По раннему снегу

Журнал "Добродетель" №2(37) 2017

Варвара ДАНИЛОВА
Москва – Белгород
ПО РАННЕМУ СНЕГУ
Фрагменты из «Повести о ненаписанном романе»
«Доброе утро! Прекрасный день, чтобы бросить пить и вдохнуть свободы. Зима…».
Фео несколько дней не была в фэйсбуке. И вот сразу такая весёлая весточка со страницы друга Антония. Значит, он преодолел свою тоску. Значит,
всё не напрасно.
Доброе, говорит, утро, прекрасный день. А сейчас уже за окном стылая ноябрьская ночь. Суровые деревья, чёрные их ветки. Тревожность, детское ощущение – обнажённого космоса, беззащитности перед ним, неясной обречённости. От этого вся в разноцветных огнях многоэтажность за окном видится серым подворьем – убогие постройки как тени. Родина. Захолустье. Фео выключила свет в комнате. В окне появилась луна. Что-то тусклое и унылое струилось из неё и растекалось по дорогам, огородам, кустам и заборам. Это течение нарушало всеобщую сонную обездвиженность. Да ещё мелкая фигурка, спускающаяся с холма – от кладбища прямиком к знакомой
хатке. Мальчик. Совсем маленький и один.
– Это тот, который был там прежде тебя. Прежде вас. И будет всегда. Хоть вы его убили, – прогрохотал вдруг ненавистный скайп. Он уже несколько суток подряд без спросу вдруг сам включался и начи-
нал вещать.
– Мы много кого убили, – не оборачиваясь на источник голоса, холодно отвечала ему Фео. – Убивать детей – навык стойкий, наследственный… Но зачем он туда идёт? Там все умерли. Оттуда даже икона ушла. Казанская. Матери Божией образ ушёл. Один оклад остался. Последним там был Вова.
Самый младший. Самый добрый из всех. Он вернулся из армии наркоманом. Он очень устал им быть. Ему надоело, он попробовал перестать им быть. И перестал. Его нашли однажды присыпанного снегом ночью за околицей. С проломленной головой.
Что это вдруг вспомнилось. А-а… они с Антонием недавно проезжали мимо тех мест.

***
– Я был смышлёный мальчик. В школе мне было скучно, я баловался. Я спрашивал у взрослых про Бога, а они: «Ты дурачок, что ли…» А я в пять лет читать научился, на церковно-славянском сначала. У бабы Сюни была старая книга – Псалтирь. Я однажды спросил, что там написано, и она мне объяснила – как читать. Баба Сюня – три класса образования – в деревне жила, на коленях молилась, по покойникам читала… Когда меня к ней привозили, она меня в церковь водила, я там причащался. Баловался, правда, в храме, смеялся. «Здесь веди себя хорошо». Когда мне так говорят, я начинаю себя вести нехорошо. «Не вздумай смеяться» – я смеюсь. И так всю жизнь просмеялся… Когда бабушка сама умерла, не могли найти этих тётушек, читалок. Мне пятнадцать лет было. «Что за проблема, – говорю. –
Давайте я буду читать». А один из родственников как закричит: «Гоните вон отсюда этого полудурка! А то он вам начитает…» А я мог. И очень хотел.
Это ж моя бабушка, я её люблю…
Почитай второй уже час Антоний сидел в монастырской трапезной, рассказывая, как исповедуясь, старой монахине своё житие. Увлекаясь, обращался к ней не «матушка», а «бабушка». Она серьёзно слушала, время от времени качая головой, вздыха- ла, изредка вставляла какие-то слова, в основном «Господи, Твоя воля…»
– Я тогда был увлечён мировыми религиями. Услышал, что у вас тут монах с Афона присутствует. Поехал к нему. На автобусе. Потом пешком дошёл до храма. Где тут монах, спрашиваю. Болеет он, говорят, никого не принимает. И я ушёл. А однажды у нас в городе был патриарх Алексий, благословлял всех и прямо мне по голове попал. И с тех пор мне стало везти, все дела мои пошли в гору, все планы совершаться. А время было смутное. Люди вокруг спивались, умирали.
Замолчал. Матушка, перебирая чётки, тоже мол-
чала. В трапезную вошла Фео.
– Помнишь, – обращаясь к ней, оживился Антоний, – как мы бухали в одном офисе? Ну вот, раз я там бухой спал. За столом возле телефона. Кто-то позво-
нил, спрашивал: выезжать, дескать. Выезжайте, говорю. И положил трубку. Приезжают из Архангельска парни с автоматами. За сахаром. 24 тонны. А те, к кому они приехали, ничего не знают и не готовы. «Ты сказал приезжать, вот пусть тебя и убивают» – сказали мне. Я понял, что попал. Надо в церковь пойти, думаю, исповедаться. Пришёл к священнику, а он: ты, мол, постился три дня, то-то и то-то делал… Нет, говорю. – Ну, иди всё сделай, потом приходи. Да меня убьют завтра, – кричу про себя, – убьют! Как я мог ему сказать, что бульбик курю, если три дня нельзя курить…
Фео слушала с удивлением и не верила своим ушам. Сумасброд, эпатажник, ловелас, матерщинник Антоний пошёл исповедоваться в церковь!
– Такого не помню, – сказала, смеясь. – Помню только, как на новый год тебя муж твоей бывшей техникумовской преподавательницы чуть не убил, когда
ты её под столом за коленки хватал.
По дороге домой смеялись. Почти беспричинно. Просто весело было как-то на душе, легко. Как же хорошо, думала, что они всё-таки решились поехать в эту деревеньку в этот монастырь: не зря он сюда стремился столько лет, зачем-то ему это нужно было.
– Слушай, помнишь, мы с ребятами на Меганом ездили? – снова взялся за воспоминания Антоний. – Вот там я однажды от группы отбился. Пришлось возвращаться в лагерь из Судака пешком. Я ж нищий тогда совсем был. Ночь уже настала. Я шёл и читал «Богородица Дева, радуйся…». От страха. Чтоб волки не съели или злодей какой не попался не убил, или со скалы не упал. Шёл-шёл и присел на камень. И понял, что опять заблудился. Не, не то чтобы дорогу потерял. Дорога вот она – полтора часа, и ты в лагере, а там люди, друзья. Но просто захотелось отдохнуть возле берега. Вот и сел. Заблудился. Ни куда идти не знаю, ни что делать. Ничего не хочется. И вдруг передо мной – раз! – проплывает баржа. Мимо. Вся в огнях. Люди на ней празднуют,
веселятся, бухают, Киркоров поёт. Живьём. И я вдруг осознал, что хочу на эту баржу, яркую, звучащую. Хочу бухать с этими людьми, веселиться, праздно-вать… Вернулись домой, я быстро нашёл там штаны более-менее приличные, заштопал дырку и пошёл устраиваться на работу. И началось… Долго ли коротко, и вот однажды плывём мы на барже. Правда, по Темзе. С какими-то крутыми тёлками – бухгалтера всякие, специалисты… и одна в меня уже влюблена. И я вдруг понимаю: мечта сбылась! Но почему-то
совсем от этого не весело. Антоний замолчал. Улыбался про себя. И Фео
решилась-таки вставить в эту паузу мучавший её вопрос:
– Слушай, а зачем ты тогда пошёл на исповедь?
– Как зачем? Сказать: «Господи, вот список всего, за что мне стыдно… Прости…» Перед смертью-то. Чтоб успеть… Почему тебя это удивляет?

***
Ночью почему-то вдруг зазвонил будильник. Да нет, не будильник. Телефон. Старинный приятель.
– Антон умер, – еле выговаривая звуки, произнёс он.
– Ты что, там уже совсем допился? Среди ночи трезвонишь да ещё бред несёшь!
Но это был не бред. Да уже и не ночь. Приятель был трезв. Раннее утро. За окном падал снег.
– Сердце остановилось.
Фео тупо побродила по квартире. Включила компьютер. Фэйсбук уже пестрил соболезнованиями, восклицаниями… Горькая весть не сразу обожгла своей горечью. Терзала какая-то раздражающая досада. Как будто кто-то обманул, пообещал и не пришёл, не выполнил, не подарил… жестокий такой розыгрыш. Окаменелость эта угрюмая не покидала и во время похорон. И после. А через несколько дней в ленте на странице Антония наткнулась на одну запись. И наконец-то смогла заплакать.
В 2009-м году этот Парень случайно зашёл ко мне на страницу в Одноклассниках и прокомментировал одну из моих фотографий. И мы сталиобщаться. А потом он узнал, что я собираю деньги на дорогостоящую операцию по трансплантации почки моему сыну. И мне не хватает весьма ощутимой суммы для её проведения. Немного общения
в скайпе, и он перечислил нам недостающую сумму. Мы сделали операцию. С тех пор прошло 7 лет. Сын жив, и уже внуку моему полтора года. Ещё раз хочу выразить благодарность этому отзывчивому, неординарному и талантливому человеку.