Вирэт проснулась, как от удара: над ней склонились встревоженные лица – Бертель с какой-то бумагой в кулаке, позади него с коптящим факелом – Хэлтор. Ещё с трудом соображая, кто она и где, и почему спит одетая в кресле, Вирэт вскочила на ноги.
– Приехал человек от Тириона, госпожа, с его письмом и - подорожной для вас…
– Санделло?!!
– Господин Санделло ранен и, насколько я понял, очень серьезно, – горько проговорил Бертель. – Что-то пробило сзади панцирь…как это ни невероятно. Широкое лезвие… Задето легкое… Господин умеет бороться за жизнь, но как уж они его там лечили… Похоже, Тирион в отчаянии. Они завязли где-то в глуши. Везти раненого зимой – дело гиблое. И на том месте оставаться с каждым днем все опаснее…
– Арнор? – жестко спросила Вирэт.
Бертель отвел глаза:
– Минас-Арнор.
Минуту, стиснув зубы, она слепо смотрела в ночь. Потом встряхнула письмо, поднесла огонь.
– Так. Карту на стол! Рохан, Беорн, Арнор, Опустелая Гряда… подробную!
Хэлтор, грохоча, понесся вниз.
– Что за подорожная?
Бертель подал. Молча. Смотрел на неё с мрачным изумлением.
– Жди меня здесь, Бертель.
Она спустилась в свою комнату, достала заветную шкатулку, тонко и пряно пахнущую нездешними травами. Целема… ещё есть… ещё хватит.
Вернулась в зал. Её уже ждали. Расстелила, не глядя, на краю стола подорожную и припала к развернутой карте.
Как воочию видела она эти синие бескрайние травяные моря ночного Рохана… студеные туманы Сирых Гор… иззубренные овраги Черноречья… Её пальцы ощупывали бумажные лиги как живую плоть земли, исхоженной ею, любимой, выстраданной и политой кровью за годы Войны.
– Госпожа, в подорожной этого нет! – резко произнес Бертель, видя, куда обращен её взор.
Отступил на шаг от стола и поднял к поясу руку.
Она медленно оторвалась от карты. Их глаза встретились.
Теперь рука Бертеля открыто легла на рукоять кинжала.
Вирэт выпрямилась.
– Ты ведь знаешь, кто я, Бертель, не так ли? – спокойно и твердо выговорила она. – И не великая тайна, что если бы мы с тобой встретились на поле боя, то наверняка по разные стороны. Противниками. Но не врагами. А сейчас мы и не противники. И чтобы спасти его – я должна пронестись стрелой и над арнорскими, и над беорнскими, и над олвэнскими частям… сквозь скалы и воды. Ведь две недели – это очень долго, Бертель! Тирион сделал всё, что смог, пробив эту подорожную. Но в отчаянии он не напрасно. Не протянет столько Санделло… Я пойду своими путями. И если он доживет до конца недели – я смогу его спасти. Решай!
Бертель отвел глаза. Лицо его исказилось. Он помедлил… Потом опустил руку и – отвернулся.
– Делай, как знаешь, госпожа, – глухо выдохнул он.
Она стиснула кулаки. И жестко сказала его спине:
– Мне нужна твоя помощь, Бертель! Мне нужно, чтобы ты верил мне! И чтобы твои люди верили мне! Ты ведь знаешь, что это такое – путь до Арнора напрямик! Не везде прикроет подорожная! Не всегда узнают в лицо друзья! И я не знаю, дойду ли я вообще живьем до Арнора! Но если дойду за неделю – Санделло будет жить! Это всё, за что я ручаюсь!
Бертель развернулся. По лицу огромного воина струились слезы. Он внезапно положил на её плечи тяжелые руки и горячо сжал их.
– Кем бы ты ни была - арнорским сотником, эльфийским разведчиком… но если ты спасешь его – я буду твоим рабом до конца дней! Он вытащил меня из-под Гунабада, изрубленного, конченного… Меня бы тогда только добить, чтобы не мучился, а он вытащил, вылечил, привез в Дэйл… дал цель и смысл жить…
– Я знаю, Бертель. Вы стояли тогда трое суток насмерть против четырех сотен роханских копейщиков. И ты прикрывал его собой.
– Он… рассказывал?!.
– Нет. Но я была тогда там. Под Гунабадом. Вы хорошо стояли. Потому конунг и велел вас выпустить. Тех, кто остался на третьи сутки.
– Как тесен мир… – медленно произнес наконец Бертель. – Что нужно тебе в дорогу?
– Две запасные лошади. Под седло – Таура. Сухарей и бекона дней на десять. Лошадям – рокенские попоны. Всё.
– Сколько людей?
– В запасные поставь хотя бы одного хазского коня, повыносливей. Тонга или Алара.
– Я спрашиваю – сколько возьмешь бойцов в сопровождение?
Долгую минуту она молча смотрела ему в глаза.
– Бертель… я ведь не смогу подбирать раненых… ты понимаешь это?..
– Одну я тебя не отпущу.
– Да уж поняла…
– Ты не поняла. Никто не будет стрелять тебе в спину, если ты внезапно засвистишь по-эльфийски или нырнешь в Фангорн.
– Ты всё-таки веришь мне? Даже после того, что я рассказала про Гунабад?
– Именно потому, что ты про него рассказала. В Дэйле умеют ценить благородство противников не хуже конунга из Рохана.
* * *
… Санделло очнулся в тот день, когда внезапно сдала свои позиции затяжная февральская метель, и первые звонкие капли зашлепали по оконным карнизам. Вирэт, у которой в голове давно уже путались дни и ночи, в те минуты стояла в полосе белесых солнечных лучей, сочно бьющих в окно из прорехи в разошедшихся тучах, и жадно ловила пересохшими губами свежий ветер с юга.
Она давно уже перестала верить в чудеса, но в этот день, такой переломный от безнадежной зимней тоски к весеннему пробуждению, так хотелось в последний раз наивно и по-детски взмолиться о почти невозможном!
Весь февраль Горбун не приходил в сознание. Вирэт сделала всё, что могла, и даже больше. Довезла его из Арнора в Ривен, животворным отваром из целемы сняла состояние почти предсмертной комы. Но то ли и такой сильный организм, как у Санделло, имел свои пределы борьбы за жизнь, то ли рана эта – не мечом, не ножом, непонятно чем вообще нанесенная! – имела какие-то сверхфизические свойства, но жизнь Горбуна зависла на какой-то неопределенной, зыбкой нити весов его Судьбы.
Весь этот месяц они по-черному ругались с Бертелем. Ратник остался верен себе: то боготворил госпожу, то вновь подозревал её во всех тяжких. Обвинение в применении эльфийской магии особенно доконало и без того измученную и издерганную Вирэт. Она резко заявила ему, что лучше бы они с Санделло в свое время зорче следили за чудовищными экспериментами с черными силами Вождя Олмера, глядишь, спасли бы и самого Олмера, и всё Средиземье. На время это Бертеля проняло, но через час он вернулся и нашел новый повод для подозрений.
И всё же Вирэт знала, что может доверять ему полностью. Если бы для спасения Господина она приказала ему три раза в день кричать «Слава эльфам!» или «Да здравствует Арнор!», Бертель выполнил бы всё это с точностью до минуты и, возможно, не раз сбегал бы уточнить, не добавить ли для пущей эффективности ещё что-нибудь в адрес Светлой Королевы Элберет.
… Санделло позвал её по имени. Вирэт обмерла… и резко развернулась. Он смотрел на неё – или мимо неё? – и вдруг шевельнулся и попытался подняться. Слабый, как ребенок, упорно лез вверх. Она кинулась к нему, растерянно пометалась глазами: позвать Бертеля? Но он только что ушел к себе вздремнуть после ночного дежурства. Голос Вирэт внезапно сел, не докричаться. На лестничной площадке показалась Айрин, несущая поднос с дымящимися чашками. Ахнула, чуть не перероняв всё, швырнула поднос куда-то в угол, подскочила. Санделло проскрипел, не слушая её причитаний:
– Помогите!.. Встать… Туда!..
Закинул руки на женские плечи, рванулся, поднимаясь, и шагнул к окну. Они удержали неослабную тяжесть этого мощного тела, шаг за шагом довели его до открытой галереи с видом на заснеженный Ронстон. Всей грудью припал Санделло к каменному парапету, сквозь стиснутые до хруста зубы жадно, как доброе вино, глотал свежий крепкий ветер Дэйла.
Вирэт с трудом удерживалась на ногах, в глазах её темнело, из сжатого спазмой горла рвались рыдания. Она была сильной всю эту зиму, должна была быть самой сильной на свете… И в одну минуту поняла она, что всё это не более, чем дым и мираж: когда тяжелая горячая мужская рука жестко и властно легла на её плечи…
Вечность или миг стояли они так, – остановилось, угасло время, а плотный ветер, бьющий в лицо, спасительно слизывал с него неудержимые слезы… И вдруг поняла Вирэт, что Санделло тоже всё заметил и понял, не глядя ощутил и эти слезы, и предательскую дрожь ослабевшего тела. Но рука его на её плечах оставалась спокойной и жесткой, а глаза по-прежнему пристально и отрешенно смотрели куда-то вдаль.
* * *
– Госпожа моя, я накрыла стол к обеду в нижнем зале, и господин велел спросить у вас, не желаете ли вы присоединиться к застолью?
Вирэт перелистнула ещё страницу и со вздохом отложила книгу на кипу других. Когда Санделло посылал с такими речами слуг, надо было понимать, что опаздывать не рекомендуется. И вообще явка обязательна.
– Благодарю, Айрин. Я сейчас иду.
Вирэт покинула библиотеку, спустилась по винтовой лестнице, молча села на свое место за длинным столом, уставленным блюдами и бокалами. Напротив неё улыбался матери Даэрон, которому Айрин подкладывала жесткую подушечку для высоты сидения. Слева, во главе стола, было место Горбуна.
В просторном зале обычно стоял полумрак, поэтому стол освещался свечами в витых канделябрах, придавая застолью особую таинственность и праздничность, что ужасно нравилось Даэрону.
Вирэт неторопливо ела, погруженная мыслями в древние летописи, с которыми сегодня работала. Она никак не могла найти один нужный текст…
– Ты больше не носишь платья. Почему?
Интересный вопрос… Санделло соизволил заметить, во что она уже неделю одевается? Ну да, она снова вернулась к своей любимой старой длинной куртке из тонкой замши, надеваемой под доспехи, и такие же потертые лосины времен Великой Войны вновь увидели свет.
Она была смешная… Когда Горбун пошел на поправку, Вирэт сшила себе несколько красивых платьев голубого и белого шелка. Когда её увидел в обновке Бертель, то, потоптавшись потрясенно минут пять, суровый ратник ни к месту объявил, что ему срочно потребовалось съездить в деревню по одному важному делу. И ещё через десять минут потряс весь Ривен тем, что попытался лихо вскочить на свою кобылу, не застегнув при этом подпруги у седла... Но из Ронстона он привез мастера шить легкие атласные женские туфельки.
Какая же она была глупая! Ну, кому все это было нужно?.. У неё хватило времени и ума это понять. Ничто не менялось и не могло измениться. В самом деле, что могли сделать платья там, где полагалось обливаться кровью? Да и нужна ли кому-то была её кровь?
Она ответила очень спокойно, почти не прерывая размышлений.
– А кого мне ими прельщать?
Хроники Тургона… В какую же книгу они были всунуты при сшивке? Она бы этого переплетчика…
А почему так уставилась на неё Айрин? Она сказала то, что есть на самом деле. Не хватало ещё, чтобы разучился седлать лошадей бывалый рубака Бертель или ещё раз слетел со стены во время караула молодой Ортон!
Санделло не продолжил эту тему.
Уже к концу обеда Вирэт произнесла:
– Если ты позволишь, я хотела бы съездить с сыном на Черное Озеро. Он просил показать ему лебедей, что недавно опустились за Хардор.
Горбун отодвинул тарелку и неторопливо налил себе вина.
– После обеда я поеду в Ронстон, а вы поедете со мной. Оба оденьтесь по-человечески. По дороге сделаем крюк и на Черное Озеро.
– Что господин прикажет надеть? – ровно поинтересовалась Вирэт.
– Платье надень, - буркнул Горбун, сверкнув на неё исподлобья взглядом.
– Верховые прогулки в платье не очень комфортны.
– Оседлаешь женским седлом, у Хэлтора имеется.
– Бургомистр Сатон празднует день рождения своего старшего сына, – разъяснила Айрин, когда Санделло уже вышел из-за стола. – И просил господина оказать ему честь посетить торжество. Госпожа моя!..
– Не продолжай, Айрин. Я буду рада, что Даэрон сможет от души повеселиться. Благодарю тебя за обед.
… Туман, холодный сизый вечерний туман, столь характерный для этих мест, вновь заволакивает низины. Копыта лошадей уныло чавкали по скользкой грязи и размокшей траве. Пригрелся и уснул, прижавшись к отцу, укутанный его теплым плащом Даэрон. Сколько радостей сегодня было у малыша: праздничные веселья, игры с ребятишками, внимание окружающих, подарки, угощение на славу…
Туман… Это все из-за тумана, думала Вирэт. Нет больше причин, чтобы вновь навалилась мертвящая тоска, высасывающая все силы, все желания и надежды, словно рука Умертвия из древних могильников…
Гневные бессильные слезы закипали на глазах. Внезапно Вирэт резко натянула поводья. Лошадь Санделло впереди продолжала мерно чавкать копытами по лесной дороге, постепенно растворяясь в тумане. И Вирэт, задыхаясь от бешенства, поняла, что будет дальше. Он так и не остановится, не заметит, в жутком равнодушии уедет дальше, и тогда она свернет в туман, недрогнувшей рукой направит коня туда, где широко и мертвенно раскинуло свои призывающие ледяные объятия Черное Озеро…
Санделло внезапно натянул поводья и развернул коня поперек дороги. Их разделяло метров двадцать шевелящегося, плывущего тумана.
Вирэт несколько раз глубоко глотнула холодного прелого воздуха, толчками его загоняя вглубь и слезы, и ярость, и дрожь отчаяния. Тронула коня, уверенная, что Горбун сделает то же самое. Но его лошадь продолжала стоять поперек пути. И лишь когда конь Вирэт буквально ткнулся в неё мордой, Санделло спросил:
– Что случилось?
– Свело судорогой ногу. Я не привыкла к такой форме седла.
Он смотрел на неё в упор, и Вирэт не поднимала глаз. Она надеялась, что лицо её умеет молчать.
В своей комнате она только и успела, что скинуть плащ и уложить на кровать спящего сына. Не раздевая, накрыла его сверху одеяльцем, и тут осторожно постучали в дверь.
– Госпожа моя, господин Санделло велел, чтобы вы поднялись к нему в Северную Башню.
– Хорошо, я только переоденусь.
– Нет, госпожа моя, он сказал – немедленно. Пройдите, как есть, прошу вас, госпожа моя, послушайте меня!
Она вздохнула и пошла следом. Больше всего на свете ей хотелось сейчас побыть одной!
Посередине винтовой лестницы Айрин вдруг замедлила шаги, остановилась и – перегородила дорогу.
– Госпожа моя, девочка моя, – тихо, с любовью и состраданием проговорила женщина. – Помоги вам Светлая Королева, которую ты так любишь! Господин приказал постелить на двоих, госпожа моя…
Вирэт отшатнулась и попятилась, бледнея. Айрин быстро перехватила её похолодевшие руки.
– Вспомни, что говорила я тебе, моя девочка! Всё в твоих руках, поверь мне! Не калечит и не ломает любовь, а ведь он любит тебя и не меньше твоего чувствует страдание и боль! Пойми, что не он, а только ты владеешь сейчас ситуацией, только ты сейчас можешь воскресить или убить! Всё остальное – только маски из роли, которые диктует носить гордость, но их может сдуть в один миг, как болотный туман!
При последнем слове Вирэт стиснула зубы и резко выпрямилась.
– Это всё только слова, Айрин! Я ничему больше не верю! Я устала брести через холодный туман, ища в нем то, что не может быть порождено туманом! Оставь, не мучай меня больше! Если ему потребовалась женщина, к чему весь этот высокий слог?! Можно сказать об этом просто! Я знаю свои обязанности жены!
Когда Вирэт переступила порог, лицо её ласково огладило тепло быстро согреваемой мощным камином небольшой комнаты. Горбун, сидя у очага, раскладывал кочергой в огне дрова. Некоторое время молчал. Потом посмотрел на неё.
– Как твоя нога?
– Уже не беспокоит. Ты позвал меня, чтобы спросить об этом? Я очень устала и хотела бы пораньше лечь спать. Позволь мне уйти к себе.
Санделло положил кочергу и поднялся.
– Ты будешь теперь спать здесь.
Вирэт откинулась назад так, что больно ударилась затылком о косяк. Куда делись её горделивая ярость и высокомерная злая решимость выполнить свой долг до конца! Всхлипнув, как очень обиженный ребенок, она бессильно и беспомощно прошептала:
– Отпусти меня… не надо… так…
И вдруг навалились мертвящая пустота и безразличие. «А собственно – что хочу я сохранить между нами? какие такие добрые чувства?..»
Безжизненными срывающимися пальцами она стала расстегивать застежки платья, стянула его и оставила на полу, бросила туда же скрепляющие укладку волос шпильки с голубыми атласными бусинками и, откинув всё это ногой, шагнула к расстеленной кровати.
Санделло лег рядом. Она почувствовала прикосновения его руки, стиснула зубы и скрутила трясущимися пальцами край простыни. Её колотило так, что слышен был стук зубов, в горле хрипом стояли сдавливаемые рыдания.
Вирэт не сразу поняла, что внезапно перестала чувствовать его ласки. Некоторое время недоуменно ждала… потом открыла глаза и медленно повернула лицо.
Санделло лежал, опершись на локоть, и смотрел на неё, отблески огня струились по его лицу, и что-то совершенно непонятное было для Вирэт в выражении этих прозрачных глаз.
Несколько минут они не шевелясь, молча глядели друг на друга.
– Ты была очень красива сегодня в этом голубом платье, – произнес негромко Горбун. – Пол-Ронстона смотрело только на тебя. Но всё-таки мне больше нравится, когда ты в белом. Надень завтра белое.
Ещё не понимая, Вирэт ошеломленно смотрела на него.
И тут, ломая последнюю зыбкую преграду, хлынули слёзы, весь этот год наглухо забиваемые вглубь души. Она закричала, захлёбываясь в рыданиях, корчась от невыразимой муки, сжалась в комок, закрывая руками лицо, горло, грудь, словно старясь спрятаться, заслониться, укрыть то, что вырвалось наружу. Несколько секунд Санделло не шевелился, потом ласково и властно стал отводить её руки, вытирая ладонями ослепшее от слез лицо её, она отбивалась и вырывалась, но он снова и снова терпеливо и настойчиво убирал её руки, облепившие лицо волосы, снова стирал слезы, сначала руками, а потом своим лицом и губами, согревая её дрожащие мокрые пальцы, которыми она всё слабее и слабее пыталась отгородиться от него. Наконец убрал их совсем и, уже не встречая сопротивления, смог обнять и прижать к себе всё её тело, трепещущее, как птица в ладонях, покрывая его ласками, постепенно замирающими, потому что он все крепче сжимал объятия, одолевая последние натянутые струнки в её теле.
И в эти мгновения точно ослепительный взрыв пробил сознание и душу Вирэт, когда потрясающе четко и ясно поняла наконец она то, в чем боялась признаться и себе самой: ей нужен был один-единственный мужчина на свете, его прощение и его любовь, которые не купишь никакими сокровищами мира, и всей своей душой и телом она уже сама горячо потянулась к Санделло, отдавая в этот миг безоглядно в его руки свою судьбу, жизнь или смерть.