Был он маленьким, чумазым и одиноким.
Никого у него не было, нигде его не ждали, никто его не искал и не хотел.
Ему не повезло узнать и почувствовать любовь и ласку.
От матери его отлучили сразу же после рождения и передали какой-то безразличной тётке, которая должна была выкормить его, чтобы потом продать, но поспешила избавиться от него, когда надоел.
Потом, когда уже вырос, он был ей благодарен что не скормила, как многие другие, диким зверям.
Она просто оставила его на привале и, когда он проснулся, никого уже рядом не было, костёр догорал, а в ночи светились чьи-то глаза.
Он уже умел ходить, начал говорить и испугался.
Рефлексы подсказали ему, что нужно убегать, но он, подождав у огня до утра, побежал лишь когда рассвело.
Случилось это две зимы назад, и он их как–то прожил.
Мальчишке не хотелось вспоминать об этих зимах, а сегодня, когда он уже окреп и, загибая пальцы на одной ручке, помнит их все, ему стало понятным, что выживет и дальше.
Убегая от глаз в ночи, он оказался возле огня, который горел, вырываясь из-под земли.
Нельзя сказать, что возле – он нашёл какой-то перешеек между двумя огнями и укрылся там.
Получилось так, что он жил в огне.
Глупые жуки, летевшие на свет, обгорали и падали туда.
Он обратил внимание на то, что если они залетали через верхнюю часть пламени то, изменяя его цвет, мгновенно сгорали, превратившись в несъедобные угольки, а если безумцы просто атаковали огонь влетая в него, они оставались съедобными и сочными.
Их можно было есть.
Так он получал и жидкость.
Звери, боясь огня, обходили это место стороной, и малыш вырастал в безопасности.
В перешейке были места, где земля прогревалась снизу и там он жил, когда с одной стороны света приходили злые холода, придавливающие огонь.
Когда с другой стороны света, приходили жаркие ветры, холода отступали, и он устраивался подальше от огня в более прохладном месте.
На его перешейке было всегда светло, но холодными ночами, когда голод не мучил его и языки пламени становились голубыми, невысокими и не мешали видеть небо со множеством светящихся точек он, грея спину, лежал на тёплой земле и смотрел на них.
Постоянно колеблющееся пламя образовывало незнакомые образы, которые украсившись звёздами убаюкивали его, создавая странные, непонятные и очень интересные истории.
Он видел, как вместе с ним, его надёжная огненная конура летела к звёздам всё дальше и дальше, сливаясь с ними, до того самого момента, когда всё превращалось в одну точку.
Ему это не мешало, потому что, через некоторое время, всё начиналось сначала – эта точка разбухала, звёзды возвращались на место, и он просыпался в своём логове.
Так он встретил эту, новую зиму и, чтобы её запомнить, ему пришлось загнуть палец на второй руке.
Он быстро взрослел и развлекался, уносился в своих грёзах к звёздам почти каждую ночь.
Желая разузнать побольше о том, что находится за его огненным пристанищем, Пацан старался не сразу возвращаться в него.
Научившись этому, каждый раз, когда он оказывался в точке всех начал, то просто смотрел.
Взгляд его, расширяясь, как прожектор, врезался в пространство, конца которому видно не было, потому что с тех пор оно успело развернуться в бесконечную Сферу, заключающую в себя всё, появившееся в момент сотворения и продолжающее развиваться в процессе расширения.
Да и видеть он мог лишь тот конус, который мог высвечивать в этой Сфере его взгляд.
***
Все эти «конусы» входили один в другой, как «матрёшка», о которой Пацан не имел никакого понятия и которые, согласно своим возможностям, высвечивали из центра в бесконечность свою часть, включающую в себя и его пространство.
Существование каждой зависило только лишь от возможностей собственной экологической ниши, изменяющейся от «конуса» к «конусу».
Как разновеликие воланы для бадминтона, вложенные один в другой, они имели лишь одну общую точку – в центре начала всего, и расходились в даль широкими разновеликими «конусами», создавая один общий, который имел чёткую границу с другими.
Можно себе представить, что все возможные варианты жизни, создав полный набор «конусов», разворачивались в полную Сферу, но знать об этом Пацан не мог.
***
Его мир – мир маленькой «матрёшки», существовал независимо от новых знакомых из других миров - больших «матрёшек», включающих в себе более мелкие.
Но обитатели больших имели возможность свободно бродить в мире меньших, которые были их частью.
А ему выйти из своих границ не удавалось — это требовало энергии, которой у него не было.
Об этом, мелькнув и исчезнув, намекали и остальные, позволявшие ему контактировать с ними.
Вовнутрь, при желании, могли попасть все обитатели широких «конусов» кто, удовлетворяя собственное любопытство, хотел путешествовать по пространствам более мелких «матрёшек – конусов» внутри себя, но выход наружу, за пределы своего мира, был невозможен для всех, – кроме энергии нужен был наставник, который бы обучил как это делать.
Так Пацан и узнавал о пришельцах из других миров.
И, пока наставника не было, каждый мог отдаляться от общего центра, вглядываясь в бесконечную даль и, согласно возможностям, высвечивать её как прожектор, узнавая новости о себе.
***
Отдаляясь от центра зарождения жизни, обитатели «матрёшек -конусов», обнаруживали качества, которых в природе до этого не существовало, и которые создавали они сами.
Так, в каждой из них начали развиваться ощущения, потребности и чувства.
Эти этапы, во всех «конусах», наступали на одинаковом расстоянии от центра как сечения, – просто подходил момент развития и появлялись ощущения.
На другом расстоянии возникали потребности, но уже в ином сечении, а в следующем, более дальнем, возникали и чувства.
И, так далее!
Всё это, возникшее в больших «матрёшках-конусах», находилось в плоскости общего сечения, включавшего в себя и те, которые появлялись в более мелких, но они были шире и богаче – собственная, более широкая система координат и измерений, позволяли это.
Переход между ними был скачкообразным, как переход электронов с орбиты на орбиту в атомах – с потерей, либо добавлением энергии.
И переход из более широких «конусов» вовнутрь – к более мелким, был возможен, но, для соблюдения энергетического баланса между ними визитёры должны были отдать часть энергии.
После каждого визита из более сложной системы, в менее сложную, в ней откладывались запасы энергии.
Это было оплатой любопытства!
Полученная энергия оставалась в простой и могла быть ею использована в дальнейшем, когда понадобится.
Возвращение визитёров, в отличие от электронных переходов с орбиты на орбиту, энергии не требовало – они, побывав внутри узкого «конуса», продолжали находиться в пределах своего - широкого.
***
А для обитателей простых систем переход в более сложные был пока невозможен – той энергии, которой они обладали, было недостаточно для этого.
При создании этой Вселенной, атомы были одного типа, и качества, развивающиеся живыми существами, тоже были одного типа.
Появляющиеся потребности в каждом из «конусов-матрёшек», с учётом различий координат и измерений между ними, тоже были одного типа, как и появляющиеся чувства.
На самом близком к центру уровне все начинают отличать приятное от неприятного и стремиться к одному, избегая другое.
По мере получения энергии от любопытствующих из более сложных систем, можно было, исследуя собственное пространство, отдаляться от центра.
По мере удаления от него, жёсткие связи с константами физического мира слабеют, становясь более утончёнными и всё менее зависимыми от него.
Так, следующими этапами, каждая «матрёшка» обнаружила у себя более прекрасное, а затем, ещё дальше от жизнеобеспечивающего центра, на грани материального, индивидуумы, с более развитым интеллектом начали ощущать возвышенное, которое они создавали сами.
Постепенно выявлялись всё более мягкие связи, появляющиеся в их жизни.
***
Пацан, осваивая свой «конус-матрёшку», путешествовал её ментальными просторами, знакомясь с такими же, её обитателями, как и он.
Те, кто посягал на его свободу не нравились, но были такие с которыми он подружился, и они сбились в стаю, которая не распадалась.
Всё реже он уходил в свой надёжный мир, чтобы скрыться в огненом логове, и оставался в мире людей, чтобы завоёвывать всё до чего мог дотянуться.
Он вырос!
Стал невысоким, коренастым, широкоплечим, обладал необычайной физической силой, быстротой реакции и горящий желанием действовать!
Это был генотип гангстера и, если бы он вырос среди людей, то стал бы уличным бандитом, но эта судьба его миновала, и он стал лидером.
Воспитание не обременяло его, правила поведения он устанавливал сам.
Это нравилось его друзьям и вызывало уважение окружающих, которые были рады тому, что им самим не нужно было, принимая решения, думать.
Так они создали своё государство.
Оно отличалось от остальных, находившихся в той же зоне обитания, верностью друг другу друзей-соратников, их сплочённостью, доказанной предыдущим опытом, верой остальных в правоте принятых решений и действий.
Кроме людей с их, доступными для понимания Пацана, простыми эмоциями, у границ каждого «конуса-матрёшки» находились остатки Первичного Взрыва, которые, как казалось, находятся там совершенно беспричинно – их энергия была способна уничтожить всё живое, тем более, поглотить обнаруженные тонкие эмоциональные составляющие.
Но это только казалось, что находились они там беспричинно, хотя все они были распределены у границ каждого «конуса» согласно уровню энергии в каждом них, цель их была непонятной.
Каждому обитателю «конусов» отводилась своя роль: и его знакомым из других «конусов - матрёшек», и ему самому, вместе с остальными обитателями трёхмерного «конуса – матрёшки».
Эти, «послеродовые остатки» зарождения всего, и белковой жизни в том числе, начинались в центре всех начал, в точке Первичного Взрыва, и связи с ним не теряли.
А он искал связи на удаляющихся от центра сечениях в продолжении своего конуса, где обнаруживается прекрасное, надеясь на то, что там, на грани материального, где появляется возвышенное и где энергии Первичного Взрыва тоже становились меньше, ему это удастся.
Поэтому, время от времени, уединялся, ментально возвращаясь в своё огненное логово.
Там, среди огня, в одиночестве, без помех и ограничений мозга, отдалившись от от центра телесного существования и теряя жёсткую связь с константами своего физического мира он, пребывая во власти чистого разума, мог стремиться к сверхчувствительным параметрам Бытия чтобы искать объяснения существованию этих наблюдателей.
Друзья – соратники знали об этом и всегда терпеливо ожидали его возвращения.