Засушливая тяжесть пустыни километрами тянется на юг. Венами под его ногами. Ною больно, но в этой боли он впервые чувствует себя человеком, "человеком", которого хотела воспитать в нем мать и Отец. Ступни невыносимо ноют, горячие и жесткие. Шаг за шагом, кожа его и то, что под нею, тянет вниз, будто кто-то наступает на него такою же исполинской ступней, как он на землю, а на этого котого-то с беспощадием, присущим исключительно человеку, смотрит свысока еще бОльшая фигура.
Он шагает и шагами этими приближает тело своё к цели. И тело. И душу. И усохшее до размеров муравья, сердце. Сердце его здесь и сейчас бъется с точностью, с коей была создана из мрака Вселенная, ибо несоответствия в создании мира быть не могло.
"Говорю тебе, истинно говорю, что я слаб и ничтожен перед силой твоего ветра и солнца",- шепчет странник, прильнув к взъерошенной ветром песчаной земле.
Говорю тебе, что познал наконец своё одиночество и не безумствую в нем, а принимаю, как принимаю желтые барханы. Я вижу в них глаза своего бога, неопалимого и нетронутого как песок. Я иду и во мне рождается жизнь, рождается во мне смерть. Нет, множество маленьких смертей, игральных карт мира сего. Ими я пишу историю, где нету никого и ничего, где не существенны мои догадки и мысли.
Так и шел Ной 9 дней и ночей к ряду по Великой Пустыне, пока не встретил навстречу идущих. Он завидел их еще на горизонте, чему сам удивился, ведь мало кто способен видеть фигуры, и лица их, и одежды их, и намерения их столь далеко, сколь далеко был от Ноя горизонт. Вечерело. Смеркалось. Зажегся огонь в его руке. Зажглись огни идущих навстречу. Утро. Светало, а он всё шел, ожидая скорой встречи с незнакомцами, если "скорость" всё еще имела значение наряду с жаждой и голодом, испытываем им.
День. Солнце в зените. Приближавшиеся остановились. почему? огни их погасли. Ной уже мог видеть их недалеко, в часе ходьбы, видеть движения их, видеть неспешность, с коей они снимались с места. Приближавшиеся остановились. почему? Может, ему привиделось, как во сне, который видел он накануне. Или неделю назад, или месяц. Значения равно не имело, так как сон, который видел он вчера, никак и ничем не отличался от всех ему предшествовавших. Впрочем, сон этот не представляет для героя никакого интереса в настоящих условиях, но в то время, когда дни его были скучны и однообразны, минута за минутой тянулись, и ни конца им не было и края, легко было заинтересоваться нумерологией, астрологией или еще чем, трактующим сны.
На день десятый Ной вдруг понял, что нету ничего лучше бессонной ночи в самом сердце пустыни, и несмотря на всю его любовь к ярким образам ночи, предавался с неподдельной страстью реальности десятого дня.
Ступни горчили. Да, если у боли и есть какой вкус, то это определенно горечь, но он радовался ей как дитя и ничего не хотел с болью этой сделать, разве что искать в одинадцатом дне.
Так и не были встречены им навстречу идущие, из чего он сделал вывод, что сознание его бесповоротно вышло из строя, о чем напоминало ему несуществующими образами и звуками голосов, не дающих уснуть. и звуки эти, и образы и он сам составляли очарованную триаду, двигающуюся наощупь по нехоженной земле, ежесекундно исчезая с заметаемыми следами.
Бездорожье пугало Ноя как ничто другое. Это был страх приобретенный, выстраданный выслугой городских лет, его детством, учебой, работой, всем на сером свете, что структурно и системно. Бездорожье, несмотря на принадлежность к людям последовательным, логики и порядка, жило в его крови, словно тромб, закупоривший кровеносные сосуды планирования и условностей, ожидая своего рождения.
И вот он здесь, заметенный песком и пылью, мокрый от жары, мокрый от дождя пота, стекающего по запекшимся скулам, мокрый от одной только мысли о воде, одинокий в своём путешествии, одинокий физически и сердечно, играет на краю мира метафизический спектакль духа и тела, в ожидании собственной смерти.
Так и шел Ной одинадцать дней и ночей, согнувшись под весом солнца, рисуя руками дорогу на песках. И в каждом шаге, как и вдохе, значилось невообразимо важное приобретение силы. Он способствовал тому, что пустыня эта была жива, самим своим присутствием, ибо кто скажет, что страна эта засушлива как не человек, прошедший километры и километры без влаги. Кому как не человеку, по силам оценить масштаб и красоту места неизведанного, пройдя по ней голыми ступнями как по углям?
Ной был артерией, сосудом на теле пустыни.
Ной был нечетко бьющимся сердцем песков. Колодцем посреди равнины. Верхушкой и основанием айсберга, куском льда, подброшенным самим богом в пламя костра.
Ной пел в безмолвии.
Он медленно шел вперед, рисуя руками дорогу на песках.
1/
На день двенадцатый он видел море, точнее, он слышал его прилив. Горизонт снова фантазирует. Ной снова проваливается в эти грёзы. Он решился на отчаянное путешествие не для того, чтобы ум его зашел за разум, а во имя лучшего себя, во имя чистого себя.
И расселись бесы по углам, и глядели своими дьявольскими глазами на двенадцатый день, равно как на первый и все остальные жаркие дни, истекая слюной и истомою скорого вмешательства. Он был один, внутри и снаружи.
На день же тринадцатый и того не стало. Не стало длинной дороги из песчаной крупы, не стало горизонта со всем великолепием погребенных на пути к нему душ, не стало призраков дня и его самого тоже не было.
Посреди полей песка, Ной вдыхал последнее, что было ему дано, и тихо вторил небу, рисуя руками ангелов.