Тайга – отдельная страница моей прожитой жизни. Романтика? Не без этого. Неожиданностей там много, бывал форс-мажор, в тайге он подразумевался. А удивлялся я потом, с внуками.
Молодой был, сильный, жил без оглядок на правила. На реке брод не искал, бросался с лошадью вплавь… Зимой, случалось и такое, что спал у костра… А каково в палатке застать росомаху?!.. А медвежьи кучи только в руки не брал. Если свежая, значит он рядом, и я песни орал. Не от радости, по инструкции... В тайге невозможно всё предвидеть, и ко всему был на стрёме, без паники, с песней.
Что уж там, жизнь была энергичная, но быстротечная и вот она пенсия. По-прежнему много хочется, да не можется уже, вылезать стали болячки. Пришлось на материк выбираться, к медицине поближе.
В городе привыкать стал к комфорту, болячки приутихли, жизнь налаживалась в новом ключе. Но однажды прищучила ностальгия, да так, что спасу не стало. Надо решаться и я поехал в знакомые места, молодость вспомнить, подышать тайгой, поохотиться конечно и порыбачить.
Тайга была такой же таинственной, люди такие же гостеприимные – всё как тогда... Остановился у геологов в лагере, с киллером в палатке. Он был без конвоя, здоровый, ироничный. Представился просто – Перевёрткин Иван. По виду и суждению не из дворян, и за фляжкой коньяка мы окончательно сроднились. Зарядили на ночь печку сырыми дровами и в спальных мешках разговорились.
Родом он из деревни. Работал в колхозе. Жил без потрясений. Но однажды отец вдруг дарит ружьё – якобы всё, отстрелялся. И конечно, для Ивана это было событием. С этого начиналась история киллера.
Первый выход на охоту и сразу же удача. И ещё! И ещё!.. Рябчика встряхивал за голову, утку давил сапогом, а глухаря удостаивал асфиксии. Не лечат на охоте добычу, её приводят в кондицию, так же как с курами в хозяйстве. Только свинью не резал, но батьке помогал.
Жил, трудился, получал какие-то деньги и наконец взбунтовался. Молодой, здоровый! Доколе гнуть спину за кутарки? Так и жизнь пролетит в дырку от бублика! И что? В город?! Подметать улицы?!
Он рванул в геологоразведку, на рубку просек в тайге… В отряде мужики были с такой же понятной судьбой. Не страдали образованием, ментальностью, и среди них Иван освоился быстро. Особенно нравилась охота, она начиналась тут же, рядом с палаткой. А уж если глухариное токовище. Разве пропустишь его?
В белую ночь охота похожа на игру. Если самец на лесине, к нему подобраться дело пустяшное. Стрелок скрытый на земле, а силуэт птицы на дереве как в тире. Удачный выстрел и глухарь, ломая ветки, падает с высоты вниз. А по весу он может быть поболее гуся!
На земле по-другому, тут специфика. Если самцу любовь – нужда, то для копалухи песня, за просто так она не отдаётся. Не будет песни, не будет и любви... Ох уж эти женщины! Мужики головы теряют! Глухарь тоже. Хвост веером, шипит, щёлкает клювом. Плевать ему на обстоятельства! Экстаз предопределён природой... Вот этого момента охотник и ждёт.
На звук эйфории стал Иван скрадываться... В сумеречной ночи подлесок становится кроссвордом, от напряжения глаза устают, не различимы детали. И только распущенный хвост глухаря, да любовный клёкот выводят охотника на цель... Иван её увидел и жахнул навскидку как киношный ковбой.
К матерщине не привыкать, сам заворачивал рулады – уши в трубочку. Но тогда был страшный вопль, от которого мураши выползли и застыли на теле… Ну, почему не предупредил Павка, что тоже на токовище идёт?!
Конечно это конфуз, но хотел оправдаться… Нечто в кустах. Округлое. Шевелится. Что это?.. Человек не предполагался, пень быть не может, значит глухарь. Другого в мыслях не было, вот и сподобился на выстрел.
Насилу угомонил Иван друга. А у самого руки трясутся, дробь вырвала клок с телогрейки. Чуть не убил человека! С тех пор ущербным стал, только не крестился, когда шёл на охоту. Выследит цель и вглядывается, упуская для выстрела удачный момент. Охота теряла свою прелесть, и для реабилитации ружьё он повесил на гвоздь. Но за глаза Ивана стали киллером звать. Но только за глаза, обиду он не спускал.
Жизнь шла своим чередом и был момент, когда интересы геологов и леспромхоза сошлись. Мужики по-прежнему стучали топорами, валили деревья, но строевые хлысты сучковали. Потом на просеку заезжал трелёвочный трактор и брёвна увозил. Это было частное явление с небольшим поощрением по договорённости.
И однажды завхоз приволок в мешке поросёнка – презент рубщикам за героический труд. Встал вопрос – кто оформит его до филейного вида? Иван прикинул свои возможности. Видел же, как отец резал свиней, сам помогал! Решение на поверхности – надо браться, больше некому.
Спецовка киснет в речке под камнем, и на дело он пошёл по-простому. Хлюпающие на босу ногу кирзовые сапоги, да просторные семейные трусы… Затащил мешок за палатку… Тишина. Лишь одинокая птичка где-то чирикает. Все ждали, прислушивались к таинству жертвоприношения. И дождались…
По ушам резанул поросячий визг и матерщина. Из-за палатки белой стрелой вылетает поросёнок, за ним киллер. В одном сапоге! Трусы парашютом! В руке нож! Хищный оскал зубов! Бешеный! Мать-перемать!
Фантасмагория ошарашила и рухнула тут же. Хохот, переходящий в неуёмное ржание, эхом дразнился в тайге.
Поросёнка изловили конечно, но Иван с тех пор окончательно киллером стал. Теперь уже навсегда.
По сути добрый, понятный человек. Он мне и снасти дал, и прикормленные места на реке указал. Но киллер! Звать так стали уже напрямую. Да и сам он прикинул, что это колоритней, чем Перевёрткин. Да ещё Иван!