Сейчас об этом помнят немногие, но существовал при социализме целый класс командированных бедолаг, болтающихся, рыщущих по великой стране, изнемогающей от всеобщего дефицита.
То ли в результате бурной деятельности умников из всемогущего Госплана, то ли из-за досадных нестыковок бурно растущей «застойной» экономики, невозможно было предприятию сполна получить свои, заявленные, защищённые и выделенные фонды на сырьё, материалы, оборудование просто так, без проблем, в плановом порядке, по графикам.
Не получалось такой чёткости без того, чтобы кто-то не сидел месяцами в отделах сбыта заводов-поставщиков, не выпрашивал у транспортников порожних вагонов, контейнеров, а потом с заветной пачкой квитанций об отгрузке возвращался на родное предприятие, где ходил гоголем неделю-другую, пока шеф не вызывал и снова не говорил: надо ехать. В командировочных удостоверениях цель командировки указывалась просто и загадочно: согласование технических условий поставки.
Жизнь советского командированного была полна не то, чтобы какой-то особенной романтики дальних дорог, но уж во всяком случае обилие впечатлений, встреч и знакомств было обеспечено.
Илья Фомин возвращался из командировки. Была поздняя осень с ненастьем, туманами, утренними гололёдами. Наученный горьким опытом многолетних снабженческих странствий, он вынужден был ненадёжной в межсезонье авиации предпочесть железную дорогу.
Лучше медленно да ехать, читать взятые в долгую дорогу журналы и газеты, пить чай, беседовать с попутчиками, ждать, когда принесут комплексный обед в полированных нержавеющих судках, неторопливо есть, потом укладываться вздремнуть, долго лежать с закрытыми глазами, слушать мерный, ритмичный перестук колёс, ощущать плавное и тяжёлое подрагивание вагона, засыпать и просыпаться, чувствуя, что ты едешь, едешь, едешь,- это лучше, чем сидеть в аэропортовских переполненных залах, тоскливо глядя на табло отложенных рейсов.
Но, как говорится, выгадал он в этот раз немного.
Поезд их, как выбился из расписания ещё где-то на Урале, так и шёл, наращивая опоздание и подолгу торча на каждом полустанке. Дольше положенного стоял он и на маленькой, захолустной станции, где в его купе шумно и весело ввалились эти трое: благостного вида аккуратный старичок и два парня - рослых, ладных, похожих на киношных геологов.
Они побросали на верхние полки свои пожитки, а из огромной сумки стали выкладывать на столик свёртки и кульки со снедью, выставлять бутылки со спиртным.
Усадили за стол и Фомина - напрасными были все попытки отговориться.
- Ты уж нас не обижай, милок,- дружелюбно сказал старик, потирая руки в предвкушении долгожданной трапезы.- Не порти нам праздник.
- А что за праздник? - из вежливости поинтересовался Илья.
- С шабашки возвращаемся! - дружно рассмеялись попутчики.
- Ну и как? Не зря съездили?
Они заговорщицки переглянулись, и старик ответил коротко: - Нормально. Слава Богу.
Поезд тронулся. Они познакомились: старик назвался Кузьмичом, парней звали Андрей и Михаил. Выпили по первой. С жадностью набросились они на еду. Кузьмич шутливо жаловался, что молодые спутники едва его не заморили голодом.
Не успев разогнаться, состав стал притормаживать, дёргаясь и лязгая межвагонными сцепками. Бутылки зазвякали, стаканы зазвенели.
Михаил двумя ладонями бережно придержал их.
- Да что ж такое? Что это за езда! - с досадой стали все четверо ругать железнодорожников.
За окном их купе пролетел со страшным грохотом встречный поезд. Его освещённые окна слились в яркую полосу. Илья невольно отшатнулся, как от удара.
- Вот и причина: встречный курьерский. Сейчас и мы поедем, начнём нагонять.
- Хорошо бы, а то плетёмся, как неживые. Вам-то ещё ничего, а мне за два дня прискучило.
- Обрадовались! Вот так и будем тащиться, - буркнул Андрей и зло выругался.
- Да ладно ты, едем да едем. Наливай!- примирительно сказал Михаил, стягивая свитер.
- Что ладно? - с неожиданной резкостью огрызнулся Андрей. - Я лучше знаю их порядки. Бардак везде!
- Чего ты взбеленился? – спросил его Кузьмич и шутливо добавил :- Тоже мне нашёлся знаток железной дороги.
- А то нет? Одно время прокисал в Отделении Дороги.
Поймав вопросительный взгляд Фомина, он пояснил: - После института получил туда распределение. Плановый отдел. Контора сонная. Старые тётки. Тоска. Едва вырвался. Теперь вот на шабашке. На жизнь не жалуюсь.
По лицу его пробежала блудливая улыбка, он стал рассказывать, с каким трудом увольнялся.
- Обвиняли даже, что я не отработал долг перед государством, которое выучило меня. Вот ведь демагоги!
- Почему демагоги? - сказал Илья, - формально они правы.
- А я так думаю, что, раз я на шабашке получаю впятеро больше, значит впятеро нужнее обществу именно в такой роли. Ведь при социализме распределение - в прямом соответствии с трудовым вкладом, и плата за труд выступает как мерило полезности каждого из нас.
- Интересно ты вывернул, - растерялся Илья от такого неожиданного теоретизирования.
- Молодец, Андрюша, - похвалил оратора Кузьмич, раздирая вареную курицу.
Похвала ветерана словно подхлестнула того, и он всё более увлекался. Это была странная смесь доводов и аргументов, вроде бы убедительных, но оставляющих ощущение шулерской передёрнутости. И недостаточные мощности сельстроевских организаций; и общегосударственная нужда в хозяйственной сметке, рачительности, расторопности; и новые иерархии жизненных ценностей, и необходимость дать простор инициативе и творчеству предприимчивых людей, - под таким демагогическим напором совсем сник Илья. Он уже и спорить перестал, затравленно огляделся. Кузьмич старательно обгладывал куриную ножку и согласно кивал. Михаил как-то подчёркнуто-равнодушно разливал вино по стаканам.
- Эге,- подумалось Илье,- да тут целая идеология. И паразитизм не только экономический, но и идеологический.
Пришла проводница, забрала у его попутчиков билеты, принесла постельное бельё.
Утирая жирные губы, в разговор вступил старик. Он был не так нахрапист, как его молодой соратник. Он говорил вкрадчиво и убедительно. Говорил о том, что лично ему по душе энергичная, деловая, хваткая молодёжь, которая своими руками строит своё счастье и благополучие.
- Каждый должен стремиться приносить максимальную пользу, милок, так ведь?
- Дай, Кузьмич, я ему про себя расскажу,- попросил Андрей.
- Погоди, не встревай,- отмахнулся старик и продолжал, обращаясь к Илье:
- Ты вот приглядись, милок, ты подумай, пораскинь мозгами: кто правильней живёт, от кого пользы государству больше. У нас люди крепчают, воспитываются; нет ни пьянки, ни нытья, ни разгильдяйства, ни иждивенчества. Само дело наше не даёт свихнуться. Мы ведь не цацкаемся! Не хочешь честно вкалывать – враз из бригады вылетишь! У нас не собес.
Увлекшись понемногу, теперь он говорил веско, даже с некоторым пафосом. Но как-то двусмысленно, неоднозначно, почти кощунственно звучали в его устах слова о коллективизме, трудолюбии, товариществе, о долге и чести, о мужестве и самоотверженности.
- Ну, Кузьмич, твоими бы устами да мёд пить,- развёл руками Илья, постепенно приходя в себя от этого натиска.
Старик уставился на него удивлённо.
- Дай, Кузьмич, я ему про себя доскажу,- опять попытался вступить в разговор Андрей, уже вполне опьяневший.
- Да не встревай ты!- прикрикнул на него старик, возобновляя словоблудие.
А Илье вдруг пришла в голову мысль:- Отчего этот парень так порывается рассказать о себе? Что это? Наглая уверенность в своей правоте? Или звериная тоска по одобрению, ну хотя бы по простой, обывательской, житейской зависти окружающих? Не будет вам такого удовольствия.
- Вот, милок, ты послушай,- продолжал свою проповедь старик, - у тебя какое-то превратное мнение о сезонниках: дескать, все они жулики, хапуги и пройдохи. Дело наше, конечно, скользкое. Трудно бывает удержаться от соблазнов. Чего скрывать. Но можно обойтись и без уголовщины. Сам вот я двадцать лет езжу на шабашку, так что знаю, о чём говорю.
- Двадцать лет?- поражённый Илья недоверчиво поглядел на него.
- Не веришь, что ли? А вот послушай.
Из его бойкого, не лишённого своеобразного обаяния, рассказа вставала жутковатая картина. Едва смог вырваться из нищей деревни в ярославской области. Завербовался на стройку. Там не разбогател, но многому научился. Люди добрые взяли в свою, вольную бригаду. Потом уж сколотил собственную. Началась погоня за удачей, за фартом. Всякое было. Ни о чём не жалеет. Умеет урвать свой кусок в любых обстоятельствах. Его теперь на мякине не проведёшь.
- Двадцать лет, из года в год, по пять-шесть месяцев жизнь человека сводилась к изнурительной погоне за деньгами, двадцать лет целью и смыслом жизни было рвачество,- рассуждал про себя Илья почти по-книжному Он любил читать, в командировках времени свободного было много, литература тогдашняя была полна праведного гнева к вещизму, обывательщине. В газетах очерки и фельетоны во все корки ругали приобретательство. И был бедный Илюха вполне дитя агитпроповской назидательной праведности, насаждаемой пастырями из парткомов и пишущей братией. Ему до сих пор везло в жизни, жил по предписываемым нормам. На работе чувствовал себя нужным. Просчитывал свою неторопливую карьеру. Устраивала уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне. Воспитанный чуть ли не в идеалах Кодекса строителя коммунизма, он с невольным интересом слушал златоуста.
- Я думаю,- сказал он, пытаясь прервать затянувшийся монолог старика, -единственный приемлемый вариант- это отпускное шабашничество: всё положительное остаётся, а негативное не успевает всерьёз коснуться человека.
Андрей вдруг вспылил и встрял в разговор: - Кузьмич, ты расскажи ему, как грызутся из-за выгодных объектов эти отпускники, как платят тебе за посредничество, как наобум суют взятки, как готовы хоть чёрта в ведомость вписать, лишь бы дали урвать им побольше.
- А стройотряды? - не сдавался Илья.
Дружный смех был ему ответом. Старик ещё и махнул рукой как-то особенно пренебрежительно. - Это и вовсе детская игра!
Илье стало обидно за два стройотрядовских лета, за всех его друзей, за выгоревшие от солнца и пота их штормовки, за негустые, но бесценные их заработки.
- Ну, ладно, - примирительно сказал старик, - давайте спать укладываться, а то вконец рассоримся. А этого не надо бы, как-никак попутчики.
Спустя несколько минут злобно и быстро заговорил Андрей, показывая на Илью пальцем: - И этот туда же. Тоже судит.
Он стянул свитер и швырнул его на полку.
- Да каждый из нас в десять раз полезнее любого чистоплюя. Мы своим горбом, вот этими своими руками зарабатываем своё. Своё! И это своё мы с мясом вырвем. Понял ты?
- Да, вы своё получите, - сказал Илья и отвернулся к окну.
- Не велика заслуга, - думал он, - что нет уголовщины (во что, по правде говоря, не очень верится). Есть издержки незаметнее, гибельней. И наказания страшней тюрьмы. И эти парни не дети, и не дураки, а, значит, сами сознательно сделали выбор. Наивно тут предполагать заблуждения, ошибки, недомыслие. Их уже, наверное, не переубедить.
- Горбатого могила исправит, - подумалось ему как-то равнодушно. - Пусть сама жизнь опровергает их самодовольную уверенность в своей правоте, веру в то, что только деньги приносят счастье. Пусть сама жизнь меняет их представления. Понятия о жизненных приоритетах у них деформированы, исковерканы духом наживы и рвачества. Чёрт с ними!
- Чёрт с вами! - повторил он вслух, усмехнувшись, стараясь, впрочем, не переступить грань открытой вражды. - Мне надоело спорить впустую. Друг друга нам не переубедить. Пора спать.
Вагон несло, било, мотало из стороны в сторону; колёса гремели на стыках.
Свет мимолётных фонарей случайных полустанков на миг выхватывал из тьмы спящее их купе, неприбранный стол, пустые бутылки.
На нижней полке напротив Ильи, закутав полотенцем голову от сквозняков, по-детски беспокойно спал маленький ветеран шабашки. Он всхлипывал во сне, что-то лопотал, сопел, почёсывался. Сверху доносилось ровное дыхание молодых его соратников.
Невесёлые мысли вертелись в голове незадачливого снабженца-моралиста. Досадно было, что оказался не готов к такой вот встрече, к яростной этой нахрапистости, к наглому передёргиванию истин.
- Ты не спишь? - вдруг окликнул его с верхней полки Михаил.
-Сколько можно спать, - отозвался Илья неохотно, - и так уж на неделю вперёд отоспался. Третий день еду. Все бока отлежал.
Михаил спустился сверху и подсел к нему.
-Ты не обижайся на Андрюху. Выпил лишнего - вот и завёлся с пол-оборота,- сказал он, как-бы извиняясь. На голодный желудок опьянел.
- Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, - проворчал Илья.
- Как тебе сказать, - замялся Михаил, - ещё полгода тому назад я и сам думал почти как ты сегодня.
- Ну уж? - не поверил собеседнику Илья.
- Да, почти слово в слово. Давай уж, чтоб понятно было, я всё с начала расскажу.
- Валяй.
Сбивчиво и многословно стал молодой шабашник рассказывать невесёлую свою историю. Как встретил девушку, влюбился и был любим. Страсть полыхала со всей силой зрелой долгожданности. Дело шло уже к свадьбе.
Михаил вспоминал в подробностях, с каким-то надрывом, словно упиваясь наркотической сладостью боли утраты.
С досадой и горечью продолжал он о том, как решил разом покончить с денежными проблемами и поехал на шабашку. Теперь-то, после всех утрат и разбившегося вдребезги счастья, он понимает, что в недобрый час повстречал он в ту пору своего институтского однокашника Андрея. А тогда рад был до глупого восторга, что вот нашёлся лёгкий и скорый способ враз расчесться с безденежьем, мелкотравчатым уделом повседневности.
Вспоминал глупую радость, когда всё круглее и значительней вырисовывалась сумма грядущего заработка, как сам уговаривал Кузьмича и всю бригаду не торопиться с отъездом, искать ещё объекты, а ей, своей любимой, впопыхах писал коротенькие письма, что их дела идут прекрасно, что надо подождать ещё немного. А она ждала, ждала, да и вышла замуж за морского лётчика и уехала с ним куда-то на край света.
Он тяжело вздохнул, помолчал и опять заговорил:
- Не понимаю, до сей поры не понимаю, кому и что она этим доказала. Она вообще была странная: сама не знала, чего хочет, что ей надо.
- Зато она знала, наверное, чего ей не надо, - сказал Илья.- Да ты не переживай. Жизнь больше, чем одна любовь.
Михаил как-то жалко улыбнулся, взял полотенце и вышел из купе.
Вагон несло, мотало, било; колёса глухо гремели на стыках.
Свет мимолётных фонарей случайных полустанков на миг выхватывал из тьмы спящее купе, неприбранный стол, пустые бутылки.
Невесёлые мысли вертелись в голове засыпающего Ильи.