Порой обращаю взор в прошлое, и все значимые события жизни мне видятся комнатами в длинном сером коридоре. Некоторые комнаты светлые, излучающие радость, другие – тёмные, мрачные, в них не хочется заходить, но иной раз память толкает тебя в эту темноту помимо воли. А есть особенные комнаты. Настолько особенные, что порой не верится, что они вообще существуют.
Одна из таких комнат находится далеко, её номер 1985, и в последнее время я всё чаще попадаю в неё. Переступаю порог и вижу призраков прошлого: Анфису и Василия Лунёвых, их сынишку Лёшку. Но главный персонаж той истории – это транзисторный радиоприёмник «Альпинист–321». Приёмник, доказавший мне, что существуют вещи, противоречащие всем правилам нашего мира.
Но естественные для мира иного.
Итак – весна 1985-го. Я – инженер на электромеханическом заводе, два года как женился, в моей жизни всё в порядке, если не считать мелких житейских проблем. И мне тогда казалось, что и у Лунёвых, соседей по этажу, всё хорошо. Анфиса, Василий и их сын Лёшка. Когда встречал их в подъезде или на улице, они всегда приветливо улыбались. Это потом я узнал, что врачи диагностировали у Лёшки какую-то редкую болезнь, и что жить ему осталось недолго. Даже представить не могу, чего стоили людям их улыбки в то время. Лунёвы будто бы не желали тоской и грустными лицами распространять своё горе за пределы семьи. Как по мне, – героическое поведение.
К слову, болезненным Лёшка не выглядел. Нормальный пацанёнок – конопатый, чуть полноватый, как и его мать. Помню, он любил на велике гонять. Однажды отец ему на спицы трещотку поставил, так Лёшка ездил по двору и трещал, трещал… и смеялся, не подозревая, что смертельная болезнь уже пустила корни в его организме.
Впрочем, от болезни ему не суждено было умереть. Лёшка пропал без вести, и случилось это во время первой весенней грозы. Пропал вместе с тем самым велосипедом. Мальчишки потом рассказывали, что вёл он себя в тот день странно: постоянно к чему-то прислушивался, подолгу глядел в землю перед собой и на оклики не реагировал. А когда небо затянули тучи, сел на велосипед и покатил в сторону старых гаражей, причём гнал так, словно боялся куда-то опоздать. Потом грянул гром, начался ливень. Мальчишка, который видел Лёшку последним, сказал, что тот «исчез в дожде».
Исчез в дожде.
У меня потом эта по-детски неуклюжая фраза долго не выходила из головы. Было в этих словах что-то до жути фатальное, неисправимое.
Лёшку искали, что называется, всем миром. Окрестные леса прочёсывали, водолазы ныряли в пруд, который находился за гаражами. Без толку. Паренёк как сквозь землю провалился вместе со своим велосипедом. В городе, разумеется, поползли слухи о похищающем детей маньяке, но они скоро рассеялись.
Анфиса – невысокая коренастая женщина с ямочками на щеках и вечно спрятанными за рыжей чёлкой глазами – места себе не находила. Когда я её встречал, она постоянно куда-то спешила – то в милицию, то к гаражам. Мне казалось, что в ней находилась мощная пружина, которая постоянно сжимается, натягивая нервы до предела. Было ощущение, что эта женщина может просто-напросто взорваться в любую секунду.
А вот её муж Василий от горя ушёл в себя. Уже через несколько дней после исчезновения Лёшки он словно бы смирился, что сына не отыщут. Уж не знаю, что творилось в его голове, но, похоже, Василий стал заранее скорбеть, будто торопился ступить на путь, с которого начиналось лечение временем. Возможно, такую позволяющую легче перенести горе стратегию, он выбрал ещё тогда, когда узнал о неизлечимой болезни сына.
Резюмируя, можно так всё оценить: Анфиса была полна нервной, даже какой-то безумной надежды, а Василий плыл по спокойной реке уныния. Это, в общем-то, и стало причиной их ссоры. Та первая весенняя гроза будто бы не прошла для этих людей и метнула между ними очередную молнию.
Май закончился. Василий как-то заявил Анфисе, что, возможно, это даже к лучшему, что Лёшка исчез, было бы намного хуже день за днём наблюдать, как болезнь убивает его. А потом добавил:
— Жизнь продолжается, нам нужно учиться жить без него.
Мы с Тамарой, моей женой, в это время были у них в гостях. Не знаю почему, но только с нами они охотно общались и часто приглашали на чаепития. Тяжело находиться рядом с людьми, пережившими большую беду. Тяжело, потому что испытываешь какую-то необъяснимую вину. Но мы с Тамарой свыклись, а точнее сказать, смирились, ведь чувствовали: Анфиса и Василий в нас нуждаются. Когда к ним заходили, они никогда не затрагивали тему исчезновения Лёшки, и меня удивляло, что Василий в этот раз нарушил негласное табу. Возможно, он долго держал в голове те слова, готовился их произнести и наконец-то решился, в надежде, что мы с Тамарой его поддержим.
Не поддержали. Растерялись, наверное. Воцарилась тишина, но я буквально физически чувствовал, как в воздухе набухает напряжение. Анфиса мелко задрожала, выпучила глаза, сжала кулаки и закричала:
— Жить без него?! Ты что такое несёшь?!
В тот момент я понял: она никогда не допустит мысли, что Лёшка погиб. Слепая вера в чудо вытеснила в ней здравый смысл. Такая вера сродни сумасшествию, но, как ни парадоксально, она в тоже время и лекарство, чтобы окончательно не спятить.
Анфиса вскочила, опрокинув стул. Она была похожа на разгневанную фурию и смотрела на мужа так, словно пыталась уничтожить его взглядом.
— Если ты ещё хоть раз скажешь мне что-то подобное, я тебя возненавижу!
После этих слов она ушла в другую комнату.
Василий сидел, вжав голову в плечи, и даже не пытался что-то возразить. В тот момент он мне показался самым несчастным человеком на свете. Наверное, он уже сознавал, что потерял не только сына, но и жену. Мне хотелось уйти, но я понимал, что это будет неправильно. И Тамара, уверен, чувствовала себя так же.
— Простите, – понуро заговорил Василий. – Не думал, что она так отреагирует. Но я должен был сказать то, что сказал. Должен был… Она ведь с ума сходит, с Лёшкиными вещами разговаривает и, мне кажется, дальше будет только хуже.
Последние слова он произнёс настолько трагично, что мне стало не по себе. Порой видишь, как подступает тьма, осознаёшь её губительность, но ни черта не можешь поделать. Нет ничего хуже этого бессилия. В такие моменты жалеешь, что ты не персонаж фантастического фильма – персонаж, которому всё по силам, даже изменить к лучшему жизнь двух отчаявшихся людей.
— Дальше будет только хуже, – повторил Василий уже без «кажется».
И он оказался прав, со временем всё стало намного хуже. Анфиса начала в сумке таскать с собой вещи сына, словно не в силах была с ними расстаться ни на секунду. Это действительно походило на помешательство. По-моему, она верила, что эти вещи – кеды, кляссер с марками, кубик Рубика, набор карандашей, – будто бы обладают какой-то магической силой, способной примагнитить Лёшку, как затерявшуюся среди сена иголку.
И для неё стало страшным ударом, когда Василий эти вещи выкинул, пока она спала. Разумеется, он хотел, как лучше, тут нет никаких сомнений. Возможно, решил, что, оборвав эту нить, если не исцелит жену, то хотя бы подтолкнёт на путь исцеления. Похоже, он просто не видел иного выхода. Да, мера радикальная, даже жестокая, но порой нужно прижечь рану раскалённым железом, чтобы спасти человека.
Вот только с Анфисой это не сработало.
Узнав, что Василий выбросил вещи сына, она побежала к мусорным контейнерам. Оказалось, мусор уже вывезли, и, недолго думая, Анфиса поехала на городскую свалку, провела там целый день в поисках вещей Лёшки. Не нашла, но вернулась со свалки не с пустыми руками, а с ножкой от табурета. Этой самой ножкой она и избила мужа, проклиная его и называя такими словами, какие услышать раньше из уст этой интеллигентной женщины казалось чем-то немыслимым. Дверь Лунёвых была нараспашку, тогда все соседи, включая меня, сбежались в их квартиру. С трудом оттащили Анфису от Василия, но она не унималась – орала, выпучив глаза и брызжа слюной. А Василий сидел в углу комнаты и рыдал, закрыв голову руками. Вряд ли рыдал из-за избиения.
Тем же вечером он собрался и уехал к родственникам в другой город. Наверняка у некоторых соседей тогда сложилось мнение, что Василий сбежал от трудностей, бросил жену в тяжёлом состоянии. Однако я его не осуждал, потому что понимал, что он достиг предела своего терпения. Да, по сути, Василий сдался, но сначала нужно побывать на его месте, пережить то, что он пережил, а уж потом осуждать.
А что касается Анфисы… нет, с утратой вещей сына она не смирилась и взяла за правило каждое утро ездить на городскую свалку. Со временем в её голове, похоже, случилось просветление, и она поняла, что искать эти вещи дело безнадёжное, однако какая-то сила продолжала гнать её на свалку, правда уже не на городскую, а на дворовую, к мусорным контейнерам. Что же Анфиса искала, если не вещи Лёшки? Думаю, она и сама не знала, но была уверена, что её поиски не напрасны. Как бы пафосно это ни звучало, но, кажется, она пыталась найти надежду – среди хлама, объедков, под возмущённое карканье ворон. Поначалу Анфиса копалась в контейнерах, можно сказать, «в пустую», затем начала приносить домой различные сломанные предметы, которые называла «хорошими вещичками»: неисправный утюг, будильник с разбитым стеклом, отжившую свой век электробритву, фарфоровую балерину с отломанной головой, теннисную ракетку без струн и всё в таком же духе. Не раз мне доводилось наблюдать, как Анфиса в своём неизменном красном беретике и перчатках роется в контейнере, вытаскивает какую-нибудь вещь, внимательно осматривает её, что-то бормоча себе под нос. И выглядела она очень увлечённой, а порой, когда ей удавалось найти очередную «хорошую вещичку», даже радостной.
Как-то я встретил её в подъезде, и она поинтересовалась, почему мы с Тамарой больше не приходим к ней на чаепитие. И добавила:
— Вы же знаете, я всегда рада вас видеть.
Как раз это мы с женой и не знали. Вернее, сомневались, что она теперь вообще хоть кого-то рада видеть. Обманывать я её не стал, ссылаясь на нехватку времени и прочую ерунду, и просто пообещал, что мы зайдём к ней этим же вечером.
И зашли, прихватив с собой половину яблочного пирога, баночку варенья и пачку краснодарского чая, который в изобилии каждый месяц присылала моя сестра, почему-то уверенная, что у нас в Подмосковье вообще чая нет. Анфиса встретила нас радушно, мне даже показалось, что она стала прежней, такой, какой была до исчезновения сына. И это впечатление сохранялось пока мы пили чай на кухне, беседовали о всяких пустяках. Но потом Анфиса пригласила нас в гостиную и начала показывать нам вещи, найденные в мусорных контейнерах, и я понял, что прежней она не стала и вряд ли когда-нибудь станет.
Все полки, шкафы были забиты «хорошими вещичками». Анфиса глядела на них с таким благоговением, словно это ценнейшие артефакты, достойные лучших музеев мира.
— Вот это я нашла две недели назад, – говорила она с придыханием, указывая на ручной фонарик с треснутым корпусом. – Замечательная вещь! Я в то утро проснулась и почувствовала, что обязательно найду что-то хорошее. Два часа искала и ведь нашла же!
Она подошла к полке, на которой раньше стояли книги, а теперь лежал различный хлам.
— А вот это я нашла в начале августа, – указала на настенные часы, вернее на то, что от них осталось. – В тот день дождь лил как из ведра, но я всё равно отправилась искать «хорошие вещички». До нитки промокла, даже немного простудилась, но оно того стоило, согласитесь. Вы только посмотрите, какая вещь! Просто чудо!
В её глазах было столько восхищения, что я невольно задался вопросом: а может она, глядя на все эти вещи, действительно видит что-то чудесное? Быть может, её воображение рисует драгоценности и накладывает их на весь этот хлам?
— А вот эта штучка для меня особенная! – она открыла шкаф и с гордостью продемонстрировала обыкновенный шариковый подшипник на синей бархатной подушечке. – Прелесть. Никак не налюбуюсь. Это штучку как будто ангелы создали.
Вот честно, в тот момент мне и самому показалось, что этот подшипник прекрасен. Анфиса на несколько мгновений словно бы передала мне своё благоговение.
— Будто ангелы создали, – повторила она мечтательно. – Но самую главную вещь я ещё не нашла. Вещь, которая всё изменит.
Я посмотрел на неё удивлённо.
— В смысле, всё изменит?
Анфиса дёрнула плечами.
— Точно не знаю, но… когда найду эту вещь, случится что-то важное. Что-то очень, очень важное.
И мне захотелось, чтобы она нашла эту вещь. Совершенно искренне я пожелал ей удачи.
Мы с женой стали иногда навещать её. Не потому, что нам этого хотелось, а из жалости, что ли. И всегда во время наших визитов Анфиса хвалилась очередными найденными на свалке «хорошими вещичками». Она в нас нуждалась, как иной раз даже самый скрытный коллекционер нуждается в тех, кому можно продемонстрировать свою коллекцию.
Как-то я возвращался с работы и встретил Анфису на лестничной площадке. Выглядела она взволнованной, а когда заговорила, голос её дрожал:
— Мне кажется, это случилось! Я нашла то, что искала! – она раскрыла объёмную сумку, с которой постоянно ходила на «промысел». – Вот, смотрите, Митя!
Внутри лежал приёмник размером с кирпич. И меня это разочаровало, я ожидал увидеть что-то поинтересней.
— Это та самая вещь, которая всё изменит. Я уверена, – глаза Анфисы лихорадочно блестели, на раскрасневшемся лице улыбка то возникала, то исчезала. – Пойдёмте, мы должны сейчас же включить этот приёмник!
— Ладно, хорошо, – согласился я, только чтобы ей угодить. В том, что приёмник заработает, у меня были большие сомнения. Люди, как правило, не выбрасывают исправные вещи. Даже если это какое-нибудь старьё, лучше в глубины антресоли засунут, в кладовку, но сохранят.
Мы зашли в её квартиру, проследовали в гостиную. Анфиса с торжественным видом вынула из сумки свою находку и поставила на стол. Это был «Альпинист–321». Поцарапанный светло-коричневый корпус, треснутое стекло, прикрывающее шкалу настройки. Теперь я уж точно не сомневался, что эта штука не заработает, свой век она отжила. Но у Анфисы было иное мнение, судя по тому азарту, с которым она нажала на кнопку включения. И азарт в её глазах не исчез, даже когда ничего не произошло, приёмник не заработал.
— Батарейки! – она хлопнула ладонью по лбу. – В нём же, наверное, батареек нету!
Судорожно развернула приёмник на столе, открыла панельку. Батареек внутри действительно не оказалось. Анфиса посмотрела на меня с надеждой и я, предвосхищая её вопрос, сказал:
— У меня есть батарейки. Сейчас принесу.
— Поторопитесь, Митя! – почти с мольбой попросила она.
Устремившись в прихожую, я подумал, что сейчас не просто подыгрываю её сумасшествию, а в полной мере стал частью этого сумасшествия. И вот что странно, я не чувствовал себя глупо, и мне в тот момент очень хотелось, чтобы старенький «Альпинист-321» подал признаки жизни.
Когда зашёл в свою квартиру, жена встретила меня в коридоре.
— Ты что такой… странный? Случилось что?
Странный? Пожалуй, она увидела на моём лице и волнение и азарт – эмоции, которые передались от Анфисы. Разумеется, с таким лицом я ещё с работы не возвращался.
— Всё в порядке, – сейчас не уверен, но, думаю, в моём голосе прозвучала некоторая фальшь. – Анфиса на свалке приёмник нашла, батарейки попросила, – и зачем-то повторил, – Всё в порядке.
Возможно, я сам себя пытался в этом убедить. Быть может, я уже тогда на подсознательном уровне знал, что ничего, чёрт возьми, не в порядке. Жена лишь развела руками и отправилась на кухню, а я, не разуваясь, прошёл в гостиную, отыскал в шкафу батарейки и вернулся в квартиру Анфисы.
За окнами потемнело, пошёл дождь, хотя ещё минут пять назад была отличная вечерняя погода.
— Это хорошо, что дождь, – заявила Анфиса, вставляя батарейки в приёмник. – Дождь, это очень, очень хорошо. Всё, готово!
И без церемоний нажала на кнопку. Из динамика послышался шорох. «Альпинист–321» работал. Да, меня это обрадовало, но я вдруг понял, что ожидал чего-то иного. Чего именно? Понятия не имею. Одно могу сказать точно: я чувствовал себя как ребёнок, который утром после новогодних праздников обнаружил под ёлкой не самый лучший подарок.
— Всё в порядке, – улыбнулась Анфиса. И крутанула ручку настройки, причём сделала это уверенно, будто точно знала, что произойдёт дальше.
А дальше случилось невероятное. Приёмник начал излучать зелёное свечение, на стенах, потолке зашевелились причудливые тени. Шорох в динамике стал прерывистым, он походил на хрипловатое дыхание. В моей голове возникла и принялась набухать мысль: «Этого не может быть! Не может быть!»
Но это было! Зелёное свечение становилось ярче, оно пульсировало, будто бы в такт бьющемуся в приёмнике сердцу. Да, именно о сердце в «Альпинисте–321» я тогда подумал, хоть и понимал, что мысль эта просто чудовищно абсурдная.
Анфиса раскинула руки, сделала глубокий вдох, словно желая втянуть в себя немного инфернального света.
— Мама, мама, это я, Лёша! – раздался из приёмника чёткий голос. – Я знаю, ты меня слышишь!
У меня чуть ноги не подкосились. А Анфиса бросилась к приёмнику, схватила его и выкрикнула:
— Да, да, сынок, я тебя слышу! Я тебя слышу! – она всхлипнула, в глазах блестели слёзы. – Где ты?
— Я в хорошем месте, мама. Тут очень красиво! И я больше не болен, здесь никто никогда не болеет. Я соскучился по тебе.
Анфиса разрыдалась, прижав к груди приёмник. И у меня был комок в горле. Я стал свидетелем настоящего чуда, и это чудо было каким-то чистым. Да, пожалуй, лучшего определения не найти. И именно эта чистота не давала усомниться в реальности происходящего. Что должен чувствовать человек, сталкиваясь с чем-то сверхъестественным? Страх, недоумение? Да, наверное. Однако я ощутил обиду, будто всю жизнь меня обманывали, скрывая вселенскую тайну, словно существовал до этого в каком-то лживом мире.
— Я хочу к тебе, – давясь слезами, произнесла Анфиса.
— Уже скоро, мама, – ответил Лешка. – А сейчас… – раздался шорох. – А сейчас… всё, пока, больше не могу говорить, но я ещё свяжусь…
Свечение померкло, из динамика больше не доносилось ни звука.
— Ну как же так? – захныкала Анфиса. – Как же так, сынок?
Она посмотрела на меня, очевидно, ожидая поддержки. Я взял себя в руки и сказал осипшим голосом:
— Он ещё свяжется. Вы ведь слышали, он пообещал.
Анфиса улыбнулась, вытерла ладонью слёзы.
— Да, он пообещал.
Долго мы стояли вот так, глядя друг на друга. Два человека, для которых мир в одночасье перестал быть прежним. А за окном продолжал шуметь дождь и в этом шуме мне мерещился голос Лёшки: «Я ещё свяжусь… свяжусь…»
О том, что случилось, я жене не рассказал. Что-то внутри меня буквально кричало: «Не рассказывай, иначе волшебства больше не будет!» В ту ночь я долго не мог уснуть, всё думал о том месте, где, по словам Лёшки, очень красиво и никто никогда не болеет. Где могло находиться это место? В параллельном мире? На другой планете? Воображение рисовало слишком уж сказочные картины: огромные светлые дворцы, над которыми летали диковинные птицы; сады с фантастическими растениями…
Следующий день был выходным, жена до понедельника уехала к матери в деревню, а я всё утро не находил себе места, думал о том, что случилось вчера вечером. После обеда зашёл к Анфисе.
— Лёша опять говорил со мной! – сообщила она радостно. – Вот буквально полчаса назад он связался и дал мне инструкции. Рассказал, что нужно сделать, чтобы попасть к нему.
— Инструкции? – изумился я.
— Ну да, ничего сложного, нужно всего лишь… – Анфиса спохватилась, стушевалась. – Ох, простите, Митя, не могу вам всё рассказывать. Лёша сказал, что это только для меня. Это… это личное.
Личное. Разумеется. Но я сгорал от любопытства. С трудом сдержался, чтобы не начать её уговаривать выдать хотя бы парочку деталей из этих самых инструкций. Помню, даже злость ощутил, ведь, как ни крути, а меня отстранили от тайны, словно я недостоин доверия.
— Не обижайтесь, – мягко сказала Анфиса. – Просто ваше время ещё не пришло. Но оно придёт, поверьте.
Это походило на обещание для успокоения. Так детишкам обещают поход в цирк, лишь бы не плакали.
В свою квартиру я вернулся в не самом лучшем расположении духа. Меня донимала досада от мысли, что совсем рядом творятся чудеса, а я остался не у дел. В какой-то момент принялся убеждать себя, что Анфиса всё придумала и не было никаких инструкций от Лёшки. Глупо, конечно, но не я первый, не я последний, кто старался спрятаться за самообманом, как за ширмой. До вечера маялся, а когда на улице стемнело и хлынул ливень, у меня возникло стойкое ощущение, что должно что-то произойти.
Движимый предчувствием, я вышел на лестничную площадку. Дверь квартиры Анфисы была чуть приоткрыта, из щели выбивалось зеленоватое свечение. У меня не возникло дилеммы входить или нет, приоткрытую дверь я расценил как приглашение.
С внутренним трепетом зашёл в квартиру, услышал тихий шорох, который словно бы вплетался в шум ливня. Почему-то крадучись, будто опасаясь вспугнуть волшебство, я проследовал в гостиную и в исходящем от приёмника свете увидел Анфису. Она стояла возле открытой балконной двери, волосы трепал ветер, занавески и тюль вздувались, как паруса, дождевые капли сверкали, точно изумруды.
— Заберите приёмник, Митя, – произнесла Анфиса, не оборачиваясь. – Теперь он ваш.
Она шагнула на балкон и… исчезла в дожде! Только что была, и вот её нет, словно растворилась. Свечение втянулось внутрь приёмника, и гостиная погрузилась в беспокойный сумрак.
Я подумал, что Анфиса теперь там, где никто никогда не болеет. Она теперь с сыном. И грустно вдруг стало, мне хотелось, чтобы «Альпинист–321» снова заработал; хотелось получить инструкции и шагнуть в неизвестность. Хотелось хотя бы одним глазком увидеть тот мир, куда попали Лёшка и Анфиса. Но моё время ещё не пришло.
Вздохнув, я взял приёмник и отправился к себе. Долго стоял возле окна, глядя на двор за пеленой дождя и думая о том, что только что закончился важный отрезок моей жизни. В какой-то момент мне померещилось, что во дворе возле качелей кто-то стоит. Две фигуры, большая и маленькая… Всего лишь показалось.
Анфису не слишком-то искали. Версию её исчезновения можно описать словами: «ушла куда-то и сгинула». И никого это не удивляло, учитывая, что все соседи считали её сумасшедшей. Однажды я услышал от тёти Нюры с первого этажа:
— Отмучилась Анфиса, отстрадала своё, но она теперь в лучшем мире.
Я кивнул и ответил:
— Да, вы правы, она теперь в лучшем мире.
С тех пор прошло сорок семь лет. Я старик, сердце барахлит, без таблеток обходиться не могу. Жена скончалась месяц назад, и в этом мире меня уже ничего не держит. Пора открыть ещё одну дверь в сером коридоре. Думаю, пришло время получить инструкции.
Осень. Дождь идёт. Передо мной «Альпинист–321», в который я только что вставил батарейки. Теперь осталось только включить приёмник, найти нужную волну и…
Исчезнуть в дожде.