.. – он искал подходящее слово для ободряющего, не обидного комплимента, - красивая и смелая!
- А я такая! – пьяно раскачивая головой и рюмкой, - вальяжно проговорила Алька. Ее бордовый рот размазался от поцелуя на пол-лица. Коля схватил салфетку, намочил коньяком и протер свое лицо. Подал Але чистую бумагу. Та решительно отодвинула его руку.
- Чистоплюй ты, Колька! – и налила в его рюмку еще коньяку.
Николай все врем поглядывал на часы, он ждал десяти вечера. Без пяти минут он поцеловал Альку в рюшку платья на плече и тихонько встал. Накинув в прихожей свой военный непромокаемый плащ, прикрыл за собой дверь. В половине одиннадцатого его ждала Люся. Он открыл половину двойной подъездной двери, резко пахнущей от сильного дождя рыхлой половой коричневой краской. Взбежав привычно на третий этаж, тихо постучал согнутым указательным пальцем два раза в ее дверь.
Люда впустила его в квартиру, сняла мокрый плащ, расправила и накинула сверху на вешалку.
- Ты сходи в ванную, успею приготовить тебе ужин. Вы ведь только пили? Тем более, что тесто у меня готовое лежит.
Она знала, что теща Николая была первой мастерицей. Не хотелось ударить в грязь лицом, хотя готовить Людмила не любила.
- Хорошо. Тогда я в ванную?
- Смотри там сам: висит полотенце для рук, полотенце для ног, полотенце для лица и банные принадлежности, пользуйся всем, что тебе нужно. Я принесу тебе махровый мужской халат. Ты не против?
- Нет. Конечно, не против.
Люся прошла в гостиную, открыла комод и достала оттуда сложенный вчетверо синий махровый халат.
- Вот, держи, наслаждайся горячим душем. В вашем доме ведь титан? Воды горячей недостаточно, чтоб полежать?
- Пока титан.
Она прошла на кухню, а Николай осторожно шагнул в тесную ванную. Он поразился продуманным интерьером. Несмотря на то, что там было и одному трудно развернуться, она походила на фигурный прозрачный леденец – гладкий, облизанный и блестящий. Полы и стены были искусно выложены белой плиткой в сочетании со светло- салатовой с затейливым орнаментом. Наличие зеркал, вклеенных в стену и делавших маленькую ванную больше, многочисленных хромированных подставочек, держателей, унитаз, развернутый наискосок, чтоб высвободить немного места - все говорило о том, что тут дело рук настоящего мастера. Николай разделся, пустил теплую воду и положил кусочек детского мыла под струю. Вода бело вспенилась. Он переключил воду на душ и встал по колено в пену. Теплые водяные струи с силой ударили по спине, смывая пыльный, с металлическим привкусом, запах цеха, коньячного угара, чужих женских рук и губ. Опустился в ванную, окунулся в шипяшую пену, скользко таявшую на его лице. Он смывал с себя самого себя; прошлого, чужого, не вписывающегося в этот игрушечный кафельно - стеклянный глянцевый домик. Вернее, он идеально в него вписывался, только держал тот, патриархальный, крепкий, основательный, пахнущий лакированным дорогим деревом. Накинув на себя махровый халат, Николай подумал и надел брюки, вышел из ванной комнаты и на цыпочках прошел в гостиную. Люся все еще возилась на кухне. Присев на краешек гобеленового дивана, он лишний раз не шевелился: в соседней комнате спала Людмилина младшая дочь. Старшая ушла жить отдельно.
- Не бойся, я ее напоила молоком с медом. Она потом спит, как убитая. До позднего утра проспит, - заглянула в комнату Люся. – Пирог в печке.
Он протянул к ней руки и увидел, что вместо длинного халата на ней прозрачный халатик, подобие пеньюара. Такие он видел только в иностранных фильмах. Он онемел. Под пеньюаром на Люсе были темно - синие узкие трусики и откровенный бюстгальтер. Что такое красивое нижнее белье, он тоже имел весьма смутное представление. А модное тогда бикини - это было сильно!
Она не была изящной и грациозной, скорее, она была тяжелой и неуклюжей, несмотря на худобу, но сегодня она пыталась быть грациозной. Это было что-то новое, и он наблюдал, как она плавно наклоняется над ним, ведет его в кресло, подает бокал, как присаживается в соседнее кресло, прогибая спину, закидывая одну на другую стройную ногу, ставя ногу на носок. Она погасила люстру, оставив только бра. Интимный свет всегда расслабляет, помогает снять напряжение, делает раскованнее и свободнее. Поэтому и смелеют люди при слабом освещении, считают, что в темноте можно скрыть что-то постыдное или свои недостатки, а интимный свет делает выпуклым и высвеченным лишь основное, достойное и красивое. Она снова встала, плавно прохаживаясь перед ним, поставила на стол порезанное яблоко в вазочке.
- Ты шампанское будешь? – посмотрела она на него.
- Буду.
Она завораживала нарочито замедленными движениями, чтоб он не отводил взгляда. Она сама беззвучно открыла бутылку, пододвинула два хрустальных фужера и налила понемногу. Разломила шоколад «Аленка». Она ждала его!
- Зачем шоколад? – удивился Николай.
- Разве ты не знаешь? Шоколад притягивает пузырьки. Посмотри, как они облепили кусочек, – предложила она посмотреть Николаю, протянув свой бокал. – Шампанское становится вкуснее.
Он, как заколдованный, наблюдал за кружащимися вокруг шоколадного квадратика пузырьками и не мог в этот момент критично воспринимать все, что говорила ему Людмила.
- Пьем? – снова подняла фужер Люда. – За что?
- За нас с тобой.
Он смотрел на нее, сидящую в кресле в прозрачном темном халатике, под которым, как небо за окном, синело белье. Она схитрила, это был новый купальник, который она выдала за неимением лучшего за новое нижнее белье. Она закинула на его колени стройные красивые ноги. Николай погладил каждую, поцеловал. Она снова встала, зажгла маленькую свечку, поставила на стол. Она со всех сторон показывала белье, себя в нем. Откровенного, грубого обольщения Николай не знал. Поэтому цель была поражена. Он взял ее за бедра, развернул, посадил к себе на колени. Он достал из внутреннего кармана брюк маленькую коробочку. Она сразу оживилась:
- Что там? – Люда взяла из его рук бархатную красную розу. Открыла. На красном бархате лежало золотое кольцо с рубином.
- Какое красивое! –восхитилась она. И грустно добавила:
– У меня никогда не было золотых колец!
- Теперь будут. Все будет, что захочешь. А я никогда никому не дарил колец…
Он посмотрел на кольцо, которое выбирал с любовью, и ему подумалось, что Кларе, матери его единственной дочери, он не дарил ни серег, ни колец, ни каких бы то ни было украшений.
- Все?! А если я захочу, чтоб ты перешел жить ко мне? – с вызовом заявила она, забыв про осторожность.
- Люся. Я не могу пока так уйти, - болезненно поморщился Коля, превозмогая досаду и отчаяние. – Я стою в очереди на квартиру. Скоро уже должны дать. Хочу, чтоб после развода у жены и дочери хоть жилье отдельное было.
- И сколько еще ждать? Годы –то уходят! – холодно торговалась Людмила.
- Ну, год…два.
- Два?!! А что не десять? Что не до пенсии? Ты издеваешься надо мной? И ты все это время собираешься бегать ко мне в перерывах между булочными? Я хочу, чтоб ты был только со мной. Был только мой. Как подумаю, что ты с ней по ночам… бываешь…меня аж переворачивает!
- Люсенька, я перестал с ней спать. У меня не получается с ней. Я даже притрагиваться к ней не могу.
Он опустил бюстгальтер и начал страстно целовать ее голую грудь, набухшие потемневшие соски, распахнул халат, впился в мягкий живот. Она тоже целовала его грудь, просунула руку под пояс брюк, расстегнула его, скользнула вниз. Он содрогнулся. Она встала перед ним на колени, между его ног, наклонилась…
- Обещай… - с перерывами говорила она, - что сразу... после этого…ты придешь…ко мне…совсем…Обещай…милый мой…любимый…обещай мне…
Она ласкала его, пока он не вскрикнул.
- Обещаю! –выдохнул или выкрикнул он.
Николай вернулся домой глубокой ночью, около трех. Полина Ивановна сидела, сгорбившись, на табурете у самого входа в кухню. В руках держала какой-то листок в клетку.
- Что это? – протянула ему листок теща?
- И что это?
Он взял лист и стал читать. Это был черновик письма. Почерк жены.
«Здравствуй, дорогая Галя.
Как вы все живете? Как Витя, как девочки? Они, наверное, как всегда, отличницы? Мы не виделись с тобой год. Мне много надо тебе рассказать. Маме все нельзя, ты же знаешь, она переживать будет сильно. Лена не все еще может понять. Только тебе и Рите. Но она сейчас очень счастливая. Ей не до меня.
А у меня все пошло прахом. Брак мой уже развалился. Весь завод открыто говорит о том, что у Коли роман. И очень серьезный. Это не простая интрижка. Он часто бегает к этой старухе. Она на десять лет старше его! А меня - на четырнадцать! Я ничего не понимаю в этой жизни! Променять молодую на старуху! Ходит, как накуренный. На работе надо мной смеются или жалеют, как калеку. Что во мне не так, что от меня можно было уйти? С дочкой совсем не разговаривает, только гладит по голове, иногда ходят в кино на сказки – потому что там можно молчать и думать о старухе. Мы тоже совсем не разговариваем, только если необходимость какая. Спим под разными одеялами. Он даже прикоснуться не хочет ко мне, это же для него «измена»! А то, что он мне изменяет, в расчет не принимает. Кто из нас законная? Я не разговаривала с ним ни о чем. А о чем говорить? Если разлюбил, о чем еще беседовать? Привязывать не хочу. Насильно любимой не станешь. Начать разговор – только разозлить его, да и сама расплачусь, начну кричать, злость вымещать. Вчера Киру отлупила со злости. Хорошо, что никто не видел.
Он стоит в очереди на квартиру. Если уйдет, квартиру не дадут. Не век же мне с мамой жить. Он себе еще все получит. Он и денег накопил на мебель. На работе он на самом хорошем счету. А я с чем останусь?
Да и дело не только в этом, Галя! Я знаю, у тебя есть врачи знакомые в гинекологии. У меня проблема. Понимаешь, какая?.. Ты же знаешь, легально такую проблему не везде решишь. Помоги мне! Пожалуйста!! Я очень прошу, договорись с врачом! Мне очень нужно. Я не могу этого сделать в городе! Двоих детей мне одной не потянуть!
Я позвоню тебе с почты через три дня, когда письмо дойдет. Перед 8 Марта будет один день и после, у меня еще есть два отгула. Я могу приехать раньше на два дня. Договорись на любой! И не ругай меня.
Целую. Твоя Клара.»
Внутри все похолодело. Пока он закрывал последнюю сессию, пока пили с однокурсниками - отмечали выход на диплом, пока он с Люсей…она убивала его ребенка! «Люся ни при чем! Она все делает правильно. Она любит меня! Клара сама! Как она могла? Без моего ведома? Но…Я же хочу уйти. Я уйду. Зачем тогда еще один ребенок? Все правильно…»
- Ты можешь мне сказать, что происходит? – спросила теща. - Вы разводитесь?
- Не знаю. Мы ничего еще не решили, - он не чувствовал стыда или вины. Была только тупая злобная решимость.
- Я уже поняла, что не решили. Что не разговариваете. Она уехала вчера днем, добралась только к вечеру. Значит, все случилось только сегодня, в другой день не получилось. Пока ты... развлекался, она себя испластала. Хорошо, что отец не знает.
- Я не знал об этом.
Теща тяжело встала.
- Бог тебе судья!
Клара приехала рано утром, они не встретились дома, она сразу поехала на работу. Вечером она молча разделась, не ужиная, легла и закрылась одеялом с головой. Кира играла в гостиной с дедом. Теща, шмыгая носом, шуршала на кухне. Николай вошел в комнату и плотно закрыл за собой дверь. Разговор застучал, как пулеметная очередь.
- Полина Ивановна нашла черновик письма.
- Я так и поняла.
- Не понимаю, зачем оставлять такие вещи?
- Ты только этого не понимаешь?
- Я не уйду, пока не получим квартиру.
- Киру ты не увидишь. Такой отец ей не нужен. Ты с сегодняшнего дня спишь на полу. Или – где хочешь.
- Понял. Принято. Я прошу меня простить. Сердцу не прикажешь.
- Чем она лучше меня?!- она сняла одеяло с головы. - Чем лучше меня твоя старуха?!- зло выкрикнула она, с удовольствием проговаривая слово «старуха».
- Я не хочу ни с кем, даже с тобой, обсуждать ее.
- Ты оберегаешь ее! Оберегаешь даже мысли о ней! От меня!!
- Не кричи, родители услышат.
- Да плевать мне, кто услышит!! У меня вся жизнь рухнула! Какое мне дело, кто об этом услышит!!
- Давай не опускаться до скандалов.
- Что- то дома ты своей матери этого не говорил! Она скандалила без конца!
- Прекрати!!.. Как ты могла так поступить, не спросив меня? Я ничего не значу?
- А я? Я ничего не значу? А ты разве что-то значишь сейчас?? Что ты вообще можешь значить? Что может значить человек, не способный принять достойно ни одного решения? За тебя всегда кто-то решает! Может, и значишь, но уже не для нас.
Она выдохлась, как проткнутый шарик, надела теплые шерстяные носки, укрыла плечи пуховой шалью, медленно легла и снова укрылась одеялом с головой.
- Уходи.
- Да…Прости.
- Если интересно: там был мальчик…У тебя мог бы быть сын. Теперь никогда не будет.
Николай замер в дверях. Прислонился к косяку. Глубоко вдохнул и медленно вышел из комнаты.