13.12.11 (2011г.) Красивая дата! Цифры так гармонично выстроены в обратном порядке! Это - ответ на мои размышления: по какой такой причине из глубин памяти всплывают конкретные воспоминания? Значит, у меня сегодня день «Алёнушки»!
Находиться у дедушки – Дидички в его комнате-мастерской – о-о-о – это состояние! Это буквальное волшебство вхождения в Иной Мир. Это Переход!
Я делаю с десяток шагов своими ножками 4-5 летнего ребёнка по неуютному узкому тёмному коридору. Дверь в Дидичкину комнату располагается в противоположном конце коридора, одновременно служащим кухней соседке, которую все называют Змеёй, и я искренне считаю, что это такое имя.
Летом дверь между верандой и коридором открыта. Солнечный свет, наполняет восторгом при виде нескольких цветовых пятен, лучащихся сквозь разноцветные стёклышки в огромном, во всю стену филёнчатом окне веранды: малиновый, жёлтый, изумрудный и кобальтовый! И ещё одно в стороне, цвет которого дедушка произносит с особым почтением: пурпур. Зимой на веранде очень холодно, и я её проскакиваю, лишь мельком взглянув на игру солнца в разноцветных стёклышках и их отражениях. Вдогонку летит голос бабушки: «Анечка, шапку надень!» - зимой у меня болят уши.
Скорей, скорей! Мне нужно незаметно прошмыгнуть мимо двери сердитой соседки и, как можно быстрее, миновать страшный тёмный коридор. У соседки дар: она чутко слышит все звуки и приоткрывает щель двери из своей комнаты именно в тот момент, когда я вхожу в тёмный коридор. Ах! Сердечко замирает, страшно. Но краски цветов моих друзей-стёклышек придают храбрости и сил ровно на столько, чтобы схватиться за латунную ручку огромной двустворчатой двери и сделать шаг в спасительное пространство Дидичкиной мастерской.
Ежедневно приходя к дедушке, я каждый раз замираю на пороге, вдыхая волшебство: через три огромных окна, занимающих всю южную стену, комнату заливают косые лучи солнца, в которых пляшут и переливаются радужные пылинки. И запах! Этот замечательный запах красок, скипидара, налитого в несколько банок для отмывания в них кистей разного размера. К стене, пока не используется, прислонена двухсантиметровой толщины ужасно тяжёлая плита из белого мрамора. На ней Дидичка готовит кремообразную смесь из охры и олифы, растирая составляющие компоненты курантом - гранитной круглой пирамидой, готовя грунтовку для льняного полотна.
Сначала дедушка прибивает с натяжением ткань по периметру подрамника, затем хорошенько смачивает водой в несколько приёмов до полного высыхания, чтобы лён дал усадку. Потом тщательно шлифует пемзой ткань, счищая грубые узелки, и только после наносит первый тонкий слой грунтовки. Заготовка остаётся высыхать, чтобы снова подвергнуться шлифовке; и ещё дважды покрывается грунтовкой, становясь гладкой, словно кухонная клеёнка. И только тогда именуется холстом для будущей иконы.
Готовые холсты и деревянные подрамники хранятся в огромном двустворчатом шкафу мастерской при входе. Шкаф этот тоже необычный. На его дверях удивительные кованные переплетения, нарисованные Дидичкой на стекле. А ещё внутри шкафа нет перекладины, на которую вешаются плечики с одеждой. Всё внутреннее пространство шкафа по периметру занято подрамниками разной высоты и ширины, а чтобы середина не пустовала, Дидичка прибил к задней стенке несколько крючков, на которых и висит весь его гардероб: осеннее и зимнее пальто и единственный пиджак. Половину ширины пола, свободного от подрамников, этого замечательного шкафа использует бабушка, уставляя его заготовленными к зиме банками с вареньем. Банки накрыты тетрадными листами в клеточку и завязаны на бантик цветными нитками «ирис» в несколько оборотов.
К шкафу примыкает диван с круглыми валиками по бокам, обтянутый чёрным дерматином. Сидеть на нем твёрдо и неудобно, летом прикосновение его холодной кожи заставляет вздрагивать, а нагревшись, дерматин противно прилипает к телу так, что вставать с него больно. Но функция дивана не в сидении на нем, а в хранении и демонстрации разложенных кип репродукций и художественных альбомов музеев. О, этот остров – хранилище сокровищ! И за это дивану прощается его щипучий нрав.
Таким же образом занят, придвинутый к стене, большой прямоугольный стол на тяжёлых, выточенных столяром ногах, покрытый вытканной в сине-белую мелкую клеточку скатертью. Репродукции лежат кипами и горами, эти горы, заваливаясь и наползая друг на друга, являют миру полный хаос. А ещё, они могли частично переместиться на табурет или занять оба венских стула.
Изредка бабушка или мама, воспользовавшись нечастыми выходами дедушки на природу, наводили порядок в мастерской. Вот тогда шуму было! – он уходил на свою половину, выражая протест и возмущение, сотрясая весь дом грохотом поочерёдно захлопывающихся дверей.
Дидичка прекрасно ориентировался в своём хаосе и знал, в какой кучке и на какой глубине «залёг» лист с необходимым сюжетом, а вот ровненькие и аккуратные стопочки, уложенных по размеру, а не по тематике листов – вот это была катастрофа! Последствия которой, впрочем, бесследно исчезали за два-три дня. И вновь воцарялся упорядоченный дедушкой хаос!
Спал Дидичка здесь же, в мастерской, на кровати, располагавшейся вдоль противоположной от входа стены. Ну а центральное место посреди комнаты занимали, повёрнутые в пол-оборота к окнам, два больших мольберта; правда, мольберт, что поменьше, именовался – маленький.
Дедушка часто работал над несколькими иконами параллельно. И никогда за всё детство я не услышала, что мне нельзя находиться в мастерской, чтобы не мешать ему работать. Напротив, я была нужна, чтобы подать из чемоданчика тюбик краски или подобрать кисть по номеру, сортировать и выравнивать молоточком маленькие гвоздики, оставшиеся после того, как икона была готова и, её забирали, свернув в рулон. По тем временам картины, а тем более иконы, - на подрамниках не носили по городу. Я подавала мешочки с сухой охрой и даже возила тяжёлым курантом, едва отклеивая его от мраморной доски. А если такой работы не было, то я могла часами рассматривать репродукции под удивительные рассказы Дидички, в то время, как он писал небеса или одеяния. Написание же ликов святых происходило в торжественной тишине, которая была мне, ребёнку, очень комфортной.
Рассматривая репродукцию Васнецова «Алёнушка», видя в ней героиню сказки, которую злая колдунья вот-вот столкнёт вглубь пруда, я Узнала в Тишине несколько отличающуюся версию: злая мачеха так измывалась над Алёнушкой, что она, бросилась в омут сама.
И всё, как в сказке – «…травы руки-ноги связали, пески тяжки на грудь легли…»
Это я – Алёнушка, лежала там, на дне пруда, ощущая ладонями белые рёбра песка и не могла пошевелиться. Я видела, как колышутся водоросли, как выглядит небо сквозь толщу воды, как надо мной проплывают мальки рыбёшек, как дедушка, стоящий у мольберта спиной ко мне, оглянулся, внимательно и пристально посмотрел мне в глаза, и продолжил работу, не тревожа меня.
Потом вдруг резко затошнило, я смогла пошевелиться и пожаловаться. Дидичка быстро придвинул мне таз с замоченными в воде кистями… Ну не могла же я позволить, чтобы меня стошнило в дедушкины кисти! Концентрированный запах масляных красок привёл в чувство – неприятное состояние отступило.
***
Мои переживания чувств Алёнушки, видения и ощущения под водой были настолько эмоционально яркими, что на следующий день я снова пришла слушать сказку о «Сестрице Алёнушке и братце Иванушке». Вот только картина была другая! Я перевернула чуть ли не половину всего Дидичкиного архива – нет Той Алёнушки! Та, - она в лапоточках была и в косыночке! И коса у неё рыжая, и конопушки!
Дедушка объяснил мне, что у него есть только эта картина, но я же знала, что я видела другую!!! И дедушка, поглядывая на меня, говорил – посмотри, может в той стопочке, а может – в этой? Я несколько дней систематично перекладывала лист за листом из одной горки в другую. Нет картины. Где-то затерялась, найдётся позже…
В школе, когда пришло время писать сочинение по картине Виктора Васнецова, я никак не могла разделить восторг нашей прекрасной учительницы литературы о глубине и образности пейзажа и грусти девочки. Я-то знала!!! что есть другой вариант! В нём краски природы яркие и насыщенные, а пропасть отчаяния Алёнушки (сидящей на камне в лапоточках и косыночке, с рыжей косой на плече), прощающейся с жизнью земной, таким страданием льётся из её глаз, что душа разрывается на части. И тем страшнее и безысходнее контраст двух частей жизни – цветущей природы и убивающей себя девочки.
И я снова и снова перебирала репродукции в мастерской дедушки: лист за листом, лист за листом.
Я нашла, я встретилась с «Этой Алёнушкой» став взрослой. Но это другая история.
Продолжение: Пакаува. Вибрационное прикосновение http://proza.ru/2022/02/04/1750
Изображение Виктор Васнецов "Алёнушка" из Интернета