1.
В безлюдной пустынной степи стояла неимоверная жара. Из-за далекого горизонта задул сухой горячий ветер и отрывисто затеребил скудную растительность. Среди скрюченных кустов саксаула, торчавших из песка у пересохшего ещё в самом конце мая небольшого озерца, на месте которого образовался плотный глинистый такыр, стремительно ползла крупная гюрза. Очевидно ядовитая рептилия старалась поскорее укрыться от палящего солнца в первой попавшейся земляной расщелине или норе суслика, как вдруг, учуяв опасность, мгновенно свилась в тугие кольца и, неистово зашипев на кого-то, нацелилась к броску.
В метре от неё лежал ничком человек, — на нем рваная и грязная одежда, на голове запёкшаяся кровь, — похоже, он был без сознания. Но вот, человек вновь шевельнулся, оторвав лицо от раскалённого песка, всполошил гюрзу пуще прежнего. Змея зашипела громче, но не спешила атаковать; она, словно раздумывая, держала массивную голову на изготовку и глядела на человека немигающим взглядом.
Он был еще молод, лет двадцати пяти, не больше. Не видя перед собой смертельную угрозу — кровь спеклась на лице, залепив веки, — он издал глухой стон и попытался подняться. Но ему это удавалось с большим трудом: приподнявшись на локте, он пошатнулся и снова упал лицом в песок.
«Эй! — тотчас раздался чей-то возглас с противоположной стороны пересохшего водоёма с последовавшим за этим коротким: — Чу!»
Послышался топот лошадиных копыт. Гюрза вмиг ослабила тугие кольца, развернулась на горячем песке и уползла прочь.
Спустя считанные секунды к лежавшему подскакал всадник — местный пастух по имени Зайыр. Нервно кряхтнув, он слез с лошади, быстро снял с плеча охотничью одностволку, которую изредка брал с собой в степь: подстрелить дичь или отпугнуть волка и, повесив её на луку седла, поспешил к раненому.
— Астагфирулла! — невольно воскликнул он, увидев спёкшуюся кровь на голове молодого человека.
Кряхтнув опять, Зайыр принялся поднимать его с земли.
— Боже мой! Кто тебя так, парень?
Раненый простонал что-то невнятное в ответ. Из последних сил удерживаясь на ногах, забрался, с помощью своего спасителя, на лошадь и завалился на загривок.
Зайыр не мешкал. Бросив отару овец на пригляд паре огромных сторожевых собак, он взял под уздцы кобылу и торопливо зашагал в сторону дома. И не прошло получаса, как вместе с лошадью и раненым, по-прежнему неподвижно лежавшим на загривке кобылы, появился у себя во дворе.
Из дома навстречу вышла его жена Канип;.
— Что случилось? — встревоженно спросила она, вытирая на ходу руки о ситцевый фартук. — Кто это?
— Не знаю, — сухо ответил Зайыр. — Нашел в степи.
Он подвел кобылу к входу их одноэтажного саманного домика. И немедля привязав её к нагретой на солнце строительной скобе, торчавшей из деревянной балки дверного косяка, сказал:
— Помоги мне снять его с лошади. Только аккуратно, у него голова разбита.
— Ойбай! Б;л не с;мды;! (О боже! Какой ужас!) — приложила Канип; ладонь к губам, глядя на грязную запёкшуюся рану на голове парня и, посмотрев на мужа, спросила:
— Это кто его так?
— Сказал же: не знаю! — рявкнул Зайыр, но, пожалев, что сорвался на жену, стал поторапливать её поласковее:
— Ну, давай же, не стой. Высвободи его ногу из стремени с той стороны…
Канипа забежала с обратной стороны кобылы и сделала, что велел ей муж. И он, принявшись стаскивать раненого вниз, обратился к ней:
— Вот так, нормально. Дальше я сам. А ты беги в дом и постели для него на полу в большой комнате.
Канипа зыркнула недовольно на мужа и возразила:
— Не лучше ли будет перенести его в машину и отвезти в больницу?
— Ты с ума сошла! — возмутился Зайыр.
Он бережно спустил парня на землю и подхватил его под мышки.
— Будто не знаешь, что до города часа два езды: полпути по степным колеям, а другая — по ямам и ухабам на асфальте. На нашем «Уазике» все кости ему растрясём по таким дорогам. И так он в себя никак не придёт!
— Ой, чует моё сердце неладное! — встревожилась Канипа и, закусив губу, метнулась в дом.
За ней проследовал Зайыр, волоча за собой раненого.
Но через минуту Канипа выглянула из настежь раскрытой входной двери и прокричала:
— Сабира! Где ты, доченька?
Из сарая, стоявшего на небольшом отдалении от дома и сразу же сбоку от просторного загона, сколоченного из деревянных рассохшихся столбов и жердей, показалась девушка лет восемнадцати или девятнадцати. Она откинула тыльной стороной ладони черную прядь густых волос, прилипших к её вспотевшему лбу, и звонким голосом ответила:
— Мама, я тут. Шерсть на пряжу перебираю.
— Воду принеси из родника, жаным (душа моя, дорогуша)! — крикнула мать, и, мельком глянув в дом, с тревогой в голосе добавила:
— И тазик захвати. Да побыстрее!
— Стряслось что-то? — взволнованно спросила Сабира, — не дожидаясь ответа, бережно кинула старинную корзощётку, доставшуюся им в наследство от прабабушки, на кучу овечьей шерсти, лежавшую на расстеленном у её ног брезенте.
— Бегу, мама, бегу!
Канипа вернулась в комнату, где у стены на двухслойном матрасе, расстеленном ею перед этим, лежал раненный. У его изголовья сидел Зайыр.
Канипа присела рядышком и тихо спросила:
— Как он?
— Вот только что пришёл в себя, — ответил тот шёпотом. — И снова отключился. Спит, похоже.
— Что-нибудь сказал? — заметно оживилась она и выжидающе посмотрела на мужа.
Но Зайыр сделал вид, что не услышал её. Он прислушался к дыханию парня и проговорил громче:
— Дышит, спит!
Усевшись поудобнее, снова кряхтнул, но уже без прежнего беспокойства, и посмотрел на жену:
— Рана на голове серьёзная, но, слава богу, перелома нет, да и крови, кажись, потерял немного. Так что, думаю, жить будет, люди не из таких передряг выбирались.
— Дай-то бог! — промолвила тем же тихим голосом Канипа и мотнула головой в сторону раненого:
— Не хватало нам этой проблемы в доме.
Зайыр глянул на неё вопросительно, не сразу догадавшись, к чему она клонит.
И та со вздохом добавила:
— Прошлогоднюю историю с нашим сыном напомнило.
Зайыр сердито свел брови и, сдерживаясь от грубости, произнёс:
— Не мешало бы тебе самой посмотреть, что с ним… может, получится помочь?
Лицо Канипы исказилось в недовольстве. Она собиралась сказать что-то в ответ, но, услыхав шаги, вошедшей в дом Сабиры, сдержалась.
Дочь уже сбегала в овраг неподалёку, принесла оттуда родниковую воду в пластиковой пятилитровой баклажке и захватила со двора металлический таз.
Недовольная Канипа поднялась с пола и вышла в кухню, оттуда послышался звон посуды.
Сабира осталась с отцом и принялась с любопытством наблюдать за ним. Зайыр, смачивая водой небольшой кусок застиранного махрового полотенца, заботливо протирал им лицо и голову незнакомца.
Но вдруг он посмотрел на дочь, словно вспомнив о чём-то, проронил негромко:
— Овцы же с собаками на выпасе остались. Нужно пригнать.
Еле скрывая огорчение, Сабира кивнула и вышла из комнаты.
2.
Прошло немногим больше недели. Наступил июль. В пустынной степи солнце палило еще нещаднее, вынуждая всю живность прятаться кто-куда на весь день. Вечерами, однако, становилось прохладно, и в такие часы можно было вдоволь насладиться жизнью.
В один из таких вечеров Зайыр, Канипа и Сабира, завершив дела по хозяйству, второй час сидели за низким столиком на уютном топчане, плотно примыкавшем к фасаду дома у входной двери, и пили чай.
Солнце неспешно клонилось к закату, давая им возможность подольше побыть вместе.
Раненый гость находился с ними за дастарханом. Он пришёл в себя днём ранее и, хотя был ещё слаб, но всё же самостоятельно передвигался благодаря неким врачевательским способностям Канипы, о которых в окрестностях знали немногие. Жена пастуха не любила распространяться об этом, но использовала степные травы и иные, известные ей одной, средства, усвоенные когда-то у старших женщин в роду. Она лечила от разных хворей родных и близких людей, чаще же помогала домашним животным справляться с травмами и всяческими недугами…
Молодой человек с перебинтованной головой сидел напротив пастуха, молча слушал его и ковырял маленькой алюминиевой ложкой в пиале с остатком чая с молоком и тары (жареное просо).
— И что, — промолвил Зайыр, обращаясь к нему, и, как обычно, взволнованно кряхтнув, не слишком учтиво спросил:
— Совсем ничего не помнишь, что ли?
Парень растерянно улыбнулся и пожал плечами.
Зайыр перевёл взгляд на Канипу. Та сидела у самовара, на верхушке которого настаивался в тепле заварочный чайник. С каменным лицом она наполнила его пиалу очередной порцией чая и, плеснув туда ещё молока, протянула обратно.
— Даже имени своего не помнишь? — не унимался Зайыр, принимая пиалу из рук жены.
Он поставил горячий напиток на скатерть и задумчиво продолжил, будто обращаясь к самому себе:
— И как же нам тебя называть-то? Не эйкать же всё время… Не по-людски, как-то!
Обождав, он поднял пиалу, поднёс её к губам и принялся отпивать чай небольшими глотками, бросая выжидающий взгляд на парня.
Сабира, сидевшая возле отца, легонько прижалась к нему и умоляюще произнесла:
— ;ке (отец), ну, может хватит мучать его? Он всё-таки гость в нашем доме. А гостей ведь, по обычаю, не положено расспрашивать.
Зайыр сделал очередной глоток, ухмыльнулся и, обратившись к дочери, спросил:
— Может, тогда сами придумаем ему новое имя?
Канипа недовольно опустила глаза и неслышно вздохнула. Она подлила кипятку в заварник и, вернув его на конфорку самовара, принялась терпеливо ждать, когда все, наконец-то, утолят жажду после знойного дня.
— А что, так можно? — удивилась Сабира. — Я не знала.
— Почему бы нет! — заметил Зайыр.
Он допил свой чай, вернул пустую пиалу на скатерть и хитро прищурил глаза:
— Предлагаю, назвать его Лёхой.
Сказав об этом, он бросил взгляд на парня. Но тот, как и прежде, неуверенно пожимал плечами.
Канипа опустила глаза и вздохнула. А Сабира искренне, по-детски, засмеялась и спросила:
— Лёхой? Почему, он же не русский?
— Зато у него волосы светлые, — мотнул Зайыр головой в сторону парня. — Да и сам он не смуглый.
Сабира мило улыбнулась гостю. А Зайыр, привлекая её внимание, провозгласил тоном древнего восточного сказителя:
— Давным-давно, ещё в самом конце шестидесятых годов прошлого столетия, когда твой отец, начав службу под Челябинском в рядах Вооружённых сил Советской Армии, встретил там друга…
— Так это же ты про дядю Лёшу! — восторженно перебила она отца. — Я помню его! Он приезжал к нам в гости, когда я была маленькой!
— Да, — улыбнулся тот. — Мне очень приятно, доченька, что ты помнишь моего старинного друга. Но пока дяди Лёши нет с нами рядом, мы будем называть его именем нашего гостя.
Он обвёл взглядом сидящих и спросил:
— Ну как, не возражаете?
Канипа промолчала. Новоявленный Лёха опять растерянно улыбнулся и пожал плечами. Сабира же утвердительно кивнула и, как прилежная ученица, торопливо вытянула руку.
— Я — за!
— Ну, вот и договорились, — успокоился Зайыр и, снова посмотрев на Лёху, сказал:
— Будем звать тебя так. А там и поглядим — может, вспомнишь что.
К этому моменту солнце окончательно скрылось за горизонтом. Сгустились сумерки.
Зайыр выставил перед собой ладони и, прочитав короткую молитву, провёл ими по лицу. Поднявшись, он подошёл к узким дощатым ступенькам, спустился по ним с топчана, надел свои запылённые калоши и побрёл в дом, оставив Канипу с Сабирой прибирать дастархан.
Лёха, хватаясь за перебинтованную голову то одной рукой, то другой, слегка пошатываясь, поспешил за ним.
Вскоре на дворе стемнело. Немного спустя погас в доме свет. Домашние легли спать.
Но Зайыр никак не мог уснуть: он периодически просыпался от вскрикиваний Лехи. Снился ли тому кошмар? Или, может быть, во сне вспоминались какие-то неприятные моменты? А если это так, то, возможно, он мог вспомнить о них и днём!
«Нужно будет порасспрашивать его об этом при удобном случае», — подумал Зайыр и окончательно провалился в сон.
3.
Ранним утром следующего дня на джайлау неожиданно приехал младший брат Канипы и сообщил, что их старшая сестра слегла с недугом в больницу. Зайыр с Канипой, недолго думая, сели в свою машину, решив не гонять в оба конца родственника, а заодно на обратном пути заехать на рынок за продуктами, и отправились в город.
Сабира осталась на хозяйстве. Канипа сильно переживала за неё, оставляя одну с этим, как считала, подозрительным типом. Сидя рядом с мужем на переднем пассажирском сиденье их старого советского внедорожника, она заметно нервничала, ерзала, часто говорила, изводя себя и его излишними беспокойствами.
— Зря мы оставили Сабиру с ним! — вновь повторила она. — Не нравится он мне! Ой, не нравится!
Зайыр крутил баранку своего «Уазика». Он старался не огрызаться на жену, наслаждался ездой по степной, хотя и ухабистой дороге и лишь изредка вставлял в разговор короткие фразы.
— Не переживай ты так! Ну, что он может сделать плохого? Ты же видела: еле ходит, даже имени своего не помнит!
— Видела! — рассерженно ответила она и продолжила:
— А ты видел его глаза? Ты посмотри на него повнимательнее — хотя и не помнит себя, а глаза-то злющие, как у волка-подранка.
— Ну, скажешь тоже, — заёрзал в кресле Зайыр и, кряхтнув пару раз, протяжно добавил:
— Волк-подранок!
— Лёхой ещё назвал его, — проворчала Канипа вдобавок, но автомобиль резко подлетел на кочке, и её высоко подбросило.
Она неприятно ткнулась головой в плотно натянутый на металлических дугах брезентовый тент и, плюхнувшись обратно в кресло, выпалила:
— Не Лёха, а лихо какое-то! Беда, одним словом! Да и Алексею твоему он в подмётки не годится! Нашёл с кем сравнивать!
Канипа отвернулась к окну и, глядя куда-то вдаль, еле слышно пробурчала:
— Беда, она и есть беда!
— Ну, хватит, Канипа, успокойся, — ласково проговорил Зайыр и прикоснулся к её руке. — Давай, лучше поговорим о чём-то другом… у тебя сестра в больницу попала, а ты всё о Сабире, да о Сабире…
Канипа не унималась. Её подбросило на очередной кочке. Но она ухватилась за поручень панели приборов и выпалила вновь:
— А может, он преступник какой, или его родственники ищут! Ты об этом не подумал?
— Ну, что ты заладила! — завёлся было Зайыр, но быстро взял себя в руки:
— Дай человеку прийти в себя, вспомнить кто он такой, в конце концов. Может, он ни в чём не виноват, а мы возьмём и подставим его. Ведь далеко не из добрых побуждений кто-то разбил ему голову и бросил одного в диком поле.
Он посмотрел на жену. Но та снова отвернулась к окну и безмолвно глядела вдаль, думая о чём-то своём.
Немного выждав, Зайыр хитро улыбнулся и сказал:
— Пускай поживёт у нас, поможет по хозяйству, а когда придёт в себя, то будет видно, что делать с ним дальше. А между тем, я попытаюсь навести справки о нём через знакомых в городе.
Канипа, глядя в окно, крепко сомкнула губы, будто бы сомневаясь, что это у него получится. А Зайыр снова кряхтнул и, мельком глянув на неё, добавил, — о чём, правда, вскорости пожалел, что поднял эту тему:
— Ну, где сейчас сыщешь помощников-то? Сын наш, похоже, вообще не собирается возвращаться. Давно не появлялся у нас.
— Второй год пошёл, как не видели его, — встрепенулась Канипа, — в её словах ощущалась особенная грусть, — и, помедлив в нерешительности, зная, что это не понравится мужу, затянула дальше:
— И всё-таки, зря ты на него вспылил тогда. Неужели ты думаешь, что он может заниматься чем-то плохим… А?..
Зайыр насупился и сильнее вцепился в руль, показывая всем своим видом, что не желает возвращаться к этому разговору. Но в его памяти уже безудержно всплывали картинки-воспоминания: их раненый сын, бог весть как, добравшийся из города за рулём автомобиля, явно от кого-то скрываясь; и как его выхаживала Канипа: усердно лечила, не отходя ни днём, ни ночью. Но после того, как сын пришёл в себя, Зайыр крепко поссорился с ним, и сын спешно покинул джайлау. А вскоре появились те люди…
Канипа, словно уловив каким-то женским чутьём мысль мужа, промолвила о том же, но с заметной тревогой в голосе:
— Как вспомню прошлогоднюю историю с теми людьми, что искали сына, так сердце вновь болеть начинает… Друзьями себя называли… А разве у него могут быть такие друзья? От них ведь за версту веяло опасностью…
Зайыр промолчал и, всё также, насупившись, держался за руль. Канипа задумчиво обронила, обращаясь, скорее, к самой себе:
От кого он тогда прятался? И где же он сейчас?
Внезапно она умолкла. Лицо её осунулось, напряглось. Как будто подумала о чём-то неприятном и даже страшном.
Не проронив больше ни слова, она закрыла глаза, возможно, пытаясь провалиться в сон, забыться на время и, может быть, тем самым скоротать путь. Зайыр, не отставая от своего балдыз (шурин), только что вырулил со степной дороги на автомобильную трассу, шедшую прямиком до самого города.
4.
Тем временем, Сабира, сидя верхом на отцовской лошади, пасла овец недалеко от пересохшего озерца. Лёха увязался за ней. Он бродил по горячему песку среди кустов саксаула, мелькая перебинтованной головой, и разглядывал пощипывавших редкую траву овец.
— Ты бы лучше под ноги смотрел! — громко воскликнула Сабира, ткнув пятками в бока лошади. Подъехав к нему поближе, произнесла тише:
— Здесь могут быть ядовитые змеи. Хотя, в такую жару они прячутся от солнца, но мало ли.
Лёха насторожился. Растерянно оглядевшись вокруг, он спешно отошёл от скрюченных кустов и ступил на потрескавшееся дно пересохшего озерца.
Сабира глянула на него, улыбнулась по-доброму и сказала:
— Выходит, про змей ты помнишь. Но это даже очень хорошо: может, получится вспомнить что-нибудь ещё.
Лёха попытался улыбнулся в ответ, но вместо улыбки получился скорее хищный оскал. Однако, Сабира, наскоро поправляя прядь длинных волос, собранных в объёмный пучок на макушке, как будто не заметила, наверное, подумав, что он просто растерялся.
Леха произнёс:
— Кажись я их не переношу…
Он снова огляделся и его смешно передёрнуло:
— Мерзкие твари!
Сабира засмеялась, но, извинившись, сказала:
— А я читала в одном журнале, что змеи считаются мудрыми животными. И это потому, что им не присущи эмоции. Благодаря своему хладнокровию они не делают лишних движений и всегда поступают обдуманно. Но самое главное, змеи никогда не укусят без особой надобности.
Она посмотрела на Лёху и продолжила:
— Правда, здорово? Напоминает человека, умеющего контролировать эмоции. Наверное, поэтому мудрым считается тот, кто старается не совершать ошибок под влиянием минутных слабостей и порывов.
Сабира снова глянула на него и спросила:
— Как ты думаешь, а?
Лёха ответил без колебаний:
— Я думаю, что ты не только умная, но и очень красивая.
Эта фраза вырвалась из его уст совершенно бессознательно. Но получилась как выстрел навскидку.
Сабира смутилась и воскликнула:
— Ну, скажешь тоже — красивая!
Щёки ее предательски запылали. Она ещё больше засмущалась, резко ткнула в бока отцовскую лошадь и понеслась к широко разбредшимся по пустыне овцам.
Она принялась сгонять их в круг громкими окриками, словно пытаясь высвободиться от неожиданно охватившего волнительного чувства. И, не зная, как себя вести в такой ситуации, принялась сильнее пихать пятками в бока кобыле, снова и снова несясь на овец, сбивая их в плотный круг. Но ещё несколько минут и овцы развернулись под натиском хозяйки со сторожевыми собаками и торопливо засеменили в сторону дома…
Вскоре Сабира подскакала обратно к Лёхе, продолжавшему растерянно стоять на растрескавшемся такыре в ожидании её, он и в самом деле остерегался змей. И только она спросила его: «сумеешь забраться?», как он ухватился за заднюю луку седла, лихо запрыгнул и уселся позади.
Сабира не успела удивиться внезапной прыти Лёхи. Он склонился и горячо дохнул ей в шею. Она чуть было не выронила поводья из рук, но вцепившись в них крепче, направила лошадь следом за отарой.
5.
Во второй половине дня Зайыр с Канипой вернулись на джайлау. Во дворе было тихо, но из раскрытого над топчаном окна доносился звонкий смех Сабиры.
Канипа вышла из машины. Услыхав смех дочери, с изумлением глянула на мужа, схватила пару сумок с продуктами и пулей ринулась в дом. Но у порога она задержалась, малость отдышавшись, вошла внутрь.
В прихожей на табурете спиной к двери сидел оголённым по пояс Лёха. У его ног стоял металлический тазик с мыльной водой.
Сабира крутилась около него, накладывая свежую повязку на голову. Они весело говорили о чём-то и не заметили появление Канипы.
Та поставила сумки с продуктами на пол у стены и громко откашлялась.
От неожиданности Сабира встрепенулась.
— Ой, мама, ты меня напугала!
И, держа в руках распущенный рулон бинта, продолжила:
— А я вот голову помыла Лёхе…
Но Канипа не дослушала дочь. Она стремительно подошла к ней и, выхватив из рук бинт, сердито бросила:
— Пойди во двор, помоги отцу разобрать покупки.
Сабира виновато опустила голову и вышла за дверь.
Канипа, не мешкая, принялась с яростью наматывать повязку на голову Лёхе, плотно стягивая марлевую ленту на каждом обороте, сооружая на ней новый чепец. Покончив с этим, она схватила, лежавший на невысокой тумбе у плиты, острый кухонный нож, больше напоминавший настоящий боевой кинжал, разрезала им остаток бинта на два куска, а затем соорудила из них две завязки, прикрепила их к чепцу, с усилием рванула оба конца вниз и завязала в тугой узел у него под подбородком.
Лёха коротко взвыл от боли. Скривив физиономию, он отдёрнул голову, инстинктивно прикрываясь рукой. Но Канипа, вернув нож на прежнее место, невозмутимо проигнорировала это, чувствуя, скорее всего, что между ним и её дочерью не было ничего такого, что могло бы опорочить честь последней, но всё же не могла успокоиться, должно быть, понимая, что это всего лишь дело времени, если этот тип, — как она называла его заглаза с недавних пор, — не исчезнет вскорости из их жизни. И она, не подавая вида, занялась готовкой на кухне, чтоб накрыть скорый дастархан в большой комнате для лёгкого полуденного чаепития.
Лёха косо глянул на неё. Быстро поднявшись с табурета, накинул на плечи рубаху и, не проронив ни слова, выскочил из дома.
Во дворе он увидел Сабиру. Она шла обратно, неся в руках авоську с хлебом и громоздкий полиэтиленовый пакет с разнообразной бакалеей — часть двухнедельного запаса продуктов.
Лёха ринулся к ней навстречу, собираясь выхватить ношу из рук. Но она, широко улыбнувшись, похоже, радуясь его желанию помочь, бросила быстрый взгляд в сторону «Уазика», стоявшего в дальнем углу двора, и мягко сказала:
— Отец там, у машины. Помоги ему занести остальные вещи в сарай.
Он улыбнулся в ответ и направился к пастуху.
— А, это ты! — приветствовал его Зайыр и, вынув из багажника деревянный ящик с овощами, спросил:
— Осилишь?
Лёха повёл плечами, схватился за поклажу и понёс в сарай. Но уже вскорости возвратился обратно и сунулся в багажник за следующей ношей. Выдернув оттуда мешок с картошкой, взвалил его себе на плечи и также быстро отнес в сарай; снова вернулся и, с той же увлечённостью схватился ещё за какую-то коробку.
Он проделывал это настолько старательно и выверено: складывалось впечатление, что ему самому нравилось подобное занятие. Наблюдать за ним в весьма полезном для хозяйства деле было одним удовольствием. И пока он умело расправлялся с вещами, рьяно перетаскивая их в сарай, Зайыр стоял у машины и не мог нарадоваться на новоиспечённого помощника.
«Вот это работник! — изумлялся он про себя расторопностью парня. — Хорош! Ну, хорош! Можно, пожалуй, теперь и овец ему доверить!»
И в конце похлопал того по спине.
— Жарайсы;! (Молодец!) — радостно произнёс он. — Айда пить чай! Тебе нужно будет ещё успеть на вечернюю пастьбу!
Лёха удивлённо расширил глаза и поспешил за пастухом в дом.
6.
Вечернее солнце в пустынной степи уже не палило так безжалостно, как днём, но от раскалённого песка продолжало веять жаром. Из-под колючего куста шенгила, росшего у края пересохшего водоёма, выпорхнула пара маленьких птичек. Звонко щебеча, они взмыли в воздух и принялись гоняться друг за другом.
Овцы разбрелись по пастбищу и мирно щипали редкую травку.
Лёха сидел на пастушьей лошади и, уставившись на горизонт, думал о том, что никак не может вспомнить себя настоящего — в голове только одинаковые пугающие сны и смутные образы.
Вдруг позади него раздался чей-то возглас. Он обернулся и увидел вдалеке Сабиру. Та направлялась в его сторону и радостно махала рукой, выделяясь лёгким светлым платьицем на фоне серо-бурого ландшафта.
Глаза Лёхи заблестели и стали похожи на глаза дикого зверя, завидевшего желанную добычу. На мгновение он даже уловил нежный запах её тела, долетевший до него вместе с ветерком; или, быть может, ему это почудилось — степной ветерок просто чуточку поиграл с его воображением?
На него моментально накатилось приятное волнение. Сердце учащенно забилось, и всё нутро вмиг переполнилось неимоверной радостью, от чего ему захотелось встать во весь рост в стременах, крикнув ей навстречу, что есть мочи, что-то весёлое, может даже что-то дурашливое, но что-то такое, чтобы приветствовать её с лихим задором.
Но внезапно голова Лёхи закружилась и отозвалось резкой болью в темени. В его сознании, как в ночном кошмаре, короткими вспышками прокатились чьи-то яростные атаки с жуткими окриками. Он тут же схватился за голову обеими руками, не понимая, что с ним такое происходит: в глазах потемнело, в груди противно сжалось и стало трудно дышать.
Враз ослабев, он опустился обратно в седло и начал заваливаться на бок.
— Лёха! — испуганно взвизгнула Сабира и устремилась к нему.
Она оказалась рядом в тот момент, когда одна нога его сорвалась из стремени, и он на несколько секунд повис вниз головой, — Сабира подхватила его за плечи, но, не удержав, вместе с ним упала на землю. Пастушья лошадь фыркнула и отбежала от них.
Лёха ударился оземь, очнувшись, ещё некоторое время приходил в себя. Немного погодя он открыл глаза и увидел над собой лицо Сабиры. По щекам девушки катились слёзы. Встретившись с ним взглядом, она попыталась скрыть их: коснулась губами его лба; не выдержав, дала волю нахлынувшим чувствам, разревелась от радости, подрагивая маленькими хрупкими плечами.
Лёха замер в молчании. Он с пониманием относился к происходившему. Волосы Сабиры спадали вниз и с каждым её всхлипом приятно щекотали ему лицо, благоухая тем самым нежным ароматом, который он учуял перед своим падением.
Внутри Лёхи вновь накатилось то приятное волнение. Он задвигался, одновременно слабо поводив рукой по горячему песку, и тихим играючим голосом воскликнул:
— Осторожно, здесь могут быть змеи!
Сабира умолкла, перестав плакать и издавать всхлипы, пытаясь сообразить над тем, что услышала, немного погодя и вовсе рассмеялась. Посмотрев на него, она быстро смахнула рукой с глаз слёзы, вновь рассмеялась и иронично парировала:
— Гляжу, твоя память улучшается с каждым разом.
Лёха хмыкнул довольно. Ему полегчало, и он неспешно поднялся. Усевшись там же на небольшом песчаном бугорке, подобрал под себя ноги, глянул на Сабиру, — на этот раз по-особенному и даже как-то завороженно, — спросил её:
— Какими судьбами ты здесь?
— Увидеть тебя захотелось, — ответила она, поправляя свои волосы, и щурясь от яркого света вечернего солнца.
Подсела к нему поближе:
— Работу свою по хозяйству закончила. Вот решила сходить до тебя, посмотреть, как ты тут — справляешься один или нет?
— Вроде, справляюсь, — обвёл Лёха быстрым взглядом округу и спросил:
— А если сюда нагрянут твои родители, что мы им скажем на это?
Сабира, шмыгнув носом, наигранно посерьёзнела.
— Мамы моей боишься!
— Не боюсь, — неуверенно ухмыльнулся Лёха, поправляя повязочный узел под подбородком. — Просто, опасаюсь.
Сабира хихикнула в кулак и произнесла:
— Не волнуйся, она занята по дому. А отцу я сказала, что иду навестить подругу. Та живёт со своими родителями на соседнем джайлау, в сторону города.
Лёха с вниманием смотрел на Сабиру, думая, что же сказать ей в ответ по такому случаю. Она не отводила с него взгляд, напротив, продолжала сверлить его своими карими глазами, будто пыталась внушить ему какое-то потаённое желание.
— Так что не переживай, — заявила она. — Никто не придёт и не устроит тебе взбучку.
Лёха приглушённо хмыкнул, возмутившись услышанным, и, дотронувшись до головы, ехидно сострил:
— Наверное, на сегодня достаточно взбучек?
— Согласна, — выдохнула она, наверное, сама не понимая, почему именно так отреагировала на этот вопрос, и слегка улыбнулась, словно внутри себя уже с предвкушающим волнением решилась на что-то.
Она подсела поближе к Лёхе, практически вплотную, прильнула к нему и поцеловала в щеку. Недолго думая, он притянул её к себе за плечи и, жадно впившись в её губы губами, повалил на землю.
7.
Прошло две недели. Жизнь на джайлау текла своим привычным порядком, за одним исключением: все эти дни Сабира тайком от родителей встречалась с Лёхой. Зачастую им удавалось уединяться на пастбище в тени развесистого тамариска.
Наступила очередная суббота. С раннего утра Зайыр засобирался в город за продуктами. Наконец-то, внимая словам жены, он согласился прихватить с собой Лёху.
Они выехали в путь с началом восхода — было ещё прохладно, и дорога располагала к неспешной беседе.
— Я обратил внимание, — спокойно заговорил Зайыр, не особо беспокоясь о тактичности, — что тебе часто снятся кошмары по ночам.
У него получилось сказать это с такой твёрдой простотой, не позволявшей собеседнику увильнуть от ответа; осознавая это, он посмотрел на Лёху и спросил:
— Ты что-то видишь во сне? Можешь вспомнить — что?
Лёха настороженно глянул на пастуха и заговорил, — сперва медленно, будто деликатно перебирая в памяти какие-то детали из снов или, возможно, подумал о недавней жуткой вспышке в своём сознании, когда Сабира появилась на пастбище.
— Странные видения, — тараторил он. — Кто-то в чёрной одежде набрасывается на меня… Я отбиваюсь.... У того всё лицо в крови… Но он отчего-то улыбается… И такой оскал неприятный…
Лёха сделал короткую паузу и тихо продолжил:
— Но самое интересное: я понимаю, что знаю его, но не могу вспомнить, кто он.
— М-да уж! — многозначительно изрёк Зайыр, крутя баранку своего «Уазика». — И такое бывает, однако!
Но малость помедлив, предположил:
— А может тебе приснился какой-нибудь «боевик», который смотрел раньше? И тот, кто на тебя набросился — был актёром: Боло Янг там, какой-нибудь, или Тагава?
— Не знаю, — не уверенно пожал плечами Лёха и добавил:
— Ощущение, что он был реальным, что знаю я его из своей жизни, а не из кино.
— Понятно, что ничего не понятно, — заключил Зайыр и, громко выдохнув, сказал:
— Ну, ладно, будем ждать дальше… Может, и вспомнишь что в ближайшем будущем.
Помолчав, он натянуто улыбнулся:
— Скоро будем в городе. Возможно, некоторые места тебе покажутся знакомыми… Если, разумеется, ты из здешних… А после заглянем на базар, продукты купим... В общем, смотри и вспоминай! — смачно кряхтнул, будто вспомнив о своей излюбленной привычке, и подумал: «или может тебя кто узнает?!»
Он постучал пальцами по рулю. Но Лёха не обратил на это внимание. Взволнованно напрягся, уставившись вдаль, ожидая скорого заезда в город.
Минут через сорок они катили по одной из главных улиц крупного оживлённого административного центра. Зайыр указывал на разные здания и достопримечательности, надеясь, что Леха вспомнит хоть что-то. Но Лёха вглядывался и отрицательно мотал головой.
Спустя больше часа, — объехав весь город, — они подкатили к рынку. Зайыр свернул с проезжей части на стихийную парковку, заставленную как попало разномастным транспортом, и, выбрав подходящее место, припарковал свой «Уазик».
Лёха открыл дверь и собрался выходить, но Зайыр схватил его за руку.
— Погоди!
Он повернулся назад, достал с заднего сиденья свою панаму с широкими полями, которую носил от случая к случаю:
— На вот, надень. Сердцем чую, не нужно, чтобы кто-то узнал тебя сегодня.
Пока Лёха примерял головной убор, осторожно напяливая поверх бинтовой повязки, Зайыр вынул для него из-за козырька потёртые солнцезащитные очки в роговой оправе.
Но как бы сильно ни старался Зайыр спрятать Лёху от посторонних глаз, на базаре, кажется, нашёлся человек, узнавший его даже в этом «маскировочном прикиде». Человек, — примерно того же возраста, что и Лёха, но только ниже ростом и худощавый, — увязался за ними в тот момент, когда Зайыр с Лёхой, сделав основные покупки, проходили вдоль рядов с приправами и специями, с сушёными фруктами и ягодами.
Он шел все время по пятам. Зайыр с Лёхой не замечали его, купив к чаю что-то из специй и сухофруктов, вышли с рынка и направились к стоянке. Худощавый проследовал за ними.
8.
На следующий день ближе к полудню Лёха пригнал овец с выпаса. В загоне он увидел Зайыра. Пастух стоял у объемных корытообразных поилок и, согнувшись над одной из них с оцинкованным ведром в руках, заливал в неё чистую воду из родника.
Овцы многоголосо заблеяли и заторопились утолять жажду.
Зайыр оглянулся на Лёху. Выпрямившись, тряхнул пустым ведром:
— На-ка, закончи с этим. А я схожу к своим: потороплю их с обедом, заодно скажу, чтобы налили для тебя прохладного айрана.
Он поставил ведро на землю, протёр лоб тыльной стороной ладони и направился в дом.
Вскоре оттуда вышла Сабира, держа в руках пиалу. Завидев Лёху, она улыбнулась.
Он запер за собой калитку загона и резво зашагал навстречу. Подойдя, бросил беглый взгляд на приоткрытую входную дверь и украдкой поцеловал Сабиру в губы.
Она слегка зарделась и протянула ему пиалу с айраном. Он принял пиалу и уселся на край топчана. Сабира примостилась рядышком, любуясь, как Леха смаковал айран.
— Умаялся? — спросила она.
Лёха, не отрываясь от айрана, небрежно дёрнул щекой.
Сабира, словно повинуясь безмолвному приказу, потупила взор и продолжила:
— Мама, кажись, догадывается о наших отношениях. Со вчерашнего дня смотрит на меня с подозрением.
Он запрокинул голову, влил в себя последние капли и поставил опустошённую пиалу на дощатый топчан рядом с собой. И, протерев рот рукавом рубахи, проговорил:
— Она так ведёт себя со мной с первых дней моего появления у вас. Если б не твой отец, давно бы прогнала меня.
Сабира непроизвольно надула губы и прильнула к нему; мельком глянула на окно позади них и торопливо поцеловала его в щёку.
Лёха с удовольствием потянулся, расправил плечи. Чувство утолённой жажды вкупе с осознанием хорошо проделанной работы, внимание девушки, — все это было так приятно — возбуждало и будоражило его.
Сабира посмотрела на него с нежностью, подспудно замечтавшись о чём-то, может быть, о своём девичьем счастье, о том, как однажды родители примут Лёху со всей душой в их семью — чуть ли ни как родного сына — но, опомнившись, промолвила:
— Погоди, а почему я тебя об этом никогда не спрашивала: может, ты всё-таки попытаешься вспомнить, хоть кого-то из своих родных или близких? Возможно, у тебя есть сестра или брат?
Она сложила молитвенно перед собою ладони, в задумчивости подперев кончиками пальцев подбородок, продолжила:
— Вот было бы классно, если б у тебя при себе оказались их фотографии. Пускай самые малюсенькие, но с их помощью мы могли бы попытаться разыскать твоих родственников, — и, улыбнувшись, добавила:
— Помню, раньше, мой отец носил в своём портмоне наши фотокарточки: маленькие такие, на документы… А сейчас, к сожалению, это давно не в моде…
Лёха промолчал. Сабира же неожиданно воскликнула, смешно, не наигранно, но совсем уж по-девчоночьи, приложив ладони к щекам:
— Ой, дурёха я, совсем забыла! У нас же здесь есть наш семейный фотоальбом!
Она соскочила с топчана и, прихватив с собой пустую пиалу, прошмыгнула в дом. Но спустя пару минут вернулась обратно, придерживая под мышкой увесистую книжищу.
Из дома потянуло аппетитными запахами, и послышался сердитый голос Канипы:
— Скоро будем обедать! Отец уже садится за дастархан!
— Сейчас, мама, скоро будем! — ответила бойко Сабира.
Она прикрыла дверь и, снова усевшись рядом с Лёхой, принялась показывать ему семейные фотографии:
— Вот, смотри, это мой папа, в армии. Кажется, во время присяги. Видишь, на нём парадная форма.
Лёха увлечённо рассматривал старые фотокарточки и слушал.
— А это… — Сабира ткнула на другой чёрно-белый портрет, на котором был изображён молодой человек в форме рядового Советской армии, и с теплотой в голосе произнесла:
— Тот самый дядя Лёша, чьим именем мы назвали тебя.
Но Лёха безучастно хмыкнул, и Сабира перевернула страницу:
— О, а это Карим! Мой брат! — оживилась она, с любовью провела рукой по фотографии и добавила опечаленным голосом:
— Давно его не видели…
Лёха вдруг изменился в лице. Он выхватил альбом из рук Сабиры, вгоняя её в крайнее замешательство, воскликнул:
— Это же К;ра!
— Кто? — удивлённо спросила она. — К;ра?!
Дочь пастуха встала с топчана с недоумением на лице. Обескураженная, она принялась говорить, обращаясь к нему, и на каждом слове голос её повышался, переходя в крик.
— Погоди, Лёха! Ты что, знаешь моего брата? Ты знаешь Карима? Скажи, ты знаешь, где он? Ответь!
На шум из окна выглянула Канипа, а из двери высунулся Зайыр. Недоумение светилось у обоих в глазах.
Но Лёха стоял, не обращая ни на кого внимания. В его голове судорожно зароились мысли: он вспомнил себя, вспомнил, как оказался здесь, на джайляу, вспомнил про спрятанные деньги и про то, как убил К;ру.
9.
Во двор пастуха с шумом въехали один за другим два автомобиля и, поднимая клубы пыли, остановились у сарая напротив дома. Сторожевые собаки всполошились и громко залаяли. Из автомобилей выскочили люди с оружием в руках. Раздались выстрелы, и лай прекратился.
Лёха отшвырнул фотоальбом, схватил Сабиру за локоть и потянул к двери в дом. Но один из нападавших, похоже, самый главный, пальнул пару раз на опережение поверх их голов и прокричал:
— Блондин, не дури! Лучше сразу скажи, где деньги?
Лёха с Сабирой остановились, вобрав головы в плечи, застыли на месте. Но в тот же миг входная дверь перед ними распахнулась, и в проёме показался Зайыр с ружьем в руках, с плеча свисал на ремне полупустой охотничий патронташ.
Выстрелив в воздух, пастух перезарядил одностволку и, целясь в незваных гостей, крикнул:
— Стоять! Пристрелю!
Они замешкались. Лёха тут же выхватил ружьё из рук Зайыра. Пастух, не растерявшись, ринулся с дочерью в дом. Леха, не целясь, выстрелил по нападавшим. Бандиты присели, Леха, воспользовавшись заминкой, заскочил за пастухом в дом, прикрыв за собою дверь.
Вдогонку раздались новые выстрелы. Несколько дробных зарядов и пуль с треском влетели в стены, в дверь, в окно над топчаном, вдребезги разбивая стекло. Но послышался суровый окрик главного: «Хар; стрелять! Он нужен живым! М;ра, Т;га, заходите с боков, проверьте другие окна, не дайте ему уйти! Кабан, Ч;ха — за мной!»
Стрельба утихла, но ненадолго. Осада глинобитного жилища пастуха лишь набирала обороты. В доме понимали это и с тревогой ожидали следующую атаку. Зайыр велел жене с дочерью засесть в дальнем углу прихожей за кухонной плитой. И, дождавшись пока те спрятались, он снял с плеча патронташ и, кинув амуницию Лёхе, зачем-то ринулся в большую комнату.
Проводив его взглядом, Лёха перезарядил ружьё, подскочил к разбитому окну и, выстрелив навскидку по надвигавшимся фигурам, присел.
Снаружи послышался короткий вскрик и глухой удар оземь.
— Ах ты, сучёныш! — истерично завопил другой бандит, тот самый худощавый парень с рынка.
Пытаясь укрыться за одним из столбов загона, держа в руках винтовочный обрез, он прижался к рассохшимся жердям и прокричал дрожащим голосом впередиидущему главарю:
— Сека, он Кабана завалил!
Но Сека не обернулся. Ринувшись вперёд, он прижался к стене дома и стал приближаться к двери. Но, задев ухом нагретую на солнце строительную скобу, намертво вбитую в деревянную балку дверного косяка, дёрнулся, тихо выругавшись. Из-за угла выглянул Тага, негромко присвистнул и произнёс:
— Сека, там окно. Нужна помощь — подсадить!
Сека вперился в него с недовольством, но, словно вспомнив о чём-то, перевёл взгляд на загон.
— Чаха, бегом сюда! — сдавленно крикнул он. — Подсоби ему!
Чаха оттолкнулся плечом от рассохшихся жердей, побежал, боязливо озираясь на дом. Сека же подкрался к двери, переложив пистолет в другую руку, осторожно взялся за дверную ручку и прислушался.
Сидя у окна, Лёха перезарядил ружьё следующим патроном и вдруг услышал возню за дверью. Он поднялся, стараясь не шуметь, прошёл к центру прихожей, встал перед дверью и выстрелил по ней в упор, насквозь прошибая дробью деревянное полотно.
— Твою мать! — выругался Сека, отпрыгнув от двери. Он снова прижался к стене дома и крикнул:
— Блондин, блин! Кончай, говорю, дурить! Давай лучше по-хорошему решим вопрос!
Но Лёха возмущённо дёрнул щекой и крикнул из-за двери:
— Сека, это ты что ли? Я разве не говорил тебе не называть меня так! — и, снова перезарядив ружьё, добавил:
— Ахат я! Слышал? Ахат!
Но за дверью было тихо, и Лёха-Ахат, пробормотав: «жаль, не придушил я тебя в прошлый раз», — вернулся на место к окну.
Канипа с Сабирой, как напуганные суслики, поочерёдно выглянули из-за кухонной плиты.
Пастух находился в большой комнате и сквозь настежь раскрытую дверь было видно, как он, стоя у раскрытого сундука, вынул оттуда, обернутую в мешковину, разобранную охотничью двустволку и картонный коробок с патронами. Развернув мешковину, он взял блок стволов и затворную коробку с прикладом, умело соединил их между собой, также быстро приложив цевьё, разломил собранное ружьё и мельком глянул в оба ствола; загнал в патронники по патрону в латунных гильзах и, только защёлкнул затворный механизм, как за полупрозрачной марлевой занавеской мелькнул чей-то силуэт. Оттуда раздался грохот, и часть переломанной оконной рамы с осколками стекла влетели внутрь.
Зайыр молниеносно отскочил от сундука, едва не задев накрытый к обеду стол, стоявший на низких ножках посреди комнаты, и, вскинув приклад на плечо, выстрелил в силуэт.
На шум в комнату ворвался Ахат. Он увидел, как чья-то фигура за разорванной и подпалённой пороховыми газами занавеской, издав неестественный звук, напоминавший то ли хрипящий выдох, то ли булькающий крик, ненадолго замерла в оконном проёме и, сорвавшись вниз, рухнула на землю.
«Ах ты, сучёныш! — донёсся снаружи голос, убегавшего за угол дома Чахи. — Он Тагу...»
Ахат приглушённо усмехнулся, восхищаясь проснувшимся воинственным настроем пастуха, и попятился (к выходу) из комнаты. Но Зайыр посмотрел на него и воскликнул:
— Так значит, тебя Ахатом зовут!
Но тот резким «старик!», как острым клинком, резанул по слуху пастуха, привыкшему к его «Зайыр ага» или простому уважительному «Заке».
— На кой чёрт тебе сдалось моё имя? — бросил он.
Пастух нервно кряхтнул и продолжил:
— Ты, действительно, знаешь Карима?
Ахат промолчал. Зайыр поддел дульным концом ружья почерневшие лохмотья и отдёрнул занавеску. Тотчас снаружи прогремел выстрел и Ахат, ловко заскочив за сундук, заметил Муру, который, по всей видимости, обошёл дом с другой стороны и, спрятавшись под окном, дождался удобного момента. Ружейная картечь, выпущенная им в упор из двуствольного обреза, разорвала сердце пастуха. Зайыр выронил двустволку и замертво рухнул на пол.
В тот же миг в комнату вбежала Канипа, голося во всё горло, она бросилась на тело убитого мужа. Мура попытался заглянуть внутрь, Ахат снова заметил его, выскочил из-за сундука и пальнул. Но тому удалось увернуться, и Ахат, перезарядив ружьё, рванул за ним, перепрыгнув через стол с едой; но за разбитым оконным проёмом уже никого не было.
«За угол забежал!» — подумал он, сквозь стенания Канипы прислушался ко звукам во дворе: там было тихо, будто всё замерло. Ни шагов, ни голосов, ни лошадиного ржания и блеяние овец, в страхе забившихся вглубь загона. И эта тишина настораживала настолько, что Ахат каким-то звериным чутьём уловил еле слышные движения, возобновившиеся за входной дверью. Спохватившись, он бросился в прихожую. Но в этот момент дверь с грохотом раскрылась, сорвавшись с замка, и Мура, ворвавшийся в дом первым, сходу выпустил в него заряд картечи из второго ствола. За ним вбежал Чаха. Позади маячил Сека. Войдя в прихожую, он огляделся и, увидев Сабиру, прятавшуюся в углу, направился к ней.
Выстрел пришёлся Ахату в ключицу, задев руку разбросом дроби, да так, что он, отлетев к стене, чуть не ударился перебинтованной головой о кухонную тумбу, и распластался на полу. Мура подошёл к нему, присел на корточки рядом. Из комнаты показалась Канипа. С остервенением на лице она направила на бандита двуствольное ружьё убитого мужа.
Чаха, стоя за Мурой, вскрикнул, будто увидел привидение, и, растерявшись на мгновение, упустил шанс выстрелить первым. Мура же попытался опередить жену пастуха, но обрез оказался пуст; и он, поздно спохватившись, лишь успел выругаться вслух. Раздался грохот, и он упал. Но прогремел ещё один выстрел, уже со стороны Чахи. Ударом выстрела Канипу отбросило назад в комнату.
Чаха передёрнул трясущейся рукой затвор винтовочного обреза, дослав из пятизарядного магазина очередной патрон в ствол, и подошёл к Ахату. Согнувшись над ним, он опрометчиво схватился за ворот его рубахи и потянул на себя. Но Ахат, сразу очнувшись, похоже, только и ожидал этого. Преодолевая боль в раненной руке, он схватил с тумбы кухонный нож Канипы и по самую рукоятку вонзил Чахе острый клинок в бок.
Удар застал Чаху врасплох. Широко раскрыв рот и выпучив глаза, он попытался выкрикнуть что-то. Но предсмертный вопль застрял где-то в груди. Он выронил из рук винтовочный обрез и упал на колени, завалившись на бок.
Ахат схватил оружие Чахи, вскочил с пола и пошёл на Секу. Тот, находясь рядом с Сабирой, притянул её к себе и, спрятавшись за спиной девушки как за щитом, выставил вперёд пистолет.
Сабира ошарашенно глядела на Ахата. Она, несомненно, понимала, перед ней стоял уже совсем другой человек, на лице которого проглядывала улыбка хладнокровного убийцы. Цепенея от страха, она не могла произнести ни слова, лишь скорбными глазами молила о спасении.
Но Ахат был непреклонен. Держа в окровавленных руках обрез, он решительно надвигался на них. Сека запаниковал и принялся палить, выпустив остаток обоймы. Но, к своему удивлению, он промахнулся, будто Ахата оберегал кто-то невидимый, будто кто-то невидимый приготовил для него более мучительную смерть.
Продолжая наступать, Ахат выстрелил сперва в Сабиру, вогнав в ступор Секу, а как только дочь пастуха сползла вниз, перезарядил обрез и выстрелил в него…
***
Ахат вышел во двор. У сарая с раскрытыми дверьми замерли автомобили незваных гостей. Неподалёку валялось тело Кабана. И повсюду царила тишина. Но она уже не была такой настораживающей. Откуда-то издалека донеслась звонкая трель жаворонка, и Ахат, обессиленно выронив оружие, улыбнулся. Пройдя немного вперёд, он опустился на землю, глядя на одну из машин, представил, как скоро выберется из этого дикого места и доберётся до спрятанных денег.
Он снова улыбнулся, как вдруг позади себя услышал чьё-то яростное шипение. Обернувшись, в ужасе увидел перед собой огромную гюрзу. Ядовитая рептилия извивалась кольцами, впившись в него своим немигающим взглядом, держала на изготовке массивную голову. «Осторожно, здесь могут быть змеи!» пронеслось у него в голове голосом Сабиры. Ахату даже почудилось, что она шепнула ему об этом в ухо. От неожиданности он дёрнулся, и гюрза, видимо, ожидавшая только этого, молниеносно бросилась в него.
Ахат упал, обхватив горло руками, захрипел. Тело мгновенно свела судорога. Он забился в конвульсиях… наконец, изогнувшись в предсмертной агонии, навсегда замер. А гюрза, не задерживаясь более во дворе пастуха, поползла прочь, устремившись к пересохшему водоёму. Там среди зарослей скрюченного саксаула можно было укрыться от палящего солнца, так как в безлюдной пустынной степи становилось ещё жарче, и песок раскалялся пуще прежнего.
-----
Имена и события героев рассказа вымышлены. Любые совпадения случайны.